Как отец и сын разговаривали после долгой разлуки

      — Вот мы и встретились, отец, — сказал Пиро дрогнувшим голосом. — Как вы понимаете, я не ожидал увидеть вас.
      — И вы не рады мне?
      — А вы ожидали, что вам здесь обрадуются?
      — Я, можно сказать, надеялся.
      — Что вам здесь рады, я не могу сказать. Но, по меньшей мере, вы можете спуститься с лошади — или, если хотите, поехать за мной, совсем недалеко отсюда наш лагерь и мы сможем достойно принять вас там.
      — Очень хорошо. Благодарю вас за гостеприимство.
      Пиро поклонился, не сходя с лошади, повернул в противоположную сторону и медленно поехал впереди, указывая дорогу.
      — Если слухи верны, то, насколько я понимаю, вы больше не служите Империи, милорд.
      — Слухи верны, Виконт.
      — Тем лучше, значит вам не поручали арестовать меня, и мне не надо ломать голову, буду ли я сопротивляться вам или нет.
      — А вы бы стали сопротивляться, Виконт?
      Пиро пожал плечами. — Я очень рад, милорд, что мне не надо отвечать на этот вопрос.
      Как и обещал Пиро, лагерь бандитов находился совсем близко, и через несколько минут они уже были в нем; а Лар, который, как обычно, готовил, был более чем удивлен, когда увидел тех, кто будет ужинать вместе с ними.
      — Милорд Кааврен! — крикнул он. — И Ваша Светлость! И… о, мой бог! — После этого взрыва эмоций, заметив, что Мики нет, он смущенно вернулся к своей работе, на этот раз к уходу за вернувшимися лошадьми, так как он всегда заботился о том, чтобы надежно привязать каждую лошадь, обтереть и накормить ее; и только, со своей обычной аккуратностью, закончив с лошадьми, он собирался вернуться к костру, на котором готовилось то, что можно было назвать очень поздним ужином или очень ранним завтраком, потому что у Синего Лиса не было привычки различать эти понятия, а добрый Лар тщательно следовал его примеру.
      Пока Текла занимался лошадями, все остальные сидели вокруг костра, за исключением Пиро и Кааврена, которые в почти полной темноте медленно шли по лесу.
      Какое-то время они оба молчали, Кааврен, потому что не знал, что сказать — или, во всяком случае, как это сказать; Пиро, потому что искали его, а не он, и он не чувствовал, что должен начать. Тем не менее поток мыслей в конце концов заставил его прервать молчание, — Как вы нашли меня?
      — А, вы хотите это знать? — сказал Кааврен.
      — Вы должны понимать причину моего любопытства. И, кроме того, я думал, что достаточно хорошо спрятался.
      — Вы должны помнить, что у нас есть Пэл, который может найти все на свете.
      — А, да, верно. Вы рассказывали мне о нем немало историй.
      Кааврен кивнул. — Он провел ваших друзей, Шанта и Льючин. Да, он провел и меня, но я не собираюсь лицемерить и утверждать, будто я не использовал это.
      — Я понял. То есть вот как вы узнали, где меня можно найти?
      — Да, но пришлось как следует посидеть над картой и понять, какое именно из Графств Мистиваль вы, скорее всего, выбрали. И, конечно, тут главную роль сыграла Тазендра, которая заметила, что из всех них именно это самое подходящее для Синего Лиса.
      — Синего Лиса? Но как вам удалось догадаться, что я назвался Синим Лисом?
      — Не мне, Айричу.
      — Айричу?
      — Он говорит на таких языках, о готорых я даже не слышал. Например на старинных языках Драконов, Лиорнов и даже, немного, на Йенди. Он может пищать как Сариоли, мяукать как кот-кентавр, и мычать или выводить трели на десяти или двадцати Восточных языках, на одном из которых ваше имя, которое использовали Шант и Льючин, переводится как Синий Лис.
      — А, а, я понял.
      — После чего Пэл опять сыграл свою роль, как вы сами видите.
      — Да, и разрешите мне сказать, сыграл замечательно.
      — Пэл, я уверен, будет рад услышать ваши слова.
      — Тогда я скажу ему, если вы разрешите.
      — Ничего не имею против.
      — Ну, хорошо, теперь я знаю, как вы нашли меня.
      — Да.
      — Мне осталось только узнать, почему.
      — Вы хотите спросить?
      — Клянусь Лошадью! Я не только хочу, но, как мне кажется, я уже спросил!
      — Да, точно. Вы знаете, что ваша мать скучает по вам.
      — Я тоже скучаю по ней.
      — Вы поступили очень плохо, когда уехали так далеко от нее.
      — Вы поступили очень плохо, когда вы заставили меня сделать выбор между любовью к девушке и любовью к родителям.
      — То есть вы любите ваших родителей?
      — Вы прекрасно знаете, что люблю.
      — Я надеялся на это.
      — И?
      — И, ну, понимаете ли, на самом деле вовсе не я заставил вас сделать выбор, это мир заставляет делать такой выбор.
      — Ах, Отец, вы неправы, когда хотите спрятаться за этими словами, это пахнет низкопоклонством перед общественным мнением.
      — Неужел вы осмелились использовать это слово по отношению ко мне?
      — Вы сами учили меня, что бывают случаи, когда надо говорить неприятную правду. Можете ли вы отрицать, что сейчас как раз именно такой случай?
      — То есть вы считаете, что, несмотря на то, что весь мир смотрит с отвращением на подобные связи, я был не прав, осуждая ее?
      — Да, верно, я не отрицаю этого.
      — И?
      — И именно вы заставили меня понять, что я не могу любить эту женщину так, как я ее люблю, и, одновременно, сохранить вашу привязанность.
      — Как, вы так считаете?
      — Мне кажется, что в этом вопросе вы тверды, как адамант.
      — Да, точно, я былтверд.
      — Что?
      Кааврен опустил голову. — Давайте поговорим об этом.
      — Ча! А я думал, что мы только это и делаем!
      — Тогда давайте продолжим.
      — Очень хорошо, на это я согласен.
      Несмотря на собственные слова, которые он только что произнес, Кааврен обнаружил, что не способен ничего сказать — или, во всяком случае, что его следующие слова надо как следует обдумать, прежде чем произнести. На самом деле он чувствовал, как если бы идет по натянутой провеолоке; ему казалось, что одно неправильно сказанное слово — и он потеряет сына, навсегда. И, тем не менее, он должен был ответить. Пиро, со своей стороны, молчал, разрешая своему отцу подумать, то ли из-за вежливости, то ли потому, что ему было нечего сказать.
      В конце концов Кааврен сказал, аккуратно подбирая слова, — А вы думали о том, чтобы жениться на ней, прежде чем предлагать ей жить вместе?
      — Нет, — сказал Пиро.
      — Итак, вы не думали, что женитьба — то есть соглашение оставаться вместе всю достаточно длинную жизнь — требует некоторого предварительного раздумья?
      — Нет, — сказал Пиро.
      — Как, нет?
      — Я люблю ее. Я не в состоянии представить себе жизнь без нее. Видите ли, такая жизнь не имеет смысла для меня. Что вы сами об этом думаете?
      — А что о ваших детях?
      — Возможно у нас их не будет.
      — Как будет жаль, если у вас не будет детей!.
      — Как будет жаль, если я всю жизнь проживу один.
      — Ну, это правда.
      — Более того, будет еще более жалко, если у меня будут дети от женщины, которую я не люблю.
      — Да, и это тоже правда, — согласился Кааврен.
      — Или проведу всю мою жизнь с кем-нибудь, к кому равнодушен.
      — Да, конечно, не все браки длятся вечно…
      — Отец, вы слышали то, что сказали?
      Кааврен вздохнул. — Да, простите. Можно ли мне отказаться от моих последних слов?
      — Конечно.
      — Благодарю вас.
      Какое-то время они шли дальше, не выходя из света костра, который горел слева от них.
      Пока они разговаривали, не обращая внимания на запах еды, Лар взял тяжелую кастрюлю, и, с помошью Клари, начал раздавать что-то вроде тушеного мяса, приготовленного из норски, клубней и лука, приправленных некоторым специями. Чтобы хватило на всех, Лар долил воды и добавил несколько клубней. Все немедленно набросились на еду, за исключением Айрича, который отказался, сказав, что он не голоден. Когда все уже ели, Лар сходил за вином, которое — не случайно! — оказалось Каавр'ном, и про которое Лар утверждал, что это был хороший год. Сам Лар, Клари и Джами налили его всем за исключением Айрича, который опять отказался, сказав, что не испытывает жажду.
      Если кто-нибудь и был смушен отсутствием у Айрича интереса к еде или питью, то только не сам Лиорн: он безмятежно уселся на землю, прислонившись спиной к седлу, скрестил ноги перед собой, на его благородном лице появилась спокойная улыбка, как если бы он был совершенно доволен сам собой, и его не интересовал весь остальной мир, который в настоящий момент энергично жевал и пил, а говорил только о том, насколько замечательно приготовлена еда или требовал еще вина. Джами, все еще униженный тем, как обошелся с ним Йенди, оставался в тени и препочитал не показываться; Лар, со своей стороны, отвечал как на похвалы так и на требования совершенно одинаково: то есть кланялся. А Клари, когда требовалось, разливала вино.
      Тазендра, которая всегда ела быстро, первая начала общий разговор, сказав, — Как хорошо опять увидеть вас, мой дорогой Китраан.
      — Ну, мне тоже очень приятно видеть вас, и разрешите пожелать вам удачи в предстоящей битве.
      — А! — сказала Тазендра. — Так вы считаете, что скоро будет битва?
      — Я так думаю, — сказал Китраан.
      — И с кем?
      — С Претендентом. Видите ли, почти все кругом только об этом и говорят.
      — И что они говорят?
      — Что тиран должен быть низвергнут.
      — Тиран? — спросил Пэл, внимательно слушавший разговор.
      — Претендент, — объяснил Китраан.
      — А. Я и не знал, что он тиран.
      — Ну, — сказал Китраан, пожимая плечами. — Любой, кто попытается захватить силой Орб и потерпит поражение — тиран. По меньшей мере таково общественное мнение.
      — То есть если бы он победил, он не был бы тираном?
      — Точно. Если бы он победил, тираном была бы Зарика.
      Пэл пожал плечами. — Обычно я не обращаю внимание на общественное мнение.
      — Пиро тоже, — заметила Ибронка. — Видите ли, я думаю, что это именно то, что он и его отец обсуждают как раз сейчас.
      — Это, — сказал Пэл, — или что-нибудь другое, совершенно отличное.
      — Да, и пока они говорят об этом другом…
      — Ну?
      — Кто-нибудь слышал что-нибудь о Ее Высочестве, Принцессе Сеннии?
      — Я знаю только то, что она была при дворе, — сказал Пэл.
      — А она говорила что-нибудь обо мне?
      — Она говорила о вас Ее Величеству, — сказал Пэл, — и выразилась в том смысле, что хотела бы, чтобы вы нашлись, причем в ее словах звучала неподдельная любовь к вам. Но так как я слышал этот разговор находясь на официальной службе Ее Величества, я не могу передать его вам.
      — Да, я поняла.
      В этот момент Клари обратилась к Айричу, сказав, — Не хочет ли Ваша Светлость немного вина?
      Айрич ленивым жестом отклонил предложение и опять вернулся к своим размышлениям.
      — Предложите ему воды, — сказал Пэл.
      — Не хочет ли Ваша Светлость немного воды? — послушно сказала Клари. — Мы ее берем из чистейшего ключа в двадцати шагах отсюда; из-за этого ключа мы разбили наш лагерь имено здесь, и я могу поручиться за его чистоту.
      — Хорошо, — на этот раз сказал Айрич.
      Пока Клари бегала, чтобы принести Лиорну кружку воды, Рёаана тихо спросила у Пэла, — Разве Его Светлость вообще отказался от вина?
      — Нет, — сказал Пэл. — Но, насколько я могу догадаться…
      — Да?
      — Я верю, что он не желает есть или пить того, что могло быть куплена на деньги, добытые грабежом.
      — А, — сказала Рёаана. — Я и не подумала об этом обстоятельстве.
      — А вы, — сказал Китраан. — У вас нет подобных предубеждений?
      — О, для меня все по другому, — сказал Пэл. — Как вы понимаете, я ем со стола Ее Величества.
      — Да, и?
      — Еда для Ее Величества покупается на деньги, полученные от Великих Домов, а Великие Дома получают их как налоги за дома, еду или торговлю.
      — Ни и что?
      Пэл пожал плечами. — Так что, можно сказать, все, что я ем, приобретено на деньги от грабежа.
      — То есть вы не видите разницы между грабежом и налогами, — удивилась Тазендра.
      — О, нет сомнения, разница есть, но не настолько большая, чтобы волноваться из-за нее.
      — Мне кажется, — сказала Ибронка, — что для придворного ваши слова звучат странно.
      Пэл пожал плечами.
      — Есть разница, — спокойно сказал Айрич. — По закону.
      — О, закон, — сказал Пэл, опять пожимая плечами.
      — Вы презираете закон, мой друг? — сказал Айрич, слегка улыбаюсь.
      — Почти полностью.
      — Тогда вы нечего не можете сказать против наших друзей здесь, которые подстрегают путников, чтобы избавить их от кошельков, наполненных монетами, которые те заработали более или менее тяжелой работой?
      — Более или менее, — повторил Пэл. — А я спрошу, какой?
      — О, что до этого, кто может сказать?
      — Точно. Кто может сказать?
      — Но тогда, мой дорогой Пэл, не значит ли это, что вы предпочитаете жить в обществе, где вообще нет законов?
      — Такого не бывает, — с сожалением возразил Йенди. — Если нет законов, то, как вы понимаете, нет и общества.
      — Прошу прощения, мой друг, — сказал Айрич, — но, как мне кажется, вы противоречите сами себе.
      — Ни в малейшей степени, — сказал Пэл.
      — Я не понимаю.
      — Тогда я объясню.
      — Очень хорошо, я слушаю.
      — Есть законы, другие законы и третьи законы, — мой дорогой Айрич.
      — Как, три сорта?
      — И даже больше, но давайте упростим ситуацию.
      — Я за упрощение, если при этом мы не потеряем смысл.
      — Посмотрим.
      — Хорошо.
      — Во-первых, есть законы природы.
      — Я их понимаю.
      — Потом есть законы человека.
      — И это достаточно ясно. А третьи?
      — Законы чести.
      — Разве это не часть законов природы?
      — Ни в коем случае.
      — А законов людей?
      — Только частично.
      — Тогда продолжайте.
      — Итак, мы должны подчинаться законам природы.
      — Конечно, как же иначе?
      — Точно. Что касается законов людей, которым некоторые подчиняются, некоторые нет, то большинство из нас…
      — Да, большинство из нас?
      — Большинство из нас ходит по чему-то вроде линии, выбирая для себя, чему подчиняться, а на что не обращать внимание, отбрасывая его как на неудобство.
      — Вы так думаете?
      — Ну, те кто ел вместе со мной — за исключением вас, конечно — выбрали не обращать внимание законы, которые говорят, что если человек купил фунт бекона за десять пенни, а продал за двенадцать, он заслужил доход в два пенни.
      — Мне кажется, это хороший закон.
      Пэл пожал плечами. — Возможно. И будьте уверены, если бы такого закона не было, было бы крайне трудно найти того, кто вообще бы захотел продать фунт бекона.
      — Это и мое мнение. И тогда?
      — И тогда вспомните время, когда мы служили в Гвардии и когда мы встречали множество очаровательных людей, которые искренне верили, что они могут игнорировать закон, требующий платить налоги за азартные игры.
      — Я помню.
      — И наших друзей гвардейцев, которые чувствовали что, в свою очередь, они могут игнорировать законы, которые говорят, что гвардеец не может отворачиваться от нарушений закона, и некоторые из них брали деньги за то, чтобы смотреть в другую сторону.
      — Но вы помните, что я никогда не брал таких денег.
      — Вы выше обычного человека, Айрич.
      — И?
      — И, тем не менее, те, кто брал эти деньги, были хорошими гвардейцами, хорошими Драконлордами и, зачастую, хорошими гражданами Империи.
      — А, я вижу куда вы клоните.
      — Итак, это достаточно ясно или нет?
      — Остались законы чести.
      — Точно, Айрич. Законы чести говорят о долге, любви, дружбе и верности, и располагают все эти понятия в замечательном порядке. Законы чести говорят о том, как и что мы должны выбирать, и каким законам человека мы должны подчиняться.
      — Вы привели очень сильный аргумент, Пэл. Вы согласны со мной, Тазендра?
      — О, да, конечно, конечно. И я даже могу что-то добавить. Долг — это Айрич, Любовь — Кааврен, я — дружба, а Пэл олицетворяет верность. Я права? Именно поэтому мы всегда хорошо ладим между собой.
      — Нет сомнения, что вы правы, — сказал Пэл.
      — Итак, — продолжал Айрич, — по вашему каждый человек имеет свои законы чести?
      — Конечно, — сказал Пэл. — Унаследованные от семьи, заимствованные у друзей, а также у всех тех, с кем он встречается каждый день своей жизни. Конечно за исключением вас, мой дорогой Айрич.
      — Я — исключение? — с улыбкой сказал Лиорн.
      — Безусловно. Вы родились с законами чести, и они не изменились за все время вашей жизни. Вот почему вы не можете понять их. Вы можете рассказать о вашем собственном чувство чести не больше, чем вы можете рассказать о вкусе вашего языка.
      — Я даже не знаю, вы меня слишком хвалите или слишком ругаете.
      — Ни то и не другое.
      — Но вы считаете, что это дает вам право нарушать законы людей, если вы следуете законам чести?
      — Конечно. Не всякий, Айрич, может следовать им обоим сразу. Иногда мы должны нарушить один или другой. Когда вы сталкиваетесь с таким выбором, я знаю, в каком направлении вы пойдете и что сделаете.
      — Мой дорогой Пэл, если вы сталкиваетесь с таким выбором, это означает только то, что либо ваш кодекс чести неправилен…
      — Да, либо?
      — Либо что-нибудь не в порядке с законами.
      — О, с этим я согласен.
      — Хорошо. Вот видите, я ошибался: я не думал, что мы сможет придти к согласию в таком вопросе.
      — Как мы могли не согласиться, Айрич, когда для несгибаемого, высокомерного упрямца вы в высшей степени милы. Я бы сдвинул наши кружки, если бы в вашей было что-нибудь другое, а не вода.
      — Как, это мешает вам?
      — Очень мешает. Я не люблю бесчестить чувство.
      Айрич хихикнул. — Хорошо, я пью вместе с вами, в душе. Но скажите мне…
      — Да?
      — Не заставило ли вас именно чувство чести оставить службу у Претендента? Или сработала ваша обычная проницательность, и вы поняли, что Зарика обязательно победит?
      — Ни то, ни другое. Скорее они привели к тому, что я поддержал Кану; первое потому, что я считал это своим долгом, а второе — потому что я верил, что он победит.
      — Хорошо, но что же это было?
      — Айрич, вы прекрасно знаете это. Дружба, конечно, и любовь.
      — Но тогда получается, что дружба и любовь восстали против чести?
      — Дружба и любовь — часть чести. Однако, дружба и любовь действительно могут столкнуться друг с другом, и оба могу вступить в конфликт с долгом. И вот свидетельство — наш бедный друг Кааврен, не говоря уже о его сыне.
      Айрич вздохнул. — Я думаю, что вы правы. И чем, как вы думаете, все это закончится?
      Пэл покачал головой. — Как раз в этом случае…
      — Ну?
      — У меня вообще нет никаких идей.
      Айрич и Пэл (а также иногда вставлявшая слово Тазендра) разговаривали так, как если бы они были одни в мире, или вернулись в свой старый дом, в котором жили в городе Драгейра, а не сидели вокруг костра вместе с разбойниками с большой дороги, которые, впрочем, хранили почтительное молчание. Ибронка, со своей стороны, глядела на них во все глаза и слушала так, как если бы ей разрешили подслушать разговоры богов — хотя, на самом деле, это разрешено только читателю. И пока этот разговор продолжался, Кааврен и его сын продолжали свою медленную, долгую прогулку.
      — Тогда, — сказал Кааврен, — Виконт, объясните мне кое-что.
      — Я отвечу на любой вопрос, который вы зададите.
      — Что вы хотите?
      — Что я хочу?
      — Да, Виконт. Какое событие бы вам понравилось?
      — О, я бы очень хотел, чтобы вы и Графиня, моя мать, обняли Ибронку, ее мать обняла бы меня, и мы все вернулись в Адриланку.
      — Вы думаете, это может произойти?
      — Мне это кажется совершенно невероятным.
      — Вы очень много просите у меня, Пиро.
      — О, напротив, милорд. Я ничего не прошу у вас. Это вы сделали мне честь и попросили меня рассказать вам, что я хочу, вот и все.
      — В некоторых отношениях, — сказал Кааврен, медленно выговаривая слова, — я бы предпочел, чтобы я мог не замечать — то есть полностью игнорировать — законы и правила общества, и воспитание, которое получил.
      — Только в некоторых отношениях, милорд?
      — Вам все кажется совсем просто, не так ли? Вы любите, ваша любовь чиста, и все, что следует из вашей любви, тоже должно быть чистым, а все то, что мешает вашей любви, должно быть злом.
      — Милорд Граф, я совсем не такой дурак.
      — Но тогда?
      — А чем я пожертвовал, милорд? И кому или чему была принесена моя жертва? Кто от этого выиграл и сколько?
      — Вы говорите как торгаш.
      — Тогда я немного забежал вперед, вот и все.
      — Как, вы думаете, что мы все станем купцами?
      — Через десять лет разбойник не сможет выжить в этой области. Через сто лет будет невозможно выжить во всей Империи. А через тысячу лет никто не будет способен сказать слово «честь» без гнусной ухмылки на своем лице.
      — Виконт, вы действительно думаете, что мы к этому идем?
      — Я боюсь, что это может произойти.
      — Если так, то мне жалко Айрича.
      — А мне жалко вас, милорд.
      — А вы сами?
      — О, я не собираюсь жалеть самого себя; это бесполезно и почти позорно.
      — Я имею в виду, что вы будете делать, если все то, что вы предсказываете, произойдет на самом деле?
      — Я буду должен найти способ выжить, хотя и менее надежный, чем этот, вот и все. Я все еще молод и, например, всегда могу изменить свое имя и стать солдатом. Разве вы мне не сказали когда-то, что в то время, когда вы присоединились к Гвардии Феникса, половина ваших товарищей служила под вымышленными именами?
      — Мне бы не хотелось, чтобы вы изменили ваше имя, Виконт.
      — Да, но разве я уже не сделал это?
      — Да. Синий Лис. Кстати…
      — Что?
      — Вы действительно думаете, что есть что-то романтическое и благородное в том, чтобы быть разбойником с большой дороги?
      — О, что до этого?
      — Ну?
      — Я почти уверен в этом.
      Кааврен вздохнул. — Могу себе представить, что, в вашем возрасте, я бы думал точно так же.
      Пиро поклонился. — С вашей стороны очень благородно признаться в этом, милорд.
      Кааврен хихикнул. — Тогда вы должны пообещать не рассказывать моему другу Айричу о том, что я сказал. Как вы понимаете, это вдребезги разобьет его преувеличенное мнение обо мне.
      — Я не скажу ни слова.
      Кааврен улыбнулся и опять замолчал.
      Немного погодя Пиро сказал, — Вы передадите мою любовь Графине?
      — Конечно, но вы говорите так, как если бы я скоро уеду.
      — А есть ли причина для того, чтобы вы оставались здесь, милорд. Вы не хотите признавать женщину, которую я люблю, а я…
      — Да, а вы?
      — Я никогда не расстанусь с Ибронкой.
      — Вы так уверены в ней?
      — Ча! А вы сами уверены в моей матери, Графине?
      — Виконт, некоторые могли бы назвать ваш вопрос наглым. Но я просто скажу да. — Но…
      — Но?
      — Я никогда не просил ее жить со мною в лесу и выживать, грабя бедных купцов.
      — Богатых купцов, милорд.
      — Хорошо, богатых купцов.
      — Да, вы действительно никогда не просили ее жить в лесу и грабить. Но, если бы вы попросили, что бы она сказала?
      Кааврен нахмурился. — Ну, она бы сказала — ба! Ну почему эта ваша девушка не Тиаса!
      — По той самой причине, почему я не Дзур.
      — И тем не менее, Виконт, то, что вы хотите сделать, неправильно. Каждый раз, когда я ставлю себя в ваше положение, я никак не могу отделаться от этой мысли.
      — Но что делает его неправильным?
      Кааврен вздохнул. — Мир такой, какой он есть, сынок, а не такой каким бы мы хотели его видеть.
      — А разве не вы всегда учили меня, что мы должны стараться сделать его таким, каким мы хотим, чтобы он был. И, на самом деле, разве весь последний год вы не занимались именно этим? Я надеюсь на это, потому что и я весь этот год занимался тем же самым.
      — У вас есть ответ на все.
      — Я люблю; а любовь отвечает на все.
      — Нет, не так, Виконт.
      — Ну, для такого человека как я, она думает, что отвечает, а это одно и то же.
      — Мне больно уезжать, не разрешив всех проблем между нами.
      — Вы всегда можете написать письмо Кекроке, в гостиницу Глубокий Источник.
      Кааврен кивнул. — Виконт, я возвращаюсь к своим друзьям, и потом мы вместе возвращаемся в Адриланку, где я собираюсь навестить Принцессу Сеннию, так что я смотрю в будущее с определенной надеждой.
      — Да, милорд.
      — Но прежде чем я уйду…
      — Да?
      — Я хотел бы обнять тебя, Виконт!
      — Милорд, я не хотел бы ничего другого.

Как Айрич обнаружил около своего дома незаконченные дела, и оказался способен вывести из этого различные далеко идущие заключения

      Был Фермерской день ранней зимы — то есть со времени последней главы нашей истории прошло больше полугода — когда Фоунд предстал перед своим хозяином, Айричем, Герцогом Ариллы.