В третьем действии чувствуется снова кисть Шекспира, именно в монологе дочери тюремщика, занимающем вторую сцену. Обратите, например, внимание на выражение "Горе во мне убило страх" и на многие другие. Но начиная с того момента, когда она сходит с ума, и вплоть до ее последнего слова Шекспир не написал ни единой реплики и, вероятно, возмущался неумелому подражанию его собственным репликам.
      Первая сцена пятого действия принадлежит, по всей вероятности, опять перу Шекспира. Первая реплика Тезея прекрасна, а слова Арситы, обращенные к рыцарям, и ее воззвание к Марсу - прямо великолепны. В конце пьесы мы снова слышим в стихах шекспировскую мелодичность, например, в следующем выражении Тезея, которым так восхищался Суинберн:
      That nought could buy
      Dear love, but loss of dear love.
      {Ничто не может так оценить дорогую любовь, как ее потеря.}
      Но все это не имеет для нас особенного интереса, так как Шекспир не повинен в психологии, или, вернее, в ее отсутствии.
      Значительнее ли его участие в создании "Генриха VIII"? Пьеса явилась впервые в издании in-folio 1623 г., заключая собой ряд "хроник". Первые четыре действия построены на основании хроники Холиншеда, последнее действие основано на "Церковных актах и памятниках" Фокса, именуемых обыкновенно "Книгой мучеников", и затем, косвенно или непосредственно, на "Жизнеописании кардинала Вульси" Джорджа Кавендиша, которое существовало только в рукописи тогда и которым заметно пользовались Холиншед и Холл.
      Намек на пьесу о Генрихе VIII встречается впервые в книгопродавческом регистре под 12 февраля 1604 - 1605 гг., где говорится об интерлюдии "Король Генрих VIII", хотя здесь имеется в виду, по всей вероятности, плохая, фанатическая протестантская пьеса Роули. Затем такая пьеса упоминается в известном письме о пожаре, происшедшем в театре "Глобус" 29 июня 1613 г. В одном письме Томаса Лоркина к сэру Томасу Пикерингу, написанном в последних числах июня 1613 года говорится: "Не далее как вчера, когда Бербедж и его труппа давали на сцене театра "Глобус" пьесу "Генрих VIII", несколько пушечных выстрелов оповестили торжество. При этом загорелась соломенная крыша, и огонь распространился с такой быстротой, что за два часа театр сгорел дотла (публика была слишком занята своим собственным спасением)". В одном письме сэра Генри Воттона к племяннику, от 6 июля 1613 года, сказано: "Оставляю в стороне политические дела и расскажу тебе, что случилось на этой неделе в театральном мире. Актеры короля давали новую пьесу "Все - правда", в которой изображались некоторые эпизоды из царствования Генриха VIII. Драма была поставлена в высшей степени пышно и эффектно. Сцена была покрыта коврами, и на ней появлялись рыцари св. Георгия или рыцари Подвязки, гвардейцы в затканных золотом мундирах и т. д. Всего этого было совершенно достаточно, чтобы опошлить и осмеять на некоторое время королевское величие. Когда Генрих VIII приблизился в маске и с большой свитой к дому Вульси и переступил за порог, послышалось несколько выстрелов. От бумаги или материи, которой были заряжены эти пушки, загорелась соломенная крыша. Сначала все сочли показавшийся дым незначительным и продолжали внимательно следить за пьесой. Вследствие этого огонь распространился внутрь театра, охватил все здание, и менее чем в час весь дом сгорел дотла".
      То обстоятельство, что в прологе подчеркивается трижды каким-то демонстративным образом, что в пьесе изображается сущая правда, доказывает, в связи с другими совпадающими подробностями, что трагедия, упоминаемая здесь как новинка, была наша пьеса "Генрих VIII".
      До 1850 года никто не сомневался в том, что эта пьеса, которой едва ли кто восхищался, написана одним только Шекспиром. В наше время никто больше не разделяет такого взгляда. Теперь вопрос об этой пьесе находится почти в таком же положении, как о драме "Два благородных родственника" Многие из современных компетентных критиков утверждают, что Шекспир не написал в ней ни одного стиха Тонкий наблюдатель Эмерсон обратил в своей книге "Representative Men", там, где он говорит о "Генрихе VIII", внимание читателей на то обстоятельство, что здесь заметно два различных ритма шекспировский и более незначительный. Одновременно Спеддинг напечатал в журнале "The Gentleman's Magazine" в августе 1850 года статью, изданную им впоследствии под другим заглавием "Кто написал шекспировскую пьесу о Генрихе VIII9" Здесь он также указывает на два различных вида стихов и утверждает, что в одной группе видна манера Флетчера. В 1874 году к нему примкнули Флей и Фернивалль.
      Чтобы понять смысл этих исследований, пусть читатель вспомнит следующую простую эволюцию пятистопного ямба. В английском языке не существует контраста между мужскими и женскими рифмами. Первая попытка внести в белый стих некоторое разнообразие состояла в том, что к первоначальным 10 слогам присоединялся один липший (double-ending) В "Генрихе VIII" на каждые сто стихов встречается 18 таких Бен Джонсон пытался восстановить старую манеру версификации, но должен был в конце концов подчиниться новому обычаю. Флетчер употребляет 11-сложвый стих часто с такой правильностью и преднамеренностью, что впадает порой в однообразие и явную манерность
      В последних произведениях Шекспира насчитывается 33 одиннадцатисложных стихов на 100, у Мессинджера 40, у Флетчера 50-80 и даже больше. Но Шекспир все чаще и чаще переносил мысль, начинающуюся в одном стихе, в следующий. Особенно в драмах, возникших в самый мрачный период его жизни, господствует этот стиль У него стих оканчивается теперь все чаще и чаще вспомогательным глаголом, союзом или наречием. В каждой из последних пьес Шекспира попадается около ста таких стихов. В "Цимбелине" даже 130. Его преемники впали в крайность. Драмы Мессинджера, которые короче шекспировских, содержат около 150 или 170 подобных стихов. Если сравнить стиль Флетчера с метрическим стилем Шекспира, то первый покажется далеко не мужественным. Если стиль Шекспира похож на ионический, то стиль Флетчера коринфский. Эти два стиля трудно смешать. Запутаннее становится вопрос в том случае, если оба стиля встречаются вперемежку в одном и том же произведении, т е в "Генрихе VIII". Перед нами та же дилемма, как при разборе "Двух благородных родственников" - оставил ли Шекспир, умирая, неоконченное произведение, дополненное потом Флетчером, или же этот последний построил план пьесы, а Шекспир принимал только некоторое участие в работе, оставляя и дополняя отдельные сцены? Для меня первая возможность не существует. Нет, не Шекспир построил эту пьесу Нет, не мог он написать этого произведения, лишенного целости и единства.
      Но в самом ли деле встречаются в этой драме такие части, которые должны быть приписаны ему? Вопреки Ферниваллю и Саймонсу, я утверждаю "да" Не следует, во-первых, пренебрегать тем фактом, говорящим в пользу такого мнения, что Геминдж и Кондел включили пьесу в первое издание in-folio. Во всех остальных случаях никто не сомневается в том, что они были лучше нашего посвящены во все тайны шекспировского авторства. Ни одна из пьес, включенных ими в первое издание in-folio не была заподозрена в подложности. Только самые веские причины могут нас, следовательно, заставить отказаться от "Генриха VIII". Однако единственный аргумент, приводимый обыкновенно против этой драмы, заключается в ее недостатках, в отношении слабости даже тех отрывков, о которых только и может быть речь, а это далеко не основательный довод. Шекспир, сотрудничая с другим писателем, не отдавался всецело своей работе, не призывал на помощь все свои силы и не давал свободно расходиться своему воображению. Ведь случай с "Генрихом VIII" не единственный в своем роде. А с другой стороны, в тех местах, которые ему приписываются большинством английских критиков, встречаются явные аналогии с теми работами, которые написаны в этот же период им и только им одним
      Уже Самуил Джонсон, не сомневавшийся в авторстве Шекспира, заметил в свое время (1765), что гений Шекспира является и исчезает здесь вместе с королевой Екатериной; все прочее было нетрудно придумать и написать. В 1850 году Джеймс Спеддинг, пользуясь указанием Теннисона, открыл, как мы уже упомянули, что только одна часть пьесы написана Шекспиром, тогда как другая принадлежит Флетчеру. Мнение это поддерживал также Самуил Гиксон, заявивший по этому поводу публично, что он года три или четыре тому назад занимался тем же вопросом и пришел, по крайней мере относительно отдельных сцен, к тому же выводу. Эта догадка получила новое подтверждение, когда после тщательных метрических изысканий Флей всецело примкнул к упомянутому взгляду.
      Что не Шекспир начертал план пьесы - было заранее известно Спеддинг метко заметил, что пьеса не производит в целом никакого впечатления, так как с ходом действия интерес зрителя ослабевает, вместо того, чтобы усиливаться, и потому что вызванная в зрителе симпатия не гармонирует, а контрастирует с развитием самой пьесы. В первых действиях героиней является, бесспорно, королева Екатерина. Все внимание зрителя сосредоточивается на ее фигуре. Хотя необходимость почтительно отнестись к монарху, который был почти современником, к отцу королевы Елизаветы, не позволяла осветить слишком ярко фактические отношения, но автор делает довольно прозрачный намек на то, что угрызения совести, которые терзают короля по поводу почти двадцатилетнего бесплодного брака, вызваны собственно желанием жениться на Анне Болейн. Однако, тем не менее, зритель должен, по мнению автора, испытывать потом при торжественном короновании Анны чувство радости и удовольствия, а когда у нее родится дочь, то настроение должно перейти в настоящее ликование. Затем, включенное в пятое действие обвинение против архиепископа Кранмера в ереси, покровительство короля, оказанное ему, его оправдание и назначение кумом Елизаветы - все это не находится ни в какой внутренней связи с самим действием. Вульси, являющийся одним из главных действующих лиц пьесы и как бы злым демоном королевы Екатерины, исчезает с подмостков ранее ее и не переживает конца третьего действия. Вся пьеса остается в памяти только как ряд обстановочных сцен с пением, музыкой и танцами. Экстренное заседание государственного совета по поводу судьбы Бекингема; большой праздник с маскарадом и балом в доме Вульси; допрос английской королевы; коронационная процессия с трубными звуками, балдахином и королевскими драгоценностями. Видение умирающей королевы, хоровод ангелов в позолоченных масках и с пальмовыми ветвями. Наконец, торжественные, пышные крестины во дворце и опять процессии, балдахины, трубачи и герольды.
      Незримыми буквами написаны над пьесой в ее целом слова: "работа по заказу". Это, кроме того, крайне спешная работа, состряпанная на скорую руку для придворных празднеств по случаю свадьбы принцессы Елизаветы, подобно, следовательно, небольшой "маске" Бомонта "The Masque of the Inne Temple and Grag's Inn" или подобно великому шедевру Шекспира "Буря". В "Генрихе VIII" Шекспиру принадлежат следующие сцены: I - 1 и 2, II - 3 и 4, III - 2 (до первого монолога Вульси), V -1 и 4. Эту пьесу поэтому не следует сопоставлять с другими драмами Шекспира из английской истории. Мы уже упомянули, что события, выведенные в ней, были слишком близки шекспировской эпохе, чтобы сделать возможным строго правдивое их изображение. Нельзя же было говорить правду о Генрихе VIII, об этом грубом и жестоком рыцаре, "Синей Бороде", имевшем семь жен. Ведь он был виновником реформации и отцом Елизаветы. С другой стороны, Шекспир не имел никакого права говорить с подмостков о материальных и светских причинах, благоприятствовавших распространению реформации, о ее религиозном и политическом характере. Связанный и стесненный в своем творчестве, он исполнил предстоявшую задачу с ловкостью и тактом. Не рисуя Генриха лицемером, который испытывает угрызения совести за долголетний брак с женой брата, всякий раз, когда перед ним появляется красивая придворная дама, Шекспир позволяет, тем не менее, угадать, что влюбленность придавала этим нравственным мучениям особенно острый характер. Он создал характер Вульси на основании данных хроники и подчеркнул несколькими легкими штрихами дерзкое и, при всей своей беззастенчивости, рабское поведение даровитого выскочки. Флетчер испортил эту фигуру плохими монологами, которые кардинал произносит после своего падения. В слегка проповедническом тоне этих монологов слышится голос сына священника. Наконец, Шекспир нарисовал легкий эскиз фигуры Анны Болейн, искаженный впоследствии Флетчером. Но особенно ярким светом осветил он покинутую католическую королеву, Екатерину Арагонскую, в том виде, как она вырисовывалась на страницах старой хроники, как тип благородной, непризнанной женщины, как тот тип, который теперь занимает поэта с особенной силой. Она напоминает Гермиону в "Зимней сказке" - эту непризнанную королеву, которую бросают в темницу и разъединяют с супругом. Она не перестает любить своего обидчика, как Имоджена Постума, когда он от нее отказывается. Хотя Шекспир не придумал в данном случае ничего от себя, а вложил в ее уста слова хроники, тем не менее Екатерина вышла прекрасной и благородной фигурой в ее характере соединяется кастильская гордость с безусловной простотой, непоколебимая решительность с кротким самоотречением, горячий темперамент с искренней религиозностью. Шекспир рисовал эту фигуру с истинной любовью. Эта королева не красавица, она не блестяща и не остроумна, но она правдива, правдива до мозга костей и гордится своим происхождением и королевским титулом. Но она тает, как воск, перед своим коронованным повелителем, которого любит после 24-летнего брака так искренно горячо, как в первый день. Эта характеристика не противоречит истории. Несколько писем, написанных ее рукой и дошедших до нас, показывают, как она была нежна и симпатична. Здесь она называет супруга "Ваше Величество, мой муж, мой Генрих" и подписывается "Ваша преданная супруга и верная служанка". В тех сценах, где королеву заставляет говорить уже Флетчер, он следовал как указаниям Шекспира, так и данным хроники. Даже в предсмертный час Екатерина делает выговор послу, который не опустился перед ней на колени и не обращается с ней как с королевой. И в то же время она прощает своего врага кардинала и просит приветствовать короля следующими словами:
      ...Вы государю
      И обо мне напомните. Скажите,
      Что в мир другой уж скоро перейдет
      Виновница его мучений долгих,
      Скажите, что оставила я жизнь,
      Его благословляя... так умру я.
      Ее благородное спокойствие напоминает Гермиону. Но она отличается от этой последней каким-то странным сочетанием религиозного благочестия с сословной гордостью. Гермиона ни высокомерна, ни набожна. Таков был и сам Шекспир. Доказательством служит прозаическая сцена в конце этой обстановочной праздничной пьесы (V, 4). Когда любопытная толпа теснится в дворцовый двор, чтобы полюбоваться торжеством крестин, привратник восклицает:
      Это - гуляки, которые в театре шумят и дерутся из-за отведанного яблока, и шума которых не могут выносить никакие слушатели, кроме Товерчильского цеха, да члены Лаймхауса, достойные соперники их.
      Лаймхаус состоял из квартир для ремесленников, которые оглашались спорами религиозных сектантов. В высшей степени забавно видеть, как здесь Шекспир поднимает на смех как ненавистных ему театральных "groundlings", так и буржуазных пуритан.
      Пьеса заканчивается, как известно, пространным, льстивым предсказанием Кранмера о Елизавете и Иакове. Эти стихи звучат по-английски очень однообразно. Это - самый плохой стиль Флетчера. Шекспир не написал, без всякого сомнения, ни одной строчки этой тирады. Как странно поэтому приписывать этому предсказанию какую-нибудь роль в вопросе о религиозной и церковной точке зрения Шекспира, которую часто истолковывали с полным отсутствием психологического чутья. Как много раз утверждали, что выражение "под скипетром Елизаветы мир познает истинного Бога" служит неопровержимым доказательством в пользу твердых протестантских убеждений великого поэта, а стих этот вовсе не принадлежит ему и ни в одной строчке этой грандиозной реплики не слышится ни его пафоса, ни его стиля.
      Вообще во всей пьесе о Генрихе VIII мы только изредка видим проблеск его поэзии. Мы чувствуем, что он был стеснен и несвободен в своем творчестве. Он работал в союзе с другим писателем над неблагодарным сюжетом, и только призывая на помощь всю силу своего гения, он сумел оживить его кое-где драматическим интересом.
      ГЛАВА LXXVI
      "Цимбелин". - Сюжет. - Исходная точка. - Мораль. - Идиллия.
      Имоджена.
      В "Цимбелине" Шекспир вновь берется за сюжет, которым один овладевает всецело, и где развертывает с начала и до конца свой собственный пестрый мир. Здесь тоже еще чувствуется по временам небрежность в техническом отношении. Экспозиция слаба; предпосылки пьесы воспринимаются нами через посредство диалога, представляющего ничто иное, как повествование. Комические сцены сплошь и рядом построены неудовлетворительно; элемент, вызывающий смех, проявляется в том, что одно из действующих лиц постоянно комментирует или пародирует в репликах в сторону то, что произносит грубый и исполненный самомнения принц. В середине пьесы, в плохо написанном монологе, заканчивающем третью сцену третьего акта, находится необходимое для уразумения действия дополнение к экспозиции. Наконец, узел распутывается при помощи deus ex machina: Юпитер является верхом на орле спящему герою пьесы и оставляет возле него массивную книгу; в этой книге начертано оракульское изречение, в котором Юпитер с целью показать зрителям, что поэт немножко знаком с латынью, выводит с сумасшедшей этимологией mulier, женщина, из mollis, мягкий воздух. Но, несмотря на все это, Шекспир все же вознесся здесь снова на свою поэтическую высоту; мы видим, что к выздоравливающему возвратились силы. С гениальной мощью очертил он главное из женских действующих лиц пьесы и так чудесно оправил жемчужину среди своих женских образов, Имоджену, что все ее преимущества выступают в подобающем блеске и дивная оправа оказывается достойна жемчужины.
      Как Клеопатра и Крессида представляли собою женщину, следующую лишь половому инстинкту, так Имоджена есть олицетворение наивысших свойств женщины, какие только возможны, - душевного здоровья, которого ничто не повреждает, силы, которой ничто не может сломить, верности, которая выдерживает все испытания, снисходительности, Которая никогда не ослабевает, ума, который никогда не помрачается, любви, которая никогда не изменяет ни на миг и, наконец, внутреннего огня, который никогда не меркнет. Как Марина, она выброшена судьбой в вертеп земного существования. Она оклеветана, и не так, как Дездемона, из вторых или третьих рук, а самим лицом, похваляющимся ее благосклонностью и представляющим ее супругу убедительнейшие на вид доказательства своего успеха. Она терпит несправедливость не так, как Корделия, которую лишь холодно отталкивают, и которая уходит прочь со своим избранником, а так, что сам заблуждающийся, единственный человек, любимый ею, приговаривает ее к смерти. И тем не менее чувство ее к нему не изменяется и не ослабевает
      Изумительно, в высшей степени изумительно! У Имоджены мы встречаем самую сильную, самую глубокую любовь, какую Шекспир когда-либо вкладывал в сердце женщины Он изображает эту любовь теперь, так скоро после того, как его пьесы были до краев полны презрением к женщине. Значит он верил в такую любовь, столь восторженную, столь настойчивую, столь смиренную, верил в нее теперь. Значит он видел или встретил такую любовь, встретил ее теперь.
      Ведь и поэт нечасто имеет случай наблюдать любовь. Любовь - редкая вещь, более редкая, чем думают, и там, где она есть, она обыкновенно бывает крайне немногословна. Обратился ли Шекспир просто к тому, что сам испытал, к внутренним событиям собственной жизни, к своему сознанию того, как сам он чувствовал, когда любил, и переложив затем эту любовь из мажорного тона в минорный, перенес ее на женские уста? Или он именно теперь полюбил и теперь, в конце пятого десятилетия своей жизни, сам был любим такой любовью? Все говорит за то, что он пишет под совершенно свежим впечатлением. Но из этого вовсе не следует, что чувство, оставившее в нем это впечатление, непременно относилось к нему самому Женщины редко любят с такой глубиной и страстью мужчин с его характером и его значением. Общее правило будет всегда, что таким человеком, как Мольер, пренебрегут ради какого-нибудь графа де Гиш, а таким человеком, как Шекспир, ради какого-нибудь графа Пем-брока. Поэтому нельзя утверждать, что он вновь обрел веру в столь цельную и безусловную любовь женщины к одному единственному мужчине из всех, благодаря чувствам, имевшим предметом его самого.
      Иначе он едва ли покинул бы Лондон всего лишь несколько лет спустя Однако, очевидно, что именно в это время он лично встретил какие-нибудь сильные проблески любви; может быть, мужественная, столь жестоко наказанная королем любовь принцессы Арабеллы к лорду Вильяму Сеймуру послужила моделью для презирающей запрет короля любви принцессы Имоджены к лорду Леонату-Постуму.
      "Цимбелин" был впервые напечатан в издании m-folio, но самое раннее указание на него мы находим в театральных заметках астролога и волшебника д-ра Симона Формана. Он вписывает в них, что присутствовал на представлении "Зимней сказки" 15-го мая 1611 года; вместе с тем он рассказывает о представлении "Цимбелина", но, к сожалению, без обозначения даты, По всей вероятности, оно имело место лишь немногим раньше, "Цимбелин", наверно, написан в течение 1610 г, пока еще не изгладилось впечатление, произведенное судьбой Арабеллы, но и много позднее Форман тоже не мог быть на представлении, о котором говорит, так как он умер в сентябре 1611 г.
      Эта пьеса одна из наиболее пестрых, наиболее обильных материалом, наиболее гениальных и наиболее неправильных пьес Шекспира, одна из наиболее привлекательных, но в то же время она редко имела большой успех на сцене, и вообще это изучавшаяся и не понимаемая большой публикой драма, граничащая с трагическим. С внешней точки зрения "Цимбелин" является пьесой, в которой Шекспир самым бесцеремонным образом обходится с историческими эпохами и свойственным каждой из них кругом представлений; он всевозможные эпохи и всевозможные представления перемешивает между собой.
      Пьеса переносит нас в царствование императора Августа. Но перед нами проходят английские, французские и итальянские кавалеры; мы слышим их разговоры о стрельбе из пистолета, об игре в кегли и карты. В конце списка действующих лиц значится: лорды, придворные дамы, римские сенаторы, испанец, музыканты, военачальники, солдаты, вестники, свита, духи - какая разнокалиберная компания!
      Что хотел сказать Шекспир этой драмой? - спросят, наверное, многие и многие. Мои читатели знают, что я никогда не начинаю с этого вопроса. Что побудило его писать, как пришел он к этой теме - вот в чем основной вопрос, и раз мы на него ответим, то все остальное разрешится само собою.
      Итак, где же исходная точка в этой кажущейся путанице? Мы найдем ее, расчленив сюжет на составные его элементы.
      Он явственно распадается на три части.
      В своем обычном источнике по отношению к английской истории, у Холиншеда, Шекспир нашел упоминание о короле Кимбелине или Цимбелине, воспитавшемся, по словам хроники, в Риме и там посвященном в рыцари императором Августом, в войсках которого он служил во время различных войн. Он пользовался таким благоволением императора, что ему было предоставлено на его собственную волю - платить или нет дань Риму. Он правил своим государством 35 лет, был погребен в Лондоне и оставил двух сыновей, Гвидерия и Арвирага. Имя Имоджена встречается в рассказе Холиншеда о Бруте и Локрине. В трагедии "Локрин" от 1595 г. Имоджена упоминается как жена Брута.
      Хотя по свидетельству главнейших источников, как уверяет Холиншед, Цимбелин жил в постоянном мире с римлянами, однако у римских писателей мы читаем, что когда Август принял в свои руки верховную власть, то бритты отказались уплачивать ему дань. Поэтому спустя лет десять после смерти Юлия Цезаря Август стал готовиться к походу на Британию, но план его не был, однако, приведен в исполнение. История о вторжении в Британское королевство Гая Луция, следовательно, присочинена.
      В 9-ой новелле 2-ой книги "Декамерона" Боккаччо Шекспир нашел рассказ о верной Джиневре, содержание которого таково. Несколько итальянских купцов, собравшихся в одном из парижских трактиров, завели после ужина речь о своих женах. Трое из них не слишком высокого мнения о добродетелях своих супруг, но один, Бернабо Ломеллини из Генуи, уверяет, что его жена сумеет противостать всяким искушениям, как бы долго ни длилось его отсутствие. Некий Амброджиоло предлагает ему держать с ним по этому поводу пари на большую сумму. Он едет в Геную и находит все так, как утверждал Бернабо.
      Тогда он придумывает средство внести в спальню Джиневры сундук, и сам в него прячется. Ночью он отворяет сундук. "Он вышел потихоньку в комнату, где горела свеча. При свете ее он начал рассматривать обстановку комнаты, картины и все, что в ней было замечательного, и постарался запечатлеть все это в своей памяти. Потом он приблизился к кровати, и, убедившись, что Джиневра и ее ребенок, лежавший возле нее, спят крепким сном, обнажил молодую женщину и увидел, что нагая она столь же прекрасна, как и одетая; но он не нашел иной приметы, которую мог бы назвать ее мужу, кроме окруженной золотистыми волосами родинки под левой грудью. Затем он вынимает из ее сундука кошелек и ночное платье, несколько колец и поясов и все это укладывает в свой собственный сундук". Он спешит возвратиться в Париж, созывает купцов и утверждает, что выиграл заклад. Описание комнаты не производит на Бернабо сильного впечатления; он объявляет, что Амброджиоло мог разузнать об этом от подкупленной служанки. Но когда тот описывает ему родинку на груди жены, он чувствует, что ему словно вонзили в сердце кинжал. И вот он посылает к жене своего слугу с письмом, в котором просит ее выехать к нему навстречу в поместье миль за двадцать от Генуи, и в то же время дает приказание этому слуге дорогой убить ее. Джиневра с великой радостью встречает посланного с письмом; на следующее утро оба они садятся на коней и отправляются в указанное поместье. Слуга, которому жаль лишать жизни свою госпожу, решается пощадить ее, отдает ей камзол и плащ, оставляет ей ее деньги и помогает ей бежать; господину же своему дает ложный отчет о ее смерти и предъявляет как доказательство ее одежду. Джиневра в мужском костюме поступает в услужение к одному испанскому дворянину и вместе с ним отплывает в Александрию, куда его посылают, чтобы преподнести в подарок султану редких соколов. Здесь красивый юноша, т. е. Джиневра, привлекает султана и становится его любимцем. На базаре в Аккре она случайно сталкивается в венецианском отделе с Амброджиоло, выставившим на продажу свой товар и, в числе прочих предметов, украденные у нее кошелек и пояс. На ее вопрос, откуда у него эти вещи, он отвечает, что получил их от своей любовницы, синьоры Джиневры. Она уговаривает его приехать в Александрию, вызывает туда же своего мужа, приводит их обоих к султану, истина обнаруживается, и лжец уличен. Амброджиоло не отделывается здесь так легко, как Иахимо в пьесе, и не получает прощения. Он, лживо хваставший благоволением к нему женщины и этим навлекший на нее несчастье, подвергается со средневековой последовательностью каре, которую заслужил: "Тогда султан повелел отвести Амброджиоло на возвышенное место в городе, привязать его к столбу, лицом прямо к солнцу, обмазать его всего медом и не освобождать его, пока он сам не распадется на части. Среди несказанных мучений он не только был до смерти искусан мухами, осами и оводами, которыми кишит эта страна, но съеден ими до самых суставов. И таким образом, белые кости, скрепленные одними только жилами, долго еще не убирались и висели как предостерегающий пример".
      Сами по себе оба эти рассказа - повествование о распрях между Римом и языческой Британией и история о клевете, взведенной на итальянскую даму, о грозившей ей смерти и ее спасении, - не имели, конечно, между собой ни малейшего соотношения. Шекспир связал их между собой, сделав Джиневру, которую он назвал Имодженой, дочерью короля Цимбелина от первого его брака; она является, следовательно, наследницей британской короны.
      Теперь остается еще третья часть, обнимающая все, что касается Беллария, его изгнания, бегства с королевскими сыновьями, его уединенной жизни в лесу с этими молодыми людьми, появления среди них Имоджены и т. д. Все это - вольный вымысел Шекспира. И в этой части, целиком прибавленной им от себя, в противоположении или дополнении, в котором этот эпизод находится по отношению к тому, что поэт взял из источников, достаточно ясно указывается нам путь к настроениям и мыслям, наполнявшим его в то время, когда он задумал создать из этого сюжета свою драму.
      Я представляю это себе таким образом: как пережитое и оставленное позади настроение, как свежее, хранившееся в нем впечатление, у него было сознание, что пребывание среди людей, особенно же среди людей в большом городе и при дворе, нестерпимо. Никогда до тех пор не чувствовал он с такой полнотой и таким возмущением, что значит, в сущности, придворная обстановка. При дворе преуспевают, при дворе царят глупость, грубость, слабохарактерность и лживость. Цимбелин глуп и слабохарактерен, Клотен глуп и груб, королева вероломна.
      Здесь лучшие люди (Белларий и Постум) осуждаются на изгнание; здесь лучшая из женщин (Имоджена) терпит жестокую обиду. Здесь знатная отравительница занимает самое высокое место - сама королева приготовляет яд и требует яда от своего врача. При дворе развращенность достигает своего апогея, но и вообще в больших городах, в совместной жизни с многоразличными людьми даже лучшему человеку невозможно сохранить себя безупречным. Оружие, против вас употребляемое, ложь, клевета и хитрость, принуждают вас пользоваться всякими средствами, какие находятся в вашем распоряжении, для законной зашиты. Отсюда стремление уйти прочь из города, уйти в деревню, в уединение лесов, в идиллию!
      Эта черта - постоянная, неизменная черта в душе Шекспира в эти годы. Тимон стремился прочь от людей для того, чтобы наполнить уединение своими проклятиями. Он хотел скрыться в пустынных местах. Но здесь Белларий живет с королевскими сыновьями в романтической глуши, совершенно так, как вскоре после того Пердита и Флоризель (в "Зимней сказке") являются, окруженные красотою сельского праздника жатвы, и как (в "Буре") Просперо со своей дочерью живет на прелестном необитаемом острове.