В ПМП никто из курсантов подолгу не задерживался, и в этом была прямая заслуга сержантов-медиков. Особенно отличался в "умении лечить" сержант Микола - здоровенный детина высоченного роста, который видел в своих пациентах лишь неисправимых симулянтов, отлынивающих от боевой и политической подготовки. Вот и предписывал всем больным куркам сеансы интенсивной трудотерапии, заставляя подопечных ему "шлангов" бесконечно драить ПМП: мыть стены, полы, протирать пыль. Ну а уж коли Микола на пути следования встречал пациента-курка, то без всяких объяснений, с ходу бил ему в челюсть - для профилактики. После такого "медицинского обслуживания" курки уже не считали, что хуже чем в роте нигде быть не может и все больше склонялись к мысли, что дела со здоровьем у них не так уж и плохи и старались как можно быстрее опять встать в строй.
      Но особенно непревзойденными доками сержанты-медики были по части лечения от ночного недержания. Разработанный ими оригинальный метод лечения был прост, надежен и давал стопроцентную гарантию.
      Эта коварная болезнь неожиданно настигала некоторых курсантов уже через неделю после прибытия в учебку. Прослышав, что "ссыкунов" списывают, хитрые курки, тяжело переносящие разлуку с родным домом, иной раз замышляли дьявольский план возвращения - и "дуют под себя".
      Вначале с недугом пытаются бороться традиционными способами, не прибегая к помощи медицины: стелют под больного клеенку, чтоб уберечь казенные постельные принадлежности, а уделанный матрас демонстративно вывешивают на просушку, самого же виновника выставляют при нем на охрану часовым. Когда такое случалось, сержанты непременно заворачивали свои взвода к месту сушки:
      - Смирно! Равнение направо! - взвод переходит на строевой и с хохотом отдает "часовому" честь.
      Если же болезнь все равно дает рецидив, то, чтобы /`%a%gl распространение опасной эпидемии, "заболевшего" срочно отправляют в ПМП, где он и попадает в надежные руки сержантов-медиков. К лечению приступают не медля: ставят ему под кровать вместо ночного горшка двухпудовую гирю и предписывают:
      - Теперь всюду ходи только с гирей. В сортир будешь ходить круглосуточно, через каждые полчаса, тоже с гирей. Увидим, что отпустишь - сразу получаешь п..дюлей.
      Весь день больной таскается с двухпудовкой: строго по графику посещает туалет, после чего - обязательный доклад сержанту-медику - оправился или же не получилось. Если сержант куда запропастится, то курсанту приходится его разыскивать по всем комнатам ПМП, а то и по близлежащей территории, не расставаясь с гирей ни на секунду.
      Ночью, чтобы не случилось беды, за больным строго следит дневальный. Он будит больного каждые полчаса, и тот, подцепив гирю, вновь отправляется в путь.
      Максимум недельный курс давал твердый положительный результат, и выздоровевший курсант - будущий десантник снова занимал свое место в строю как полноценный воин.
      Однако у докторов из медпункта не было столь же богатого опыта лечения больных с поврежденным коленом, и через неделю меня отправили в медсанбат.
      Медсанбат находился в километре от нашей части. Там раза два в день колено прогревали черными дисками, излучающими СВЧ.
      Две недели все шло отлично - никаких изменений. Но потом я с ужасом стал замечать, что опухоль начала спадать, а нога понемногу сгибаться. Я понял, что становлюсь на путь неминуемого выздоровления, а в роту возвращаться не хотелось.
      Что и говорить, тут мы жили как в санатории. Правда, были некоторые неудобства: всех нас, кроме лежачих больных, постоянно заставляли мыть полы, убирать и выполнять множество прочих дел - так что сильно не побездельничаешь. Но самое неприятное - здесь запрещалось курить. Приходилось искать окурки черт знает где. Самыми рыбными местами, безусловно, считались ведра для мусора возле туалетов - там бычки не пропадали. Даже те, которые были короче чем на затяжку, потрошились и шли на самокрутки. А на стене туалета кто-то даже в сердцах нацарапал: "Просьба не бросать бычки в унитаз - очень плохо раскуриваются!"
      Но особенно не пришлась мне по душе медсанбатовская диета - готовили здесь прилично, но уж очень экономно, и потому больные всегда были голодные. Выходишь из столовой, и первая же мысль в голову: "Пожрать бы что-нибудь!" - Все только и ждали, когда следующая кормежка. Зато тут я сбросил два "лишних" кило.
      Рассказывали, что незадолго до меня в медсанбате случилось ЧП - один больной курсант выбросился из окна вниз головой и разбился насмерть.
      - Слаб характером оказался, - вспоминали тот случай больные. - Ему девушка написала, что выходит замуж. Вот у него нервы и сдали.
      Такое случалось не только в нашей учебной дивизии. И в других частях бывало, когда солдат, замордованный армейскими порядками, узнав, что его еще и бросила девушка, то выстрелит в себя, то повесится. И не девушки были главной тому виной: постоянные унижения и безысходность заводили солдат в такие тупики, выхода из которых они уже -% видели. Некоторым армия преподносила такие уроки жизни, с которыми они дальше жить не могли.
      Был момент, когда нехорошие мысли посетили и меня.
      В тот день было холодно и мерзко. Моросил дождь. На душе было так погано, так гадко, что я, глядя на проезжающую возле нас колонну БМД, отрешенно мусолил навязчивую мысль:
      - Вот если брошусь сейчас под гусеницы так, чтобы ноги придавило, пусть их отрежут - зато демобилизуют. Буду лежать себе в постели, ничего не делать. Вот оно и избавление.
      Конечно, в ту минуту я четко осознавал, что на самомто деле не брошусь, что здоровье - оно дороже, но подлая идея все-таки бродила в моей голове.
      В медсанбате я провел чуть больше месяца. Нога восстановилась полностью, и я возвратился в роту. Дембельской жизни, которую обещал мне Каратеев, я, естественно, так и не увидел. Все оставалось по-прежнему. Правда, сам Каратеев, как мне показалось, несколько изменился: потерял интерес гонять свой взвод, больше лежал у себя на койке и уже почти ничего не делал. Вскоре с группой других сержантов-дембелей он взял "дембельский подряд" - крыть рубероидом крышу - и они там проработали почти до самого увольнения в запас.
      
      РАЗНАРЯДКИ
      
      Два солдата из стройбата
      заменяют экскаватор.
      А один из ВДВ
      заменяет их вдвойне!
      (Из альбома солдата)
      
      Хотя солдаты по их прямому предназначению должны готовиться только к войне, однако больше времени у нас отводилось мирному физическому труду. В армейских буднях нам частенько приходилось использовать лопату и лом: наравне со строительными войсками мы вкалывали на разнарядках на гражданских стройках, а по осени участвовали в затяжных "боях" по уборке урожая. Родина одинаково доверяет десантнику как грозный автомат, так и вполне мирную лопату, даже лопате отдавая явное предпочтение.
      Сколько мне пришлось переворошить земли - не счесть. Чуть ли не через день по разнарядкам копали всякие траншеи: то для труб, то для прокладки кабеля, то еще для чего. Для этих дел в подвальном помещении казармы находился целый арсенал: лопаты, грабли, ломы, носилки и прочие орудия труда десантников. Как приходит разнарядка - выносим оттуда необходимый инвентарь и строем с лопатами на плече и с бодрой песней идем кидать землю.
      Как-то рыли длиннющую траншею для прокладки труб целый противотанковый ров, ее глубина и ширина составляли метра три. Работа хорошо спорилась и не столько оттого, что грунт был податливый - глина легко бралась лопатой - а благодаря тому, что за нами наблюдали строгие сержанты, которые и задавали нужный темп. От такого темпа и палящего солнца у нас по всей спине на хэбэ расходились мокрые пятна. Мы уже заканчивали работу, как у края траншеи показался майор:
      - ...вашу мать! Что вы делаете? Что же вы делаете, , bl вашу?! Рыть надо не здесь, а во-от тут! - и указал ребром ладони новое направление.
      Получив новый приказ, сержанты, подгоняя нас, заорали еще громче, и мы, повыскакивав из траншеи, тут же начали каждый себе отмечать полагающийся метраж и рыть по новому проекту. Старую траншею завалили землей.
      На следующий день, пришедший проверить нашу работу прапорщик, негодовал:
      - А этот ров на кой хрен вырыли? Где я говорил рыть?
      - Майор вчера распорядился, - невозмутимо парировали сержанты.
      - Чихал я на майора! Он ни за что не отвечает, - и приказал отрытое зарыть, а зарытое вновь откопать. Мы снова взялись за лопаты: вторую траншею закопали, первую откопали - все сделали, как надо.
      Проходили дни. Укладывать трубы в траншею никто не спешил. Долго она так стояла пустая, и в конце концов по осени нам пришлось обратно забросать ее землей.
      
      СЕЛЬХОЗРАБОТЫ
      В сентябре, с началом уборочной страды, по давно отлаженной доброй традиции все городское население всей огромной страны привлекается к сельхозработам. На поля высыпают школьники, студенты, интеллигенция. И нас - солдат - это важное государственное мероприятие тоже не обошло стороной. Боевую учебу на это время отменили, и мы всем полком выехали в подшефный колхоз. Там у леса, на краю поля, разбили палаточный лагерь и приступили к крестьянскому труду. Для нас, курсантов, это был просто отпуск. Как раз установилась нормальная, теплая погода. Приятно светило осеннее солнышко. Утром вставали без всяких зарядок. Позавтракали - и сразу в поле. Не было никаких наказаний и никаких зарядок после отбоя. Красота!
      Работали с утра до вечера - собирали картошку для части. На необозримых полях, где колхозники уже убрали урожай, мы шли и рыли всю землю по второму кругу - искали оставшиеся клубни. От нас не могла укрыться ни одна картофелина: позади шли сержанты и пинками направляли невнимательных собиральщиков к пропущенным клубням. Солдат было много, поэтому быстро набирали целые машины и отправляли их к нам в часть.
      Раз мне выпало разгружать картошку на просушку и засыпать ее в овощехранилище. Все время там сновали офицеры. Покрутятся вокруг, покрутятся и подходят к нам по одному:
      - Мужики, сделайте мешков пять картошки.
      - Не жалко, сделаем! - неизменно отвечаем мы.
      Выбирали клубни не все подряд, а те, что покрупнее да поровнее. Потом грузили мешки в машины и отвозили куда скажут. Все офицеры, кто не поленился прийти, обеспечили себе зимний запас.
      Несколькими днями позже мы разгружали для части лук. И снова офицеры были тут как тут и таким же образом запаслись луком.
      
      ВОРОВСТВО
      Как сильно заблуждаются те, кто считает, что в армии воровать нечего! Казалось бы, здесь все равны, все одинаково состоят на казенном довольствии, ни у кого в тумбочке не может быть ничего лишнего: только зубная щетка, ,k+., подшивочный материал да несколько тетрадок с конспектами классиков марксизма-ленинизма - вот и все. Но нет! На самом деле воровство в Советской Армии дело житейское и повседневное как утренняя зарядка. Оно скрашивает серую будничность солдата, заставляет его всегда быть настороже, поддерживает жизненный тонус на высоком уровне. Тот, кто до армии увлекался книжками, сочинял стишки о прекрасном, посещал театры, короче - жил честно и не воровал, здесь основательно перевоспитывается. Нужда заставляет учиться этому рискованному делу. А кто воровал раньше - тот только непрерывно шлифует свое мастерство.
      Как-то утром, после подъема, я заметил, что у меня недостает значка парашютиста. Я в растерянности глядел на то место кителя, где ему полагалось быть, но там, куда он ввертывался, лишь чернелась дырочка. И не успел я подумать:
      - Да куда же он мог запропаститься? - как вихрем налетело единственное верное объяснение:
      - Сперли, сволочи!.. Где же я его теперь возьму? Такой ведь нигде не купишь! Пропал!
      На утреннем осмотре Стрепко, заметив, что у меня отсутствует значок, сказал, чтоб я его "родил" к следующему осмотру, а для убедительности поднес к моему носу кулак. Мне сделалось очень плохо:
      - Что же делать? Что же делать? Hу где же я его достану? Где? Где?
      И тут мне на выручку подоспел внутренний голос. Он и подсказал простую идею как можно выйти из этого сложного положения:
      - Hичего страшного! Возьми у соседа! Он и не обидится на тебя, если только не заметит. Действуй решительней - ты же десантник!
      Этой же ночью между прочих дел я выкрутил с одной хэбэшки из соседнего взвода недостающий знак и привинтил его себе. Дело сделано! Теперь он мой! Hо каких усилий мне это стоило! Как тяжело было преодолеть в себе страх и решиться "на дело". Но теперь, слава богу, все позади, можно спать спокойно.
      С этими значками шли постоянные злоключения. Кульминация наступает в последние ночи перед отправкой из учебки по воинским гарнизонам, куда необходимо прибыть с полной комплектацией нагрудных знаков: специалиста 3-го класса, значком парашютиста и с комсомольским значком. Поэтому после отбоя, чтобы спокойно спалось, многие предусмотрительно прячут бесценные значки в самые укромные места: обычно кладут их под матрас или под подушку и только после смыкают глаза и расслабляются.
      Подобная злая слава постоянно сопутствует и хлястикам. С наступлением осенних холодов солдатам выдаются шинели, к которым сзади на двух пуговицах крепится уставной хлястик. Малые габариты и легкоснимаемость обеспечили хлястику славу излюбленного предмета для взаимных краж. Стоит одному курсанту потерять хлястик, как начинается цепная реакция таинственных исчезновений. Так продолжается до самой весны, до того дня, когда шинели сдаются на склад. А тех крайних, которые остались без хлястиков, ждут наряды и наказания.
      Солдаты тащат друг у друга все, что только представляет хоть какую-то ценность. Офицеры таких мелочей не замечают. Зато офицеры всегда оценят и поддержат тех бойких солдат, которые сопрут что-нибудь нужное для воинской части, будь-то: краска, бочка, щетка и прочие /.+%'-k% предметы.
      Перед отправкой по разнарядке на гражданские объекты командир непременно посоветует курсантам приглядеть, что хорошее там плохо лежит. По возвращении с разнарядки мелкие предметы солдаты просто прихватывают с собой, а если вещь громоздкая или тяжелая и, стало быть, нести ее в открытую как-то неловко, то докладывают командиру, и он откомандировывает на ночную вылазку нескольких бравых воинов. За этот нелегкий труд на благо части им всегда будут поблажки, к примеру - достанется наряд, что полегче.
      Как легенду и яркий образец для подражания рассказывали о находчивом курсанте рязанского училища будущем офицере ВДВ. Он, пока ждал выброску с парашютом, заприметил самую обычную швабру, одиноко стоящую в салоне самолета. Когда подошло время прыгать, он схватил облюбованную швабру и вместе с ней нырнул в открытую рампу. Швабру он принес в роту, чем и заслужил уважение товарищей.
      Почти все офицеры при необходимости, а она возникала постоянно - то у них строительство гаража, то дачи, то подошло время капитального ремонта в квартире - обращались за содействием к солдатам, что пошустрее.
      Случилась такая нужда и у Жаркова. Женившись, он сразу получил новую квартиру. Чтобы обустроить семейное гнездышко, он освободил от ратных занятий трех курсантов, и две недели они работали по хозяйству у взводного: клеили обои, красили рамы, штукатурили стены, отделывали туалет. Курки трудились вовсю. Молодая жена офицера досыта и подомашнему их кормила. Все были довольны.
      Возникающие трудности с материалами решались элементарно просто: днем курсантов отпускали "на разведку" с заданием заприметить недостающие вещи на близлежащих стройках, а ночью лишь оставалось всему намеченному "приделать ноги".
      Попасть на такую неофициальную разнарядку мечтали все - не надо ни маршировать по плацу, ни надрываться на физподготовке, ни бегать на тактике по полям. Попав из мира Армии в Гражданский мир, курсанты усердно показывают, как напряженно они работают, но никто не торопится закончить с концом работы кончается райская жизнь вне казармы, и работу, рассчитанную на два часа, старались растянуть на целый день.
      
      БУНТ
      Где бы мы ни работали по разнарядкам на объектах, я всегда с завистью посматривал на трудящихся рядом гражданских: работали они не спеша, в любое время могли позволить себе перекур, то и дело были слышны шутки и разговоры. Hам же - куркам - приходилось делать все бегом, быстрей, без остановки как заводным.
      Однажды наш взвод отправили разгружать уголь из вагонов. Это была самая обычная разнарядка. Одни сверху долбили ломами, другие лопатами цепляли и выковыривали большие серые камни, помогая углю ссыпаться через щель внизу и отгребали его в сторону.
      Старшим среди нас был сержант Стрепко. Пока мы несколько часов подряд ворочали уголь, он сидел рядом на насыпи и только временами на нас покрикивал. Чуть дальше на зеленой травке расположился лейтенант Жарков. Мы его не интересовали вообще. Он грыз соломинку и наблюдал за личной жизнью муравьев и птичек.
      Наконец-то вагоны разгрузили. Пропотевшие и обессилевшие мы сели на землю отдохнуть. Машина, которая должна была нас забрать, все еще не появлялась. Мы разожгли костер из угольных булыжников и закурили. Немного погодя, Жарков подозвал к себе Стрепко и что-то ему сказал. Выслушав командира, Стрепко повернулся и направился к нам:
      - Взвод!.. В одну шеренгу строиться!
      Мы построились. Уже зная повадки сержантов, мы поняли, что дальнейший отдых накрылся.
      - Взвод!.. К бою! - скомандовал Стрепко - и мы легли на землю.
      - Отставить! - мы поднялись.
      - Взвод!.. - продолжал Стрепко. - К бою! - мы снова упали на землю, - Отставить!
      - К бою!.. Отставить!.. К бою!.. Отставить!..
      Сержанты уважали команду "К бою! - Отставить!" как одну из самых тупых команд, которая по своей сути полностью аналогична команде "Лечь! - Встать!".
      - Взвод! - не унимался Стрепко. - Вон до той высоты, бего-ом... Марш! - и мы побежали по направлению к указанной высоте, находившейся в полукилометре. А Стрепко присел у костра, дожидаясь нашего возвращения.
      Отбежав метров сто, послышались первые недовольные голоса:
      - Вот тварь, передохнуть не даст!
      - Сам ж... отсидел, а нам - бегай!
      - Хватит! Пошли пешком!
      - А что, давай пешком пойдем!
      Так во взводе неожиданно сам по себе зародился маленький бунт:
      - Когда вернемся и опять начнет качать, не подчинимся - и все!
      - Только все как один - не дай бог, кто ляжет - потом все ему навешаем! Согласны?
      - Согласны! Так и сделаем!
      Мы сбавили ход и уже не спеша дошли до указанной цели. Там посидели, перекурили и пошли обратно. Стрепко, издали следивший за нашими действиями, стоял злой и настороженный. Он уже понимал, что взвод вышел из повиновения и, когда мы, ускорившись лишь на последних ста метрах, к нему подбежали, заорал:
      - Почему пешком шли? А?.. Взвод! К бою! - никто не шелохнулся.
      - Взвод! К бою! - более грозно повторил Стрепко.
      Взвод продолжал стоять без движений. Постояв несколько секунд в растерянности, Стрепко направился докладывать о случившемся к сидящему невдалеке Жаркову:
      - Товарищ лейтенант, взвод не подчиняется!
      Жарков все происходящее, конечно, видел и все слышал, но в ход событий не вмешивался. На доклад он отреагировал с ироничной улыбкой. Лучше разбираясь в психологии коллектива и отдельной личности, он отлично понимал, что напролом здесь действовать нельзя. Он поднялся с земли, поправил фуражку и на ходу одернул китель:
      - Так, пошли наводить порядок.
      Уже точно зная, как именно надо действовать, он держался уверенно и хладнокровно. Может быть, к подобным ситуациям его готовили еще в училище, а может, он вспомнил добрые советы своих приятелей-офицеров. Но только этот случай был вовсе не такой уж серьезный - лейтенанту мы /.$g(-(+(al бы и так.
      Жарков неспешно пошел вдоль строя:
      - Так, так... Значит, командиров в х... не ставите? Так, что ли? А-а?!.. Хорошо, хорошо... - слегка улыбаясь, он пристально вглядывался в лицо каждого в отдельности. - А может кому что-то не нравится? То так и скажите!.. А может кому служить расхотелось? А-а?!.. Или забыли, где вы находитесь?!
      Но вот он остановился:
      - Курсант Смолин!
      - Я!
      Жарков, не отрывая глаз от Смолина, очень спокойным тоном тихо сказал:
      - К бою! - Смолин сразу же лег на землю.
      Жарков пошел вдоль строя дальше:
      - Курсант Бояркин!
      - Я!
      - К бою! - я тоже лег. Потом на землю лег третий, четвертый. Убедившись, что курсанты голосу повинуются, Жарков вышел на середину и, еще раз оглядев строй, твердо скомандовал:
      - Взвод! К бою! - Через мгновение взвод лежал на земле.
      - Отставить! - взвод встал.
      - Взвод!.. К бою! - мы снова легли. - Отставить!
      - Теперь давай сам, - кивнул Жарков сержанту.
      - Взвод! К бою! - скомандовал Стрепко. И мы без колебаний легли на землю.
      - По-пластунски вперед! - и мы поползли. А Жарков спокойно возвратился к ранее облюбованному месту и прилег на травку. Он опять грыз соломинку, безразлично смотрел вдаль и только иногда косил глаз в нашу сторону, наблюдая за тем, как мы ползаем и качаемся.
      
      ВОСПИТАНИЕ КОЛЛЕКТИВОМ
      
      С - самым
      Л - лучшим
      У - уроком
      Ж - жизни
      Б - будет
      А - армия
      (Из альбома солдата)
      
      Армейский порядок и дисциплина, с чем обычно связывают подтянутость, собранность, твердость характера - предмет особой и заслуженной гордости у кадровых офицеров. Дисциплина для них - это понятие святое. Для солдат же дисциплина - означает сплошные запреты.
      В армии все делается только с разрешения командира, даже если приспичило в туалет или захочется курить. Один курсант с нашего взвода, пока мы стояли без дел, втихаря "задымил" в рукав. Заметивший это Шлапаков приказал ему окурок съесть. Ходить, сунув руки в карманы - значит допускать нарушение - могут заставить их наполнить песком или просто зашить. Раз идут двое солдат - то это уже считается строй, и им положено идти в ногу.
      Но главное, на чем держится армейская дисциплина - это безоговорочная воинская исполнительность. А чтобы она всегда была на высоте, с личным составом необходимо /.ab.o--. и кропотливо вести воспитательную работу. И тут ею занимаются основательно и всерьез.
      Индивидуальные методы воспитания в армейских условиях считаются устаревшим и недостаточно эффективными, поскольку не доводят до нерадивого воина, что он уже живет не сам по себе, а в единой армейской семье, а значит - своим проступком он подводит и своих товарищей. И поэтому главную роль в воспитании солдат здесь играют методы коллективной ответственности, то есть: за недисциплинированность и проступки отдельных воинов отвечать должны все.
      Первое время практиковался начальный этап коллективной ответственности - провинившегося отправляют в наряд вне очереди, а всех остальных качают. Позже все чаще стали наказывать только один взвод, а виновного специально не наказывали, чтобы этим натравить на него остальных. И теперь тем подзалетевшим, кто от сержанта просто получил зуботычину, можно считать повезло.
      Иногда в ожидании дальнейших распоряжений, чтобы личный состав попусту не просиживал в курилках, взвод строили, и так мы могли стоять довольно долго безо всяких команд. Разговоры и шевеления в строю - недопустимы. Особенно за этим следили в начале лета - в разгар комариного сезона.
      - Смирно!
      Курсанты не любили эту команду, а комары - наоборот. Заслышав эту команду, они смело атаковали незащищенные позиции - лицо и руки. Стоящий рядом со мной курок, чуть дунул, чтоб спугнуть назойливого комара, и тут же получил пинка: "Hе шевелись!"
      Сержант тем временем, отмахивая от себя комариную братию, идет вдоль строя. Под его взором все стоят как истуканы. Скосив глаз, я в бессилии наблюдаю, как распоясавшийся маленький летающий вампир обстоятельно изучает мой нос, выбирая получше место для прокола, и, уперевшись лапками, вводит свой хобот по самую голову. Его брюшко быстро наливается и становится красным. Накачавшись, он спокойно и безнаказанно улетает восвояси.
      - Что за шевеления в строю! - это сержант увидел, как курсант, пытаясь незаметно стряхнуть комара, чуть дернул кистью руки.
      - Забыл, что по команде "Смирно!" надо стоять смирно? А-а?.. - и, отступив пару шагов назад, сержант предупреждает взвод:
      - Вечером всему взводу готовиться к кроссу!
      По всякой провинности обязательно должны быть приняты меры. Но поскольку утреннее и дневное время посвящено учебе, то необходимые мероприятия обычно откладываются на вечер вместо самоподготовки - единственный час почти свободного времени, когда можно написать письмо домой, если, конечно, успеешь привести внешний вид и конспекты в порядок.
      Вечером сержант строит взвод:
      - Взвод! Бегом, марш!
      Взвод бежит к местному довольно глубокому оврагу, где находится природное спортивное сооружение для вздрючки личного состава, именуемое курками "е..ун-гора", которое представляет собой плотно утоптанную дорожку, соединяющую два противоположных крутых склона. По приказу взвод бегает табуном с одной вершины на другую, туда-обратно, тудаобратно, пока не остановит сержант. Нам по распоряжению Qакена покорять высоты этого оврага приходилось довольно часто: то ему после бани не достанется новый тельник или портянки, то не смогли достать трусы черного цвета - и ему приходилось одевать такие же как и у курков - синие; или за то, что после приказа, когда Сакенов из дедов уже перешел в дембеля, кто-нибудь, невзначай, в отсутствии офицеров обращался к нему по старинке как и раньше: - "Товарищ сержант", вместо уже "положенного" для дембеля по имениотчеству: - "Султан Стамшалович".
      К счастью для нас, как раз перед нашим приездом, в учебке случилось одно особое ЧП. Тогда был в моде бег в противогазах, и сержанты так загоняли курков кроссами в "резиновых намордниках", что один, не выдержав нагрузок, как упал на землю, так и не встал. Привести его в сознание так и не удалось. Врачи сказали - слабое сердце. Поэтому мы в противогазах бегали лишь несколько раз, только когда сдавали норматив.
      Частенько на утреннем осмотре сержанты проверяли не только внешний вид, но и содержимое карманов:
      - Все из карманов вынуть!
      Если у кого в результате этой проверки в руках оказалось что-то лишнее, не предусмотренное уставом, например, письмо - то это уже нарушение.
      - О-о! Учишь наизусть письмо от мамы? А-а?! Что, сынок, по мамочке скучаешь? Письмо - это сифилис! Письмо прочитал и сразу выбрасывай!.. Запомни, задр..та, - карманы в штанах существуют только для уставного вида и чтобы в них ничего не было! Понятно? А-а?!
      - Так точно! Понятно!
      - Молодец, что все понял - значит от "похорон" освобождаешься. На всех остальных это не распространяется! Все слышали - сегодня все отправляемся на погребение.
      В течение дня выбирается свободное время, и взвод, прихватив с собой лопаты, убегает за несколько километров. Там все дружно роют "могилку" для письма - яму внушительных размеров, по размерам соответствующую окопу для БМД - на что уходит почти час. Затем торжественно опускают письмо на дно, "могилу" зарывают и со всеми почестями: сняв голубые береты, с минутой скорбного молчания - провожают его в последний путь. Попрощавшись, налегке бегут обратно. Если по возвращении начнется разборка с провинившимся, то сержант этому только рад:
      - Сами подтягивают дисциплину! Молодцы!
      Быть наказанным - всегда неприятно, но самое страшное и обидное - это когда на тебя натравливают "родной" коллектив. В других взводах на этой почве уже произошло расслоение личного состава на простых курсантов и на жлобов - тех, которые сами гоняли своих же сослуживцев. У сержантов с такими жлобами складывались вполне дружеские отношения, и они зачастую назначали их старшими при выполнении разных работ.
      Однако в нашем взводе откровенных жлобов, какие оказались в других взводах, не было. Управлять дружным коллективом гораздо сложнее, чем разобщенным. Дружный коллектив может сговориться и выйти из подчинения. Сержанты понимали такую опасность и поэтому всячески старались нас стравить между собой.
      Как-то, еще в первый месяц пребывания в учебке, один из курсантов нашего взвода совершил какое-то нарушение. После отбоя Сакенов не раздеваясь лег на свою постель и b(e. скомандовал:
      - Взвод, подъем!
      Мы быстро построились и так продолжали стоять в ожидании дальнейших команд. Но Сакенов чего-то тянул. Дав пятиминутную выдержку, он, наконец, приказал виновному выйти из строя и рассказать всем о проступке.
      - Что делать будем? - спросил у взвода Сакенов, когда курсант кончил объяснять. - А-а?
      Никто не нашел что ответить. Прошло еще минут пять.
      - Надо, чтобы взвод сам разобрался, - не поднимаясь с койки, продолжал Сакенов. - Пока не разберетесь - отбоя не будет. Все ясно?
      - Так точно! - ответил строй.
      Но я не понимал: "Чего Сакен от нас хочет? И как мы с ним должны разобраться? Может, отругать? Или провести комсомольское собрание, что ли?"
      Взвод молча стоит. Перед строем - виновный. Время идет. Пять, десять, пятнадцать минут проходит. Никто не двигается и не говорит. Поеживаемся от прохлады. Ноги не держат, спать хочется - хоть на пол падай.
      - Что надо-то? До утра, что ли стоять будем? - думал я про себя.
      Наконец, один догадался. Подойдя к виновному, он двинул ему в челюсть, хоть и не сильно, но и не слабо, а затем подошел к Сакенову с докладом:
      - Товарищ сержант, разрешите доложить!
      - Давай.
      - Мы разобрались.
      - Взвод, отбой, - сразу же скомандовал Сакен, и все с облегчением разбежались по койкам.
      На следующий день курсант, учинивший разборку, хоть никто к нему претензий и не имел, оправдывался перед нами:
      - Угораздило же меня. Черт его знает - так получилось. Сами понимаете, иначе бы стояли до самого утра.
      Больше в подобных делах он не участвовал.
      
      САМЫЙ ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ
      
      Стой, солдат, сдержи свои нервы,
      Стисни зубы и глубже дыши,
      Ты - не первый, и ты - не последний,
      Все отслужили - и ты отслужи!
      (Из альбома солдата)
      
      Как-то в начале августа, после стрельб на полигоне, взвод опаздывал на ужин. Для экономии времени Шлапаков повел нас не обычным путем - по лесной дороге - а напрямик - через болото. Так было километра на два короче, но по топям бежать медленнее и Шлапак гнал нас вовсю.