- Как служба? Расскажи.
      И тот, не вдаваясь в подробности, отвечал коротко, но многозначительно:
      - Как себя поставишь, так и жить будешь.
      Его немногословный ответ сбил меня с толку. Я был настроен услышать долгие истории об интересной, хотя, возможно, и нелегкой службе. Но неужели нет ничего интересного? И при чем тут "как себя поставишь"?
      - Надоело уже - сил нет, поскорей бы доехать, проворчал один, особенно нетерпеливый.
      - О-о, ребята, зря торопитесь! Сейчас у вас золотые денечки. Знали бы, что вас ждет впереди - ехали бы здесь все два года!
      
      УЧЕБКА
      Учебный центр ВДВ, куда нас привезли, находился в центре Литвы, в нескольких километрах от Ионавы. Ближайший от него населенный пункт Гайжунай, наверное, не сыщешь даже на подробной карте.
      Мы нестройной колонной зашли в расположение части. Тут же служащие части высыпали посмотреть на новичков. Это были и наши будущие командиры и солдаты, обслуживающие часть. Один из них, глядя на нас сияющим лицом, воскликнул:
      - Два года! - и схватился за голову. - Два года! Это вечность! Ну, мужики, не хотел бы я быть на вашем месте! Мне год остался - еще терпимо. Если бы меня заставили служить с самого начала - застрелился бы на месте!
      - Тоже мне, десантник нашелся, - в ответ подумал я. Никакой гордости за войска, - сам был доволен тем, что наконец-то прибыл на твердую землю и сейчас определюсь.
      Весь первый день нас распределяли по взводам: кого учиться на оператора-наводчика, кого на командира отделения, кого на механика-водителя БМД (боевой машины десанта).
      - Кем был на гражданке? - стандартно спросил меня офицер за столом, когда подошла моя очередь.
      - Студентом.
      Офицер поднял на меня глаз:
      - Что, отчислили? Двоечник что ли?
      - Так точно, двоечник.
      - Ничего, - успокоил меня офицер, - это там ты был х..м студентом, а здесь будешь отличным солдатом! Так, кем хочешь стать, двоечник? Может, в командиры отделения?
      - Не-е, лучше оператором-наводчиком.
      А что быть командиром? - рассудил я про себя. - Не интересно, да еще и за других отвечай. Лучше постреляю вволю.
      - Хорошо. Так и запишем... Следующий!
      Формирование затянулось до самого вечера. Как только взвод полностью набирался, его уводили в баню. Наша очередь подошла, когда уже стало темнеть.
      У бани возле нас все время крутилось несколько сержантов. И стоило офицеру отойти, как они подходили и спрашивали сигареты, деньги:
      - Помоешься, отдам все обратно. Ты что, МНЕ не веришь? Не бойся! Больно мне нужны твои рубли!
      Мало кто им доверился и прятали свои кровные в своих личных вещах. Дождавшись, когда из бани выйдет предыдущий взвод, мы оставили личные вещи прямо на траве перед баней и зашли в раздевалку.
      - У себя из одежды ничего не оставлять, - предупредил офицер. - Хранить ее два года никто не будет. Все бросайте в кучу на выброс. Кто хочет выслать вещи домой - пакуйте сейчас же в посылку.
      Все стали бросать свои лохмотья в кучу на утилизацию. Более-менее порядочные вещи, чтобы никому не достались, приставленный солдат рубил топором или рвал на части. Нашелся только один-единственный из всего взвода, который проявил принципиальность и решился отослать свою одежду домой. Ему выдали ящик, и он, не реагируя на ехидные приколы и шуточки, положил туда все, что на нем было, вплоть до трусов, и заколотил посылку гвоздями.
      Стоящий в раздевалке солдат проводил дезинфекцию. Он макал конец палки, к которому крепилась тряпка, в какой-то вонючий белый раствор и с полным безразличием тыкал ей каждому по очереди под мышки и между ног. Продезинфицировавшись, мы заходили в моечную, откуда веяло влагой и такой прохладой, что мурашки забегали по всему телу. Была только холодная вода, и мы, наспех облившись из тазов и смыв с себя недельную грязь и этот мерзкий раствор, спешили обратно в раздевалку. Туда уже принесли и побросали стопками новое обмундирование. Каждый взял себе комплект. Выбирать тут было особо нечего: форма была единого образца - 50-52 размера. Таких богатырей среди нас были единицы, а на большинстве она просто висела. Я был весьма удручен тем, что это был не десантный комбез цвета хаки с высокими ботинками, а самые обычные кирзовые сапоги и самое обычное хэбэ, в которой всюду на стройках вкалывали стройбатовцы. Выйдя из бани, многие обнаружили пропажу личных вещей.
      - У меня деньги пропали! - возмутился один.
      - Кто сигареты взял? - загундел другой.
      Лопухи, отдавшие деньги на хранение сержантам, теперь не могли их найти - сержанты бесследно испарились, а крикунов тут же осадили:
      - А кто вам разрешил разговаривать? А-а? Или напомнить, что уже находитесь в армии? А деньги и старое шмутье вам теперь ни к чему - все, что положено, получите казенное!
      И вот нас привели в казарму. От серых стен и длинных рядов двухъярусных коек веяло тоской. Мне стало не по себе. Глядя на эту унылую обстановку из идеально заправленных коек, на которые сразу же было запрещено садиться, я вдруг осознал: - Не будет здесь ни дней рождений, ни других праздников и вообще никаких развлечений: ни преферанса, ни дискотек, ни девушек - не будет НИЧЕГО! На душе стало тоскливо и гадко, будто кто-то меня по-крупному надул.
      С этого момента все мы стали курсантами учебного центра, или проще - "курками". Первым делом нам сказали подготовить форму: пришить погоны, петлицы, воротнички, ввернуть эмблемы; и, получив нитки и иголки, мы принялись за дело. Потом в консервной банке принесли разведенную хлорку, и каждый на своем кителе, брюках, берете, ремне и сапогах стал спичкой вытравливать номер своего военного билета. Кто завершал метить казенное добро, ложился спать. Уже было около четырех часов ночи. Погружаясь в сон, я еще сладко подумал: "Легли поздно, значит, подъем отложат до .!%$ ".
      Однако утром, за полчаса до общего подъема, меня и еще трех курков, причем довольно бесцеремонно, уже расталкивал сержант:
      - Подъем! Быстро! Работа есть!
      Не было и шести часов, а мы еще сонные уже кидали лопатами мусор из переполненного отходами старого автомобильного прицепа в кузов подъехавшей машины. Это было не простое занятие: упрямый мусор не хотел цепляться лопатой, так как там был смешан разнообразный хлам: тряпки, палки, остатки пищи, где гнездами кишели жирные белые черви, - к тому же еще его надо было перекинуть через высокий борт кузова, поскольку тот не опускался.
      Остальным куркам тоже не удалось понежиться в постелях: за работой мы видели, как в одних трусах и сапогах они дружно выбежали на зарядку.
      Одолев кучу, мы отъехали недалеко в лесок и, утопая новыми кирзовыми сапогами в вонючих отходах, принялись выкидывать мусор на обочину дороги. Вычистив в кузове все до соринки, поехали на завтрак.
      
      БИТИЕ ОПРЕДЕЛЯЕТ СОЗНАНИЕ
      
      Армия - это романтика
      для тех, кто там не был.
      (Из альбома солдата)
      
      Что дисциплина в армии держится не на сознательности, а на страхе, я понял уже на второй день.
      После отбоя, дождавшись, когда уйдет присутствующий на вечерней поверке офицер, замок (заместитель командира) соседнего взвода, он был в звании старшего сержанта, тихо и спокойно скомандовал:
      - Рота, подъем! Строиться!
      Курсанты с ближних коек громким шепотом продублировали команду, и как усиливающееся эхо по казарме пронеслось:
      - Рота, подъем! Строиться!
      - Рота, подъем! Строиться!
      Все повскакивали в одних трусах и построились в шеренгу по двое. Сержант уверенно подошел к одной из тумбочек, открыл ее, извлек оттуда несколько кусков хлеба и предъявил всем на обозрение:
      - Что это за сифилис здесь хранится?
      Все стояли по стойке смирно и смотрели на сержанта, не понимая, что все это значит. В расположении воцарилась напряженная тишина. Сержант отлично знал, чья это тумбочка, поскольку специально еще загодя обследовал их содержимое, но решил устроить что-то показательное.
      - Чья тумба, спрашиваю? - повысил голос сержант.
      - Моя, - тихо отозвался курсант из соседнего взвода.
      - Выйти из строя!
      Из строя вышел обескураженный курсант.
      - Ты, недоносок! Тебя что, плохо кормят?! А-а?!
      Курсант молчал, виновато опустив глаза.
      - Отвечай когда спрашивают! - заорал сержант во весь голос и с размаха ударил его по лицу. От удара курсант отступил и застыл в растерянности. Я не поверил своим глазам: еще днем этот сержант постоянно шутил и улыбался, казалось, такой веселый парень на подобное не способен, и лицо у него было самое добродушное - все в конопушках и ".+.ak рыжие.
      - Что? Самый голодный? А-а? Под одеялом жрать будешь?! Почему сиф разводишь?
      Курсант не знал, что ответить и продолжал молчать. Тогда сержант со злостью начал наносить по лицу курсанта ладонью наотмашь - удар за ударом, каждый раз задавая один и тот же вопрос:
      - Почему грязь развел?!
      Курсант не выдержал и прикрыл лицо руками, что взбесило сержанта окончательно. Он ударил парня так сильно, что тот упал, и уже лежащего на полу стал пинать сапогами. Курсант весь сжался и обхватил голову руками, а сержант словно обезумел: он пинал курсанта и пинал, крича в тупом остервенении:
      - Будешь, сука, срач разводить! Будешь срач разводить! Будешь! Будешь! - его лицо налилось кровью и из рыжего стало огненно-красным.
      Строй - все сто двадцать курсантов - стоял в полном оцепенении.
      Наконец, сержант остановился. Вспотев и учащенно дыша, он с презрением обратился к строю:
      - Так будет с каждым чмошником, в чьей тумбочке найду грязь! А ты, желудок, давай вставай!
      Курсант тяжело поднялся с пола. Он хлюпал носом и вытирал с лица слезы то одной ладонью, то другой.
      - Еще будешь срач разводить?
      - Никак нет, - тихо ответил курсант, еле сдерживаясь, чтоб не разрыдаться.
      - Не слышу! Громче!
      - Никак нет, - ответил курсант громче.
      - Встать в строй!
      - Есть встать в строй.
      Другие сержанты в это время ходили вдоль строя и с холодным выражением всматривались в наши лица. Они искали в наших глазах страх. А страх - вот их главная власть над подчиненными.
      - Не надо из себя мнить героев-десантников! Мы из вас, недоносков, мозги-то выбьем. Рота, отбой!
      Мы разбежались по койкам. Я весь залез под одеяло. В голове - звенящая пустота оттого, что не знал, как осмыслить увиденное. И вдруг, как молнией, меня пронзило жуткое открытие: - ТЮРЯГА!!! В голове сделалось тяжело и застучало как приговор: - Два года! Два года в этом кошмаре! - От обреченности и бессилия подступил комок к горлу. Стало так горько и обидно, такая тоска защемила хоть плачь. В тот вечер мгновенно исчезла вся романтика службы в воздушно-десантных войсках.
      Этот урок хорошо прочистил нам мозги. Ведь никто не осмелился заступиться за товарища, никто даже слова не сказал, каждый думал: "Только бы не меня". Теперь из страха быть наказанным каждый будет делать все быстро и выполнять любой приказ с полуслова.
      В меня стал вселяться страх. Вот она - уже обкатанная дорожка! Теперь, когда очередь дойдет до меня, и сержанты, придравшись к любому пустяку, станут меня избивать - то все так же молча будут стоять и смотреть. С ужасом я начал понимать, что это всего лишь начало - только первый шаг, а настоящие испытания ждут меня впереди. И обратной дороги нет - я уже попал в мир Армии. Теперь только вперед, на полных два года.
      Не прошло и недели, как получил "боевое крещение" и я. В тот день меня угораздило по нужде забежать в ротный туалет. Не успел я приблизиться к одной из кабинок, как меня тормознул капрал из соседнего взвода (еще пару недель назад он сам был курком):
      - Стоять! Куда прешь? А-а?
      Я мгновенно понял, что мое появление здесь неуместно. Капрал надвинулся на меня вплотную и, не вынимая сигареты изо рта, скомандовал:
      - Позу десантника, принять!
      Тогда я еще не знал, что в просторечие эта поза имеет более короткое название "раком", однако времени на размышления не было, поэтому, полагаясь на интуицию, я слегка наклонился, прочно ухватив правой рукой воображаемое кольцо парашюта, а левой - его лямку, как бы готовясь к десантированию. Капрал меня поправил, значительно усилив наклон, и тут же втянул по шее так, что в голове зазвенело и просветлело.
      Так мне было втолковано, что сортир в армии служит для того чтобы его до блеска драили и в таком виде передавали от одного наряда другому. Пользоваться же этим благородным заведением по прямому назначению и в любое время имеют право только сержанты и офицеры, а курсанты - только в определенные часы после подъема и перед отбоем. В остальное время нам приходилось бегать через плац в лесок.
      Вскоре я повстречался со своим приятелем - мы вместе с ним ехали сюда в поезде. Наши пути разошлись когда его определили механиком-водителем, и он попал в другую роту. И вот только сейчас, в перерыве между занятиями, в курилке мы случайно увиделись и обменялись своими первыми впечатлениями. Вид у него был мрачный.
      - Не армия, а какой-то дурдом, - первым пожаловался я. - С сержантами нам не повезло - попались как на подбор одна мразь. Ни одного нормального нет! Все только и могут орать да командовать. А чуть что, сразу бьют.
      - Да-а, - печально протянул мой приятель. - У нас вообще звери. Мне уже сержант зуб выбил, - он показал зияющий проем между зубов. - Козлы!
      - Ничего себе!.. Вот гады! А знаешь, ты расскажи командиру роты - он им устроит. Это же не просто рукоприкладство, а нанесение телесных повреждений! Тут в суд можно подать!
      - Да ну их... Даже если и посадят его - что изменится? Мне же хуже и будет. Другие сержанты совсем прибьют. Я уж молчу - здесь правду не найдешь... Тоже мне, насоветуешь! Его накажут?! Жди! Ты что, еще не понял здешних порядков?
      
      НАШИ КОМАНДИРЫ
      Армейские порядки мы усваивали быстро, так как учителей у нас было достаточно, и методы обучения они применяли самые простые и очень доходчивые.
      Сразу же я начал воспринимать всех своих командиров как надсмотрщиков, которые всегда торопят и не дают опомниться с подъема до самого отбоя. Приказы отдаются со злым лицом криком, богато украшенным матом. Причем, в конце каждого предложения, уважающий свое звание командир, непременно полной грудью гаркнет как из пушки прямо в лицо: "гА-А!"
      - Что за вид, падло?.. гА-А!!!
      От этого гортанного "гА-А!" прошибает все сознание, /.$ "+o%bao воля. Сразу чувствуешь себя бесправной скотиной. Этот широко распространенный прием - отдавать приказы так называемым "командирским голосом" - всегда на вооружении у сержантов.
      В нашем взводе заправляло трое сержантов - три командира отделений: заместитель командира взвода Сакенов казах из Алма-Аты - отслуживший полтора года; Шлапаков, отслуживший год (между собой курки их называли Сакен и Шлапак), и Стрепко - вчерашний курок, отпахавший только полгода.
      Командиром нашего взвода был лейтенант Жарков. Не прошло и года как он окончил рязанское десантное командное училище. Высокий, стройный - с фигурой Аполлона, всегда подтянут и всегда улыбается. Лицо пухленькое, щечки чистые, как у юноши, горят. С такими внешними данными он был просто неотразим для женщин. Здесь, в учебке, он женился уже во второй раз, сразу же найдя себе местную, очень симпатичную медичку.
      Что сержанты в целях поддержания дисциплины бьют курсантов, Жарков знал и поощрял. И уж если лично ему хотелось кого воспитать, то делал он это легко и непринужденно - вызывает провинившегося из строя и говорит:
      - Ил-76 идет на посадку.
      Курсант разводит руки назад словно крылья самолета, подается головой вперед и гудит:
      - У-у-у!..
      В это время навстречу головной части самолета с размаху двигается кулак лейтенанта. От резкого столкновения рев самолета мгновенно стихает:
      - Есть посадка! Встать в строй!
      Этим командирам и предстояло в течение полугода сделать из нас настоящих солдат.
      На гражданке мои знания о службе были сильно ограничены, и тогда я наивно полагал, что хороший солдат, это тот, который метко стреляет, хорошо знает военное дело, физически крепкий, находчивый, смелый и обязательно надежный товарищ. Именно такими: веселыми, дружными и смекалистыми - их всегда изображали в фильмах и телевизионных передачах. Но как только я сам залез в шкуру солдата, вся эта чушь сразу же и навсегда была выбита из моей головы. Я понял, что моральные качества здесь никого не волнуют вообще - лишь бы хватало здоровья работать. От нас требовали только одного - полного повиновения. Сделать воина послушным, а значит - вытравить из него всякие проявления личности - задача не из легких, но здесь, в армии, эту задачу всегда решают с успехом.
      
      ШКОЛА МУЖЕСТВА
      
      Попробуй, парень, послужи два года,
      И ты поймешь что значит жизнь
      И как ценить свободу.
      (Из альбома солдата)
      
      Процесс формирования защитников Отечества был для нас мучительным и трудным. Как тяжело расставаться со свободой, особенно в первые дни! Как тянут к себе еще свежие воспоминания о Гражданском мире! Hо жесткая реальность, давя своей необратимостью и безысходностью, вступает в свои права.
      Военные специалисты хорошо отработали свою методику по превращению гражданского человека в образцового солдата, каковым по их мнению является тупой бессловесный исполнитель, готовый выполнить любую команду командира. Стержень всего - муштра.
      У несведущего человека - кто не служил рядовым представления о муштре весьма ограничены и примитивны. Эти представления, как правило, сводятся к обычной строевой подготовке. Со стороны может казаться, что эти часовые хождения строем нужны для парадов, чтобы колонны красиво печатали шаг. Вовсе нет! Строевая подготовка - это прежде всего начальный, но очень важный этап в становлении солдата. Неспроста, когда прибывают новобранцы, то первонаперво их начинают усиленно водить строем - тут без этого не обойтись.
      Времени на строевую подготовку никогда не экономят. От этого монотонного топанья человеческое мышление понижается до самого примитивного уровня - только достаточного, чтобы в нужный момент дружно опустить ногу. Когда целыми часами топчешь плац во всех направлениях под счет: "Р-рас, два!.. Левой! Левой!.. Р-рас, два!.. Левой! Левой!.." - то голова уже ни о чем более высоком думать не может, тело автоматически повинуется только командам, чувства и сознание притупляются.
      На самом деле муштра - это очень широкий набор воздействий на человека, а не только общепринятое хождение строем. Весь день, с подъема до самого отбоя, только и выполняешь приказы: физические упражнения под счет до полного изнеможения, бесконечные работы - копание ям, уборка территории, мытье полов, зубрежка классиков марксизма-ленинизма и войсковых уставов. Тут не важно что делать, важно закрепить условный рефлекс: командир приказ отдает - ты приказ выполняешь. Главная задача - так подавить сознание нормального человека, чтобы он автоматически и бездумно выполнял все, что скажет командир: прикажет командир: "Убей!" - и солдат обязан убить такого же, как и он сам, человека; скомандует: "В атаку! Вперед!" - и солдат должен бежать навстречу смерти; чтобы слово командира, произнесенное четким и уверенным голосом, стало законом. Солдат не должен думать - за него думает командир, солдат должен только быстро и четко команды выполнять. А для того чтобы у солдата не работала голова, нужно чтобы постоянно работали его руки и ноги.
      Но как ни тяжелы были физические нагрузки, еще более тяжелым было то, что нам систематически не давали выспаться. А когда день ото дня недосыпаешь, то голова нормально соображать не может - ходишь в болезненном, ненормальном состоянии, тут уже не до шуток и вообще полное безразличие ко всему. Я воспринимал это как настоящую пытку - готов был в любое время дня и в любом месте повалиться и мгновенно заснуть.
      
      НОВЫЙ ДЕНЬ
      
      Жизнь - это книга,
      Армия - это две страницы,
      вырванные на самом интересном месте.
      (Из альбома солдата)
      
      Каждое утро ровно в шесть часов утра дневальный *`(g(b:
      - Рота, подъем!.. Выходи строиться!
      Все вскакивают с постелей и, еще пребывая в полусне, быстро натягивают штаны и вылетают наружу как будто прокричали: "ПОЖАР!"
      В тех, кто замешкался - штаны не может одеть или долго вошкается среди кроватей - уже летят: сначала сапоги, а потом и табуретки - только успевай пригибаться, чтоб невзначай и в тебя не прилетело.
      Все взвода устремляются на плац. На всех форма номер два: голый торс, только в брюках и сапогах. На середину плаца перед взводами выходит офицер:
      - На ширину вытянутых рук, разойдись!
      Начинается муштра под названием "утренняя зарядка". Первые полчаса посвящены самым идиотским и примитивным упражнениям, типа: махи левой ногой к вытянутой правой руке и наоборот, приседания и наклоны в стороны, отжимания на кулаках или кончиках пальцев. После чего следует легкая пробежка вокруг плаца. Повзводно бежит весь полк. Сначала вразнобой, а на второй-третий круг в общем хаосе топанья начинает пробиваться единый ритм. Все под него подстраиваются, и вот уже взвода бегут дружно в ногу, все как один - очень эффектное зрелище. Создается ощущение, будто, содрогая землю, в ногу бежит стадо слонов.
      На этом разминка заканчивается. Офицер-физкультурник уходит отдыхать, а взвода, ведомые сержантами, покидают плац и бегут кросс по дороге - километров на пять. Зарядка продолжается.
      Уже на первых километрах выявляются слабаки, которые тащатся позади. Сержанты таких подгоняют мощными пинками. Но некоторые так задыхаются, что хоть запинайся - не помогает. Их приходилось тащить за руки другим курсантам. Кроссы мне были по плечу, но я старался затесаться куданибудь в середину, чтобы не выделяться. Путь и дистанция кросса были традиционны: надо добежать до небольшого пьедестала, на котором был водружен первый советский десантный танк - за малые размеры его прозвали "мандавошкой" (было довольно удивительно, как в нем мог поместиться экипаж из двух человек) - и потом сворачиваем на спортивный городок. Здесь нас уже поджидают целые ряды спортивных снарядов: турники, брусья и "крокодилы" горизонтально установленные на высоте двух-трех метров металлические лестницы.
      Вот теперь начинается настоящая зарядка! Главная цель этого этапа - измотать солдат полностью с самого утра. Это была пытка физическими нагрузками. Тут не столько качались мышцы, сколько подрывалось здоровье от чрезмерных напряжений. И если до армии я подтягивался почти двадцать раз, то здесь едва мог дотянуть до десяти.
      Еще учась в университете, последние полгода, чтобы отлынуть от уроков физподготовки и не бегать на лыжах, я посещал секцию тяжелой атлетики. Тренер, зная, как важно не сорвать мышцы и не навредить здоровью, нас не торопил, а наоборот - следил за тем, чтобы новички увеличивали нагрузки постепенно. Все спортсмены вели индивидуальные тетрадки, где они фиксировали текущие результаты. Каждый, исходя из своего самочувствия, самостоятельно корректировал свою норму. После тренировки обязательно надо было отдохнуть день-два, чтоб восстановиться. И прогресс был налицо: вскоре у меня означились мышцы, и я набрал -%a*.+l*. кило в весе.
      Тут, в армии, поскольку взвод - это единое целое, никаких индивидуальных планов быть не могло. По команде все запрыгивают на турники, готовясь выполнить очередное упражнение, да не просто так, а по разделениям. Сержант начинает неторопливый счет:
      - Рас! - все подтягиваются так, чтобы подбородок оказался выше перекладины турника.
      - Два! - все опустились.
      - Рас! - подтянулись.
      - Два! - опустились.
      На четвертое-пятое подтягивание сил хватает уже не всем. Они дрыгают ногами, отчаянно пытаясь оттолкнуться от воздуха, всячески извиваются, стараясь дотянуться подбородком до перекладины. А те, кто уже подтянулся, не опускаются - ждут, пока подтянутся отстающие. Сержант контролирует это дело. Кто-то уже не выдерживает и падает на землю. Этих дохляков сержант пинками быстренько загоняет назад на турник. А все в это время висят и ждут. Уже отстающим летят угрозы:
      - Давай, сука, быстрей! Убью!
      Сержант доволен, угрозы - это хорошо. Значит, среди курсантов формируются нормальные армейские отношения.
      После подтягиваний следуют подъемы-переворотом, отжимание на брусьях и уголок - доброе упражнение на пресс. Опять же они сопровождаются криками, угрозами, пинками.
      Но все в мире кончается - кончается и зарядка. Взвод бежит в расположение части.
      Чтобы умыться и почистить зубы всему взводу отводится ровно три минуты. Умывальников на всех не хватало, поэтому толпились по двое, а то и по трое у каждого крана. Естественно, тут было не до размывания: наспех пошоркаешь зубы, оплеснешься холодной водицей и скорей бежишь заправлять постель.
      Сначала равняются сами койки. На глазок не доверялись - двое натягивают нитку и по ней койки устанавливаются в линию. Затем быстро-быстро каждый заправляет свою постель. А требования высоки: не допускается никаких вмятин и складок, кроме того, постель должна лежать как ровный брусок - все поверхности только под прямыми углами. Для этого набивали "кантики" - наводили прямые углы на одеялах, выглаживая их одновременно двумя табуретками.
      - Выходи строиться!
      Начинается утренний осмотр. Сержант смотрит у каждого, чистый ли подшит подворотничок, начищены ли сапоги, ни болтаются ли пуговицы, блестит ли бляха. Иногда исследуется содержимое карманов - проверка на "сифилис" - там не должно быть ничего, кроме курева и документов, удостоверяющих личность - военного и комсомольского билета.
      Кокарда на голубом берете курсанта обязательно должна быть ровной. Стоит курку взять пример с самих сержантов, у которых кокарда всегда имеет форму полуокружности, и чутьчуть выгнуть свою, как сержант надвигает такой берет на глаза и двигает кулаком так, что кокарда из выпуклой становится вогнутой, а на лбу остается ее точная отметина.
      Ремень у курсанта должен сидеть высоко и плотно облегать талию, как бы деля его тело на две части. Внешне эта перемычка, наряду с приобретенным здесь трудолюбием, необычайно роднит курсантов с такими божьими тварями, как муравьи и пчелы. Правда, у самих сержантов ремень всегда /`(a/ci%-, а у дембелей он и вовсе висит, как у ковбоя. Чтобы такого не случилось у нас - курков - проверяющий сержант резко дергает на себя пряжку и начинает ее крутить, скручивая ремень. Если прокрутит оборот - без слов ремень снимаешь и передаешь его сержанту, а сам устанавливаешься в "позу десантника". Тот ожжет им пару раз по заднему месту и возвращает. Теперь курсант будет подтянут как положено так, что кишки с трудом пропускают пищу.
      Болтающиеся пуговицы, а также недостаточно чистые подворотнички просто срываются с кителя. Поэтому, чтобы подворотничок при осмотре был идеально белым, его подшивают по-новой каждый день и непосредственно перед осмотром: первый день - с одной стороны, на второй - подворотничок отпарывается, переворачивается и подшивается с обратной стороны. К третьему дню надо уже успеть простирнуть и погладить запасной подворотничок, который хранится в тумбочке.
      Если где-нибудь на форме случается хоть малюсенькая прореха или немного разошелся шов, сержант со словами:
      - Ну-ка! Ну-ка! Что это такое? - старается дырочку расковырять, просовывает палец внутрь, загибает его крючком и дергает так, чтобы порвалось как можно больше. Тут же курсант достает иголку с нитками, которые обязательно хранятся под кокардой, и, пока продолжается осмотр, устраняет неполадки.
      Все курсанты должны быть чисто побриты. Чистота щек контролируется с помощью "шпильки" - жесткой и плотно сжатой пружинки длиной в мизинец (еще эта пружинка применяется где-то в системе раскрытия запасного парашюта). Увидев, что у курсанта пробивается легкая щетина, сержант снимает с брелка шпильку и задает уже ставшим классическим вопрос:
      - Почему п..да под носом? А-а?! - и, не дожидаясь ответа, перегибает пружинку, прикладывает ее к щеке курсанта и отпускает. Пружина плотно сжимается. Результат проверки виден сразу: шпилька падает - все нормально щетина в пределах нормы, а если держится, то сержант начинает осторожно тянуть шпильку. Курсант от боли подается вперед.
      - Стой, сука, смирно! - поднимает кулак сержант - Hе дергайся! - и медленно-медленно, чтобы не сорвалось, продолжает тянуть. Проверив таким образом одну щеку, сержант этим же способом принимается исследовать другую.
      Закончив утренний осмотр и убедившись, что внешний вид личного состава подобает высокому званию десантника, сержант ведет взвод на завтрак.
      Прием пищи, будь то завтрак, обед или ужин, всегда начинается с парада. Все роты выстраиваются на плацу и, после принятия рапортов готовности, подается команда:
      - Первая рота прямо, остальные напра-во!.. Шаго-ом марш!
      Взвод за взводом, печатая шаг, роты идут под барабанный бой и, стараясь переорать друг друга, поют бодрящие песни о том, что "нам, парашютистам, привольно на небе чистом" и что "для солдата главное - чтобы его далекая любимая ждала". Роты огромными гусеницами-многоножками делают круг по плацу и далее строевым маршем движутся по направлению к столовой. Когда головная часть этой гигантской гусеницы упирается в столовую, дежурный по роте подает рапорт дежурному по столовой, после чего /.".` g(" %bao и командует:
      - Рота! Головные уборы, снять! - столовая считается святым местом. - Слева по одному, бего-ом, марш!
      Сотни солдат торопятся к своим местам за длинными столами. Зал наполняется гамом, смешанным со звяканьем мисок и ложек. Но, обступив свой стол, садиться никто не спешит - все ждут, когда подойдет их сержант, усядется и скомандует:
      - Отделение, садись! - только теперь дозволено сесть за стол.
      - Раздатчик пищи встать! - встает тот, кто сидит посередине слева или справа.
      - Раздать пищу! - раздатчик берет разводягу, то есть большую поварешку и из казанка черпает и раскидывает по тарелкам кашу. Первая порция обязательно подается командиру отделения. Нередко сержант на нее даже не смотрит - к этому времени он уже поел: сходил в столовую или в "булдырь" солдатскую забегаловку. Уставная солдатская пища быстро приедается: щи из кислой капусты, да каша - овсянка, перловка, сечка. Приготовлено все так, что есть это могут только солдаты.