— Поосторожней с такими пожеланиями, — отозвался смотритель, обводя пространство вокруг себя трезубцем, — Зачем искушать судьбу?.. — он указал ладонью направление. — Там. Великие силы… их там двое!

Д. молча ринулся в указанном направлении. Интересно, смотритель говорил серьёзно насчёт комнат, способных исполнять подобные «пожелания»? Может быть, потерявшийся сказал что-нибудь наподобие «чтоб мне провалиться»?

Дом явно шутил со мной. Голоса раздавались то позади, то впереди. Иногда казалось, что я оглох — настолько неожиданно они обрывались. Были места, где не мог раздаться ни один звук.

Я не заметил, как попал в длинный каменный коридор, пропахший сыростью. Судя по плану, один из окружных путей. Длинный, но соединяющийся в кольцо. Для тех, кто отчаялся блуждать по переходам. Ставить знаки на стенах бессмысленно: Дом обожает переставлять их.

Я прошёл по коридору всего пять шагов, когда что-то скрипнуло и я услышал голос. Точнее то, что попыталось стать голосом. Меня словно ужалили, до того неожиданным был звук.

Оглянувшись, я увидел нечто небывалое.

Отверстие в стене. Оно вело куда-то… но на комнату, которая была по ту сторону отверстия, я смотрел сверху. Голова сразу же закружилась, пришлось опереться о стену.

В помещении за отверстием царил полумрак. На меня смотрел, изумлённо открыв глаза, незнакомый мне человек и не нужно было быть лекарем, чтобы понять: ему, мягко говоря, плохо.

— Помо… гите, — выдохнул он, с трудом шевеля губами. Прыгнуть внутрь? А если отверстие закроется? Надо как-то по-другому. Я подошёл поближе. Если протянуть руку, то, скорее всего, он сможет за неё ухватиться. Рискованное дело, но другого выхода не вижу!

Человеку стоило немалого труда поймать протянутую руку. Потому, что для этого было необходимо приподняться, а он был совсем слаб. В конце концов он поймал мою руку… и я — инстинктивно — схватил его кисть второй рукой, не то уронил бы незнакомца.

Представляю, как это выглядело со стороны. У стены стоит человек, упираясь одной ногой о край отверстия и, согнувшись немыслимым образом, пытается вытащить кого-то. Ну и положение! Хоть человек по ту сторону и выглядел исхудавшим, весил он немало.

Спина сейчас не выдержит.

Пришлось опереться о другой край коленом. Затем — видят боги, чего мне это стоило — встать на стену, расставив ноги по обе стороны от отверстия. Чем «выше» я его поднимал, тем тяжелее он становился.

Как я умудрился не свернуть себе шею, до сих пор не пойму. Мы вылетели с ним из этого горизонтально-вертикального колодца, как камень из пращи. Меня спасло то, что носком ботинка я зацепился за край, и на долю секунды удержался.

Человек почти не пострадал, даром что ударился о стену. Стало понятно, отчего он был таким тяжёлым: на спине его висел увесистый рюкзак. Не будь он так плох, я бы не на шутку разозлился.

Отверстие никуда не исчезало. Комната была видна не очень хорошо — видны полосы света, просачивающегося сквозь окно, тень от какого-то предмета (стол?)… Я опомнился и позвал на помощь.

Помощь была за соседним поворотом. Когда Д. и смотритель увидели нас, растрёпанных и растерзанных, оба потеряли дар речи.

Смотритель пришёл в себя первым и связался с Академией. Через пятнадцать минут прибудут спасатели, а пока можно заниматься чем угодно.

— Какое отверстие? — не понял Д. Смотритель чем-то поил незадачливого студента. Судя по состоянию последнего, как минимум неделю он сидел там без пищи, а последние три дня — без воды. Живуч человек, что ещё сказать…

В рюкзаке были «трофеи», вероятно — из места неожиданного заточения. Клеммен протянул руку, но Д. перехватил её, покачав головой.

— Извини. Вначале это осмотрят специалисты, — Клеммен выглядел по-детски обиженным и Д. вздохнул. — Мне самому интересно, но… не положено. Так где это отверстие?

— Да вот же, — Клеммен взял его за руку и указал. Д. изменился в лице.

— Глазам не верю, — он осторожно наклонил голову, всматриваясь «вниз». — Эиронтаи, это, наверное, и есть «спрятанный» дом!

— О чём вы? — ольт стоял прямо перед отверстием, не видя его. — Стена стеной.

— Клеммен, — до Д. начало доходить, — покажи ему, пожалуйста.

Юноша молча протянул руку ольту. Тот некоторое время колебался… руку Клеммен держал, как положено — ладонью вниз, пальцы чуть согнуты. Ольт в итоге решился и, широко раскрыв глаза, замер, отступив на шаг.

— Вот именно, — проворчал Д. — Ну, приятель, — он повернулся к Клеммену, — теперь держись. Скрытый дом искали десятки лет…

— Вот он, первооткрыватель, — Клеммен кивнул на спасённого, который дремал, прислонившись к стене.

— Он попал туда случайно, — смотритель поднёс трезубец к отверстию. Ничего не случилось. — А вы это видите . Подумать только, я ходил здесь почти каждый день!

— Ну ладно, — Д. взглянул на часы. — Пора. Сейчас здесь будет очень людно.

— Постойте! — Клеммен поймал его за рукав. — Я же могу спуститься внутрь!

— Не положено, — Д. энергично помотал головой. — Вначале туда войдут эксперты.

Он направился туда, откуда пришёл. Клеммен, мрачный как туча, последовал за ним.

— Экспертов! — фыркнул он за спиной Д. — Вот так всегда. Находят одни, вся слава достаётся другим.

— Что поделать, — вздохнул Д. — Таковы правила. Не огорчайся: тебя тоже не забудут.

— Послушайте, мы ведь оставили этого… студента! Может быть, перенести его к выходу?

— Не стоит, — Д. кивком указал вперёд. — Эиронтаи присмотрит за ним, а целители скоро будут здесь. Пусть разбираются. Мы с тобой те ещё лекари.

— Это верно, — вздохнул Клеммен, приглаживая волосы.

Эксперты пронеслись мимо, словно стая гончих. Д. и его ученик отступили в тень соседнего коридора. Во многом роль Бюро второстепенна: после того, как причина происходящего найдена, на сцене появляются другие персонажи. Не очень, наверное, честно, Клеммен прав, но — таковы правила!

Хотя порой хочется придушить тех, кто составляет все эти правила и должностные инструкции.

Монастырь Хоунант, Лето 12, 435 Д., 12-й час

— Старый Дом? — Чёрточка выглядел заинтригованным. — Очень интересно. Я проходил Паррантин, три раза — честно говоря, там скучно. Вся эта бутафория… есть две или три комнаты, действительно занятных, но остальное — для маленьких детей.

Д. с трудом сдерживал улыбку. Настоятели этого монастыря славятся снисходительным, мягко говоря, отношением к достижениям других. Чёрточка не исключение.

Они сидели в небольшой беседке, в саду на заднем дворе монастыря, и пили зелёный чай под пение птиц.

— Если вы каждый день можете сидеть здесь, — заметил Клеммен, — то я сменю профессию.

Настоятель улыбнулся и сложил руки на животе.

— Для этого надо всего-навсего стать настоятелем.

— Ну что, У-Цзин, мы договорились? — Д. постучал пальцами по столу.

— Полагаю, да, — монах поправил очки. — Как только наш уважаемый молодой друг сможет уделить мне неделю-другую, я начну занятия.

— Хоть завтра, — пожал плечами Клеммен.

— Договорились, — Чёрточка приподнялся и взглянул в сторону тропинки, что подходила к воротам монастыря. — Это за вами. Было очень приятно поговорить.

И удалился, чуть поклонившись на прощание.

— Я же говорил, тебя не забудут, — поджал губы Д. — Ступай, пока они весь монастырь вверх дном не перевернули.

— Где вас искать? — Клеммен поднялся со спокойствием обречённого.

— Да здесь, наверное. Я Чёрточке тридцать монет проиграл. Надо бы реванш взять.

Усмехнувшись, Клеммен поправил куртку, привёл, как мог, в порядок волосы и направился вниз, по тропинке, обозначенной белой галькой.

Академия, остров Тишартц, Лето 12, 435 Д., 14-й час

На Академию лучше всего смотреть с берега, из порта (как и остров, он сохранил старое имя, Тишартц — «каменный стол»). Впечатляющее зрелище. Несколько десятков зданий, все, как одно, белоснежные, видны и ночью, и днём. Главная башня — с обсерваторией. В северо-западном углу острова у них полигон — для магических испытаний. Тоже своего рода Паррантин. Сам я там пока не был, но Д. и его знакомые рассказывали об этом полигоне.

Строили Академию более сорока лет. Поначалу это кажется странным — давно уже никто не строит так долго. Подлинной причины никто не объясняет. Говорят что-то про тектонику, про силовые линии, про точки равновесия — не понять, шутят отвечающие или издеваются. Но построена Академия на совесть. А уж внутри… бродить там можно несколько месяцев. Не счесть музеев, выставок, учебных помещений… Как-нибудь попрошу устроить экскурсию. Моё звание ненгора, открывает вход за белые ворота, но как-то неловко идти одному.

В этот раз мы переместились через портал, не пришли на своих двоих. Где именно со мной разговаривали, понять было трудно: в комнате не было окон, и поначалу я даже подумал, что меня арестовали. Собеседники выглядели грозными, недовольными, на мои вопросы отвечать не торопились.

Потом я понял, отчего. В кои то веки кто-то попал в Скрытый Дом, и — надо же — не мудрец великий, а неуч, который в магии не понимает ни слова. Последнее — совершенная истина. Нет у меня таланта к магии, никакого. Д. посоветовал не брать в голову, и я стараюсь не брать.

— Проходил мимо стены и увидел, что там отверстие, — повторил я в сотый раз и мой собеседник в сотый раз кивнул, что-то записал. Рядом на столе — неизменный хрустальный шарик в изящной оправе. Записывают… Уже, наверное, десятка два таких записей у них есть, судя по тому, сколько нашлось желающих меня выслушать. Надо отдать должное, и кормили, и поили — язык быстро устаёт, да и воздух здесь застойный. — Заглянул внутрь и увидел человека…

Потом меня разобрало любопытство.

— А тот, кого я вытащил, — спрашиваю, — что он видел?

Маг посмотрел на меня как-то странно.

— Это всем интересно, — ответил он наконец. — То, что он видел, повредило его рассудок. Если мы и сможем вернуть его в норму, он всё равно ничего не вспомнит.

— Послать кого-нибудь на разведку?

— Чтобы безумцев стало больше? Пока не выяснится, что там случилось, никакой разведки.

— Странно, — говорю, — а что известно про Скрытый Дом?

— Только легенды, — отвечает маг и устало вздыхает. — Самым новым из них тысяча лет.

Понятно.

Я ожидал от магистров — или академиков, или как их надо называть — большей смелости, но после подумал, что напрасно. С разбегу прыгать в неизвестное — невелика смелость. А то, что во всех особых местах всегда полно неприятностей, явных или скрытых — известно всему миру.

Когда меня отпустили, было уже темно. Доставили прямиком в Теальрин — деревушка такая, рядом с тем самым монастырём. Для меня там сняли комнату. Д. всё ещё не было.

Устал я ужасно и сразу же лёг отсыпаться. С этого часа я и начал видеть странные сны.

Клеммен, сновидение, ночь на Лето 13, 435 Д.

Про тринадцатое число придуманы самые страшные приметы и истории. До этого вечера сны мне снились редко, были отрывочными, а если оказывались страшными (когда болеть доводилось) — то и вовсе забывались.

В этот раз сон был чётким, цветным, со всеми ощущениями. То, что это сон, я понял не сразу. Оказалось, что я не в состоянии управлять своими действиями. Началось так: открываю глаза и вижу ту самую комнату, из которой несчастного студента вытягивал. Оглянулся…

Ничего страшного. Прихожая. Два дверных проёма; один, по правую руку — без двери. Коридор. Дверь во втором проёме приоткрыта и сквозь щель свет брезжит. Хороший свет, солнечный. Рядом небольшая деревянная лавка, над ней — вешалка. И всё.

Не знаю, ощущал ли я во сне запахи, но если бы та комната была настоящей, там, наверное, пахло бы пылью и старым деревом. Так показалось. Затем я понял, что тот, чьими органами чувств я пользуюсь, вовсе не повинуется моим указаниям. Я хотел выйти в комнату за дверью, а «он» взамен обернулся.

Ещё одна дверь.

Показалось, что из-за неё доносятся голоса. Язык незнакомый, но где-то я его уже слышал. Жаль, не запомнил ни одной фразы.

«Я» сделал шаг к двери.

Прислонился к ней ухом. Услышал сквозь щели жалобную песню сквозняка. Чьи-то шаги.

Дыхание.

Нечеловеческое дыхание. Ровное, мощное… собака, вымахай она ростом с дом, могла бы так дышать. Перепугаться я не успел: ноги стремительно отнесли «меня» назад. И «я» вошёл в комнату.

Обстановка скудная. Деревянная кровать, устланная высохшей травой, небольшой стол (видимо, человек, сколотивший этот стол, плотничал впервые в жизни)… Коврик на полу. Вернее, циновка. Узор на ней — необычный, яркий, легко запоминающийся. Чёрные и белые волнистые линии поверх солнечного диска. Солнце за причудливой решёткой…

Наверное, «я» услышал что-то из-за спины. Дверь, к которой «я» стоял, прижавшись ухом, словно взорвалась. Была — и не стало, только белые брызги во все стороны. Что-то рванулось оттуда — жуткое, кипящее, отдалённо напоминающее очертаниями человеческую фигуру… и я проснулся.

Вовремя. Терпеть не могу, когда меня собираются убивать, даже если это во сне. Понял — уже не заснуть. Побродил-побродил, да вышел на улицу. Деревенька тихая, возле монастыря жить безопасно. Очень кстати. До рассвета оставалось несколько часов и я направился в ближайшую таверну. Увеселительных заведений здесь невероятно много; кажется, каждая семья владеет по меньшей мере одной таверной, харчевней или постоялым двором. При обилии паломников это неудивительно. А раз сам настоятель Хоунанта не прочь как следует выпить, то легко представить, как здесь с этим просто.

При всём при том — никаких драк, скандалов, ничего неподобающего. Чудеса, да и только…

Зашёл я в таверну («Резной посох» называется) и понял: не мне одному не спится.

Теальрин, Лето 13, 435 Д., три часа до рассвета

Они оба сидели за дальним столиком — Д. и Чёрточка. Оба были уже изрядно навеселе.

— Давай к нам! — крикнул Д., завидев Клеммена. Тому показалось, что вся таверна уставилась на него. Не каждого приглашают к своему столику такие посетители… Юноша шёл, рассеянно глядя по сторонам (как учил Д.: почти не поворачивая головы, но замечая всё до последних подробностей). Задержал взгляд на ольте в егерских одеждах. Где-то я его уже видел. Точно.

— Ну что, отыграли? — спросил Клеммен, пытаясь отодвинуть стакан, в который ему щедро плеснули вина. Боги милостивые, ну и привычки. Такое вино надо пить по маленькой рюмочке в исключительных случаях, а здесь оно рекой льётся. На Д. непохоже. Он что, действительно пьян?

Чёрточка снял очки и укоризненно посмотрел на благодушного, раскрасневшегося Д.

— Так я и думал, — произнёс он сокрушённо. — Трепло ты, а ещё доктор наук.

Доктор, подумал Клеммен. Каких именно наук? Д. о своих научных званиях не очень распространяется. Читает лекции, знаю, но кто их сейчас не читает.

— При нём можно, — Д. вздохнул и откинулся на спинку стула. — Свой человек. Тем более, ты его учить собрался…

— Да, юноша, — У-Цзин вовсе не казался близоруким. Зачем ему очки? Глядел монах столь же пристально и цепко, сколь и в очках. Только лицо казалось чуть более круглым. — Я бы на вашем месте не стал посвящать вашего уважаемого наставника в личные секреты. Иначе весь мир узнает о них самое большее через неделю.

— А зачем вам очки? — Клеммен ощутил, что Д. готовит ответную тираду. — Вы ведь и без них прекрасно видите.

Монах взглянул на Д., удивлённо приподняв брови. Бородач улыбнулся шире и развёл руками, едва не сбив на пол кувшинчик.

— Верно, — заметил монах. — Наденьте их — вам станет ясно…

— Очки? — Клеммен с сомнением посмотрел на них. Магия, не иначе. Ой, не люблю я магических приспособлений… — Ничего не случится?

— Ничего страшного, — успокоил его У-Цзин.

Отказываться от очков стало совсем неудобно. Юноша осторожно надел их (всё вокруг слегка затуманилось… точно, магия) и осторожно оглянулся. Так, чтобы не привлекать внимания.

Всё выглядело, как и прежде.

Хотя не совсем. На потолке и на полу, едва проглядывая сквозь брёвна, непонятные знаки. Что они означают, Клеммен не знал. Он стал осторожно, не двигая головой, рассматривать всех посетителей… они не менялись, только проявлялись невидимые прежде светящиеся предметы. Кольца, амулеты, прочие украшения… Ага, подумал Клеммен. Вот оно что! Позволяет видеть магическое! Очень полезно. Только зачем настоятелю? По слухам, он и так всё это видит. Если слухи хоть на одну сотую справедливы.

— Как интересно, — произнёс он вслух и решил взглянуть на ольта, показавшегося знакомым.

Чуть не вскочил со стула. Ольта не было видно. Взамен — какое-то размытое пятно, а потом и оно пропало. Клеммен снял очки, поморщился от вставшего перед взглядом тумана, осторожно покосился. Ольт был на месте, веселился в дружной компании.

— Что-то не так? — удивился Д.

— Тот ольт, — Клеммен едва заметно указал движением головы. — За моей спиной, в одежде егеря.

— А, генерал… — Д. взглянул в указанную сторону. — Да, неожиданно. Где я только его не видел. А что?

— Показалось, что он исчез. Постойте, — Клеммен спохватился. — Какой ещё генерал? В такой-то одежде? Бросьте разыгрывать.

— Это не розыгрыш, — Чёрточка надел очки, обвёл взглядом помещение. Дым стоял коромыслом. — Генерал, верно… А зовут его…

— Гин-Уарант, — ответил Д. вполголоса.

Аталлан Веарт, «Вечерний Туман», — произнёс внутренний голос в голове у Клеммена — как всегда, ответ давался либо сразу, либо никогда. «Наэрта почитателей оружия, самая малочисленная, но самая опасная…» Приставка «Гин» означает «тот самый», «всем известный». Иными словами, генерал этот чем-то очень знаменит. Надо же! И почему я не знаю всего ? Как его полное имя? Уарант Менавесс анс Аталлан. Вроде был у него брат, но умер, давно уже. Есть ещё… супруга не супруга, но дети у них есть. Ольтийка, одного с генералом возраста, во времена Войн Башен командовала отрядом специального назначения, кодовое имя — «Росомаха». Живёт в фамильном владении генерала. Сам он живёт в Венллене.

— Интересное имя, — отметил Клеммен. — Родом с островов?

— А ты его неплохо натаскал, — покачал головой монах. — Верно, с островов. Как-нибудь расскажу про него.

— Но зачем маскарад?

— Как зачем? — Д. налил себе вина, удивлённо приподняв брови. — Ах да, про это я ещё не рассказывал. Не в настроении я лекции читать. Чё… У-Цзин, может быть, ты?

Монах испепелил Д. взглядом и, откинувшись в кресле, некоторое время размышлял.

— Я мало в этом смыслю, — ответил он наконец. — Это что-то вроде традиции. Или привычки. Или вид развлечений. В общем, для разнообразия. Живут ольты подолгу, иногда меняют профессию. Образ жизни.

— В следопыты — после генерала? — удивился молодой ненгор. — Трудно представить.

— Мне тоже. Я видел и более удивительные случаи. Из градоправителя — в мусорщики, в простые солдаты, в торговцы. Диву даёшься. Да, совсем забыл: то, что он сейчас егерь, не помешает ему вернуться к обязанностям генерала. Подлинная профессия — одна. Остальное… пьеса. Только не в театре, а в жизни.

— Так я и думал, — задумчиво произнёс Клеммен, отпивая из своего стакана. — А жрецы — они что, тоже?

— Не вполне, — вмешался Д. — Там выбор ограничен. Хотя человек с фантазией… — он махнул рукой.

— Не вздумай его «узнавать», — предупредил монах. — Сейчас он не генерал и известен, скорее всего, под другим именем. Называть прежним — весьма бестактно.

— Ясно, — юноша не смог сдержать улыбку. — Насчёт бестактности мне полгода твердили.

— Да, — монах поставил стакан на стол. — Так что случилось?

— Сквозь очки его не видно. Скажите, Ч… Тьфу! — Клеммен осёкся, Д. ухмыльнулся, а монах поперхнулся вином — Простите, уважаемый У-Цзин. Это не может быть иллюзией?

Опешивший поначалу монах снисходительно улыбнулся.

— Да нет, что вы. Сюда под иллюзией не войти. Наверное, вам показалось. В этих очках всякое может мерещиться, поначалу

«Поначалу всякое мерещится», повторил про себя Клеммен, ощутив, что слова вселяют в него беспокойство.

Разговор сам собой перешёл на погоду, на охоту, на состязания и на многое другое. Поразительно, но к утру оба соседа Клеммена по столику казались не уставшими, а наоборот, отдохнувшими и посвежевшими. Как и сам Клеммен.

Подумав, юноша решил, что во всём этом — заслуга вина.

Монастырь Хоунант, Лето 14, 435 Д., утро

— Разумеется, я дам только самые общие указания, — Чёрточка критически глядел на нового ученика. — Подлинное обучение — образ жизни. Я помогу сделать первый шаг, далее — ваш выбор.

Клеммен, ощущавший себя на редкость неуютно в напоминавшей халат тренировочной одежде, принялся неуклюже изображать нападение и оборону. Невольно вспоминая показательные выступления, проходившие здесь чуть менее недели назад.

— Вот, прекрасное место, — Д. оценил достоинства и недостатки выбранного места. Соревнования проводились на большой, идеально ровной площадке рядом с монастырём. Зрители рассаживались либо на склоне — там самые удобные места — либо где придётся. Хоть до начала было более двух часов, склон давно не пустовал.

— Испечёмся мы тут, — с сомнением произнесла Кинисс и Д. протянул ей один из припасённых солнечных зонтиков. Клеммен быстро оценил достоинства этой защиты и попросил такой же.

— Кто обычно побеждает? — поинтересовался Клеммен, краем уха слышавший явно приукрашенные рассказы о прошлогодних соревнованиях.

— Здешние монахи, — ответил Д. — Есть несколько упражнений, где до аборигенов им не дотянуться, но таких мало.

— Что за аборигены?

— Зельар-Тона, — ответила Кинисс. — Дальний запад, три крохотных острова. Одни из немногих Людей, которых до сих пор считают дикарями. Но в боевых искусствах им нет равных.

— Почему их считают дикарями?

— Любят использовать луки, копья, — Д. устроился поудобнее, любуясь окрестностями. — Наука, магия и прогресс в нашем понимании им неинтересны. Я бы не стал считать их за это дикарями.

Клеммен промолчал. Дома его учили прямо противоположному. Правда, то было дома.

— Представляю, — произнёс он мечтательно, — сколько лет надо всему этому учиться, чтобы решиться выступить здесь.

— Не забудь, — Д. помахал кому-то рукой — кому, не было видно. — Всё показное отличается от того, что используется в жизни. Ну, как рыцарский кодекс. Всё зависит от подлинной цели.

— Какая ещё может быть цель у боя? — удивился Клеммен. — По-моему, цель только одна.

— И он ещё рассуждает про дикарей, — вздохнул Д. Клеммен тут же вспыхнул. — Почитай книги. Про дикую природу. Мы не так далеко ушли от животных, как кажется. Иногда достаточно показать силу, устрашить. Физическое устранение соперника не обязательно.

— Начинать войну для того, чтобы произвести впечатление? — Клеммен пожал плечами. — Глупо.

— Начинать войну всегда глупо, — Д. с сожалением посмотрел на своего ученика. — Это признак слабости. К несчастью, так думают не все. Правда, речь не о войне, а о бое. О поединке. Если бы всякое поражение означало только смерть, мир был бы гораздо более жестоким.

Некоторое время Клеммен пытался подыскать возражение, но не смог. Фразы «меня учили другому», в счёт не идут. Мало ли кого чему учили.

— Подумай, подумай, — Д. благожелательно посмотрел на нахмурившегося Клеммена. — Это непростой вопрос. Не ты первый над ним задумываешься. Надеюсь, после сегодняшнего представления ты изменишь мнение о боевых искусствах.

— А кто сегодня выступает?

— Все, кому интересно. Иногда одного дня не хватает. В этом году не все успели подготовить свои команды, к вечеру всё и закончится. О, Чёрточка! Славно, славно… Значит, скоро начало.

— Он тоже выступает?

— А как же! Это один из лучших мастеров…

При этих словах Кинисс пошевелилась, словно собиралась возразить. Но промолчала.

— Неплохо, неплохо, — приговаривал У-Цзин, глядя, как Клеммен, красный, словно рак, в очередной раз летит кубарем, не сумев увернуться от фантастически быстрого удара. Само собой, удары были условными. — Очень хорошо.

— Мне… так не кажется, — выдохнул юноша, с трудом поднимаясь на ноги. Ему казалось, что по нему прошёлся полк солдат. В полном походном снаряжении. — Мне кажется, что я ни на что не способен.

— Я говорю не о настоящем, — уточнил монах, жестом объявляя перерыв, — я говорю о будущем. Научиться вы можете очень многому, но потребуется воля, время, выносливость. — Лицо Клеммена вытянулось. Чёрточка поднял палец и произнёс поучительно. — Д. должен был сказать: чтобы стать мастером, надо потратить на обучение жизнь. Иногда не одну. И главное: никогда нельзя сворачивать с пути. Каким бы неудачным ни был выбор. Я помогу в пути, но первый шаг каждый делает сам. Только сам.

— Я согласен, — ответил Клеммен после долгого раздумья и вскорости понял, что, возможно, поторопился с принятием решения.

Теальрин, Лето 16, 435 Д., вечер

— А ты неплохо выглядишь! — воскликнул Д., заметив, что в таверне появился Клеммен. Выглядел его ученик так, словно неделю, не переставая, с утра до вечера таскал тяжёлые мешки. — Давай к нам. Отдыхать тоже полезно.

— Это точно, — Клеммен ощущал себя глубоким стариком. Всё ныло, скрипело, болело. Вдобавок, после каждого занятия одежду можно было выжимать. Прошёл третий день, а признаков того, что он когда-нибудь сможет хотя бы немного приблизиться к тому, чем владел монах, не было вовсе. Клеммен был уже готов упасть духом.

— Ничего, поначалу так всегда, — заметил Д. философски. — Ешь давай. Аппетит должен быть зверский.

— Это точно, — повторил Клеммен (ему очень хотелось сказать Д. что-нибудь обидное, но сил не хватало). — Помог бы ещё кто-нибудь вилку держать.

Спустя полчаса появился сам У-Цзин, возмутительно бодрый и довольный жизнью. Клеммен заметил, что тот ни слова не говорит о занятиях. Вообще не упоминает о Клеммене, как об ученике. Должно быть, так положено.

— Винограда в этому году соберём раза в два больше обычного, — сообщил монах, утолив первый голод (Клеммену такого количества еды хватило бы на два плотных обеда). — Невероятно удачный год. По всем признакам. Мне даже не по себе — должно же случиться хоть что-то неправильное…

— Хочешь, устроим заморозки? — ленивым голосом предложил Д. — И никаких проблем с урожаем.

— Я сказал «случиться», а не «устроить», — напомнил У-Цзин. — А устроить нам заморозки… это вряд ли. О подобных мелочах мы позаботились. В общем, принимаю пожелания относительно вина. Могу поставить пару-другую лишних бочек.

— И когда будет готово? — полюбопытствовал Клеммен, ощутив, наконец, что жизнь всё же имеет приятные стороны. Во всяком случае, непосредственно после хорошего ужина такое впечатление легко может сложиться.

— Скоро, — ответил монах, утоляя второй голод. — Лет через двадцать.

— Что?!

— Хорошее вино быстро не сделать, — пояснил У-Цзин, не поднимая глаз.

— Сколько же у вас там бочек?!

— Сотни две, — монах на миг поднял глаза к потолку. — Беда с этими послушниками. Пока научишь следить за вином, две трети непременно испортят. Иногда до слёз огорчаешься.

— Вот, значит, чему вы там людей учите, — покивал головой Д.

— Если человек не в состоянии поставить вино, — монах поднял указательный палец, — и не может заваривать чай — пиши пропало. Не будет такому человеку удачи в жизни.

Тут и Д., и его ученик не выдержали, расхохотались.

— Смейтесь, смейтесь, — пожал плечами ничуть не смутившийся монах, — так всегда. Стоит изречь мало-мальски великую истину, над тобой только потешаются.

Монастырь Хоунант, Лето 22, 435 Д., утро

Не знаю, как это произошло, но в один прекрасный момент мне всё стало удаваться. Произошло это мгновенно. В тысячный, наверное, раз ко мне устремилась сжатая «лодочкой» рука У-Цзина… и вдруг я смог защититься. Не достигнув моего живота, рука скользнула в сторону и монах — как мне показалось — неуклюже свалился. Впрочем, только показалось. Я ещё только поворачивался в его сторону, а он уже стоял в прежней стойке.

Чуть кивнув мне, он выпрямился.

— Ну что же, — произнёс монах. — Превосходно. Ещё раз…

Хоть я и устал, но повторные попытки — не все, конечно — для меня оканчивались успешно. У-Цзин повторил другой удар (названия не помню… что-то там про журавлей), и вновь я смог уйти.

— Отлично, — пробормотал монах, и я от души порадовался. До сих пор мне доставались отнюдь не лестные слова, а порой и побои — не сильные, но весьма унизительные. Как такое можно терпеть годами, не понимаю! Есть в этом какой-то великий смысл, но я не пытался его искать, просто терпел. Терпел и вежливо улыбался, как положено. Чего мне это стоило!

— Перерыв, — решил У-Цзин. — Клеммен, я доволен. Второй шаг, пантвар на вашем языке, происходит со всеми, но далеко не всегда — так быстро. Невероятно быстро. Сейчас тебе покажется, что всё удаётся, всё получается. Не поддавайся заблуждению. Все твои удачи — кажущиеся, как и неудачи. Истина — в самом конце, достичь её невозможно.

— Зачем тогда совершенствоваться? — спрашиваю, в полном недоумении.

— Затем, что можно сколь угодно близко подступить к цели.

Некоторое время мы молчали.

— Если это — иллюзия, то что было раньше? — спросил я, наконец.

Монах пожал плечами.

— Тоже иллюзия. Иллюзия того, что ничего не получится. Кажущееся понятным — иллюзорно. Осознай это, станет намного легче. Ты — в начале пути, и кажется, что на следующий шаг не хватит сил.

— Думаете, будет следующий шаг?

— Разумеется, — он ехидно прищурился. — Я показал, что есть цель. Ты уже не сможешь не замечать её.

С этими словами У-Цзин опёрся о посох и, вскарабкавшись по нему, прыгнул вверх с немыслимым боевым кличем. Посох медленно летел, поворачиваясь, а сам монах, описав красивую петлю (в высшей точке она была в три-четыре его роста), приземлился на землю в боевой стойке. Глаза его при этом сверкали так жутко, что я отошёл на шаг. У-Цзин рассмеялся.

— Это демонстрация, Клеммен. Настоящее владение боевыми искусствами есть способ действовать так, чтобы всё выглядело показным, но таковым не являлось.