Сладкий роман

      - Но могу ли я что-нибудь услышать?
      - Скажите, мадам, если это не секрет... Я вижу крепкую руку... Это не одаренный новичок, нет... Это зрелый мастер. И не похоже ни на кого из известных мне композиторов, которых я мог бы заподозрить в авторстве... Неужели ничего из собранного здесь не исполнялось?
      - Увы, эти вещи недавно написаны... И я бы хотела сохранить в тайне имя моего друга.
      - Ну, тогда начнем с этюда № 3... Подумать только, Луи Карно довелось стать первым исполнителем этой чудесной вещицы!
      Маэстро извлек скрипку, раскрыл нотный альбом, подперев его канделябром, а я включила магнитофон, надеясь поймать в свои сети летучее волшебство бесплотного дара Майкла.
      Карно заиграл. От первых же легких, щемяще-нежных аккордов у меня перехватило дыхание. Вихрь звуков сводил меня с ума, оживляя воспоминания, бился о стены, просясь на волю - на просторы огромного концертного зала или под купол бездонного ночного неба, мерцавшего тогда над Башней...
      Мое смятение было тихим - в кресле у окна сидела глубоко задумавшаяся, погруженная в себя женщина. С тем лихорадочным блеском в глазах, по которому каждый француз сразу распознает "ла мур".
      - Мадам позволит сыграть ещё эту фугу? - спросил Карно, едва закончив этюд.
      Я позволила и до поздней ночи не могла оторвать скрипача от листов ему хотелось играть ещё и еще, выхватывая сверкающие драгоценности из моей сокровищницы.
      - Мсье Карно, я очень благодарна вам. Вы чудесно играли. Готова поклясться, что второй раз в жизни получаю такое удовольствие от скрипки, завершила я затянувшийся за полночь концерт.
      - Первым исполнителем, конечно, был ваш друг? Спасибо, - это прекрасный комплимент... Ну что вы, мадам, здесь слишком много... - Карно не решался взять протянутые мной деньги. - Ведь мне и самому доставило удовольствие сыграть это... Я очень советую вам передать ноты в хорошие руки, если о них не заботится сам автор. Вы не представляете, какие грязные истории случаются на музыкальном Олимпе. Вас могут просто-напросто ограбить и в один прекрасный день вы услышите эти вещи под совсем другим именем... Поверьте, - я хорошо изучил эти трюки...
      - Благодарю за совет, маэстро. Приму все меры, чтобы сберечь свою музыку.
      В сейфе адвоката я оставила копию альбома "Dixi de Visu", а в тщательно составленном завещании оговорила, что подлинник является собственностью господина Артемьева, как и моя часть усадьбы Вальдбрунн, унаследованная от Клавдии Штоффен. Денежные счета я завещала Алану Герту "в фонд творческих исканий".
      ...Ал поймал меня по телефону, как только я переступила порог своего дома после визита в Москву.
      - Что это значит? Мне уже известно, что ты была в России. Твой русский "кузен" - действительно так серьезен? Или это очередная дурь, Дикси?
      - Меньше всего мне хотелось причинять тебе боль.
      - Да, подходящий момент для скандала. Кажется, съемки пока откладываются. Мой продюсер слинял. Я тоже не на взлете. Займусь чем-нибудь другим. Скис, словно выжатый лимон. Объект для насмешек и сострадания. Удар ниже пояса, Дикси.
      - Умоляю, прости меня когда-нибудь, когда сможешь. Наверно, это та самая "мозговая любовь", похожая на чуму. Я просто больна, Ал.
      - Детка, не натвори глупостей. Если твой чумной принц окажется дерьмом - а я это точно предвижу, возвращайся. - Он попробовал иронично рассмеяться. - Мы будем разводить детей и печатать автомобильные покрышки на моем заводике.
      - Нет, милый. Я выхожу замуж за кузена. А деньги у тебя обязательно появятся, как и творческий голод. Хорошего тебе аппетита, Ал.
      ...В завещании я так и указала - "Алану Герту на обеспечение творческих поисков в области киноискусства".
      Мне пришлось поломать голову над тем, кому же оставить свою парижскую квартиру. Вот, что значит, - не иметь наследников: приходится думать о благотворительности, воображая неожиданную радость осчастливленного лица и его горячие благодарные слезы. Таковым лицом легче всего представал в моем воображении Чак - уж он-то не даст соскучиться этим апартаментам, и особенно, голубой спальне. В конце концов, я сильно провинилась перед ним, а требование (высказанное в посмертном письме) - принимать на моей кровати лишь дам с голубыми глазами, не будет уж слишком обременительным. Не стану же я, в самом деле, рассчитывать, что Чакки посвятит свою интимную жизнь "мемориальным свиданиям", воображая при каждом новом сражении, что имеет дело со мной.
      А Лола получит картины деда. Только вряд ли это сможет порадовать старушку или облегчит её горе. Она и впрямь любит меня. По крайней мере, у женщины, преданной дому Алленов, не будет нищенской старости.
      Осуществляя задуманное, я все больше увлекалась, незаметно скатываясь от трагедии к фарсу. Смешно, в самом деле, собственными руками готовить себе смертное ложе - слишком красиво и попахивает бутафорией.
      И все же я нашла в себе силы навести последний порядок в доме, выкинув в контейнер для помощи бесконечным беженцам кучу личных вещей - белья, платьев, парфюмерии. Сколько же лишнего барахла разводится вокруг нас этом мире!.. Странно, но я проделываю эту операцию уже второй раз. Правда, дары нищим от хозяйки поместья намного щедрее и за квартиру, которую вскоре опечатает в компании любопытных понятых полицейский инспектор, мне не стыдно - печальный покой, чистота и письмо со шкатулочкой для Руты Валдис: хорошенькие вещицы, которые она так любила: бирюза, резные тибетские деревяшки, флорентийские кораллы и даже памятная клешня краба на замусоленном ремешке.
      Перед тем, как закрыть за собой дверь, в плаще и с дорожной сумкой на плече, я вернулась к молчаливому телефону. Код Москвы и номер Артемьева набрался сам собой, но трубку никто не взял. Никто не ринулся на частые, призывные гудки, захлебывающиеся, как мольба о помощи... В Москве три часа дня, значит, все разошлись по своим делам. Я представила стоящий в коридоре на полке старомодный зеленый аппарат, старательно призывающий отсутствующих хозяев.
      И ещё один завершающий штрих - код Рима, вялый голос Сола, тут же снявшего трубку:
      - Спасибо, что не забываешь. Слышал, скоро свадьба? Мои поздравления. Алан - стоящий парень.
      - Как твоя поясница, Сол?
      - Хандрю, валяюсь. Каждый день принимаю толщенную сестру милосердия, сажающую пчел на мою задницу.
      - Надеюсь, ты фиксируешь процесс излечения на кинопленку?
      - Увы. О работе забыл. Даже свадьбу твою не удастся снять. Веселись, крошка, под другими объективами... Кода намечено торжество?
      - Я тебе сообщу. Выздоравливай, старикан. Через две недели мое сотрудничество с фирмой заканчивается, жаль. Так хотелось получить семейную хронику, снятую профессионалом.
      С легкой печалью я опустила трубку - жуткая "фирма", совсем недавно приводившая меня в брезгливый ужас, отправилась на свалку вместе с ненужным тряпичным хламом.
      Сол прозевал мою встречу с Маклом в замке, не ведал о визите в Москву, и не мог знать, что слышал мой голос в последний раз... Интересно, расскажи я о запланированном "полете", - покинул бы обессиленный Соломон свою кровать, чтобы лично запечатлеть дорогостоящий трюк? Или прислал бы коллег? Неплохо, если бы под Башней дежурила целая съемочная бригада: "коронная роль Дикси Девизо". Значит все таки "роль" - демонстрация, тщательно спланированная акция. Месть или последнее сопротивление униженной души, не смирившейся с непонятостью.
      ...Прощай, лживый, нелепый Микки, прощай, "мадемуазель Д. Д.", не успевшая стать разумной и сильной, гуд бай, симпатяга Ал, славный Чакки и старина Сол, которому я завещаю тетрадку с крокусами. Что бы ни случилось со мной в раю или аду, моя рука не коснется этих страниц... Откровений и ошибок больше не будет. А будет - где-то, когда-то, обязательно будет вот что:
      На серебристой от лунного света Башне зазвучит одинокая струна медленно, призывно, настойчиво. Скрипка Майкла лишь нащупает эту мелодию, всеми узнанную, любимую и всех соединяющую. Звуки окрепнут, их подхватит незримый оркестр, вспыхнут, ослепляя ночь, софиты. И тогда из темноты в блеск, в праздник, в радость воспоминания и всепрощения выйдут все, кто сыграл свою роль в нашем "фильме": Эрик и Ларри, Рудольф и Клавдия, Скофилд и Сесиль... Все-все: маленькие и большие, плохие и хорошие. Мы возьмемся за руки и закружим, смеясь сквозь счастливые слезы... Ведь ничего другого не может быть. И никто уже не сомневается, что именно этот финал завещал нам всем Федерико Феллини. Великий Мастер в своем бессмертном Пророчестве, которое, чтобы не вспугнуть воинственной красотой застенчиво-робкую истину, назвал совсем просто: "8 и 1/2".
      Дикси прибыла в Вальдбрунн без предупреждения и тут же сообщила Рудольфу, что намерена лишь переночевать. Причем, в комнате Клавдии, той самой, что баронесса завещала лично ей и посещением которой она до сих пор пренебрегала.
      - Кабинет хозяйки, извините, покойной хозяйки, находится на третьем этаже западного крыла. В том, что примыкает к Башне, - объяснил Рудольф, провожая Дикси наверх. - Баронесса велела запереть его пять лет назад, поселившись в первом этаже. Но следила за тем, чтобы в комнате поддерживался порядок.
      Они поднялись по лестнице и Рудольф распахнул высокие белые двери:
      - Эти апартаменты были отделаны для новобрачных летом 1928 года. С тех пор подвергались лишь незначительному обновлению. Хозяйка не хотела ничего менять здесь.
      Комнаты третьего этажа, действительно, сохранили следы юного жизнелюбия. Белый лак, позолота, мерцание хрусталя, прорывавшиеся сквозь налет пыли, кисейные занавеси и редкую холстину, окутывающую люстры, создавали ощущение праздничности. Рудольф поспешил распахнуть шторы.
      - Не надо. - Остановила его Дикси. - Зажгите свечи. Кажется, владелица этой комнаты предпочитала именно их.
      Комната Клавдии оказалась просторной и светлой. Даже при свечах она обещала подарить ощущение весенней свежести тому, кто дождется первых лучей солнца: здесь были собраны лишь голубые тона, соседствующие с чуть замутненной временем белизной.
      В углу, развернутый так, чтобы музицирующий мог окунать свой взгляд в распахнутые окна, белел кабинетный рояль с золотой меткой "Bechstein". Над пузатым бюро висел портрет хозяйки в легком платье с пучком васильков у корсажа. Насмешливо вздернутый подбородок, русые завитки, падающие на шею, синие глаза, сосватавшие ей в пожизненные спутники лазурные атласы, синие бархаты, васильки, фиалки, сапфиры... Дикси хотелось верить, что эта женщина, странно похожая на нее, прожила красивую жизнь, а синева её глаз, не поблекшая к старости, дарила вдохновение влюбленным. Кто был её избранником, - барон, почему-то пренебрегавший портретами, или другой, скрытый тайной?
      На бюро большая фотография в массивной рамке: коричневатая плотная бумага запечатлела семейство, снятое на фоне романтического горного массива. Дама в маленькой шляпке, стройный офицер со светлыми густыми усами, в белом, щедро украшенном галунами мундире австрийской армии, и двое малышей, лет трех и пяти. Вот так сидели они в ателье фотографа более полувека назад, улыбаясь и прижимаясь друг к другу по его команде, чтобы оставить в осиротевшем доме кусочек картона, мало что говорящий чужому взгляду. Кто же теперь вспомнит, что попав в фотосалон "Венский шик" младший - Юрген, испугался сильных ламп, пятилетний Хельмут просился "пи-пи" и офицер в сопровождении фотографа водил сына в туалет, предоставив потом жене исправлять все неполадки в костюме малыша.
      Тяжелая серебряная рама, под рамой конверт, на котором размашисто, с изысками архаической каллиграфии выведено "Мадемуазель Дикси Девизо. Лично". Дикси вскрыла плотную бумагу лежащим тут же костяным ножичком и, опустившись в кресло, придвинула свечи. Вычурный, грациозный почерк, приятный "голос", звучащий из-за строк - печальный с оттенком доброжелательной властности, сразу же покорил её.
      "Милая девочка, едва знакомая мне Дикси! Не очень доверяю кровным узам, больше - своему сердцу. Твои васильковые глаза тронули меня. Увидев в Женеве четырнадцатилетнюю красавицу, ещё не осознавшую своей власти, я поняла, что ей предстоит услышать, а возможно, и пережить то, что слышала и пережила я.
      Не правда ли, Дикси, тебе не раз твердили про "фиалковый взгляд" и "синий омут", а те, кто клялись в любви, "мечтали утонуть в бездонном океане" твоих глаз? Или нынешнее поколение предпочитает иные сравнения?
      Убеждена, что время меняет не так уж много, если не принимать во внимание поверхностное - моду, лексику, манеру выражения чувств. Главное же, предназначенное нам судьбой, остается неизменным. И верно от этого меня мучит мысль о сопоставлении наших судеб, схожести выпавших жребиев.
      Поверь, тебе придется испытать Большую любовь, девочка. Это прекрасный и мучительный дар, с которым не всякому дано справиться. Запомни, настоящая любовь помечает избранных, обязуя быть достойными её. Эта пьеса для двоих, равных по силе партнеров и, увы, неизбежно печальная! Великая Любовь притязает на Вечность, а значит не может иметь земного завершения. Жизнь мимолетна, с помарками случайностей, нелепостей, неизбежной грязи. Ромео и Джульетта остались бессмертными возлюбленными потому, что не успели замарать свою любовь жизнью.
      У меня позади долгий путь, и единственная неоспоримая мудрость, оставшаяся в финале, состоит в том, что он был слишком долог. Именно это я и завещаю тебе прежде всего, Дикси: сумей "сыграть" свою любовь красиво, не позволяя тлению коснуться её.
      Смерть не страшна сама по себе. Она безобразна или прекрасна в зависимости от момента, который вправе выбрать мы сами - наше чувство гармонии. Запомни, лишь только смерти дано подарить любви вечность..."
      - Фрау Девизо, простите, я подумала, что могу понадобиться вам. - На пороге комнаты стояла Труда. - С прибытием, добрый вечер.
      - Войдите. Я только что прочла адресованное мне тетей письмо... Не известно ли вам, что за история случилась с мужем Клавдии Штоффен? Я ещё ребенком слышала в семье какие-то разговоры, но не улавливала суть.
      - Мне довелось быть знакомой с бароном. Собственно, "бароном" все называли его по привычке. Герхардт фон Штоффен лишился титула в двадцать три года, после революции, уничтожившей империю, а с нею императорский двор и все дворянские привилегии... Тогда в этом доме работал мой дед, а его дочь, то есть моя матушка, стала прислугой молодой "баронессы" после того, как в 1928 году новобрачные поселились в Вальдбрунне. Пятнадцать лет назад я заменила заболевшую мать. Господина Герхардта тогда уже не было на свете... Моя покойная мать унесла с собой подробности того страшного дня, когда был убит барон... Нет, он не погиб на фронте, хотя командовал австрийскими войсками почти до самой победы - до освобождения Австрии от фашистов.
      В 1943 году немецкой торпедой был потоплен корабль, на котором Штоффены отправили в Америку с друзьями и гувернанткой двоих своих сыновей - девятилетнего Хельмута и семилетнего Юргена. А через два года барон был застрелен неким человеком, любившим баронессу... Его звали Теофил Ленцер, он обладал слабым зрением и не мог воевать... Говорят, что вся дворня собиралась под окнами, когда господин Ленцер играл на этом рояле, а баронесса пела... У неё был очень хороший голос и до замужества, как рассказывала мама, Клавдия мечтала об оперной сцене...
      Часто слышали, как она пела на Башне, надеясь, что звуки уносит ветер...
      - Неужели, Труда, этот подслеповатый музыкант Теофил убил барона? Как-то странно...
      - Да, господин Штоффен вызвал его на дуэль и нарочно встал прямо под пулю. Он, вероятно, надеялся, что госпожа Клавдия обретет счастье с другим... Ведь она была на пятнадцать лет младше мужа.
      - Вряд ли, - задумалась Дикси. - Скорее всего, своей смертью Герхардт хотел убить их любовь.
      Труда пожала плечами:
      - Все это уже никогда не прояснится... Но, говорят, что Клавдия вовсе не любила господина Ленцера. Поэтому сразу после дуэли он пытался убить себя. Как-то неудачно. Три дня лежал здесь с развороченным животом и не мог умереть. Просил в бреду, чтобы Клавдия пела... Страшная история... Бедняжка баронесса - сразу два гроба! Я слышала, то она и сама едва пережила все это... Такая несчастная судьба.
      - Довольно, Труда. Расскажешь в другой раз.
      - Да больше, вроде, и нечего. Баронесса часто доставала свадебное платье, в котором венчалась с господином Штоффеном. Ему было 33, а ей восемнадцать...Она плакала здесь одна, опустив шторы, а иногда играла... Подолгу играла, до самого рассвета...
      ... "Кого оплакивали вы, тетушка Клавдия? - Дикси посмотрела в дерзкое лицо на портрете. - Героического супруга или незадачливого музыканта? Придется выбирать версию по вкусу. И я догадываюсь: кажется, баронесса оплакивала себя - то, что не сумела уйти первой".
      Но в комнатах баронессы витала подлинная, какая-то нелепая скорбь, несовместимая с их нарядной, кокетливой жизнерадостностью.
      Владелица выпорхнула отсюда, позвав за собой Дикси. Письмо, это её письмо... Дикси перечла его дважды, а потом, отпустив Труду, достала подвенечное платье Клавдии. Пожелтевшие брюссельские кружева, множество кропотливых мелочей - вставок, вышивок, серебряного и стеклярусного шитья. Целомудренно закрывающий шею стоячий воротничок и подозрительно узкая талия, рассчитанная, видимо, на корсет. А, впрочем, - невесте ведь было всего восемнадцать... Выскользнув из своих одежд, Дикси шагнула в облако старых кружев, дохнувших ароматом сладких, увядших цветов. Ее руки слегка дрожали, застегивая узкие манжеты и воротничок. А корсаж на спине не стягивался, оставляя узкую прореху. Обнаружив широкий атласный пояс, Дикси обернула его вокруг талии два раза и завязала концы спереди.
      Подхватив фату из нежного газа - измятого, пожелтевшего, едва не рассыпающегося - она приблизилась к зеркалу... "Вот так выглядит Дикси, обрядившая себя для последней роли. Театр, конечно, театр... А то парижское платье, предназначавшееся для свадьбы с Алом - из шелестящей лазурной тафты с узким декольте, доходящим чуть не до пупка, с золотым житьем и алмазными стразами - разве оно было настоящим? Вряд ли. Просто реквизит из другого спектакля. Наверняка, более веселого...
      "Лишь только смерти дано подарить любви вечность", ? прочла она ещё раз письмо Клавдии, подчиняясь гипнотической власти её слов. Все встало на свои места: не мелочная ревность обманутой влюбленной жаждала меси. Вечная Любовь, озарившая избранницу-Дикси молила о спасении. Ради нее, стремящейся к бессмертию, ради Майкла, запутавшегося в житейской пошлости, приговаривала себя Дикси к уничтожению...
      Она достала магнитофон и нажала кнопку. В бело-голубой комнате нежно запела скрипка... "Маэстро Луи Карно услышал в этой музыке весеннее дуновение, ликование юного счастья. Так и писал её Майкл, когда думал, что любит меня. Теперь он сочинит другой финал, с черными звуками, вороньем кружащим над смертью".
      Папку с нотами "Dixi de Visu" она положила у портрета Клавдии. Здесь, вместе с письмом, которое она сейчас напишет, её найдет Михаил Артемьев, получив завещание. А может быть, раньше, прибыв на траурную церемонию.
      Волнение, охватившее Дикси, перешло в крупную дрожь. Рыдание и смех подступали к горлу одновременно. Только не думать о камнях, которые раздробят упавшее на них тело. Говорили, что одна престарелая парижская дива, сиганувшая в пролет лестницы своего шикарного дома, предусмотрительно привязала к лицу подушку, заботясь о том, чтобы выглядеть в гробу достаточно привлекательно.
      "Мною некому любоваться. Похороны будут совсем скромными и я ничего не имею против прикрывающей гроб крышки. - Язвительно думала Дикси, стараясь разжечь злость. - А уж сколько будет роз! Наконец-то они придутся кстати". Дикси даже удалось засмеяться, вспомнив прячущегося за огромным букетом Курта Санси. Почему ужасное так любит компанию пошлого или идиотски смешного? Наверно, оно торопится спрятать за их широкую неопрятную спину что-то по-настоящему ценное... Как Гамлет, философствующий над черепом Йорика...
      Почти успокоившись, Дикси села за резное бюро Клавдии, и чувствуя себя героиней старой трагедии - в пожелтевших кружевах и высохшем флердоранже обмакнула перо в фарфоровую чернильницу. Ее ни на секунду не удивило, что чернила оказались свежими, а гусиное перо, неизбежный реквизит к историческому спектаклю, хорошо очиненным.
      "Я не оставляю портретов, не отправленных писем. Этот листок единственное, что я хочу подарить тебе, - писала Дикси.
      Я люблю тебя, Микки. Со всей силой, данной мне в этой жизни. Наверно, эта боль и восторг, это пьяное слепое безумие и невероятная острота чувств, которые я узнала с тобой, и есть любовь. Моя вечная любовь.
      Теперь я хочу гордо уйти, разбив твое сердце. Ох, как мечтаю я о кровоточащем, истерзанном сердце, о рыдающей обо мне скрипке...
      Ты - большой мастер, Микки... Я хотела написать "мой". Я хотела бы твердить "мой" - изо дня в день, за годом год, - вечно, всегда, - мой Микки, мой, мой..." Но ведь так не бывает. Так просто не может быть..."
      Письмо не получалось, Дикси хотелось плакать, кричать, звать на помощь. Пусть придут, утешат, отговорят... Но лишь колебалось пламя свечей от дуновения нежных, едва касающихся этой жизни звуков - скрипка звала и молила о чем-то...
      С портрета мудро и печально смотрела юная Клавдия.
      "Прости, - обращалась к ней Дикси. - Твоим домом будет владеть другая, более счастливая. Русская женщина Наташа - добросердечная, голосистая и тоже - голубоглазая. Она сумеет сделать память Майкла обо мне вполне переносимой, как боевое ранение, с которым можно жить, иногда хвастаясь им, а порой пропуская от тоски горькую чарочку...
      Пусть ему живется долго, а печаль будет светлой, мучительно звонкой, какой умеет быть его скрипка".
      Прихватив подсвечник, она вышла в темный коридор, оставив в комнате Клавдии поющую скрипку. Знакомый путь - совсем недавно они летели здесь вдвоем, обезумевшие от счастья, - к воле, к небу, к распахнутой для них Вселенной...
      Под босыми ногами мягкие ковры, грубые дорожки и вот - холодные каменные плиты. Музыка уже едва слышна. Дикси останавливается, чтобы забрать с собой последние, исчезающие звуки... Прислушивается, затаив дыхание... Вот они - молящие, живые, летят вслед. Нет, музыка впереди, манит, указывает путь...
      Похолодев от волнения и страха, она двинулась за скрипкой, как ночной мотылек к огню костра. Все ближе, ближе...
      Дверь в башенный колодец открыта, ступни обжигает ледяной металл, кружево цепляется за ржавые болты, горячий воск свечей стекает на помертвевшие пальцы. Подобрав подол, она устремляется вверх, почти незрячая, почти неживая, с замершей, холодеющей кровью, представляя лишь то, как взметнется в ночной черноте белое облако фаты, провожая её последний полет...
      В висках бьется, пульсирует музыка - она заполняет собой все. Выше, выше - к черноте ночи...
      Белая фигура под звездным куполом кажется огромной. Светлый человек склоняется к Дикси, отбросив скрипку, подхватывает на руки... И снова она слышит, как невероятно близко колотится его сердце...
      Придя в себя, Дикси смеялась и плакала. Лила слезы ручьями за всю бесслезную жизнь, за все то, чем обманула и наградила её она. Промокла белая рубашка Майкла, носовые платки, край одеяла, в которое он завернул Дикси - а слезы не унимались. Видимо, растаял огромный айсберг.
      - Не уходи! - вцепилась она в его белую рубашку. - Это невероятно теплый, живой... Мой Микки!
      Он осторожно освободился от тонких рук и, прильнув к мокрой щеке, тихо шепчет:
      - Подожди, я сейчас, девочка.
      Затем исчез и сквозь не унимающиеся слезы Дикси оглядела его комнату. Догорающая свеча и листы на столе. Ноты? Нет. Кажется, Майкл писал письмо.
      Он вернулся со скрипкой и сел возле неё на кровать.
      - Я оставил свою верную подружку на Башне и чувствовал себя бессильным. Потрогай - она такая хрупкая.
      Дикси осторожно прикоснулась к деревянному тельцу, поразившись его невесомости. Значит, в этом чреве рождаются бесплотные и могучие звуки.
      - Вот слушай, дорогая! - Он протянул руку и скрипка сама прильнула к плечу, став частью его существа.
      Весенней свежестью обрушился на Дикси поющий, щебечущий, ликующий голос. Будто кто-то сыпал и сыпал гроздья влажной, душистой сирени, заполняя ими комнату, необъятную, распахнутую чудом душу.
      - Ты давно в Вальдбрунне, Микки?
      - Почти сутки.
      - Почему мне никто не сказал, что ты здесь?!
      - Я приехал вчера на рассвете и просил Рудольфа молчать о моем прибытии... У меня были иные планы... - Он быстро собрал со стола исписанные листы и спрятал их в ящик. - Меньше всего я предполагал встретить здесь тебя... Хотя больше всего на свете хотел именно этого.
      Майкл укутал Дикси одеялом до самого подбородка и, прижав концы руками, склонился над ней, пристально всматриваясь в глаза:
      - Скажи только одно, Дикси... - он понизил голос до шепота. - Мы никогда не расстанемся?
      - Никогда. - Для убедительности она помотала головой и крепко зажмурилась, потому что не могла достать из-под одеяла рук, чтобы обнять его.
      - Так тому и быть.
      Серьезно, веско, будто ставя печати, Михаил прикоснулся губами к её лбу, вискам, щекам, носу и, наконец, закрыл поцелуем глаза.
      - Спи. Мы непременно будем счастливы. Как никто никогда на свете. Прямо с завтрашнего дня. Нет, - с сегодняшнего. Спи, девочка, наше время уже началось.
      Они проснулись в обнимку одновременно, проспав долго и невинно, как щенки в лукошке. И сразу поняли, какое оно - счастье.
      Дни шли, телефоны молчали, леса нежились под мягким осенним солнцем или мокли в проливном дожде качая верхушками елок. В вазах менялись свежие цветы, а на столе - отменная пища.
      - Я сразу смекнул, что к чему, - заметил довольный Рудольф, когда хозяева объявили о своей помолвке. - Давно в этом доме не было праздника.
      Рояль, клавесин и скрипка стали друзьями, свидетелями, советчиками влюбленных. Они грустили и ликовали вместе с ними, вдохновляя на фантастические и абсолютно реальные планы. Как стало реальным в их новом мире любое чудо - все, что они делали вместе.
      Порой они казались себе мудрыми и сильными, способными свернуть горы. Порой - беспомощными, наивными, как размечтавшиеся в планетарии школьники. Всю свою короткую, фантастически нелепую историю от первого до последнего мгновения влюбленные обсуждали без конца, находя в ней новые трогательные подробности, многозначительные детали и необъяснимые совпадения.
      "- Я не мог понять, как жить дальше после того, как там, в аэропорте, потерял из виду твою спину. Не за что было зацепиться - все рушилось и осыпалось под моими пальцами. Ты сказала, что выходишь замуж... И вскоре я понял, что просто-напросто умираю. - Рассказывал Майкл. - Натурально, физически. Однажды сын спросил:
      - Что-то не так, па?
      - Я должен оставить семью или сойти с ума.
      Я рассказал Саше все.
      - Ничего нового ты не придумал. Ступай на свободу, старик. Я даже не буду считать тебя очень уж виноватым. Обычная дребедень... О матери не беспокойся. В оркестре я получаю уже прилично - с голоду не помрем. Заверил меня мудрый сын.
      Я опустил глаза, избегая смотреть на него:
      - Увы, - я не был кормильцем. Но добрая фея Клавдия позаботилась о нерадивом лабухе. Счет в швейцарском банке, доставшийся от неё по наследству, я переведу на вас. Это будет больше, чем если бы всем нам дали Государственную премию.
      Разговор с женой вышел тяжелый. Наташа ушла жить к матери. И тут я получил красивый заграничный конверт, а в нем - приглашение на свадьбу в Лос-Анджелес, с точной датой и, главное, с твоей подписью, Дикси. Молчи, я не брежу. Ох, как скрутила меня боль! Я взбесился от злости, от горечи утраты и даже попробовал пить. По требованию сына домой вернулась Наташа с героической акцией помощи "бывшему мужу" и тайной надеждой наладить жизнь. В этот самый момент к нам и явилась нежданно парижская гостья. И с лету заявила о правах взаимной любви. Ты - чужая жена!
      Это невозможно было понять... Я проходил под дождем всю ночь, оплакивая свою жизнь - нелепую, неудачную шутку.
      Я понял, что никому не нужен и не нуждаюсь ни в ком. Ощущение свободы окрыляло и холодило, как курок у виска. Меня понесло: я пил и пил, чтобы перестать чувствовать...Смычок не слушался моей дрожащей руки. Это означало конец. Но я же артист, Дикси, всю свою жизнь я примерял на себе мироощущение великих: я перевоплощался в Моцарта, Бетховена, Паганини... Я не мог позволить себе скончаться в вытрезвителе или на трамвайных рельсах... И в середине сентября я получил письмо от твоего адвоката, просившего меня прибыть в Вену в связи с подготовкой брачного контракта мадмуазель Девизо. То самое, в котором ты предлагала мне обдумать вопрос о продаже своей части имения твоему будущему мужу, дабы не делить дом с сомнительными русскими родственниками... Мадмуазель Дикси Девизо назначала мне встречу 30 сентября в десять утра в известной господину Артемьеву гостинице "Соната"...
      - Майкл! Ты с ума сошел! - Опешила Дикси.
      - Сошел. Словно во сне оформил необходимые документы, завещая свою долю владений в Вальдбрунне мадемуазель Дикси, а деньги - жене и сыну. Встреча с невестой Алана Герта должна была состояться на следующее утро. Но сидеть одному в гостинице, где прошла наша первая встреча, было выше моих сил. Смутно соображая, куда толкает меня провидение, я прибыл сюда.
      - Но ведь я ни о чем не просила адвоката! Майкл, я босила жениха и я тоже составила завещание!.. Я оставила Вальдбрунн тебе... И меня тоже подмывало устроить эффектное прощание с жизнью. Актриса! Все время из кожи вон лезу, что бы получше выглядеть "в кадре". Словно Господь - верховный режиссер, запечатлевающий наши пути на пленке. - Она покосилась на поникшую в кресле фату Клавдии с засохшим веночком флердоранжа. - Все-таки это получилось слишком театрально...
      Майкл крепко сжал щеки Дикси в ладонях, чтобы не дать ей возможности спрятать глаза.
      - Ты собралась сыграть грандиозную финальную сцену? Ведь так, Дикси? Мы думали с тобой об одном и том же!
      - Микки! - Дикси судорожно прижалась к его груди. - Ты хотел уйти? Уйти совсем...