15

Днем Манхэттен производил впечатление района, пригодного для жизни. По главным авеню пыхтели взад вперед старые автобусы на паровом ходу, с висящими на окнах и сзади людьми. Их серо-голубая окраска, конечно, полиняла и покрылась надписями заборных остряков. Такси из города давно исчезли, а частные автомобили почти не существовали, хотя по шумным людным улицам постоянно лязгали полугусеничные машины Национальной гвардии.

Уличное движение состояло в основном из велосипедов, без электромоторов. Украсть электропед было достаточно легко, но взмывшая до небес стоимость электричества делала для большинства манхэттенцев невозможным оставление их у себя после того как иссякнет батарея.

Манхэттен начал умирать задолго до первой нехватки энергии. Город переживал коллапс, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Семьи, имеющие деньги, переехали в пригороды. Бедные остались в городе. Фактически, в город хлынули бедные сельские семьи с Юга, Запада и даже с Пуэрто-Рико. Цикл повторялся вновь и вновь, по мере того, как богатые налогоплательщики переезжали, а нуждающиеся бедняки оставались.

И множились.

К началу двадцать первого века Нью-Йорк покинули целые отрасли промышленности. Выехала Биржа, за ней последовали издательства и рекламные агентства, а затем опустели даже швейный округ и превратил Седьмую авеню в город-призрак, населенный недолговечными алкашами и острозубыми крысами. Домашние компьютеры и видеотелефоны убили Нью-Йорк. Имея их, всяк мог жить где хотел, и все равно немедленно связываться со всяким где угодно в стране. Ежедневные поездки в центр умерли. Средства связи убили крупные города.

По всему миру, от Сан-Пауло до Токио, от Лос-Анжелеса до Калькутты, города умирали. Больше не существовало никаких причин жить в них. Те, кто мог, переезжали в провинцию. Те, кто был слишком беден, чтобы уехать, оставались на месте и хоть как-то пытались наскрести себе на жизнь в растущих кучах мусора и болезней.

Только в тех редких городах, где население должно было оставаться — таких, как столицы государств — или хотело остаться — таких, как Сан-Франциско, Флоренция, Найроби — община сохраняла свое население, процветание и безопасность.

Днем Манхэттен выглядел оживленным и важным. Ночной ужас растаял. Охранявшие купцов здоровяки очистили улицы и убрали накопившиеся за время темноты тела. И подняли пуленепробиваемые щиты, закрывавшие передние двери и окна. Уличные торговцы выставили на тротуарах свой товар, а на мостовой снова появились колоритные ручные тележки с овощами и фруктами.

Лео выглядел довольно преуспевающим, когда пролагал себе путь сквозь суетящейся толпы на Пятой авеню. Небо посерело от дыма принадлежащих городу электростанций. Они сжигали уголь, единственное топливо, какое они могли себе позволить, а их фильтры-сажеуловители не работали как положено, на всей памяти Лео.

Магазины вдоль авеню содержали необходимое для жизни: продукты, одежду и очень мало чего иного. В витринах универмагов позировали живые манекены. Труд был дешев. Худые ребята с настороженными глазами смотрели на них и завидовали их чарующей жизни. Охрипшие громкоговорители бессчетных магазинов трубили свою вечную чушь о последней-препоследней распродаже и таких низких ценах, каких никогда больше не увидят.

Одетый в консервативный деловой костюм кремового цвета в комплекте с рубашкой и шарфом, Лео прокладывал себе путь по авеню. Толпа была пестрой. Одежда понадобилась разных цветов, так же как оттенок кожи прохожих. Преобладали коричневые тона: светлая, чуть маслянистая смуглость испаноязычных, шоколадные и кофейные оттенки черных и бамбуково-желто-коричневые тона азиатов. Белых встречалось очень мало, и едва ли хоть кто-нибудь с темной, пурпурной африканской черной шкурой, как Лео.

Лео целеустремленно прошел сквозь толпу зевак, лавочников, карманников и шлюх. Его внушительная туша создавала носовую волну пешеходов, автоматически растекавшихся с его пути. Он выглядел, словно ледокол, бороздящий беспокойное море.

Он нашел нужную улицу, свернул за угол и направился вдоль жилого массива. Уголком глаза он мельком заметил в толпе по другую сторону улицы тощего, быстрого в движениях Франта. Линялый и Джо-Джо, знал он, тоже находились поблизости. Лео никогда не путешествовал один.

Разыскиваемый им адрес оказался заставленной полками лавкой, продававшей когда-то кофе со всего света. Теперь она выглядела заброшенной. Окна ее застилали пластощиты с наклеенными на них в дюжину слоев рекламных плакатов. Самый последний из них — ГОЛОСУЙТЕ ЗА ДИАСА — ГОЛОСУЙТЕ ЗА ПОВЫШЕННУЮ ВЫДАЧУ ПРОДУКТОВ — был по меньшей мере годичной давности. Из дверей воняло мочой. В мусоре при входе лежало, свернувшись, грязное тело. Под укутавшими его грязными лохмотьями нельзя было определить ни его возраст, ни пол.

Коридор за дверью был грязным, узким и темным. Лео поднялся по лестнице в конце коридора, придерживаясь одной рукой за хрупкие перила. Лестница скрипела под его тяжестью. Задняя комната, куда он прямиком направился, оказалась такой же грязной, как и остальной дом, но вдобавок, к покрытому сальными пятнами пластиковому столу единственному деревянному кухонному столу, комната могла похвалиться вытянувшимся во всю стену рядом новеньких, сверкающих металлом и пластиком электронных пультов. Из аппаратуры выглядывали стеклянные линзы; они все, казалось, пялились на Лео.

С Лео поздоровался высоким напевным голосом тонкий темнокожий мужчина с длинными черными кудрями, называвшийся «Раджой».

Массивно рассевшись на древнем деревянном стуле, Лео заявил.

— Прежде чем начнется совещание, я хочу поговорить с Гаррисоном.

Раджа, похоже поразился:

— Я не знаю…

Не вставая со стула, Лео обронил:

— Соедините меня с Гаррисоном, а не то я соединю тебя с этой долбаной стенкой.

Раджа стремительно повернулся и стал стремительно работать с электрической аппаратурой. Раздалось гудение электрической энергии, и внезапно Т. Хантер Гаррисон, казалось, появился на конце истертого, покрытого сальной пленкой стола.

Вопреки самому себе, Лео поддался впечатлению, вызванному трехметровой осязаемостью голограммы. Гаррисон сидел в кресле странного вида и выглядел раздраженным. Окружающий воздух заливал золотом солнечный свет и отблескивал с его лысой головы.

— Ну чего вам надо, Грир? — резко бросил старик. — Я пошел на дьявольскую уйму хлопот, чтобы организовать вам это совещание. Чего вам еще надо от меня?

Лео нагнулся вперед и уперся в стол предлокотьем размером с дерево.

— Прежде чем это дело закончится, вам предстоят куда большие хлопоты. Нам обоим придется. — И? — раздраженно хрустнул голос Гаррисона.

— И поэтому прежде, чем я действительно суну голову в эту петлю, Я хочу знать, откуда я буду получать свои снадобья.

— Какие снадобья?

— Стероиды и гормоны — все добро, нужное мне для жизни.

Гаррисон нетерпеливо махнул рукой.

— Вы их получите! Из того же места, откуда получало их для вас Всемирное Правительство. У кого, по-вашему, оно их покупало?

— Я хочу знать где источник, приятель, — настаивал Лео. — Иначе — никаких.

— Что случилось? — оскорбился Гаррисон. — Неужели вы мне не доверяете?

— Нет, — ответил Лео с медленно растущей улыбкой. — Не больше, чем вы мне.

— Ха! Если бы не я, вы бы по-прежнему…

— Неважно. Где изготовляют это добро? Я должен узнать, прежде чем сделаю хоть один шаг дальше.

— В одной из научно-исследовательских лабораторий моей корпорации, — сообщил с кислой миной Гаррисон. — В биохимической лаборатории, вверх по Гудзону, в нескольких милях от города. Где-то в Вестчестерском округе. Неподалеку от Кротона.

— Я это проверю, — предупредил Лео.

— Валяйте, проверяйте на здоровье! Слушайте, не думайте, будто вы держите меня за яйца! Все это ваше дело ни хрена не значит для меня.

— Разумеется, я знаю, — согласился Лео. — Поэтому вы и покупаете нам игрушки.

Гаррисон сделал внезапно движение рукой, и его изображение исчезло.

Лео задумчиво откинулся на спинку стула. Надо проверить эту лабораторию. Нельзя позволить ему отрезать мне снабжение.

Раджа стоял перед пультом шестифутовой высоты, покрытым датчиками и ручками.

— По расписанию совещание должно начаться через несколько минут, — сказал он пронзительным от нервозности голосом. — Вы будете готовы?

— Разумеется, приятель, — ответствовал Лео. — Я ко всему готов.

Со вздохом облегчения, Раджа снова повернулся к своему оборудованию и повозился с разными приборами. Лео знал что большая часть его деятельности, это чистая суета, вызванная напряжением. Но наконец он бросил взгляд на электронные часы, вздохнул и тяжело навалился на единственную большую красную кнопку.

За столом мгновенно оказалось одиннадцать других фигур, столь же реальных и осязаемых, словно они действительно находились в этой комнате, а не были рассеяны по одиннадцати разным городам, отдаленным друг от друга на сотни или даже тысячи миль.

Раджа отвесил нервный легкий поклон и шмыгнул из комнаты, пройдя сквозь голографические изображения двух человек, «сидевших» ближе всех к двери. Лео дал другим поболтать, пока слушал, как щелкнул замок двери, и раздались шаги Раджи спускавшегося по лестнице в коридоре.

Затем он повернулся к другим за столом. Четверо из них были женщинами. Двое — один мужчина и одна женщина — были белыми. Их всех проверили и за всех ручались, но Лео обнаружил, что не доверяет двоим из них.

— Меня зовут Лео, — произнес он достаточно громко, чтобы заставить их прекратить болтовню и посмотреть на него. — И я хочу задать вам вопрос!

— Какой вопрос? — спросил с улыбкой один из них.

— Сколько черных в США? Сколько испаноязычных, чикано, азиатов и индейцев?

— До фига и больше, — ответил кто-то. Остальные засмеялись.

Лео даже не улыбнулся.

— Вместе мы превосходим в числе белокожих на целую тонну. Так как же вышло, что они правят страной, а мы — нет?

Какой-то миг никто не говорил. Затем коренастый юноша с коричневым лицом ответил:

— У белячков есть Армия, приятель. У них есть пушки. Они организованны.

— Правильно! — отрубил Лео. — Они организованы! Вот в чем их тайна. И нам самое время тоже организоваться. Вместо дюжины разных движений в дюжине разных городов — ПРОН здесь, «Пантеры» там, латины еще где-то — мы должны организоваться и работать вместе.

— Должны, да? — усомнился один из черных. — Это кто сказал?

— Я говорю. И я говорю, что мы можем получить какую угодно помощь от ПРОН и других.

— Га-а-авно.

— Это точно, — согласился Лео. — Как твоя фамилия, брат?

— Фамилия? — Я не даю никому своей фамилии. Зови меня просто Кливленд.

— О'кей, Кливленд. Как по твоему, мы достали всю эту шикарную аппаратуру связи? Она просто с неба свалилась? У нас есть друзья, приятель. Могущественные друзья. Что нам нужно, так это организация, работа сообща. Мы можем обставить белячков. Это наша страна; мы просто должны взять ее.

— Большинство в армии черные или коричневые, — заметила одна из женщин.

А в долбаной Национальной Гвардии нет. А она поддерживает белокожих лягушей.

— Мы можем справиться с ними, — заявил Лео. — Мы можем обставить их, если будем работать сообща.

Т. Хантер Гаррисон сидел в кресле-автокаталке и следил, как на лицах слушающих Лео мужчин и женщин появляется выражение заинтересованности и честолюбия.

Из окон своего пентхауза, вознесенного высоко над смогом жгущего уголь Хьюстона, он мог видеть до самого Кпир-Лейка и задымленного горизонта, показывавшего, где располагается Галвестон.

На его каменном лице играла широкая усмешка, когда он следил за миниатюрными голографическими изображениями двенадцати лидеров подполья. Они были не больше кукол, сидящих за столом в кукольном доме, на трехмерной картине, парившей в воздухе перед глазами Гаррисона.

— Посредственная на вид компания, а? — произнес Гаррисон.

— Не знаю отозвалась стоявшая позади автокаталки Арлен Ли. — Тот, что в конце, с головной повязкой, как у апача — выглядит довольно крепким.

Она была высокой женщиной с волнистой рыжей гривой и улыбающейся приятной внешностью капитана команды болельщиков. Она служила Гаррисону в разное время личной секретаршей, телохранительницей, курьером, конфиденткой и палачом.

— Принеси мне еще пива, — сказал Гаррисон, не отрывая глаз от оживленной дискуссии, разгоревшийся вокруг стола совещания Лео.

Арлен на несколько минут исчезла за рядом растений в горшках. Снаружи Башня Гаррисона выглядела подобно любому другому хьюстонскому небоскребу международного стиля: конечно, на несколько этажей выше всех остальных; намного большие по площади панели солнечной энергии покрывали наружные стены на достаточной высоте, чтобы быть на уровне смога, и по всей крыше располагалась вертолетная площадка. Но жилые покои Гаррисона на самом верхнем этаже Башни представляли собой удобную смесь действительности с легкостью: стены, обшитые настоящим деревом, на кафельных полах ковры из шкур медведей и других зверей, а все современные устройства скрыты за зеркалами или дверцами шкафчиков.

Арлен принесла Гаррисону пиво и нагнулась над спинкой кресла, осторожно крутя наманикюренными пальцами немногие пряди оставшихся у него на голове волос. Он посмотрел в зеркало на противоположной стене комнаты и молчаливо восхитился ее декольте.

— Они не блистают способностями, так ведь? — заметила она.

— Что?

— Эти ребята, называющие себя революционерами, — пояснила Арлен. — Они не способны смотреть далеко вперед. Почему они раньше не додумались работать сообща?

— В Трущобах не очень-то научишься сотрудничеству, — фыркнул Гаррисон. — Вот этот здоровенный черный парень — называет себя Лео — у него больше мозгов, чем у всех остальных, вместе взятых. Он уже добился, что многие уличные банды Нью-Йорка работают сообща.

— Он выглядит каким-то знакомым, так ведь?

— Должен бы, — отозвался Гаррисон. — Бывало, играл в футбол в высшей лиге, в Далласе.

— Как же он, черт возьми, перешел из футболистов в уличные бойцы?

— Долгая история, — мрачно улыбнулся Гаррисон. — Если хочешь, взгляни на нее в досье. Человек чести, совести. Хотел улучшить мир для своих собратьев черномазых. А потом открыл для себя власть. А это самый худший наркотик из всех.

Арлен покачала головой, давая своим длинным рыжим волосам пройтись по лысой голове старика.

— Уж тебе-то полагается это знать, милый.

Он усмехнулся ей.

Власть действует как афродизиак, а?

Арлен ответила со своей улыбкой техасского капитана команды болельщиков:

— Разумеется, милый. Разумеется.

— Так на кой все это дерьмо работать сообща? — недовольно ворчал Кливленд. — Чего ты от нас хочешь? Чтобы мы посылали тебе телеграмму каждое воскресенье?

— Нет, — глухо, раскатисто промурлыкал Лео. — Я хочу, чтобы мы до основания сотрясли всю структуру власти белокожих. Я хочу, чтобы мы сделали нечто такое мощное, такое потрясающее, чтобы они были рады отдать нам власть над страной, лишь бы мы отцепились от них.

— Хесу Кристо! Что ты имеешь в виду приятель?

Лео медленно улыбнулся и нагнулся вперед на стонущем под ним стуле.

— Кто-нибудь из вас, ребята, слышал когда-нибудь о военной акции под названием «Наступление в ТЭТ»?

16

Дэвид сидел на скособоченном пластиковом стуле в складском подвале магазина электроники и смотрел неподвижным взглядом на грузовой стручок.

Он похож с виду на гроб, понял он.

Он разместил в стручке скафандр, чтобы смотреть, много ли места займет его собственное тело. Вокруг него лежали втиснутые два баллона с кислородом и, в ногах, единственный топливный элемент. Он также выстелил стручок дополнительной пластиковой изоляцией.

Цифры с покоившегося рядом с ним на полке компьютерного терминала гласили, что у него хватит кислорода и тепла для того, чтобы остаться в живых при двухдневном путешествии до Луны — хватит еле-еле — если он будет находиться в электронном ТМ-трансе.

— Уснуть, — пробормотал про себя Дэвид, — и видеть сон, быть может.

Он уже нарисовал на стручке по трафарету маркировку, сообщающую о его содержимом: БРАК ЭЛЕКТРОННЫЕ КОМПОНЕНТЫ. Все нужные кодовые числа были нанесены на место оранжевой краской «Дневное свечение». Все, что ему требовалось сделать, это влезть в скафандр, лечь в стручок и запустить через имплантированный коммуникатор программу ТМ. Он уже изменил программирование так, чтобы она длилась сорок восемь часов вместо шести.

Все цифры проверены. Все готово. И все же он не двигаясь сидел на стуле.

Он видел перед своим мысленным взором, как стручок подсоединяют к неуклюжему парому, тихоходу, состоящему из приземистых грузовых стручков и скошенных под острым углом опорных балок. Он видел, как паром отчаливает от причала «Острова номер 1» и бесшумно уплывает в мертвенно холодный вакуум космоса. И видел себя в грузовом стручке, с закрытыми глазами, в глубоком трансе. Поступление кислорода прекратилось. Топливный элемент сломался. Он смерзся в твердый кирпич, ледяную скульптуру, крошечные кристаллы льда обложили его ресницы, волоски в ноздрях. Тело его превратилось в хрупкое голубовато-белое и он мертвый, одинокий, дрейфует нагой по пустому, бесконечному холоду. Вечно.

Дэвид мотнул головой. Перестань откладывать! — велел он себе.

Медленно, говоря себе, что он всегда может в последнюю минуту дать отбой. Дэвид облачился в скафандр. Опустившись на колени в его неудобной массе, он подсоединил воздушные шланги к баллонам с кислородом. Однако шлем все еще оставался открытым, и он продолжал дышать воздухом помещения. Для баллонов времени хватит и после.

Методично, шаг за шагом, он проделал рутинные операции точь-в-точь так, как наметил, до тех пор пока не вытянулся внутри стручка: неловко загерметизировав крышку у себя над лицом. Внутри было абсолютно темно. Он щелкнул своим коммуникатором и заказал с раннего утра погрузочный пикап.

Затем попытался расслабиться и задремать естественным образом. Если ему это удалось, то он это так и не заметил. Если он и видел сны, то не впустил их в свое сознание никаких воспоминаний о них.

Следующее, что почувствовал Дэвид, это приглушенные голоса вокруг него. Затем он услышал вой электромотора, когда стручок подняли и отвезли к поджидавшему грузовику. В кузов грузовика его свалили так, что застучали спинные позвонки.

Это было все равно как быть абсолютно слепым и почти совершенно глухим. Вся информация из внешнего мира поступала Дэвиду только через чувство осязания. Грузовик загремел по погрузочному квадрату космопорта, прямиком в Верхний Конец. Опять подъем, покачивание, сваливание. Перекликаются голоса. Напрягаются моторы. Жужжание гайковертов, подсоединяющих стручок к внешнему корпусу парома.

А потом ничего. Тишина. Не один час. Безмолвие и холод.

Дэвид знал, что грузовой стручок прикрепили к парому, а тот, в свою очередь, подсоединялся к причалу в конце главного цилиндра колонии. Большие солнечные зеркала не давали окружающей температуре в районе причала опуститься ниже нуля, но не дотягивала она немного. Было холодно.

Не так холодно как будет после того, как мы отчалим, знал Дэвид.

Он проверил через коммуникатор, чтобы убедиться, что паром улетает по графику. Все правильно. Осталось меньше часа.

Время тянулось мучительно медленно. Теперь Дэвид боролся со сном, так как его тело извращенно хотело вздремнуть. Нет, ты не должен спать! Тебе требуется бодрствовать, чтобы ввергнуть себя в ТМ транс, как только паром покинет причал; иначе ты насмерть замерзнешь во сне!

Он испытал также и голод, и сообразил, что не ел почти двадцать четыре часа. Был тогда слишком взволнован. А теперь слишком поздно. В шлеме имелась трубка, подававшая еду, а трубка для облегчения позаботится о мочеиспускании. Остальное же спать и ждать. Но подожди, прежде чем засыпать.

Он скорее почувствовал, чем услышал, как корабль вокруг него оживает. Грядущие вибрации. Стук захлопываемых люков. А потом рывок, достаточно плавный, но тем не менее внезапный. Они полетели.

И начался холод. Стуча зубами, Дэвид вызвал компьютерную программу, ввергающую его в транс.

А что если измененная программа не сработает? Мне так и не представилось возможности испытать ее на полные сорок восемь часов.

Это было последней мыслью, которую он запомнил.

— Дэвид Адамс?