- 1959-й. Это был очень хороший год. Правда, очень хороший. Мы сняли фильм, и я встретил тебя. И то чудесное Рождество. Помнишь нашу елочку? Мы купили ее в сочельник, а потом наряжали, а еще... Значит, он отец Кэт? Я правильно мыслю? Он научил тебя ездить верхом, познакомил с друзьями. Подарил роскошное платье от Живанши. И Кэт. Могла бы мне сказать. Не понимаю. Я многого не понимаю, но это вообще не укладывается у меня в голове.
      Они долго молчали. Льюис сидел на краю постели, не поднимая глаз от пустого стакана.
      У Элен кружилась голова, перехватило горло, так что она не могла вздохнуть. Сердце готово было выскочить, беспорядочно, затравленно метались в голове обрывки мыслей. Чувство вины, жалость были так остры, что отозвались в груди физической болью. Это я натворила. Я во всем виновата. Я одна, стучало в висках. Когда, когда все полетело под откос?.. Ладно, что натворила, того не вернешь, но как остановить...
      Льюис поднял голову и молча на нее взглянул. По его виду никогда нельзя было догадаться, что он пьян; вот только глаза странно стекленели и как бы смотрели мимо... Но сейчас эти карие глаза были совершенно трезвыми и устремлены прямо на нее. Он был немного смущен. Элен опустилась на колени. Она смотрела на него, он - на нее, наконец она прервала молчание:
      - Ну да. Я действительно была на том вечере. Но ведь это было так давно. После того вечера я не виделась с ним, ни разу. Ни разу с тех пор, как мы с тобой... пожалуйста, Льюис, выслушай... с тех пор, как мы поженились...
      - Он отец Кэт? Он?
      - Да нет же, не он...
      Элен повысила голос, Льюис сжал ее руку. Потом посмотрел на поднятое к нему лицо, и пальцы его разжались.
      - Я тебе не верю, - глухо сказал он. - Почему я должен верить? Опять лжешь. Все время лжешь. Или что-то скрываешь, что, собственно, тоже ложь. Я думаю, ты делаешь это уже почти машинально...
      - Я говорю тебе правду, Льюис. Как же я могу оболгать ребенка. У меня язык не повернется... Прошу тебя, поверь.
      Она схватила его ладонь, стиснула... Только бы он поверил... На какой-то миг он действительно ей поверил. Хмурое лицо разгладилось, и тут же разжались тиски, сжимавшие ей сердце. Но вот опять лицо его посуровело.
      - Тогда кто же он?
      Элен заплакала. Слезы тихо катились по щекам. Не переставая. Льюис не обращал внимания, наверное, он просто не заметил, что она плачет.
      - Кто? - он с силой тряхнул ее руку. - Могу я знать, я заслужил на это право. А ты подумала, каково это, жить с ней в одном доме и изо дня в день мучиться догадками... Сил моих нет. Извелся весь. Все было хорошо, пока она не родилась. У нас все было хорошо. Я чувствовал - хоть это и глупо, - что она моя. Не знаю почему. Наверно, потому что слишком тебя любил. Я воспринимал ее своей, в каком-то смысле. Я знал, ч го это не так, но чувствовал именно это. Пока она не появилась - пока я ее не увидел. Вот тогда-то я и понял - не моя, и ты - тоже. В твоих мыслях он, и когда ты думаешь о нем, я...
      У Льюиса перехватило горло. И тут Элен ровным голосом сказала:
      - Это не так, Льюис. Я не думаю, стараюсь не думать... А... - Чуть помешкав, она добавила. - Его звали Билли. Он американец. Я знала его много лет. Его нет. Он умер до того, как я встретила тебя.
      Признание давалось ей нелегко. Слова падали в разделявшую их тишину, точно камешки в воду. Бросив в тишину последнее слово, она перевела дух, внутренний голос убеждал ее, что теперь-то все станет на свои места. Она сказала Льюису правду, он должен ей поверить, она решилась - и теперь обязательно все станет на свои места.
      Но она ошиблась. С потемневшим от гнева лицом он начал трясти ее за плечи.
      - Ты-ы, сука, - процедил он сквозь зубы. - Похотливая сука. Когда мы познакомились, тебе было шестнадцать лет. Сколько же их у тебя было? Сколько? Боже ты мой...
      И он ударил ее по лицу, наотмашь. Он и раньше, бывало, сердился и плакал, когда они выясняли отношения. Но в этот вечер он позволил себе сделать то, чего никогда не позволял: поднял на нее руку. Они оба были потрясены, и Элен, и сам Льюис.
      * * *
      Жислен Бельмон-Лаон просила встретиться с ней по срочному делу, это она предложила "Пари Риц" jardin interieur<Внутренний садик (фр.).>. Откуда же ей было знать, какие воспоминания связаны у Эдуарда с этим рестораном; как только он сел за столик, они так живо его обступили, что он почти не вникал в то, что рассказывала Жислен.
      Он точно наяву видел, как он подходит вон к тому столику - там сидит Изобел, в платье цвета пармских фиалок, и она поднимает навстречу ему лицо, распахнув изумрудные свои очи, изумленные, потом встревоженные... Пять лет Изобел нет на свете... на миг он услышал ее голос... Чуть наклонив голову, Эдуард потер пальцами висок, пытаясь сосредоточиться на словах Жислен и ощутив вдруг невероятную усталость - он никак не мог избавиться от нервозного напряжения, подавленности. Они не покидали его с тех пор, как он вернулся из Нью-Йорка, совсем не хотелось никого видеть - зачем? Вести бессмысленные разговоры - на что они ему?
      Он старался себя пересилить и, подняв голову, рассеянно улыбнулся своей собеседнице. Заметив, что ее бокал пуст, он заказал еще вина.
      Жислен была какая-то взвинченная, с чего бы это? Такая способная, энергичная, она никогда не расстраивается по пустякам. Зачем же все-таки она затащила его в этот ресторан? Одета очень продуманно, заметил Эдуард, он всегда умел оценить красивый туалет - на ней сенлорановский черный костюм, строгий, почти по-мужски сдержанно-элегантный. Пока они ждали официанта, он сказал ей, что она замечательно выглядит, - и это было правдой. Сухой мартини, Изобел тоже его любила. Его почему-то раздосадовало, что Жислен выбрала именно этот коктейль.
      Эдуарду еще нужно было встретиться с де Бельфором и переговорить с Ричардом Смитом: ему не давал покоя рост стоимости акций отелей Ролфсона. Он вежливо старался не выдать своего нетерпения, но Жислен сразу заметила, как он украдкой все чаще поглядывает на часы. Она закурила и, втянув дым, приступила к главному.
      - Я знаю, что вы очень заняты, Эдуард, что у вас расписана каждая минута, но я обязана вам сказать. Мне совсем нелегко это сделать, но я так волнуюсь. Потому что это касается вас, в известной степени. Конечно, мне следовало сказать вам раньше, но я обещала хранить тайну. Которую мне доверили. Поэтому я никак не решалась. - Она помолчала. - Вообще, это касается денег, но дело не только в них. Я получила информацию об одних выгодных акциях и хочу...
      - Жислен, увольте. Не в моих правилах давать советы в финансовых делах. Я слишком заинтересованное лицо. И ни для кого не делаю исключения.
      Жислен молчала, Эдуарду уже стало это все надоедать, но тут она произнесла:
      - "Сеть отелей Ролфсона".
      - Что вы сказали?
      - "Сеть отелей Ролфсона". - Она наклонилась ближе. - Выслушайте меня. Я так встревожена. Понимаете... извините, что я о личном... у нас с Жан-Жаком финансовые дела ведутся раздельно, и денег у меня не слишком много. Когда мне сказали про эти акции, я решила попытать счастья. Купила некоторое количество. И скоро цена их резко поднялась. Тогда у меня буквально дух захватило, и, вы представляете, в последние два дня их курс почему-то начал катастрофически падать, да вы наверняка знаете об этом. Я, естественно, перепугалась. Ума не приложу, что теперь делать: выжидать, или срочно их продавать по дешевке, или...
      - Жислен... - Лицо Эдуарда стало чужим и холодным. - Простите, но я ничего не могу вам сказать. Посоветуйтесь со своим брокером.
      - Да советовалась. От него толку мало, сказал только, что больше не следует их скупать. Я, конечно же, послушаюсь, я всегда его слушаюсь. Но я не могу не беспокоиться. Но имеются у меня и другие причины для беспокойства. Я сразу, сразу почувствовала, что мне не следовало их покупать - что-то тут не так... вот тогда и нужно было вам сказать - как только она мне их назвала...
      Жислен замолчала. Глаза ее влажно заблестели, Эдуард видел, что она действительно очень огорчена. И есть от чего, с горечью подумал он; теперь курс этих акций долго еще будет падать.
      - Что вы хотите сказать, Жислен? - чуть мягче спросил он. - Кто посоветовал вам купить эти акции?
      - Мне так стыдно, так неудобно... Ведь она просила не выдавать ее, я обещала. Но поняла потом, что творится что-то неладное, кто-то и ее подвел, она тоже много потеряет, гораздо больше, чем я. Она потратила кучу денег на эти дурацкие акции - для нее это не трагедия, но она действительно потеряет много денег. Я так люблю Луизу, так к ней привязана. Мне больно представить, как она, бедняжка, огорчится...
      Последовало долгое молчание. Лицо Эдуарда сделалось каменным; таким разъяренным Жислен еще никогда его не видела, и, хотя сама была огорчена не на шутку своими финансовыми проблемами, ее нервы приятно щекотало чуть ли не торжество.
      - Так это моя мать вас надоумила? - он был просто ошарашен. - И когда?
      - Не так давно. Примерно неделю назад. А сама она покупала их с февраля, она говорила мне. И получила прибыль в сто тысяч фунтов стерлингов. Эдуард, мне ужасно стыдно. Нет бы сразу вам признаться, но я обещала Луизе держать язык за зубами. Я же видела, даже когда с акциями все было в порядке, видела, как она беззащитна. Она ведь уже немолода, а при ее импульсивности, хорошо вам известной, и при том, что тут замешан мужчина...
      Эдуард сразу понял, о ком речь. Все неясные, обрывочные фрагменты, которые он силился разгадать целую неделю, теперь сложились в четкую и совершенно для него неожиданную картину.
      - Кто? - спросил он, хотя знал, чье имя сейчас прозвучит, и Жислен, втайне ликуя, назвала это имя.
      В ответ на ее признание Эдуард ничего не сказал. Потом чуть наклонился и положил ладонь на ее руку: сердце Жислен радостно забилось.
      - Жислен, я очень огорчен случившимся. Ситуация очень серьезная, куда серьезней, чем вы представляете. Я вам очень признателен за то, что вы все-таки сказали. Я же понимаю, какого труда это вам стоило, - отныне я ваш должник. - Он задумался, потом продолжил:
      - Я не должен говорить, но скажу. Вы сейчас же позвоните своему брокеру, нужно скорее продать эти акции. И, пожалуйста... - голос его зазвучал сухо и неловко, - вы скажете мне... я возмещу вам все деньги, которые вы потеряете на акциях Ролфсона.
      Он отпустил ее руку и поднялся.
      - Вы не позволите мне уйти?
      Жислен осталась одна. Она все еще ощущала его прикосновение, слышала его голос. Век бы отсюда не уходила, подумалось ей, она была сейчас так счастлива, так покойна. Деньги... да на что ей эти деньги. Вот и Эдуард печется о том, чтобы возместить ей потери, да бог с ними совсем, с этими деньгами. Сколько куда более горьких потерь пережила она в этой жизни, сколько унижения и разочарования, да и осуждения, безоговорочного осуждения... он ей сторицей оплатит все; нужно только не терять головы и действовать очень осторожно.
      * * *
      Отпираться не имело смысла, де Бельфор и не пытался. Просто сидел и слушал, как Эдуард, перечисляя пункт за пунктом, выводит его на чистую воду.
      Де Бельфор сохранял завидное спокойствие - будто бы речь шла не о нем. Не перебивал, уставившись бесцветными глазами в одну точку. Когда Эдуард замолчал, на каменной физиономии де Бельфора мелькнула смутная улыбка, Эдуарду даже показалось, что он рад, что его поймали. Невероятно: ни тени страха или тревоги, и только холодная ярость Эдуарда вывела де Бельфора из сомнамбулического состояния, явно его забавляя.
      - Вы же могли сами накупить этих акций, - Эдуард, белый от клокочущего внутри гнева, еле сдерживался, - или нанять посредника. Воспользоваться швейцарским банком, услугами брокера, что, впрочем, гораздо рискованней. Но впутывать в наши дела мою мать? Зачем?
      - Неужели не понятно? - и опять гнусная усмешка тронула его губы. Ведь у нее капиталы, мне такие и не снились...
      "Не в капиталах дело, а в том, что это моя мать", - сразу понял Эдуард.
      - Мы с ней полюбовно договорились, - со скучной миной пояснил де Бельфор. - Шестьдесят на сорок. Шестьдесят процентов прибыли мне, сорок ей. Ее такой расклад вполне устраивал.
      Эдуарду захотелось хорошенько ему влепить. Схватить бы его за грудки да размазать по стене. Но Эдуард знал: де Бельфор будет только несказанно рад, что ему удалось вывести его из себя. Постояв, он снова вернулся к столу. Поворошил бумаги.
      - Ведь вы знали, что предполагаемая цена отелей скорее всего увеличится; как я понимаю, оттого акции и подскочили.
      - Ну да. Знал. Есть у меня свой человек в "Матесон де Вере". Там все было на мази. Представляю, как они затряслись, когда мы отложили сделку. А когда пронюхали, что им не обломится, ясное дело, курс начал резко падать.
      - Понятно, - Эдуард стиснул зубы и пристально поглядел на де Бельфора. Не может быть. Неужели можно позволить себе то, что посмел сделать этот человек... А как спокоен, какое непробиваемое самодовольство...
      - Вы хоть понимаете, что натворили? - наконец спросил он. - Вы же скомпрометировали мою компанию. Скомпрометировали мою мать, меня. Безнадежно скомпрометировали себя самого. Вы теперь никому не нужны, не только мне. Никому, понимаете?
      - Ну зачем же так трагично? - со сдержанным вызовом отозвался де Бельфор. - Не все такие максималисты. Даже в вашей компании. И представьте, некоторые даже ценят меня. Не я первый грешен. Продажа акций лицами, располагающими конфиденциальной информации, в Англии даже не преследуется законом...
      - Ради бога... - Эдуард в сердцах отшвырнул папку с бумагами. - При чем тут закон. У финансистов все строится на доверии. Разве же это нужно объяснять? Воспользоваться доверием - значит предать. Одно такое предательство - и все летит к черту... - Эдуард умолк.
      На физиономии де Бельфора снова появилась улыбка:
      - Ну да. Слово джентльмена - гарантия. В лондонском Сити любят порассуждать на эти темы, о честности, о доверии... Лично я никогда не верил в эти выдумки. Доверие... Мои контракты строятся отнюдь не на доверии...
      - Но вам-то я доверял, - Эдуард посмотрел в бесцветные глаза. - Да, я недолюбливал вас, сами знаете, наверное. Но я сумел переступить через себя, взялся вам помогать, потому что видел: вы способный, хваткий человек. Вас поддерживали, хорошо платили. У вас было положение, влияние - а то, что у вас тоже имеются некоторые обязательства, - это не приходило в умную вашу голову? Перед компанией, перед коллегами, передо мной? Я вообще не мог представить, чтобы кто-то, окажись он на вашем месте, позволил бы себе нечто подобное...
      - Куда вам... - и опять его губы скривились в этой его усмешечке. - У честных людей воображение не отличается богатством. Надо сказать, честность всегда была вашей ахиллесовой пятой.
      Он точно нанес удар. Задетый за живое, Эдуард отвел глаза. Стало быть он, с его убогим воображением, не в силах постичь природу бесстыдного поступка - пожалуй, в этом есть некая нелицеприятная истина. Его мать выразилась бы примерно так же.
      Взгляд Эдуарда упал на столбцы цифр, разложенные на столе, цифр, кричащих о мошенничестве. И такая вдруг на него накатила безысходность. Нет, он думал не о де Бельфоре в эту минуту. Он думал об Элен. Ведь он тоже ей верил, верил безоглядно, всю душу вложив в любовь к ней, а сейчас он вдруг увидел великую свою любовь глазами циника де Бельфора. Горькую, неразумную и безнадежную веру в эту любовь. Увидел в свете обыденности выдуманную им сказку, которой он так предан...
      Он чувствовал, что де Бельфор не сводит с него цепких глаз, надеясь увидеть, что слова его попали в цель. Нет, он не доставит ему такого удовольствия. Эдуард сложил листочки с цифрами в аккуратную стопку и поднялся.
      - Естественно, я ликвидировал договоренность относительно покупки ролфсоновских отелей. После того, что случилось, мы не можем оставить все как было. Я полагаю, вам ясно, что вы уволены?
      Де Бельфор вскинул тяжелые веки:
      - Но привлечь меня к суду вам не удастся.
      - Не удастся. А жаль. Де Бельфор вздохнул:
      - Интересно, что скажет ваша матушка.
      - Что бы она ни сказала, вас это не должно волновать. Вы ее больше не увидите.
      - Ну, это решать ей, а не вам. - Эдуард в первый раз увидел, как его обычно невозмутимая физиономия перекосилась от злобы. Де Бельфор пожал плечами:
      - Если уж вам так необходимо, можете командовать своими подчиненными, но не Луизой. И не мной. Ведь я, кажется, больше у вас не работаю?
      - Совершенно верно. - Эдуард снова сел и ледяным взглядом посмотрел в рыбьи глаза де Бельфора.
      - Слушайте меня внимательно. Отныне вам не будет доверять ни одна мало-мальски приличная компания, и приличных должностей вам тоже не видать, уж я об этом позабочусь. Только посмейте теперь увидеться с моей матерью, одна попытка - и вам не поздоровится. Я изничтожу вас, понимаете? Разворошу все ваши финансовые делишки, проверю все ваши денежные вклады и налоговые декларации, в которых наверняка не значится солидная часть вашей прибыли, проверю источники вашей денежной наличности, вытащу на свет божий все льготы, которыми завлекли вас банки с сомнительной репутацией. Каких бы усилий мне это ни стоило, я своего добьюсь. Вы меня знаете, я не привык бросать слова на ветер. И хорошо, что знаете, поскольку я разделаюсь с вами без колебаний. Засажу туда, где вам следует находиться. И надолго засажу.
      Де Бельфор долго безмолствовал, потом с тяжким вздохом произнес:
      - Да разве я сомневаюсь? Я успел насмотреться, как лихо вы проделываете подобные штуки. А теперь можно и со мной расквитаться - то-то радость.
      - Вы уверены? - Брови Эдуарда изумленно поднялись. - Да никакой радости. Вот если бы раньше... А сейчас мне все равно. Вы напрасно придаете своей персоне такую значительность. Афера как афера.
      Де Бельфор поджал губы, последняя фраза очень его рассердила. Он встал.
      - Вам виднее. В любом случае я уеду за границу. Вы же сами говорите, чтобы я не питал никаких иллюзий...
      Он небрежной походочкой отправился вон. Но у самой двери обернулся и, полуприкрыв бесцветные глаза, обвел ими стол, кресла, картины. Посмотрел на Эдуарда, без всякой ненависти, без неприязни - равнодушно.
      - Все это, - он обвел крупной ладонью комнату, - все эти картины. Дома. Офисы. Компании. Дочерние предприятия. Акции. Все это - работа. А вот детей у вас нет. - Он выдержал паузу. - В могилу с собой ничего не заберешь, это-то вы понимаете? Можете себе представить, как все обрадуются, когда вы преставитесь, еще бы, сколько добра: грабь - не хочу... Об этом вы, похоже, не задумывались. - На лице его снова зазмеилась улыбка. - Или опять не хватило воображения? Соболезную. Не мешало бы вам при случае взвесить все хорошенько. - Он отворил дверь. - Наилучшие пожелания вашей матушке. Передадите?
      * * *
      - А ведь эта безбожно размалеванная шлюха охотится за тобой, дружище, - между прочим заметил Кристиан. Он раскурил сигарету и, удобно задрав ноги, привалился к спинке стула. Беседовали они на террасе, был первый день их импровизированных каникул. Эдуард пригласил Кристиана приехать сюда, на виллу к матери, буквально накануне отъезда, и Кристиан никак не мог понять, рад он приглашению или не слишком.
      Под рукой Кристиана стоял стаканчик с отличным "Монтраше", светило солнышко... что еще человеку нужно. Так и не дождавшись ответа на свою реплику, он вздохнул. Он знал, зачем он здесь, почему его пригласили. Он здесь в роли шута, поскольку Эдуард пребывает в состоянии черной хандры. Иногда эта роль забавляла его, иногда раздражала. Что сегодня, он еще не решил.
      Он украдкой взглянул на Эдуарда: похоже, тот попросту не слышал его слов. Откуда-то из комнат доносился голос Жислен, очень резкий в этой тишине. Она распоряжалась расстановкой мебели: сюда, пожалуйста, а это сюда. В ее властные приказания то и дело мягко вклинивался другой женский голос, Клары Делюк, которая следила за тем, как развешивают портьеры, развесить предстояло шестьдесят рулонов.
      Кристиан решился продолжить, коль скоро его не прерывали:
      - Наша разумница Жислен не может больше тянуть эту канитель. Заметь, что могла уехать восвояси еще несколько дней назад. Специально тянет с отъездом. Критический момент близок, будь начеку.
      - Да угомонись ты, Кристиан. Мне-то что до этого? - проворчал Эдуард. Он тоже развалился на стуле, созерцая морскую гладь.
      - Тебе-то, разумеется, ничего, - не унимался Кристиан, сделав вид, будто не понимает, - только вряд ли это ее остановит. Она по своей гордыне предпочитает не замечать твоего равнодушия, а ты настолько равнодушен, что даже не видишь, как она по тебе сохнет. Клянусь, бедняжка уже осатанела от любовного зуда. Это ведь каждому, кроме тебя, очевидно. Страшное дело. Ты думаешь, ее почтенные лета остановят ее? Ее же буквально трясет от похоти, от лютого желания. Я же вижу, какими сучьими глазами она на тебя поглядывает. Точно съесть тебя хочет или попросить, чтобы ты сжалился и избавил ее от мук. Поди разбери, что у нее на уме.
      - Ты, как всегда, преувеличиваешь. И вообще, невеликодушно с твоей стороны.
      - Ради бога. С какой стати я должен быть великодушным. Я ее не выношу, сам знаешь. - Он вдруг вскочил. - Слушай, а не развеяться ли нам немного? Махнем в Сен-Тропез, закатим там в "Сенекье" славный ленч с выпивоном. Помолчав, он добавил: - И забудь ты хоть раз про женщин - про всех женщин.
      - Извини, Кристиан, я не могу поехать. С минуты на минуту прибудет моя мать, я обязан быть здесь. И потом... - он немного помялся. - Мне еще нужно сегодня поработать.
      - Мы вроде собирались отдыхать, не так ли? - Кристиан строго на него посмотрел. - Я знаю, ты не умеешь отдыхать, пора уже и научиться. Научиться вкушать лотос. Стоит только хорошенько распробовать, и ты не оторвешься, уверяю тебя...
      Он ждал ответа, но Эдуард энергично замотал головой. Кристиану оставалось лишь пожать плечами. Атмосфера этого дома определенно действовала ему на нервы, а заявится Луиза, тут станет еще паршивее Кристиан ее недолюбливал.
      Проклятое бабье, одолели; Клара уберется сегодня же утром, чуть позже; глядишь, и Луиза быстренько расквитается с Жислен - тогда на вилле будет, вероятно, поспокойней. Если не учитывать, что Элен Харт сейчас во Франции, считай, под самым боком - меньше ста километров отсюда. Не по этой ли причине у Эдуарда поганое настроение?
      Ну ладно, он по горло сыт всякими настроениями; Кристиан небрежно взмахнул рукой, прощаясь.
      - До вечера. Поглазею, как играют в шары на Пляс де Лис. Может, и в музей заскочу. Еще раз взгляну на здешнюю коллекцию картин, Вюйяра, и Сера у них тут отличный. В общем, к вечеру вернусь... - Подумав, он добавил с язвительной усмешкой: - Если Жислен решится на атаку, расскажешь. И чтобы все как на духу, со смаком... Обещаешь?
      - Ну сколько можно, Кристиан? Ты, кажется, собрался уходить, ну и иди...
      - Как скажете, - Кристиан снова вздохнул и на ходу добавил: - Твоя порядочность иногда выводит меня из себя...
      Эдуард смотрел ему вслед: высокий, стройный, в соломенной, видавшей лучшие дни, шляпе, в элегантном, но непроглаженном костюме. Брюки были подпоясаны старым, школьным еще, галстуком, а из кармана пиджака кокетливо выглядывал шелковый красный платок. Кристиан ушел. Эдуард посидел еще немного в одиночестве, глядя на море. На горизонте безмятежно белел парус одинокой яхты. Пахло соленой свежестью.
      Он рывком поднялся и, спустившись с террасы, побрел по извилистой, едва заметной в зарослях лаванды тропке вниз, к берегу. Пригретые солнцем цветы неистово благоухали: пряный, острый аромат Прованса...
      Эдуард бродил взад и вперед по пустынному берегу, по щиколотку утопая в бледном песке. Всю неделю его мучили те слова де Бельфора, и сейчас он опять их вспомнил. "А вот детей у вас нет". И ведь он прав. У него есть дочь, но он не может назвать ее своей, ибо она даже не подозревает о его существовании. Он любит женщину, которая живет теперь своей собственной жизнью и никогда к нему не вернется. Три года он позволил себе предаваться бесплодным надеждам. Сердито развернувшись, Эдуард устремился к выступившим из-под желтоватого песка камням и, усевшись, снова стал смотреть на море.
      Жениться, что ли? В конце концов, женятся не только из-за любви, мало ли иных поводов для женитьбы? Тут раздался хруст шагов по песку, обернувшись, он увидел Клару.
      Заслонившись ладонью от солнца и чуть покачиваясь на зыбком песке, она шла к нему. Вот она уже совсем близко, улыбается. Эдуард поднялся с камня.
      - Пришла попрощаться, - бросила она на ходу. Поравнявшись наконец с Эдуардом, она остановилась и перевела дух:
      - Ну вот, все сделано. По крайней мере то, что требовалось от меня. Хотела увидеть тебя до отъезда, с минуты на минуту за мной придет машина...
      - Позволь мне тебя отвезти.
      - Не стоит... Тем более вот-вот появится Луиза. Все замечательно. И вообще, так будет проще... - Она вдруг замолчала. - У тебя что-нибудь случилось?
      - Нет. Ничего. Присядь на минутку. Я просто размечтался, навыдумывал себе всякой всячины. Уже прошло... - беспечным тоном сказал он, с улыбкой протягивая ей руку. Клара коснулась его ладони, и он мягко потянул ее вниз, усадив рядом. Они молчали; опершись на ладони, Клара чуть откинулась назад, чтобы видеть его лицо. А Эдуард снова погрузился в созерцание моря, как несколько минут назад, когда она наблюдала за ним с террасы. Легкий бриз сдул черные прядки со лба Эдуарда. Какой же усталый у него вид, с внезапной нежностью подумала Клара, усталый, бледный... Она вспомнила, каким он был в юности, когда только что закончил Оксфорд, - невероятно энергичным, полным надежд: он сразу завоевал ее сердце, как пишут в романах. Но и тогда, целую вечность назад, Эдуард умел не подпускать к себе, такой мягкий, щепетильный, такой мучительно вежливый, он позволил ей приблизиться, но почти приблизиться. Он никогда ей не лгал, не давал обещаний, которых, он знал, не мог выполнить, и ни единого раза не слышала она от него слова "люблю".
      Клара отвела взгляд. Она-то настолько любила его, что не в силах была ни ссориться с ним, ни сердиться, ни оставить его. По правде говоря, в их прежних отношениях ей нечем было гордиться, как, впрочем, нечем было гордиться и позже, когда эти отношения практически сошли на нет.
      Да, она выжила; все выживают. Но ни за что на свете она не согласилась бы снова вынести этот ад длиною в пять лет - как она была противна себе, безвольная, никчемная... Ее спасла работа, как говорится, творческие успехи, только работа помогла ей выбраться из этого жалкого существования, упаси боже снова пережить такое. Чтобы еще раз так влюбиться... только не это. Теперь, когда ее мимолетный роман с Эдуардом давно позади, она часто уговаривала себя: "Я счастливая, свободная женщина". Мужчина не способен сделать женщину счастливей, даже если этот мужчина Эдуард.
      Эдуард, набрав пригоршню камешков, принялся лениво кидать их в воду.
      - Ты счастлива? - неожиданно спросил он. Странный вопрос, он застал ее врасплох.
      - Вроде бы, - не сразу ответила она, - вроде бы счастлива:
      - Рад за тебя. - Он повернулся к ней. Потом просто, почти как в былые дни, сказал: - Я знаю, ты была несчастна из-за меня. Мне жаль, что так получилось.
      - Оставь, Эдуард, я понимала, на что шла... - Она нежно сжала его ладонь. - И не раскаиваюсь. Разве что в минуты слабости, раньше, а теперь со мной все в порядке.
      Улыбнувшись чуть напряженной улыбкой, Эдуард кивнул и отвернулся. Но Клара успела заметить выражение его глаз, хоть он этого и не хотел. И снова бессильная жалость и нежность пронзили ее сердце, она тревожно к нему склонилась:
      - Эдуард... что-нибудь случилось? Из-за чего ты так мечешься?
      - Сам не знаю.
      Внезапно он вскочил и, яростно размахнувшись, швырнул стиснутый в пальцах камень. Описав широкую дугу, камень плюхнулся в воду.
      - Сам не знаю, - повторил Эдуард. - Раньше знал. Мне казалось, что знал.
      Он опять принялся мерить шагами берег, Клара шла сзади. Схватив его за руку, заставила остановиться. Она взглянула в его глаза, и ей стало страшно...
      - Этот мир довольно жалок. И бессмыслен, - отрывисто бросил он, потом усилием воли взял себя в руки и уже спокойнее продолжил: - Он уже был для меня таким. После смерти Изобел... Прости. Тебе и своих проблем хватает. Я провожу тебя до машины?
      Он пошел дальше, а Клара, не двигаясь, смотрела ему вслед. Ей хотелось догнать его. Обнять. Встряхнуть хорошенько за плечи. Догнать и крикнуть: "Неправда, мир не таков, совсем не таков!" Но она не посмела. Она действительно верила, что жизнь совсем не так мрачна, но понимала, как нелепо что-либо говорить, каким дурацким покажется Эдуарду ее выкрик разве сама она стала бы кого-нибудь слушать года два назад, когда ей было нестерпимо одиноко.
      Она медленно побрела следом. Наблюдавшая за ними с террасы Жислен отвернулась.
      * * *
      Вечером для Жислен, Эдуарда, Кристиана и приехавшей хозяйки дома был устроен торжественный, изысканно сервированный ужин; все, соответственно, нарядились в вечерние туалеты. Гости чувствовали себя неловко, ибо хозяйка была в преотвратном настроении, что стало очевидно в первую же минуту после ее прибытия. Кристиан, ничего не подозревавший о подоплеке, честил ее на все корки.
      На свою виллу Луиза прибыла в синем "Бентли", эскортируемом еще двумя автомобилями: в первый была загружена горничная и драгоценности баронессы, во второй - пятнадцать виттоновских сундуков, чемоданы, шляпные коробки словом, все самое необходимое на целую неделю вдали от Парижа. Жислен пошла вместе с Эдуардом встречать ее, вот чудачка, подумал Кристиан, ибо Луиза одарила обоих жутко злобным холодным взглядом, недвусмысленно дав понять, что присутствие в ее доме сей наглой особы безумно ее раздражает. Жислен старалась не обращать внимания на эти выразительные взгляды, ей нужна была эта ночь, а утром ей все равно уезжать, с тяжелым сердцем думала Жислен, увы. Луиза с кислой миной шествовала по свежевыкрашенным комнатам и без устали причитала:
      - Жислен, неужели я выбрала эту ткань? На образце тон был совсем другим, более мягким, да и цвет был более изысканным. Может, эти шторы просто неудачно повесили? Совершенно не смотрятся.
      Вид ее спальни чуть не довел бедняжку Луизу до слез; вторую спальню она уже едва удостоила взглядом. Бильярдную она нашла отвратительной, оранжерею - начисто загубленной, гостиную - невероятно унылой. Когда, завершив осмотр владений, они вернулись в комнату для гостей, Луиза дала волю своему раздражению.