Да Сильва глянул на Катарину, не скрывая удивления.
— Интересно… — сказал он возбужденно. — Так вы, сеньорина, думаете, что достигнуты уже столь значительные результаты?
— Уже в начальной стадии экспериментов с анализом музыкальных произведений в качестве мерила того, обнаружила ли машина истинные закономерности произведения, использовались попытки композиции новых произведений в стиле анализированных вещей. Это делали те же машины, синтезируя музыку с помощью фактора случайности, выполняющего роль воображения. Результаты поражали экспериментаторов. А ведь это было двадцать-тридцать лет назад! Трудно оценить, какие пути прогресса открывает нейродин.
— Так вы считаете, что Боннар просто-напросто дал машине приказ проанализировать произведения Браго и создать новые? — с недоверием спросил да Сильва.
— Конечно, все не так просто. Это очень трудный процесс, требующий сложнейших процедур и множества опытов. Но смысл его именно таков, как вы сказали.
— Я еще могу понять, когда говорят, что таким образом можно создавать музыкальные произведения или писать лирические стихи. В любой метафоре есть что-то от сюрреализма. Но я сомневаюсь, чтобы таким способом можно было создать поэму, а тем более написать рассказ или роман. Ведь это требует замысла, логической конструкции фабулы, знания человека и его жизни. Роман — это не механическая копия того, что кому-то на ум взбредет. Необходима селекция, подбор. Машина, пусть даже и самая совершенная, пожалуй, не может этого сделать, ибо она — не человек.
— Вы правы в том, что это очень сложно. Но говорить, что это невозможно, было бы неверно.
— Для этого машина должна располагать знаниями, равными знаниям человека, — заметил я.
— Не обязательно. Ведь речь идет не о том, чтобы она сама во всем заменяла писателя. Упрощенно это можно представить себе так: необходимо запрограммировать общие принципы конструирования фабулы, а также по возможности больший объем соответствующих сменных элементов, из которых эта фабула должна быть сконструирована. Машина создавала бы различные варианты. Очень многие из них были бы, конечно, неприемлемы. Частично или полностью. Тут селекцию проводил бы человек: выбирал один из вариантов и разрабатывал его на машине. Постепенно от общих контуров он стал бы переходить ко все более конкретным, и таким образом возникло бы что-то вроде конспекта романа. Исходя из этого конспекта, используя содержащиеся в ее памяти образцы творчества данного писателя, машина разрабатывала бы сюжет и стилистику. Постоянно под контролем человека!
— Так, значит, не машина писала бы роман, а Боннар и его сотрудники с помощью машины.
— Можно сказать и так.
— Ну, а откуда эти современные вставки?
— Возможно, чтобы обогатить «воображение» машины, в нее ввели определенный объем знаний из литературы с конкретными примерами.
— Не думаю. Кому были нужны эти лондонские деревья?
— А зачем они живому писателю?
— Допустим, все обстоит так, как ты говоришь, — вступил я в разговор. — Однако такие произведения, создаваемые машиной, с точки зрения мастерства наверняка были бы ниже романов, созданных писателем. А ведь ты сама считаешь, что в последних произведениях Браго заметно явное развитие таланта. Могла ли машина «переплюнуть» писателя, которому она подражает?
— Теоретически это возможно. Если удалось решить все проблемы, связанные с компоновкой и селекцией, то высшая степень мастерства — уже вопрос дальнейших технических усовершенствований. Нет объективной границы, которую мы назвали бы «уровнем» живого писателя.
— Однако я не очень-то понимаю, почему для эксперимента избрали именно творчество Браго. Почему не «продолжают» какого-нибудь давно умершего писателя?
— Браго мог активно участвовать в подготовке памяти машины. Возможно, был записан ход свободных ассоциаций. Например, он мог диктовать все, что приходило на ум, испытывать различные способы связей, даже записывать течение мысли в процессе создания фабулы. Институт Барта занимается нейрокибернетикой и психофизиологией, а не чистой математической лингвистикой. — Катарина замолчала, потом резко изменила тему. — Но у вас, очевидно, есть другие, более срочные дела. А я здесь сижу и довольно путанно теоретизирую.
Только теперь и я заметил, что разговор постепенно превратился в наш с Катариной диалог.
— Что вы! Мы слушаем с величайшим интересом, — попытался еще придерживаться законов галантности да Сильва, но сеньора де Лима пресекла дискуссию.
— Все это ужасно любопытно, но время летит, а я хотела бы поговорить с вами, сеньор адвокат, о неотложных делах, — сказала она, вставая.
Да Сильва тут же нашел выход из щекотливого положения.
— Вы любите магнолии? — спросил он Катарину таким тоном, будто продолжал давно начатый разговор о цветах. — Мой садовник вывел очень интересный сорт.
— А нельзя ли взглянуть? — любезно подхватила Катарина.
— Разумеется. Прошу вас, — поклонился да Сильва. — Вы не возражаете, — обратился он к Долорес, — если мы оставим вас одних?
Когда они вышли, сеньора де Лима опять села в кресло и, проницательно глядя на меня, сказала:
— Ну и болтлива ваша знакомая! Я думала, она скажет что-нибудь более дельное.
— Вы сомневаетесь в возможностях машинного творчества? Мне тоже думается, что к нашему делу это не имеет отношения.
— Если я правильно поняла, то в случае, если все обстоит именно так, как она говорила, Марио лишится всех прав на книги.
— Пожалуй, да. Самое большее, можно было бы добиваться компенсации за присвоение имени. Но даже и в этом случае мы не могли бы вносить иск, поскольку существует завещание, а очень может быть, и какие-либо документы, передающие эти права институту.
— Вот именно… Собственно, зачем вы ее сюда привезли? — спросила сеньора Долорес, не пытаясь даже «играть в кошки-мышки». — У нас сейчас и без того серьезные заботы, а вы только напрасно усложняете положение.
Я решил охладить свою клиентку.
— Если вам не нравится, что я приехал с сеньоритой Дали, мы можем сейчас же уехать…
Сеньора де Лима с беспокойством взглянула на меня.
— Не говорите глупостей, сеньор. Я не за этим вас сюда пригласила.
— Доктор Дали заслуживает полного доверия, — сказал я. — Кроме того, она может нам пригодиться. Она знакома с Боннаром и была первым рецензентом творений Браго, переданных Боннаром профессору Сиккарди. Если нужно будет выяснить, как обстоят дела в институте, она легко найдет предлог попасть туда.
Сеньора де Лима несколько успокоилась, но особого энтузиазма по поводу моих слов не проявила.
— Сейчас, действительно, пригодился бы человек, имеющий легкий доступ в институт, но не знаю, не будет ли от вашей знакомой больше хлопот, чем пользы. И уверены ли вы, что она не «рука» Боннара?
— Я уже сказал, что полностью ей доверяю, — холодно возразил я.
— Ну, хорошо, хорошо, — тяжело вздохнула седьора де Лима. — Перейдем к делу. Муж говорил вам, что Марио сбежал от меня на пути домой. Я почти убеждена, что он опять явится в Пунто де Виста. Точнее — к моему брату или, что хуже, в институт. Да Сильва мне очень помогает. Он разослал людей во все стороны. Благодаря ему мне удалось вчера поймать Марио. Сеньор да Сильва — обаятельный человек, у него наилучшие намерения, но Марио трудный, нервный ребенок. Я не хочу нового скандала… Поэтому и не обращаюсь за помощью в полицию.
— В чем заключается моя роль?
— Сейчас скажу. Марио вас не знает. Так получилось, что он до сих пор вас не видел… — немного смутилась она. — Мне известно, что вы хотели с ним поговорить… Поэтому я подумала, что вам будет легче установить с ним контакт, объяснить ему…
— Я считаю, что вы с мужем совершенно напрасно так долго не доверяли мне. Будучи вашим адвокатом, я должен знать все. Разве можно было скрывать от меня, что Марио в этом деле поддерживает Боннара?
— Это неверно. Марио, как вам говорил мой муж, не интересуется завещанием. Но он ненавидит моего мужа, да и меня не любит… — она вытерла платочком слезы.
— Чем же могу помочь я?
— Вы подождете здесь до вечера. Может быть, даже переночуете… Как толькомы узнаем, что Марио появился вблизи церкви, вы поедете к моему брату и попытаетесь выспросить у Марио, что он собирается делать. Вам необходимо завоевать доверие мальчика. Вы это сумеете, если захотите.
— А если Марио отправится прямо в институт?
— Он не сможет туда добраться. Об этом позаботится да Сильва.
— Значит, опять… — сказал я насмешливо.
— Нет, нет. На этот раз речь идет не о том, чтобы его схватить. Но он об этом не знает.
— Ну а если он не появится у священника… Ведь он может где-нибудь прятаться несколько дней.
Она смутилась.
— Видите ли… Уже сегодня к вечеру, самое позднее до полуночи он должен быть там… Он готов сделать все…
— Скажите откровенно, в чем тут дело? — спросил я сухо. — Почему вы недоговариваете?
— Нет, нет. Я ничего не скрываю. Дело в том, что сегодня годовщина смерти Хозе…
VII
Мы заканчивали ужин, когда в столовую вошел плотный мужчина, похожий на боксера, и, остановившись за стулом да Сильвы, шепнул ему что-то на ухо.
Сидящая рядом с хозяином Катарина на полуслове оборвала свой рассказ о последних течениях в литературе и вопросительно взглянула на него.
— Простите, сообщение о Марио, — объяснил да Сильва. — Четверть часа назад его видели в двух километрах от деревни.
— Ваша разведка работает отлично! — засмеялась Катарина, которой вино слегка ударило в голову.
— Это проще, чем вы думаете, — ответил хозяин. — Село лежит в излучине реки, которую пересекает шоссе. Чтобы добраться до деревни с севера, необходимо перейти мост, расположенный в километре от нее. Мы решили, что вряд ли Марио станет переходить реку вброд, поэтому было достаточно наблюдать за мостом. Сейчас полнолуние, так что нетрудно заметить из ближайших кустов, кто идет. Впрочем, я ожидал, что Марио попытается доехать на попутной машине, и приказал наблюдателям окружить весь, полуторакилометровый отрезок шоссе между мостами.
— Вы, вероятно, были отличным командиром, полковник, — серьезно сказала Катарина, но мне показалось, что в ее голосе я уловил тень иронии.
— Не из последних, — наклонил голову да Сильва. — Во время операции под…
— Простите, не пора ли вам уже ехать, сеньор? — обращаясь ко мне, прервала его сеньора де Лима, которая не скрывала своего нетерпения.
— Пускай сеньор адвокат выезжает минут через пятнадцать, — сказал хозяин деловым тоном. — Может быть, выпьем еще?
— А если Марио… — начала было Долорес, но да Сильва остановил ее, подняв руку.
— Не волнуйтесь, моя дорогая. Все идет так, как мы предполагали. Поэтому будет лучше, если сеньор адвокат окажется в доме вашего брата не раньше Марио, а после него. Если Марио увидит там постороннего или, что еще хуже, заметит, что за ним следят, он может укрыться гденибудь в селе или в саду около церкви.
— Я думаю, будет лучше, если доктор Дали поедет со мной, — решительно сказал я.
— Конечно! Мы поедем вместе, — подхватила Катарина.
Сеньора де Лима не скрывала недовольства.
— Мне кажется, это ни к чему… Вы останетесь с нами, — сказала она резко. — Утром я вас отвезу…
— Я еду! — решительно повторила Катарина.
— А может быть… — начал было да Сильва, но я не дал ему докончить.
— Присутствие доктора Дали может очень пригодиться. Ведь Марио видел сеньорину Дали в институте и знает, что она была знакома с его отцом…
— Помнит ли он ее? Это было так давно, — сказала сеньора де Лима, пожимая плечами.
— Вспомнит. А это может иметь большое значение. Ведь речь идет о том, чтобы завоевать доверие мальчика.
— Ты совершенно прав. Надо ехать, — подхватила Катарина.
— А ваше мнение? — обратилась сеньора Долорес к хозяину.
Да Сильва молча смотрел на Катарину. Было видно, что в нем борются противоречивые чувства.
— Я бы очень хотел, чтобы сеньорина осталась, — сказал он как-то особенно мягко. — Скажу откровенно — я рассчитывал на этот вечер… Но, пожалуй, вы правы, — обратился он ко мне и, вздохнув, добавил. — Жаль…
— Мы еще встретимся, — сказала Катарина с ангельской улыбкой.
Я был зол на нее, но пытался не показать своей досады.
— Мой дом всегда в вашем распоряжении, — несколько патетически произнес да Сильва.
Мы встали из-за стола. Хозяин и Долорес де Лима проводили нас до машины.
— Советую оставить машину на площади, около колодца. Так лучше, — сказал на прощание да Сильва.
Мы тронулись. Луна действительно светила очень ярко, и я мог ехать, не зажигая фар.
— Что это ты так с ним кокетничала? — дал я волю сдерживаемой ревности.
— Симпатичнейший «мальчик», — коротко рассмеялась она.
— Могла бы найти кого-нибудь получше. Это же старик!
— Зато такой джентльмен… А профиль… прямо-таки римский сенатор…
— Никак не думал, что…
— Ну и глуп же ты, — прервала она к снова засмеялась. — Я отлично повеселилась. Не думай, что я пьяна. В голове немного шумит, вот и все. Ты и не заметил, что я смеялась над ним.
Злость неожиданно покинула меня, хоть я не очень-то верил Катарине.
— Могла бы, однако, не так ему поддакивать, — сказал я уже спокойнее.
— Игра стоит свеч!
— Не понимаю.
— Не прикидывайся простачком. Да Сильва — основная пружина здесь, Долорес и ее муж — не более чем марионетки в его руках. Дело вовсе не в смерти Браго, завещании или стремлении выяснить истину. Это игра, в которой ставка гораздо выше. Я еще не знаю, какова она, но чувствую это всем нутром… Атака да Сильвы направлена на институт. Даже личность Боннара не имеет здесь значения. Хотя это, я думаю, самый грозный его противник. Впрочем, вероятнее всего, да Сильва действует не по собственной инициативе. Ты можешь мне сказать, кто владеет местными плантациями?
— Какое-то акционерное общество или концерн.
— Необходимо узнать точнее. Это очень важно. И советую тебе, будь осторожнее. Не очень-то влезай в эту аферу. Это может испортить тебе репутацию.
— Ты меня пугаешь, — сказал я откровенно. — Но откуда такие подозрения? Что тебе говорил да Сильва, когда показывал магнолии?
— Он пытался выудить у меня, что я знаю о нейродине. Надо сказать, он делал это чрезвычайно умело. Ведь да Сильва, как ты сам видел, обаятельный хозяин дома, — она снова засмеялась.
— Ты повторяешься. Так что же ты ему сказала о нейродине?
— Все… что известно официально. К тому же, честно говоря, я и сама знаю немногим больше, а может, и меньше. Однако я не стала разубеждать его в том, что могу быть для него неплохим источником информации.
— Не ожидал, что ты способна на такую игру. Я был уверен, что он вскружил тебе голову…
— Мне надо будет как можно скорее повидаться с Боннаром. Если бы институт не находился под наблюдением соглядатаев да Сильвы, ты отвез бы меня туда сегодня же.
— Не требуй от меня нелояльности по отношению к семейству де Лима. Они мне доверяют. Вначале я должен был бы официально отказаться…
— Это исключено. Они сразу же поняли бы, в чем дело. Теперь ты не можешь идти на попятный. Пусть думают, что ты работаешь на них. Просто ты должен быть осторожным.
— Ты требуешь от меня слишком многого. Это противоречит адвокатской этике. Я не отношусь к разряду людей, которые…
— Понимаю, — поспешно прервала она. — Пусть будет так. Но имей в виду — тебе следует вести себя осторожно.
— А ты не преувеличиваешь? Что из того, что он спрашивал о нейродине? Любой может интересоваться…
— Ты помнишь начало генеральского путча против Дартеса? Это и есть тот самый полковник да Сильва…
— Который пытался арестовать Дартеса? Откуда ты знаешь?
— Он сам мне об этом сказал.
Площадь перед церковью была пуста. Жители деревни рано ложились спать. Только в одном окне — в доме владельца магазина — светился огонек.
Я поставил машину у колодца, как посоветовал да Сильва. Луна ярко освещала ступени и белый фасад церкви. Лишь с правой стороны несколько невысоких деревьев отбрасывали короткие рваные тени.
— А если Марио где-нибудь здесь поблизости? — шепотом сказала Катарина. — Если он нас заметит или уже заметил…
— Что делать. Прятаться мы не станем.
Тишину нарушал только далекий лай собак. Мы поднялись по ступеням вверх и остановились у боковой калитки. Я нажал ручку. Раздался металлический щелчок, и калитка, скрипя петлями, раскрылась.
Идти в темноте по саду было не очень приятно. Казалось, что за каждым деревом или кустом кто-то притаился. Наконец мы миновали обгоревшие стены пасторского дома и в глубине боковой аллеи увидели свет в окнах домика Альберди.
Горевшая в комнате лампа отбрасывала светлую полосу на цветник под окном и ближайшие кусты.
Из домика не долетало ни звука.
— Может, Марио еще нет… — прошептала Катарина.
— Думаешь, нам стоит подождать?
— Пожалуй, в этом нет смысла. Если он нас заметит…
Я поднялся на крыльцо, неосторожно постучал.
За дверью было тихо.
— Постучи громче.
Я несколько раз стукнул в дверь, теперь уже довольно сильно. Глухое эхо разнеслось далеко по саду.
Но и на этот раз внутри домика ничто не шелохнулось. Если Марио не успел еще добраться сюда и был где-то поблизости, мой стук мог насторожить его.
Я нажал ручку. Дверь подалась.
— Можно? — спросил я, задерживаясь на пороге, но ответом мне была тишина.
Пройдя темную прихожую, я остановился в дверях комнаты. Она была пуста. На столе, рядом с раскрытой книгой, стояла чашка с чаем. Я потрогал ее — теплая.
— Ну что? — услышал я позади голос Катарины.
— Альберди был здесь несколько минут назад.
— Может быть, его неожиданно вызвали к больному?
— Возможно… Или же… вышел с Марио.
— Не видно, чтобы мальчик был здесь…
— Что будем делать?
Катарина задумалась.
— Надо подождать, — немного помолчав, сказала она. — Но обстановка несколько усложняется. Если бы мы их застали дома, все было бы в порядке, а так… Ждать здесь в комнате? Это может походить на засаду. Ждать перед домом? Бессмысленно. Возвращаться? Еще хуже.
— Я и думаю… Прежде всего действительно ли мы должны опасаться, что Марио, увидев меня, опять попытается скрыться? Пожалуй, это преувеличение…
— Не знаю, но учитывать это надо.
В этот момент мне пришла новая мысль.
— А что, если мы останемся здесь оба, но в определенный момент на сцене появишься только ты. Скажем, подождешь на крыльце и, когда увидишь их, пойдешь навстречу. Если Марио тебя узнает, все будет в порядке.
— Ты думаешь, они уже встретились?
— Вполне вероятно. Не исключено, что в этот момент они находятся на кладбище.
— Сейчас? Ночью?
— Сегодня годовщина смерти Браго. Марио непременно захочет навестить могилу отца. Днем это может быть рискованно. Лампу они не погасили, чтобы люди да Сильвы думали, будто священник дома…
— Пожалуй, твое предположение довольно правдоподобно, — соизволила она похвалить меня. — Ну так я ухожу, а ты оставайся здесь. Я подожду на скамейке у крыльца.
Оставшись один, я уселся в кресле и машинально потянулся за книгой. Это был какой-то философский труд с многочисленными карандашными пометками на полях. Я отложил книгу и, взглянув в сторону окна, сообразил, что наверняка хорошо заметен снаружи. Поэтому я вышел в прихожую. Сквозь закрытую дверь не долетало ни звука. Я вслушивался в тишину, напрасно пытаясь уловить хоть какой-нибудь признак присутствия Катарины.
Так прошло несколько минут… Справа от входа, рядом с единственным в прихожей окном, находилась деревенская печь, в углу — простенький умывальник. Слева я заметил небольшую приоткрытую дверь. Чуланчик был тесный, но хорошо оборудованный. Видимо, служанка священника неплохо заботилась о его земных потребностях.
На крыльце скрипнула доска. Кто-то, вероятно Катарина, спускался или осторожно поднимался по деревянным ступеням. Потом я услышал слабый звук шагов на тропинке и снова наступила тишина. Я ожидал, что вотвот послышатся голоса, но из-за двери и окна, прикрытого только сеткой от насекомых, до меня не долетало ни шороха.
Время шло, а Катарина не возвращалась. Может быть, она вообще не уходила и ждала где-нибудь неподалеку от домика.
Я вышел бы на крыльцо, но этим можно было все испортить. Так прошло еще минут пять, потом десять… Мной овладевало беспокойство.
Совершенно неожиданно раздался тихий стук в дверь. Я уже потянулся к ручке, когда сообразил, что это не Катарина и не Альберди.
Ручка шевельнулась. Кто-то проверял, заперта ли дверь. Это мог быть только Марио. Если он застанет меня здесь…
Почти в последний момент я спрятался в чулан. Через щель неприкрытой двери я увидел мальчика в темной спортивной куртке. Узкие брюки еще больше удлиняли его фигуру, придавая ему скорее вид слишком выросшего двенадцатилетнего мальчика, чем семнадцатилетнего юноши.
Марио прикрыл дверь и, не останавливаясь, прошел прямо в комнату. Переступив порог, он остановился и, видимо, убедившись в отсутствии священника, попятился, но после минутного колебания быстро подошел к окну и задернул штору.
Теперь при ярком свете я видел нахмуренное, загорелое лицо. Короткие вьющиеся волосы говорили о его негритянском происхождении. Катарина как-то упомянула, что мать Хозе Браго была мулаткой.
Марио сел в кресло около стола, однако потом встал и вышел в прихожую.
Я почувствовал, как капли пота выступают у меня на лбу. Если он заглянет в чулан… К счастью, он опять вернулся в комнату, но прошел в левую ее половину, так что я не мог его видеть. Я услышал скрип. Значит, он сел за стол. Пожалуй, для меня появилась возможность незаметно выбраться из дома.
Как можно осторожнее я начал открывать дверь чулана.
Я находился уже в прихожей, когда услышал шаги — сначала на тропинке, а потом на крыльце, — и опять юркнул в чулан. Глупейшее положение!
Почти в тот же момент дверь отворилась, и вошел священник.
— Марио! — крикнул он с порога.
— Я здесь, дядя, — в голосе мальчика звучала тревога.
Альберди вошел в комнату.
— Куда ты подевался. Я тебя искал…
— Тише! Прошу вас, говорите тише. Кто-то шатается вокруг дома… Я не хочу, чтобы меня видели.
— У тебя обостренная мнительность. Возможно, это просто забрела собака…
— Я видел… По парку болтаются какие-то люди. Наверное, от да Сильвы. Разве вы не видели на кладбище, как шевелились кусты? Поэтому я оставил вас… Но и здесь вокруг дома тоже шляются… Я видел женщину…
— Наверное, Ноку?
— Нет. Это была не деревенская женщина. Она ждала на крыльце, но я ее обманул.
— Что ты говоришь? Я нигде никого не видел…
Однако Альберди не оставил без внимания слова мальчика, так как вернулся в прихожую и закрыл входную дверь на засов.
— Сначала умойся, — сказал он, возвращаясь в комнату. — Ты грязный, словно ползал по оврагам. Помнишь, где умывальник?
— Помню.
Я быстро попятился, прикрывая дверь. Немного погодя послышался звон посуды и плеск воды.
Священник расхаживал по комнате.
— Будешь спать на раскладушке. Она у меня на чердаке… Когда-то… еще твой отец спал на ней, когда жил у меня несколько месяцев… Ты же знаешь.
Плеск воды утих.
Некоторое время царило молчание. Альберди передвигал столик.
— Дядя… — неуверенно произнес Марио.
Альберди подошел к двери.
— Слушаю. Что скажешь, мальчик?
— Ничего особенного. Я думал, что… — Марио неожиданно замолчал. — Можно мне взять еще воды?
— Возьми, возьми. Сейчас я принесу полотенце.
Я опять усышал звон посуды и звуки льющейся воды.
— Ты хочешь есть? — сказал Альберди.
— Спасибо… Не очень…
— Поешь, поешь. Вот полотенце. С водой немного трудновато. Движок испортился, и бак на крыше пустой. Я ведь не разбираюсь в механике. Да это и не столь уж важно. Мне достаточно того, что накачает старый Лукас.
Теперь были слышны только шаги Альберди в прихожей.
— Может, поешь печенки? — услышал я его голос у самой двери чулана и был уже почти уверен, что сейчас он обнаружит мое присутствие.
— Спасибо… Спасибо. Я правда не голоден. Я очень хотел бы поговорить с вами…
— Конечно, поговорим… Но хотя бы попей. Нока сделала отличный напиток. Куда ты так спешишь с разговором? Ну, ну, признавайся, — бросил Альберди не очень сурово, — уж не сбежал ли ты из дома?
— Нет! Я был у моря… В Плайя де Оро. Мама и де Лима с врачом решили, чтобы я отдохнул… — добавил он с оттенком иронии в голосе.
— Ты болел?
— Э… Ничего я не болел… Если хотите знать, я и вправду сбежал, но не из дома, а из санатория.
Они прошли в комнату.
— Мать знает, что ты здесь? — спросил священник уже немного суровее.
— Если б знала, то меня здесь не было бы! — неестественно засмеялся мальчик. — Я еще вчера пытался сюда попасть. Но напоролся на людей да Сильвы. Я им не дамся, потому что не собираюсь возвращаться ни в Плайя де Оро, ни домой! Если вам это не нравится, то я пойду!
Наступила тишина. Я услышал звон стакана и скрип стула.
— Никто тебя отсюда не гонит, — заговорил наконец Альберди. — Но матери надо сообщить, иначе она будет волноваться.
— Делайте, что хотите. Домой я все равно не вернусь!
— Я думаю, нам удастся устроить так, чтобы ты на несколько недель остался у меня. А почему ты так подчеркиваешь, что домой не вернешься?
Марио не спешил отвечать.
Я немного увеличил щель и через открытую дверь комнаты увидел Альберди, сидящего за столом.
— Это не мой дом. А впрочем… — начал невидимый из моего укрытия мальчик и осекся на полуслове.
— У тебя были какие-нибудь неприятности?
Однако Марио не склонен был откровенничать.
— Не переживай, мальчик. Все как-нибудь уладится, — ободряюще сказал Альберди.
— Мне все равно. Вы мне скажите, но только правду, честно, что вы думаете о моем отце? — словно преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, выдавил Марио.
— Он был отличным писателем…
— Я не о том. Это теперь говорят все. Я хотел бы знать, каким человеком он был в жизни… Знаете… я… отца… помню… Хорошо помню. Но то, что я помню, это только одна сторона. Отец всегда был ко мне очень добр… и очень мудр! Он был самый умный… Таким и остался в моей памяти. Но ведь тогда я был только ребенком и мог многого не замечать. Я его любил! Ну скажите! Каким он был в действительности? Он был злым человеком? Пьяницей, эгоистом?..
— Что же тебе ответить? — сказал Альберди, медленно подбирая слова. — Не стану скрывать, когда мы познакомились, он произвел на меня приятное впечатление. Потом он сильно изменился, но в то время я его но встречал. Когда за два года до смерти он приехал сюда, го это уже был больной человек, нервный, страдающий от постоянных головных болей… Несомненно, твой отец относился к разряду людей необычных и трудных в обыденной жизни. Не потому, что он был каким-нибудь надоедливым, вспыльчивым или эгоистичным. Насколько я знаю, он был тяжелым для окружающих прежде всего потому, что вел ненормальный образ жизни. Кроме того, он проявлял полную беспомощность в быту, и для окружающих, а особенно для мамы, это должно было быть очень тяжело. Обычную, нормальную работу он считал потерей времени и никогда не работал дольше чем несколько месяцев. Кроме того, отличался упрямством, почти таким же, как и твоя мать, и любой ценой стремился доказать свою правоту.
— А верно, что он с вами ссорился?
— Преувеличение. Правда, у нас были довольно горячие, даже бурные споры. Но это касалось философских проблем. Ты же знаешь, что твой отец был, увы, неверующим… Расхождений у нас было множество! — Альберди остановился. — Это правда. Он был упрям! — сказал он словно про себя. — Упрям до конца…
— А мама его когда-нибудь любила?
Священник долго не отвечал.
— Вероятно, да. Иначе она не вышла бы за него замуж. И он ее любил… По-своему.
— А потом? Когда я был маленьким? Когда мама ушла…
— Я же тебе говорил, что не видел его в то время. Если хочешь знать, я всегда был против этого развода. И не только потому, что я — священник. Но не будем судить людей слишком строго. К тому же собственных родителей…
— Мама отца не любила! И даже ненавидела! — взорвался мальчик.
— Марио! Как ты можешь?! — воскликнул с упреком Альберди. — Если люди ссорятся, это не всегда значит, что они ненавидят друг друга.
— Я знаю, что говорю! Дело не в том, были ли у них скандалы… Это вообще не ругань… потому что отец не кричал. Да и мама, если и скажет порой что-нибудь со злости, так это вовсе не значит, что она обязательно так думает… Но то, что она отца не любила, это я знаю наверняка. У меня есть доказательства.
Скрипнул стул. Священник встал и подошел ближе к окну.
— Что ты, мальчик, можешь знать… — начал он, стараясь говорить как можно мягче. — Ты помнишь только то, что делалось у вас дома перед разводом. Позже — бракоразводный процесс… новая семья… А ведь прежде чем ты появился на свет, они любили друг друга… Лишь позже… Этот развод… Твои родители тяжко провинились… Не только перед богом, но и пред тобой, и пред собой… Ты спрашиваешь, кто был в этом виноват? Она или он? Оба! А кто меньше, кто больше? Можно ли это знать, Никто не проникал в чужую совесть… А даже если бы… Но ты, дитя, не суди своих родителей. Не надо. — Вы не то говорите! — прервал Марио. — Все не так. Я их не собираюсь судить. А если говорю, что у меня есть доказательства, значит они действительно есть. Вы говорите, что мама когда-то любила отца. Но разве можно презирать того, кого любишь?
— Презирать? Откуда ты это взял?
— Вы говорите, что мой отец был необычным человеком, что это можно было заметить даже в то время, когда он еще не был известен. Значит, вы это видели, чувствовали… Тогда почему же мама этого не видела, если она действительно его любила? Она даже не интересовалась тем, что он пишет. Не знаю, прочла ли она при жизни отца хоть что-нибудь им написанное до конца. Она просто считала, что это пустая трата времени. Только после его смерти, когда все стали о нем говорить, она изменила свое мнение.
