Всегда, когда в яме появлялся трейдер с новым членским значком, мы причисляли его к третьему сорту. "Как тебя зовут? Откуда ты? Кто ты такой?" А затем, ради смеха, мы его обыскивали. Я называл это "проверкой на честность", когда выглядящему порядочным парню устраивали тяжелую проверку. Однако во всех наших шутках была доля серьезности. Никогда нельзя было быть уверенным, кто это был, и что он собирался делать.

Для многих трейдеров расследование ФБР означало конец хороших времен. Трейдеры тяжело работали, играли и хорошо отдыхали, приобретали массу предметов роскоши и "игрушек". Если в 1980-х в Нью-Йорке были свои танцующие мальчики Уолл-стрита, то в Чикаго гарцевали местные пижоны. Те, кто еще недавно задирал нос перед всем миром из затемненных окон лимузинов и "феррари", внезапно почувствовали свирепый взгляд направленных на них камер. Они пересматривали свой образ жизни в сторону умеренности, оставляя «роллс-ройсы» и «мерседесы» дома и отправляясь на работу на «блэйзерах» или пикапах.

Их нервы были на пределе не только из страха перед тем, что могло случиться, но и из-за их собственной неуверенности, как жить дальше. На их лицах можно было прочитать страдание от незнания, что надо говорить, если ФБР начнет задавать прямые вопросы. Должны ли они стать свидетелями обвинения, чтобы спасти свои шкуры, принося в жертву близких друзей? Не сдаст ли их ближайший друг обвинению со всеми потрохами? Не имели ли они каких-либо дел с кем-то, кому нельзя по-настоящему доверять? И они толкли из пустого в порожнее, что им следует делать и что они будут делать. Все это происходило в течение «моего» десятилетия, в 1980-х, когда каждый старался выглядеть божьим агнцем, но многолетняя дружба уничтожалась простым щелчком. В этой атмосфере недоверия и неопределенности я видел, как многие трейдеры замыкались в себе, их жизнь рушилась, и от длительной дружбы не оставалось и следа.

Что касается меня, то я спал спокойно. И это было не потому, что я был крутым парнем, которому плевать на ФБР. Мое самообладание исходило из знания, что я буду делать, если меня вызовут по повестке. Я бы стал отвечать на вопросы с помощью советов адвоката, но я бы никогда не сдал друга или коллегу. Мое воспитание не позволяло других альтернатив. Я никогда не стал бы "крысой", стучащей на кого-то другого. Этому правилу чести научил меня мой отец.

И хотя повестки я так и не получил, в тот момент, когда расследование получило огласку в прессе, я предпринял меры предосторожности. Я нанял адвоката Тома Салливана, бывшего прокурора, работавшего в юридической фирме "Jenner and Block". Это стало для меня некоей страховкой, поскольку никто не может знать, кого ФБР начнет допрашивать следующим.

Трейдеры, которым предъявили обвинения, иногда подходили ко мне за советом, поскольку знали мою биографию и мой опыт. Некоторые люди даже не хотели разговаривать на тему расследования. Они боялись, что это может быть интерпретировано как создание препятствий правосудию. Но когда у людей проблемы, они ищут совета у кого-то сильного. Для многих трейдеров таким человеком был я. Я всегда советовал нанять адвоката и слушать его советы. Два раза я буквально физически притащил к адвокату двух валютных трейдеров, которых я знал со студенческих лет. Они так нервничали, что не могли решиться пойти сами.

В один из дней я пришел к Томасу Даркину, адвокату, защищавшему одного трейдера, которому в ходе расследования предъявили обвинение. Когда меня ему представили, Даркин сказал: "Я всегда хотел встретиться с вами".

"Почему?" – спросил я с небольшим подозрением.

"Потому что в течение этого расследования ни чье имя не упоминалось так много раз, – рассмеялся Даркин. – А вам так и не прислали повестку".

Мне говорили, что мое имя проходило в отчетах ФБР о данном расследовании, известных, как Форма 302. Когда трейдерам задавали вопросы, агенты ФБР спрашивали, как долго они работали на Мерк и в каких ямах торговали. Когда они узнавали, что трейдер какое-то время работал в S&Р-яме, сразу задавались вопросы обо мне и нескольких других крупных игроках. Мне говорили, что в ответах обычно говорилось, что я крупнейший игрок в S&Р-яме. О том, что еще эти трейдеры говорили ФБР, я больше никогда не слышал. В ходе того расследования меня ни разу не допрашивали.

Но я узнал, что привлекал внимание ФБР, потому что был крупным игроком в S&Р-яме и одновременно совладельцем брокерской группы "Associated Brokerage Services Company", или "ABS Partners". ABS основана в середине 1980-х Маури Кравитцом и трейдером Джимми Каулентисом. На протяжении многих лет Маури и Джимми были соперниками, но тем не менее они объединились, что в конечном счете привело к созданию одной из наиболее влиятельных брокерских групп на полу Мерк.

Когда я только начинал торговать, брокеры часто формировали дружеские ассоциации, договариваясь помогать друг другу исполнять приказы клиентов и делить получаемые комиссионные. Позже, по мере распространения влияния брокерских групп на полу биржи, эти ассоциации становились более формализованными. Независимые брокеры пытались воспрепятствовать этим процессам, лоббируя принятие нового правила, которое в конечном счете стало замаскированным благословением брокерским группам. Это правило гласило: если член брокерской группы не имеет финансовых ресурсов для покрытия ошибки или непрошедшей сделки, члены этой группы должны способствовать урегулированию этой ситуации. После краха 1987 года, когда из-за ошибок так много брокеров всплыло брюхом вверх, брокерские группы предоставили крупным клиентам соответствующие гарантии. В дальнейшем институционалы предпочли иметь дело с брокерскими группами, а не с независимыми брокерами.

ABS была во фьючерсной торговле своего рода списком "кто есть кто", включающим таких людей, как Джек Сандлер, Маури Кравитц, Джимми Каулентис, брокер Майкл Крайст, и Майк Геттес, совладелец клиринговой фирмы "RB&H Financial". Эти люди представляли собой мощную комбинацию политического влияния, финансового потенциала и деловой проницательности, что делало ABS очень сильным соперником на полу биржи.

ABS имела возможность привлекать клиентский бизнес со всех ям Мерк. В обмен на заключение контракта, чтобы клиент мог пользоваться брокерскими услугами ABS, комиссионные для этого клиента были значительно ниже стандартных $2 за контракт. Пока дела брокерских групп шли хорошо, некоторые стали считать, что эти группы имеют несправедливое преимущество в виду их размера и возможностей.

Внимание ФБР было привлечено к ABS после того, как одному из принципалов и двум брокерам предъявили обвинение в доказанном получении наличных в обмен на сделки, совершенные с агентами ФБР, внедренными на биржу под видом трейдеров. Возможно, брокеры ABS "висели на крючке" – об этом можно лишь гадать – и получали крупные суммы наличных, которые ежемесячно делились в обход кассы. Могу сказать, что в течение двух лет, когда я был совладельцем ABS, никаких чемоданов с наличными не было.

Из-за моей связи с ABS и того факта, что я такой крупный игрок, ФБР пыталось поближе подобраться ко мне в S&Р-яме. Но я и другие трейдеры-ветераны стояли на одних и тех же местах в яме на протяжении многих лет. Это место – наша территория, наша земля, которую мы защищали. Когда вы создаете себе место в яме, никто не может просто прийти и забрать его у вас. Именно это я объяснил в один из дней новому локальному трейдеру.

Этот инцидент произошел в 1987 году, перед крахом и задолго до того, как у меня или у кого-то еще могли появиться подозрения о расследовании ФБР на полу. Когда я как-то утром пришел в яму, я увидел нового трейдера, стоящего на нашем месте. "Ты не можешь здесь стоять", – сказал я ему.

"Почему?" – спросил меня этот парень.

"Потому что парни, которые стоят здесь, стоят на этом месте многие годы. И мы стоим здесь. А ты – не можешь".

Джони Вебер, мой клерк и помощник в яме долгие годы, напомнила мне, что в тот день я повернулся к ней и сказал: "Этот парень похож на агента ФБР".

По правде сказать, я не помню, говорил ли это. Но я на самом деле помню, что этот новый локал больше не пытался прорваться в наши ряды. После того, как расследование вылилось в прессу, я узнал, что этот парень один из "федералов". Позже мне было забавно прочитать, что агенты ФБР пытались торговать в S&Р-яме, но действия развивались слишком стремительно и слишком яростно. В книге "Брокеры, коммивояжеры и кроты: мошенничество и коррупция на Чикагских фьючерсных рынках" (Brokers, Bagmen&Moles: Fraud&Corruption in the Chicago Futures Markets) авторы объясняют, что два агента ФБР, внедренные на Мерк, начали торговать в S&Р-яме за пять месяцев до краха. В "черный понедельник" их трясло так же, как и всех остальных, и они понесли достаточно серьезные убытки. После исчезновения с торгового пола на небольшое время они вернулись, но обходили S&Р-яму. Они направились к ямам иностранных валют, где темп был немного медленнее.

По ходу расследования на поверхность всплывали и другие сфабрикованные обо мне истории. Один из моих знакомых, которому предъявили обвинение, сказал мне, что некоторые трейдеры, сотрудничавшие с ФБР, не хотели свидетельствовать против определенного трейдера, поскольку предполагали, что он имеет "связи с мафией". Похоже, что этим подозреваемым в связях с мафией человеком был я. Больше всего мне нравится с изумлением слушать о том, как я вызывал подозрение, когда часто объятиями и поцелуями приветствовал трейдера, которого знаю с 14 лет. Приветствие двух мужчин подобным образом – привычка Старого Света, в традициях которого я вырос, – говорило о том, что мы "члены мафии" – сообщали ФБР некоторые трейдеры.

Я допускаю: весьма рискованно говорить людям, что ФБР держит меня под наблюдением. Кто-то может подумать, что ФБР, вероятно, есть что поискать. Но правда в том, что я находился под надзором по двум причинам: одна из них – мой отец, другая – стремительная карьера трейдера. Соответственно молодой итало-американец, имеющий два красивых дома, прекрасные машины и собственный самолет, очень хорошо подходил под заранее определенную схему – более стереотипную, чем что-либо еще. По мнению ФБР, мне должен был помогать какой-то ставший притчей во языцех "крестный отец".

На торговом полу у меня тоже было много завистников, не только из-за моих успехов, но еще и из-за моей связи с двумя наиболее влиятельными игроками на Мерк – Маури и Джеком. Врагов на торговом полу у нас было предостаточно. В мои первые дни – когда у меня еще не хватало, можно сказать, чувства такта, – меня можно было считать обузой для Маури и Джека. Тем не менее Маури защищал меня не только из-за моих способностей трейдера, но и из-за его неизменно хорошего отношения к моей матери, которая была его сотрудником. Джек, преодолевший немало трудностей, выбиваясь из Саут-Сайда, прежде чем отличился в университете Нотр Дам, заработав стипендию на боксерском ринге, распознал во мне дух бойца. Джек с благодарностью относился к моей матери, бесплатно готовившей его юридические дела, когда он был молодым адвокатом.

ФБР ни разу не допрашивало меня в связи с расследованием, хотя я знал, что оно интересуется мною. Но они вошли со мной в контакт по другим причинам. Я проживал тогда в охраняемом кондоминиуме вблизи Хинсдэйла, старого и элегантного пригорода Чикаго, когда мне сообщили о визите ФБР. Когда однажды утром я выезжал на своей машине, я заметил, что молодая женщина у охраняемых ворот не была такой приветливой, как обычно. Она выглядела напуганной и раздраженной. "Здесь было ФБР и искало вас", – сказала она.

"Они здесь были, неужели?" – спросил я небрежно, бросив взгляд в зеркало заднего вида.

"Да, но я их не пустила".

"Вы уверены, что они искали меня, а не кого-нибудь другого?" Я знал, что в нашем кондоминиуме недавно поселился некий бывший политик из Chicago First Ward, против которого были выдвинуты обвинения в коррупции.

"Уверена, сегодня они искали вас. Они сказали, что хотят, чтобы я их впустила, чтобы они могли посмотреть, где вы живете. Но в колледже я учусь на юриста. Я знала, что надо спросить, есть ли у них ордер. У них не было ордера, поэтому я их не впустила".

"Очень хорошо с вашей стороны", – сказал я девушке на воротах. Я еще раз поблагодарил ее и уехал.

На следующий день я ехал вниз по хайвэю и разговаривал по телефону из машины, когда заметил в зеркале заднего вида старый "шевроле". Внимательнее посмотрев в зеркало, я увидел, что водитель держит в руках нечто похожее на фен для сушки волос с коническим наконечником. Когда он понял, что я смотрю на него, он опустил руку. Я замедлил движение, выехав на правую полосу. Старый «шевроле» поравнялся со мной и проехал дальше. Я записал его номер. У меня была возможность проверить, кому принадлежит машина. Я не был удивлен, узнав, что она числится за ФБР, лишний раз подтвердив мои подозрения. ФБР висело у меня на хвосте, а предмет, похожий на фен, очевидно, прибор дистанционного прослушивания телефонных разговоров.

Два или три дня спустя я ехал на работу, когда был подрезан машиной без номеров. Это был обычный «седан» с небольшой красной фарой на панели радиатора. Парни, вышедшие из этой машины, выглядели как агенты ФБР. "Мы работаем на Федеральное Бюро Расследований", – сказали они официальным тоном.

"Правда? Я нарушил скорость?" – спросил я, выходя из своей машины.

"Нет, вы не нарушали скорость", – ответил один из агентов, немного раздраженный моим откровенно фривольным вопросом.

"У вас есть ордер?" – спросил я спокойно.

"Нет".

"Повестка?"

"Нет".

"Хорошо, тогда… – Я достал свой бумажник, чтобы найти визитку Тома Салливана из "Jenner and Block". – Вот имя и номер моего адвоката. Позвоните ему и назначьте встречу. Я буду рад поговорить с вами".

"Вам не нужен юрист".

"Я хочу, чтобы мой юрист присутствовал", – твердо повторил я. Адвокат объяснил мне, как все это работает. Агенты ФБР вдвоем задают человеку вопросы, поскольку это дает одному агенту возможность подтверждать утверждения другого. Как только человек что-либо говорит агенту ФБР, он может свидетельствовать против себя, и в случае противоречия с этим высказыванием в будущем это уже будет федеральным преступлением.

Пока подозреваемому не начнут зачитывать его "права Миранды"[12] перед арестом, ФБР предпочитает задавать вопросы без присутствия адвоката. Таким способом они могут задавать вопросы, на которые адвокат, скорее всего, посоветовал бы не отвечать. Большинство людей имеют склонность говорить слишком много, надеясь что-то объяснить или развеять подозрение.

"Мы хотим с вами поговорить, – сказали агенты ФБР. – Это касается некоторых из ваших друзей".

"Позвоните моему адвокату", – повторил я. Назначьте встречу. Я поговорю обо всем, о чем вы хотите". Я не пытался как-то извернуться, а просто хотел разговаривать с ФБР в более спокойной обстановке и в присутствии адвоката.

Один из агентов подошел ко мне ближе. "Это не имеет никакого отношения к фьючерсам или Мерк", – сказал он.

Агенты ФБР перечислили имена примерно 12 известных членов мафии, которым недавно было предъявлено обвинение. "Мы хотим поговорить с вами об этих ваших друзьях".

"Моих друзьях! – усмехнулся я. – Послушайте, вы знаете, что мне знакомы некоторые из этих имен в связи с моим отцом. Но если вы действительно все эти годы занимались расследованием организованной преступности, то знаете, что у меня нет с ними никаких дел".

Агенты на момент замолчали. Потом один из них снова заговорил, предлагая мне то, что, по его мнению, возможно, могло заинтересовать меня в сотрудничестве с ними. "Вы хотите знать, почему был убит ваш отец?" – спросил он.

"Это вернет его?" – спросил я.

"Нет", – ответил агент.

"Тогда я не хочу этого знать". Я сел в свою машину и уехал. Больше ФБР не выходило на меня и не звонило моему адвокату.

Находиться под расследованием крайне неприятный опыт. Но я получил определенные жизненные уроки, научившие меня знать свои конституционные права. Я знаю, как этими правами пользоваться. Если полиция задает вопрос человеку под подозрением, в 9 случаях из 10 мысленно они уже считают этого человека виновным. Они просто хотят выяснить, удастся ли им выдвинуть обвинение, чтобы этот человек предстал перед судом. Я всегда вспоминаю мудрые слова моего отца: ФБР не задает тебе вопросов, на которые, по их мнению, у них уже есть ответ. Начиная с девятилетнего возраста, я видел, если кто-то становится мишенью расследования, уже нельзя просто пытаться что-то объяснить и откреститься от этого. В некоторых случаях, когда вам предъявлено обвинение, вы можете доказать свою невиновность с помощью свидетельских показаний. Но труднее всего защищаться, если вы сталкиваетесь с сфабрикованным ложным обвинением.

Это тяжелые жизненные уроки, особенно если они получены в молодом возрасте. Но мне пришлось их усвоить вскоре после смерти отца в 1979 году. Я столкнулся с затруднительной ситуацией. Появились вопросы, на которые было необходимо ответить, и были проблемы, которые следовало выбросить из головы. Люди, виновные в смерти моего отца, находились с одной стороны. Они знали, как мы любили отца, как он ставил нас на ноги. Именно поэтому для меня не стало сюрпризом, что кое-кто считал, будто мы с Джоуи можем попытаться отомстить за своего отца.

С другой стороны, находилось ФБР, которое хотело знать, знаем ли мы что-либо о смерти отца, если да, то что именно. Двое агентов ФБР приходили к нашим дверям еще до похорон отца. "Нам нечего вам сказать", – сказал я им, не позволив пройти дальше коврика перед входной дверью.

"Мы всего лишь хотим задать вам несколько вопросов", – настаивали они.

"Вот что я вам скажу. Мне нечего вам сказать". Я закрыл дверь и повернул замок, но знал, что это не последний их визит.

После смерти отца я чувствовал такой гнев и такую боль, что отчаянно нуждался поговорить с кем-то, чтобы понять, как все произошло. У меня появился такой шанс, когда нас пришел навестить один из его друзей, человек, которому, как говорил отец, я мог доверять во всем. Он любил моего отца как родного. Не было ничего, что бы он не смог сделать для нас. Всем своим сердцем я чувствовал, что могу доверять ему. Он взял на себя обязательство поручиться за нас с Джоуи в кругу людей, которых знал он и мой отец. Он дал свое слово, что мы с братом не будем мстить. Этот человек взял на себя ответственность за нас. Тем самым он помог мне покончить с моей собственной душевной войной.

Надо понимать, что мой отец никогда бы не стал спрашивать, что делать, если бы пострадал кто-то из членов его семьи. Он был сам себе командир, и в таком вопросе он обо всем позаботился бы сам. Но, что мог сделать я в свои 22 года, только что закончивший колледж? Но что еще более важно, какое решение было бы правильным по отношению к моей матери, моему брату и самому себе?

Друг моего отца сел за кухонный стол напротив меня, сложив руки на груди. Я хотел увидеть в нем силу и руководство к действиям, но было ясно, что он глубоко подавлен смертью отца. Тем не менее он пришел ради меня и дал совет, который шел из его сердца и его опыта. "Льюис, – начал он, – жизнь твоего отца была его жизнью. Я знаю, тебе тяжело понять, что произошедшее с твоим отцом просто бизнес. И для меня тяжело это понять. Но мы не можем ничего с этим поделать. Для вас с братом ваш отец хотел чего-то абсолютно другого. Теперь нам надо жить собственные жизни. Нам надо оставить это в прошлом".

В моих мыслях я постоянно слышу эхо того, что отец говорил мне бесконечное число раз: «Я делаю то, что я делаю, чтобы тебе не надо было этого делать».

Я понимал, о чем говорил мне друг моего отца. Несмотря на гнев, горевший у меня внутри как напалм, я должен был уйти в сторону. "Льюис, если мы узнаем, кто сделал это с твоим отцом, я буду там с тобой, – сказал он. – Но это то, что я никогда не узнаю, потому что я был связан с твоим отцом. И ты этого никогда не узнаешь. Будем ли мы что-то делать? Сможем ли мы когда-нибудь что-то сделать?"

"Нет, – сказал я, но в душе, движимый собственной болью и гневом, я хотел сказать "да". – Я только не могу поверить, что они могли так поступить с ним. Я не могу поверить, что отца могли так подставить". Отец всегда казался мне неуязвимым. Внезапно, первый раз в своей жизни, я почувствовал свою уязвимость.

"Льюис, – повторил друг отца. – Отойди от этого. Это война, в которой никогда нельзя победить".

Он мог прочитать по моему лицу, что я все еще не успокоился. "Льюис, – добавил он, – что для тебя важнее: что уже случилось или то, куда ты пойдешь дальше?"

Я знал, его слова правильные. Главным вопросом для моего отца всю его жизнь было будущее его сыновей. В тот день я закрыл дверь в прошлое моего отца, и закрыл ее навсегда. Потом были похороны.

В день прощания с отцом отдать дань уважения к нему пришли сотни людей. Там были мужчины, которых я помнил смутно, и те, кого я никогда раньше не видел. Они входили тихо и шептали: "Мне нельзя здесь быть, но я плевал на них. Я должен попрощаться с Тони". Я знал, что их беспокоило – ФБР будет следить за теми, кто пришел на похороны.

По мере того, как люди приходили прощаться весь день и весь вечер, я видел моих друзей, друзей моего брата и мою старую футбольную команду из средней школы, члены которой пришли на мессу. На похороны пришли даже сверстники отца, с которыми он играл в футбол 30 лет назад. Прибыло так много людей, что распорядителю похорон пришлось открыть все имеющиеся комнаты.

К гробу медленно подошла молодая женщина. Она шла на костылях, ее ноги, разбитые полиомиелитом, были в металлических шинах. "Меня зовут Пэтти, – сказала она мне. – Ваш отец был хорошим человеком. Когда меня уволили, он взял меня на работу".

"Правда?" – спросил я, видя эту женщину впервые.

"Да. Он платил мне $500 в неделю за то, что я сидела с рацией в машине. Она застенчиво улыбнулась. – Я следила за ситуацией, когда он играл в кости".

В день похорон отца в церковь пришли 300 человек. Вел службу отец Фил, местный священник. Он часто приходил к отцу с какими-то серьезными проблемами. Отец обычно отправлял сбежавших детей обратно к родителям, давал им денег и оплачивал автобус. Отец Фил никогда не забудет того, что делал отец.

В тот день у меня не было слез. Чем больше мне хотелось уйти в соседнюю комнату и разрыдаться, тем сильнее я стремился оставаться сильным ради моей семьи. Единственный человек, кто вселял в меня силу в тот день, был Джоуи. Каждый раз, когда наши взгляды встречались, мы укреплялись в мысли, что будем всегда вместе.

Все, кто был рядом со мной, вся наша семья, были убиты горем. Моя мать, накачанная прописанными доктором транквилизаторами, была полужива. Одна из моих теток на службе потеряла сознание. Я знал, что нам надо куда-то уехать. Поэтому после похорон мы с мамой и братом уехали на 10 дней во Флориду, пожить в доме семьи моего друга по средней школе. Но когда мы вернулись, мне пришлось снова столкнуться с ФБР.

Меня вызвали повесткой на заседание большого жюри[13]. ФБР хотело знать, что отец говорил мне о своей жизни и что я могу знать о его смерти. Я до сегодняшнего дня не знаю, кто убил моего отца и могу лишь догадываться о возможных причинах его смерти.

Даже при том, что друг моего отца поручился за нас с братом, когда я давал показания перед большим жюри, я должен был отвечать правильно. Поэтому я нанял адвоката с репутацией хорошего защитника лиц из организованной преступности. Я не знал никаких деталей смерти моего отца, и отец никогда не говорил мне ничего, что когда-либо могло мне быть инкриминировано. Но в тот день я сказал своему адвокату Сэнди, что независимо от того, какие вопросы будет задавать ФБР, я намерен воспользоваться своими правами в соответствии с Пятой поправкой к Конституции, чтобы мои показания не были использованы против меня. И я сказал ему, что хочу, чтобы "определенные люди" знали это. Я должен защищать то, что осталось от моей семьи.

Сэнди проводил меня в федеральное здание в деловой части Чикаго, где заседало большое жюри, но не мог присутствовать вместе со мной внутри помещения. Это не было похоже на показываемые по ТВ судебные драмы. Я не был героем какого-нибудь фильма, занявшим оборонительную позицию против обвинения. Я был 22-летним пареньком, боявшимся давать показания большому жюри. Когда я вошел в двери зала заседания большого жюри, я столкнулся с реальностью.

"Могли бы вы назвать ваше имя?", – спросил меня прокурор штата.

"Льюис Борселино", – ответил я. Я видел, как секретарь суда стучит по клавиатуре, печатая мое имя.

"Не могли бы вы сообщить нам ваш адрес?"

"По совету моего адвоката, я уважительно прибегаю к своим правам в соответствии с Пятой поправкой".

Прокурор штата искоса посмотрел на меня. "Я уверен, вам не надо бояться, что вам будет инкриминировано знание вашего адреса?"

"Я уважительно прибегаю к своим правам в соответствии с Пятой поправкой".

Он спрашивал меня, кто такой Тони Борселино, кто такая Флоренс Борселино. Но я даже не признавал имена своих родителей. Его вопросы становились все более нацеленными, а стиль все более аргументированным. Он показывал мне фотографии моего отца с какими то людьми. Какие-то лица я узнавал, какие-то – нет. Обвинитель задавал мне вопросы повторно, но каждый раз я отвечал одной и той же фразой: "По совету моего адвоката, я уважительно прибегаю к своим правам в соответствии с Пятой поправкой".

"Куда направлялся ваш отец в тот вечер, когда он был убит? Что он говорил вам в тот вечер?" – настойчиво спрашивал прокурор.

Обвинителю могло показаться, что он заставляет меня нервничать. Я пытался выглядеть спокойным, но боялся, стоя на месте свидетеля, особенно за свое решение прибегать к своим правам в соответствии с Пятой поправкой в ответ на каждый вопрос. Именно тогда я вспомнил, что сказал мне Сэнди. Если понадобится перерыв, можно попросить у суда разрешение переговорить со своим адвокатом. Я извинился и вышел из зала суда под предлогом, что хочу переговорить с Сэнди, который ждал в холле.

"Как там?" – спросил Сэнди.

"Прокурор штата – настоящий кусок дерьма. Я вышел, чтобы немного помочиться на него". Конечно, я напуган, но я говорил так, как будто меня невозможно напугать.

Я вернулся в зал суда и продолжал прибегать к Пятой поправке в ответ на каждый вопрос. Наконец, я сошел со свидетельского места. Мое слушанье перед большим жюри закончилось. Но прокурор штата и агент ФБР проследовали за мной и Сэнди до лифта, чтобы попытаться задать последние несколько вопросов.

"Если вы беспокоитесь за собственную безопасность, мы можем предоставить вам защиту", – сказали они мне.

Я посмотрел на них. "Я не беспокоюсь за собственную безопасность".

"Это, конечно, ваше право – прибегать к Пятой поправке, но мы можем предоставить вам защиту", – сказал прокурор штата. "Но если мы предоставим вам иммунитет, вы уже не сможете прятаться за Пятую поправку".

Я знал, какая сделка мне предлагалась, и боялся этого больше всего. Если мне предоставят иммунитет, мне придется давать показания. Если я откажусь свидетельствовать под иммунитетом, меня отправят в тюрьму.

"Иммунитет?" – съязвил я. "От чего вы собираетесь дать мне иммунитет?"

"Льюис", – вмешался Сэнди, – "тебе не обязательно что-либо говорить".

"Все нормально", – сказал я своему адвокату. "У меня есть кое-что, что я хочу им сказать". Я посмотрел на прокурора штата и на агента ФБР, стоящего рядом с ним. "Слушайте, мой отец был в тюрьме с того времени, когда я учился в четвертом классе, и до того времени, когда я учился на втором курсе средней школы. Два года после его возвращения домой я провел в колледже. Его убили через два дня после моего окончания колледжа. Сколько, вы думаете, я действительно знаю о его жизни? Нет ничего, что я мог бы сказать вам полезного. Почему бы вам просто не оставить в покое меня, моего брата и мою мать и позволить нам жить нашей собственной жизнью?"

Лифт открылся, мы с Сэнди вошли в него. Когда двери закрылись, это был последний раз, когда мне приходилось сталкиваться с ФБР по поводу убийства моего отца. Но это не было моей последней стычкой с ними.

Оглядываясь назад, я полагаю, что можно было по-другому отнестись к своей личной жизни и избежать пристального внимания, нацеленного на меня все эти годы. Мне не следовало бы иметь Порше и Мерседес, но они у меня есть. Возможно, в годы своей молодости я был слишком заметным, зависая в кабаре, болтаясь в молодежных тусовках и выпивая иногда с Уайзом Гаем, у которого не все в порядке с законом. Возможно, мне следовало отклонять приглашения на итало-американскую свадьбу, если я знал, что среди гостей могут быть люди из окружения моего отца. Рукопожатие с кем-то на приеме – под взорами подозрительных глаз – могло бросать на меня тень подозрения.

Но у моего отца и его товарищей было крепкое братство и собственное понимание о верности. Иногда я бывал на таких мероприятиях, как свадьба, и ко мне подходил какой-либо человек. Он жал мне руку и говорил: "Я знал твоего отца много лет. Он был отличным парнем". Или он мог сказать, как они вместе "отсутствовали в колледже". Потом он мог рассказывать какую-нибудь давнишнюю историю о моем отце. Он смотрел на меня и говорил: "Так ты сын Тони…" Глядя на улыбающееся лицо этого человека, я мог представить гордость своего отца за те успехи, которых добились мы с Джоуи. Выслушивать этих людей значило для меня очень много. Эти люди знали отца многие годы, а теперь так высоко оценивали наши с Джоуи достижения. Некоторые из них были друзьями моих родителей с детства. И я люблю слушать истории о своем отце. В те немногие моменты я испытывал чувство, будто отец жив и снова с нами.

Я никогда не поворачивался спиной к кому-либо из друзей моего отца. Люди потом поняли, почему я иногда отклонял приглашения.