Дэйтрейдер. Кровь, пот и слезы успеха

Для них я всегда горячий парень, отец которого связан с организованной преступностью. Начиная со школы и колледжа, независимо от моих успехов – на футбольном поле или в торговой яме – я всегда вызывал в умах людей один вопрос: связан ли этот парень с организованной преступностью? И хотя я ненавижу этот вопрос, мне приходится с ним сталкиваться. Короткий и единственный ответ – нет. Я ни сейчас, ни когда-либо раньше не был связан с организованной преступностью.

Гораздо меньше людей задавались вопросом, зачем мне связываться с организованной преступностью. Из-за этих людей мой отец был в тюрьме, когда я учился в четвертом классе и на втором курсе средней школы. Из-за чикагской мафии мне пришлось расти без отца, видеть его раз в году, и то лишь на короткое время в комнате для посещений тюрьмы Левенворт. Мы с братом никогда не шли по пути, проторенному отцом. И перед нами никогда не стоял этот выбор. Отец разъяснил это нам с самого начала.

Талант отца для нас был гораздо больше любого вреда, который он мог бы нанести нашей репутации. Он дал нам дух, характер и такие ценности, как честность, цельность и надежность, любовь к семье и ответственность за себя и других. И когда мы ошибались, то брали на себя ответственность.

Очень много раз мне приходилось сталкиваться с ложной, непрошедшей сделкой, и ответственность за это лежала только на мне. Каждое утро перед тем, как направиться в яму, я все проверял с Джони Вебер, брокером, следившим за моими непрошедшими сделками. "Лью, – говорила она. – Ты помнишь вчерашнюю сделку с тем-то и тем-то?"

"Да", – отвечал я, вспоминая. – Я думаю, что заключал с ним сделку на 15 или 20 контрактов".

"Правда? Но ты не записал ее".

Возможно, эта непрошедшая сделка была убыточной на $40 000 или на $50 000. Я бегал по всему полу биржи, чтобы найти того трейдера. "Льюис, что случилось?" – спрашивал он меня.

"Я забыл записать нашу сделку. Это не твоя проблема. Это моя проблема". Потом я урегулировал эту непрошедшую сделку и оплачивал ему столько, сколько был должен.

На любой бирже действует негласное правило: каждый знает все выигрышные сделки, но никто не хочет знать проигрышные. Кто-то будет говорить: "Я просто не помню этой сделки. Почему бы нам не поделить убыток?" Но для меня это неприемлемо. Если я знал, что сделка не прошла по моей вине, я принимал эту ошибку. Мне не нравилось выплачивать со своего собственного торгового счета $30 000, $40 000 или $50 000. Но если ошибка моя, я брал на себя ответственность за нее.

Трейдинг основан на том, что вы даете слово. Думайте об этом. В каком другом бизнесе вы можете делать тысячи сделок в день на миллионы долларов всего лишь кивком головы и жестом рук без всякого юридического оформления? Когда вы даете обязательство на торговом полу, гарантией является ваше слово. Для брокеров, исполняющих приказы клиентов, нет понятия долгосрочной преданности, и едва ли на этой основе когда-либо подписывались договора. Брокер поддерживает свой бизнес, оставляя своих клиентов довольными.

К 1986 году я стал участником ведущей брокерской группы в S&Р-яме. В нашу группу входили Маури, мой брат Джоуи, Бобби Натали, наш друг Луи Фалько и я. Я по-дружески называл нас "четыре итальянца и еврей". Мы были лучшими в S&Р-яме, а я был лидером, исполняющим приказы на 50 или более контрактов. У нашей группы был большой стол крупных клиентов, практически список "кто есть кто" брокерских фирм, таких как Smith Barney, E. F. Hutton, O'Connor Partners и Bache Securities. По мере роста S&P-ямы росла и конкуренция в этом бизнесе.

Поскольку S&Р-яма обосновалась в Чикаго, это привлекло большое внимание со стороны конкурирующего города Нью-Йорка. В конце концов, большинство наиболее крупных менеджеров, управляющих портфелями акций, базировались в Нью-Йорке. Но Чикагская Мерк прогнозировала перспективность работы S&P 500 и торговлю индексами акций. Поведение акций S&P 500 эталон даже в большей степени, чем Промышленный Индекс Доу Джонса. S&Р-контракт быстро затмил индекс акций, введенный Нью-Йоркской Фьючерсной биржей. Поэтому было лишь вопросом времени, когда базирующийся в Нью-Йорке трейдер появится в Чикаго, чтобы вступить в игру. Этим трейдером оказался человек, которого я назвал Дуг.

Он был таким же наглым, как и город, из которого пришел. И он поставил на кон свои нью-йоркские контакты, чтобы перетащить на себя какую-то часть операций ведущих брокерских домов. Это задело за живое очень многих людей в S&Р-яме, возмущенных вторжением этого ньюйоркца на их территорию. Мой единственный серьезный спор с Дутом касался цены закрытия торгов в один из дней, что могло стоить мне нескольких тысяч долларов. У меня был приказ на покупку по закрытию. Но в последнюю минуту Дуг сообщил о последней сделке по цене, которая была выше рынка. Я не хотел, чтобы эту цену включили в запись. В ту же минуту, когда Дуг сообщил данную цену, он подскочил к телефону, чтобы похвастаться клиенту своим достижением.

"Эй, рынок был закрыт. Убирай эту цену", – крикнул я Дугу.

Он проигнорировал меня и продолжал говорить по телефону.

Я выхватил трубку у него из рук и сказал его клиенту: "Он вам перезвонит". Потом я сказал Дугу в лицо, что я оспариваю эту цену. Я хотел, чтобы он прошел вместе со мной на кафедру, то есть на подиум над ямой, где идет наблюдение за торговлей и записываются цены, чтобы там урегулировать данный вопрос. Дуг отказался идти. Он повернулся ко мне и сказал со своим нью-йоркским акцентом: "Пошел ты со своими предложениями".

Я схватил его за отвороты его трейдерской куртки и притащил на ценовой подиум. "Говори им, чтобы они убрали эту цену", – потребовал я.

Дуг боролся, пытаясь отбиться от меня. Я усилил свою хватку. "Говори им, чтобы они убрали эту цену", – повторил я.

"Рынок был закрыт, – выдавил из себя Дуг. – Уберите эту цену".

Мне вручили еще одно письмо о приостановке торговли, но данную цену исключили из записи. Агрессивность Дуга в уводе клиентов в конечном счете оказалась его ошибкой. Несколько месяцев спустя ему вкатили наказание за нарушение правил торговли и отстранили от пола на шесть месяцев. Дуг, с которым мы потом подружились, получил урок, что Чикаго по-своему решает дела с посторонними, вторгающимися на нашу территорию. Именно поэтому у меня не вызвало никакого удивления, что Согласительный департамент Мерк с исключительным усердием проверял соблюдение Дутом каждой буквы закона.

В те дни конкуренция между ордер-филлерами за клиентский бизнес настолько ожесточилась, что в попытках заполучить этот бизнес брокеры снова и снова снижали свои комиссионные. Сначала брокеры получали за исполнение клиентской сделки $3 за контракт. Однако не все эти деньги шли им в карман. Например, Маури брал с меня $0,50 с каждого контракта, исполняемого мною в яме, поскольку этот бизнес поступал с его клиентской стойки. То есть фактически я получал $2,50 за контракт. Потом брокеры начали исполнять контракты за $2 и $1,75. Чтобы прекратить эрозию брокерских комиссионных, пошли разговоры об объединении брокеров на полу. Но стандартизация ставок комиссионных противоречила антитрестовскому законодательству, и идея организации брокеров так и не продвинулась дальше разговоров.

Дисконты комиссионных дали Тому Дитмеру, президенту ведущей клиринговой фирмы Refco, такую идею. Его гениальный план состоял в снижении комиссионных до $1 за контракт и в передаче сэкономленных средств своим клиентам. Чтобы предлагать такие низкие комиссионные, он привел в яму своих брокеров, отказавшись от использования независимых брокеров, таких, как я. Проблема оказалась в том, что многие из этих брокеров не имели достаточного капитала и опыта. Их привлекло то, что даже при комиссионных $1 за контракт они смогут зарабатывать до $20 000 в месяц. Но если они допускали торговую ошибку, то компенсировали ее за свой счет. В случае ошибок и расходов на них большая часть этих $20 000 в месяц испарялась. В результате в S&Р-яме оказались молодые брокеры без достаточного капитала. И упаси вас бог заключить непрошедшую сделку с одним из этих ребят, поскольку часто у них не было достаточно денег для урегулирования ошибки.

После снижения фирмой Refco комиссионных все мы оказались оплеванными, и в яме обратили свой гнев против этих брокеров. Волей судьбы брокеры Refco стояли в яме через двух трейдеров от меня, и я с особым удовольствием постарался устроить им "сладкую жизнь". Когда у них был приказ на продажу по рынку, мы с помощью агрессивных офферов загоняли рынок вниз, вынуждая брокера Refco исполнять сделку по более низкой цене, чем он хотел. Когда у них был рыночный приказ на покупку, нашими бидами мы загоняли рынок вверх, вызывая повышение цены.

Однажды этот парень в костюмчике спустился в торговую яму, чтобы показать своим брокерам, как надо торговать. Он торговал, стоя прямо за мной и постоянно меня подталкивал. Я несколько раз просил прекратить толкаться, но он продолжал. Наконец, мое терпение кончилось. Он толкнул меня последний раз. Я развернулся, схватил его за грудки и выкинул из ямы. Он с трудом поднялся с колен и бегом отправился обратно в яму продолжать торговать.

Некоторое время спустя ко мне подошел один из брокеров. "Ты знаешь, кого ты вышвырнул из ямы? – спросил он. – Это был Том Дитмер".

"И что из этого?" – ответил я. Тому Дитмеру не следовало заступать на мою территорию. Но я с уважением отнесся к нему – он вернулся в эту яму после того, как я его вышвырнул, и не сделал из этого проблемы. При всем нашем негодовании в отношении брокеров Тома Дитмера он не стал отсиживаться в офисе и орать им свои приказы. Он пришел на пол, чтобы показать им, что надо делать.

Мне не надо говорить, что нельзя расхаживать по кругу, толкая и избивая людей. Я не просыпаюсь по утрам с мыслью,,кому сегодня врежу промеж глаз. С гораздо большим желанием я иду по пути объяснений. Или, рискуя подвести меня под извечный стереотип, вы могли бы сказать, что я стал меньше похож на Сонни, а больше – на Майкла. Фанаты "Крестного отца" помнят, что сыновья Дона Корлеоне были настолько разными, насколько разными были их взгляды на жизнь. Сонни, горячая голова, взрывался при малейшей перебранке. Это в конечном счете его и погубило. Кровь в венах стратега Майкла всегда оставалась ледяной.

Я научился уходить в сторону от диспутов по поводу торговли на полу. Брокер, предлагающий 50 контрактов, может после этого заявить, что не видел меня, несмотря на то, что я выкрикнул "Покупаю их!" пять или шесть раз. Возможно, он и не видел. Или, возможно, между нами прыгал другой трейдер, выхвативший эти контракты у меня из рук. Что я могу сделать, кроме как выразить недовольство этой сделкой данному брокеру, прежде чем снова вернуться к своему бизнесу. И этот бизнес, конечно, торговля. На этой арене я пережил многих моих конкурентов и большую часть клеветников. Мое лучшее оружие не мускулы, а мой ум и способности. Этим мне удавалось удивлять даже некоторых коллег, не сразу распознавших мои способности и деловую проницательность.

Помню день, когда рассказал Джеку Сандлеру, тогдашнему председателю Мерк, о моей идее ввести страхование трейдеров и брокеров от катастрофических убытков по непрошедшим сделкам. Можете мне поверить, после двух лет тщательного изучения и усердной работы я принес на рынок страховку от непрошедших сделок – продукт компании AIG, ведущей международной страховой компании, базирующейся в США. Люди были шокированы, узнав, что я не только придумал этот продукт, но еще и нашел партнера в лице AIG.

Для брокеров и трейдеров непрошедшие сделки – непреодолимое проклятие. Каждый год циркулируют истории о крупных шести– или семизначных непрошедших сделках. Я считал, страх непрошедшей сделки такой величины, которая может случиться у любого брокера или трейдера, должен быть веской причиной, чтобы побудить их покупать такую страховку. Но этот продукт не имел успеха частично из-за того, что клиринговые фирмы и биржи не обязали брокеров и трейдеров страховаться. Или, как объяснил мне один из моих друзей, эта страховка предлагалась муравьям, вместо муравейника.

Несмотря на то, что страхование от непрошедших сделок не имело успеха, я не рассматриваю это как поражение. Это была моя идея: я ее придумал, взрастил и отправил в жизнь. Оглядываясь назад, я понимаю, эту идею можно было продвигать на рынок по-другому. И это дает мне понимание, как подходить к следующему проекту, который я предпринимаю. Я принимаю свои убытки и перехожу к следующему шагу, неся ответственность за то, что я сделал правильно и что неправильно. В конечном счете, именно это лежит в основе понятия "успешный человек".

Глава 4

Дух соперничества

Я прирожденный боец. Хотя результат, безусловно, очень важен, меня привлекает сам процесс игры. Будь то на футбольном поле, турнире по гольфу или в торговой яме, мною движет дух борьбы – основной движущий мотив, который я перенял у своего отца.

Если бы я стал тренером университетской команды по футболу или адвокатом, моя мотивация не изменилась. Соревнование заставляет меня подниматься выше остальных и вырываться за рамки своих природных возможностей. Но поймите меня правильно. Я по-настоящему наслаждаюсь тем, что мы с женой ездим каждый на своем «мерседесе» и имеем пару домов, которые могли бы быть отмечены в Дайджесте архитектурных достижений. И все-таки, деньги просто побочный продукт моей деятельности – награда за то, что я отношусь к моему бизнесу так же, как и к своей личной жизни.

В четверг, 27 августа 1998 года, на электронных торгах после закрытия Мерк рынок фьючерсов на S&P упал на 2 000 пунктов. Российский финансовый кризис и опасения по поводу возможного скорого ухода Бориса Ельцина повергли заокеанские рынки в панику. Я бросил машину на стоянке напротив Мерк, оставив двигатель работающим, перебежал через улицу, прежде чем работник парковки успел вручить мне квитанцию. Клерк ждал меня с моей курткой трейдера в руке. Эта белая куртка выглядела весьма грязной после событий, которые на протяжении нескольких предыдущих изнурительных дней происходили в яме.

Большую часть дня я торговал с короткой стороны, поскольку S&Р-фыочерсы с треском пробивали уровни сопротивления. Рынок "нырял", но не как в 1987 году, когда он мог свободно падать из-за отсутствия торговых лимитов. Тем не менее напряженность была почти как в дни после краха 1987 года. Я продал 90 контрактов в одной точке, затем наблюдал, как S&Р-фьючерсы взлетели против меня на 500 пунктов, после чего снова нырнули. Даже спустя 18 лет торговля на подобном рынке по-прежнему поглощает целиком все мои физические и душевные силы. Но дикие рынки – это большие возможности, особенно для опытных трейдеров, способных работать на больших движениях рынка и сопутствующими им большими рисками. Я торговал три часа утром и еще два часа днем. Я вернулся в свой офис, уставший как собака и с ломотой в костях, но с порядочной шестизначной прибылью за этот день.

Однако главная награда состояла в том, что я, «старый» трейдер, которому 41 год, по-прежнему могу сражаться с рынком. Я могу выдерживать перегрузки в яме так же, как эти молодые турки. Вы не можете даже представить, как изнурительно стоять в этой яме посреди шума, толкотни, брызгающей слюны и запаха пота. После пяти или шести часов я чувствую себя как боксер после нокдауна. В некоторые дни я беспокоюсь, могу ли я по-прежнему делать это, а в другие дни меня беспокоит, почему я до сих пор хочу это делать. Я уже принял решение больше торговать вне пола, но не только из-за возраста, а из-за открывающихся новых возможностей. Тем не менее в активные и волатильные дни я по-прежнему готов к сражениям в яме. Я не утратил важнейшее качество, служившее мне всю мою жизнь, лучший актив трейдера и фондового менеджера – дух воина.

Без аналогии со спортом определить это понятие очень трудно. Когда у игрока есть дух, он живет и дышет игрой. У него есть самоотверженность и исключительная сила воли преодолеть свои физические возможности. Ни одно препятствие не может устоять на пути игрока, наделенного духом, парня, который будет играть раненым, бросая вперед свое тело и сознание вопреки боли.

Боевой дух, выносливость и упорство – ключевые факторы моей живучести и моего успеха и в спорте, и в торговле. Помню, как я, первокурсник университета Де По в Гринкасле, штат Индиана, глубоко разочаровался, когда понял, что не смогу закончить среднюю школу без большого напряжения в учебе. Я был классическим примером неуспевающего: легко схватывал все на лету, и поэтому делал ровно столько, чтобы сдать экзамены, но у меня практически не было навыков учиться. В Унивеситете я был предоставлен самому себе. Чтобы компенсировать недостаток академической базы, я каждый вечер три-четыре часа проводил в библиотеке. Никто не заставлял меня делать это. Я знал, это единственный путь чего-то добиться в жизни.

На футбольное поле Де По, команда которого играла в третьем дивизионе, я выходил с той же самоотдачей и решимостью. В средней школе я был достаточно хорошим игроком, но в Де По, где мне назначили персональную футбольную стипендию, я сражался против очень талантливых спортсменов. Я не могу себе представить, что бы из меня получилось, если бы я попал в университет, играющий в первом дивизионе.

Конечно, я не был лучшим игроком в университетской футбольной команде Де По. Тем не менее тренер защитников Тэд Катула однажды назвал меня самым упорным игроком, которого он когда-либо видел. Я помню, как первокурсником попал в команду и хотел бегать с первым составом. В один из дней я сказал тренеру нападающих Тому Монту: "Дайте мне шанс пробежать с первым составом. Дайте мне показать, на что я способен".

Тренер Монт был захвачен врасплох моей прямотой, но на следующий день на разминке ему захотелось посмотреть, что же я могу. Я стоял против Джорджа, крупного парня ростом шесть футов и три дюйма, весом 235 фунтов и тупого, как коробка с камнями. "Эй, Борселино, это ты называешь блоком?" – крикнул мне тренер.

"Тренер, мы же разминаемся", – протестуя ответил я.

"Ты все еще думаешь, что ты лучше, чем другие защитники? – искушал он меня.

Я посмотрел на Джорджа. "Возьми в рот свою капу и застегни свой шлем. Я иду на тебя на полной скорости", – сказал я ему.

"Теперь ты собираешься сказать игрокам, что собираешься пробить блок?" – крикнул тренер.

Я встал прямо и посмотрел на тренера Монта. "Да, собираюсь. И каждый раз, когда я буду проходить через блок, я буду сажать его на задницу".

Я побежал в направлении Джорджа и показал, что собираюсь проходить верхом. Он встал прямо – удар! – и я ушел вниз, согнув свои ноги прямо под ним. Во второй раз я показал, что собираюсь идти низом, и – удар! – я ушел вверх и пробежал прямо по нему. В третий раз я показал, что сначала собираюсь идти низом, потом верхом и сбил его.

Накачанный адреналином подросток, я кричал во все горло: "Я сказал вам, что я лучше любого из ваших раннер-бэков". Но в тот день он так и не поставил меня в основной состав.

К счастью, тренер Катула увидел, на что я способен, и сразу забрал меня в свою команду защитников. Мне не хватало физических данных и природных способностей, но я возмещал эти недостатки за счет своего боевого духа. Ко второму курсу тренер Монт вернул меня в команду нападающих в качестве стартующего раннер-бэка. Я помню одну игру против университета Вальпараисо в холодный дождливый день. Мяч вбрасывали на полуярдовой линии. Я удачно вырвался из этого месива, уложив большинство защитников противостоящей команды. Я получил дальний пас в зоне, оббежал вокруг нескольких парней и пробежал до «тач-дауна» – 99.5 ярдов, установив рекорд университета Де По и штата Индиана, который держится до сих пор. Что мне больше всего запомнилось в той игре, – так это то, что я видел, как мой отец и два моих дяди бежали за боковой линией параллельно со мной. Конечно, я должен признать, что благодаря установке тренера Монта в следующий раз, когда мы были с мячом, мы побежали по тому же самому сценарию. Команда защитников уже была готова к тому, чтобы встретить меня, и они сбили меня намертво…

Передается ли боевой дух через гены или посредством обучения, но я получил его в наследство от своего отца. Несмотря на то, что в детстве отец перенес тяжелую форму ревматизма, пролежав в больнице около двух лет, он тренировался как истинный спортсмен. Он плавал и нырял, боксировал и играл в футбол. Он был звездой футбольной команды средней школы Харрисона в Чикаго, когда на стадионе «Солджер-филд» собирались толпы болельщиков. Даже когда ему было уже за сорок, отец легко пробегал пять миль и регулярно занимался в атлетическом зале.

Физическая дисциплина, умственные способности и стремление к борьбе – именно эти качества спортсмена мы с братом переняли от отца. Эти качества были его кодексом выживания, отличавшие его от остальных. Они помогли ему выжить в Левенворте. Там он прошел курс Дэйла Карнеги, получил несколько наград за публичные выступления и даже организовал в тюрьме банк донорской крови. Для поддержания физической формы он каждый день занимался физическими упражнениями и играл в гандбол, в конечном счете став чемпионом тюрьмы по этому виду спорта.

Отец находился в тюрьме уже несколько месяцев, когда мы впервые приехали его навестить. Я помню, мы сидели в комнате ожидания, когда он вышел к нам. Его пепельно-серые волосы были коротко подстрижены, и он был гладко выбрит. Не считая того, что он немного похудел, в остальном он выглядел почти не изменившимся. Он был одет в стандартную тюремную униформу, белые брюки и белую рубаху. Но, как и всегда, отец и в этом образе держался с достоинством. Он заплатил портному, чтобы тот подогнал ему рубашку и подрубил отвороты. Его брюки были не просто выстираны и отутюжены – на них сверкали идеальные стрелки, а ботинки были вычищены до блеска. Под его хорошо сидевшей рубашкой виднелся медальон Святого Иуды, который был на нем всегда.

"Вы видите это? – спросил он, взяв пальцами угол своего воротника. – Это стоило мне пачки сигарет, но выглядит красиво". Отец не курил, а в тюрьме сигареты – валюта. "Видите стрелки на брюках? Еще пачка".

В то время я не понимал, но сейчас, оглядываясь назад, начинаю понимать, почему отец изменил свою тюремную униформу. В системе, пытающейся обезличить людей, присваивая им номера, отец боролся за сохранение своей индивидуальности. Подрубленные лацканы и стрелки на брюках служили сигналами охранникам и всем вокруг, что он по-прежнему принадлежит самому себе.

Сидя в комнате ожидания, отец ни разу не высказал сожаления по поводу пребывания в тюрьме. Наоборот, его основной заботой были мы. Он развлекал нас рассказами о других заключенных и смешил нас. "Во всей тюрьме нет ни одного виновного парня, – шутил он, подмигивая маме. – Это поразительно. Каждый в этой тюрьме невиновный".

Наконец, я сказал: "Папа, звучит так, как будто тебе здесь весело".

Отец прекратил смеяться и сказал мне буквально следующие слова. "Позволь мне кое-что объяснить. Тюрьма – это не тяжело. Эти люди не могут меня достать. Но скажу тебе, что для меня тяжело быть вдали от тебя, твоего брата и твоей матери. Единственный способ, которым они могут меня достать, – это если они достанут вас. Поэтому вы должны быть лучше остальных".

Лучше, чем остальные. Это было и похвалой, и пожеланием одновременно. Оглядываясь назад, я знаю, отец четко представлял, чего он хочет для нас с Джоуи. Он хотел» чтобы его сыновья получили образование в колледже, сделали успешную карьеру и добились профессионального успеха. Он хотел, чтобы мы были в кругу правильных людей, чтобы мы были приняты миром "белого хлеба" и при этом не потеряли свою уличную хватку. Он пожелал нам использовать опыт обоих миров. Однако, как я много раз убеждался в своей жизни, эта двойственность настраивала против нас оба мира.

Даже сидя в тюрьме, отец передал связанные с нами надежды не столько словами, сколько любовью к нам. Когда отца посадили в первый раз, Джоуи было всего семь лет. Он был таким маленьким, что родители решили не говорить ему, куда отец отправляется. Когда Джоуи спрашивал об этом, ему говорили, отец в армии. Но во время того первого посещения, когда Джоуи осматривался в комнате ожидания в Левенворте, отец не смог солгать своему младшему сыну.

"Папа, ты уверен, что ты в армии?" – спросил Джоуи.

"Сынок, это что, похоже на армию?" – мягко ответил отец вопросом на вопрос.

"Нет".

"Это не армия. Я в тюрьме, сынок".

Мой отец мог бы сказать Джоуи что угодно, в том числе "что он – в колледже", что является еще одним эвфемизмом[8], которым люди пользуются для названия тюрьмы. Или он мог бы сказать Джоуи, что попал в тюрьму из-за чьей-то ошибки или по ложному обвинению. Он мог бы нам сказать все, что угодно. Уже став отцом, я удивляюсь, каково ему было тогда сказать своему семилетнему сыну правду.

"Я здесь, потому что сделал что-то неправильное. Но я по-прежнему люблю тебя. Ты меня еще любишь?"

Джоуи обнял отца за шею и поцеловал его: "Конечно, папа".

Некоторые люди считают, что старая теория "делай, что я говорю, а не то, что я делаю" не работает. Они считают, что дети во всем подражают действиям своих родителей. Мы с братом доказали, что это неправильная теория. С самого начала отец четко дал нам понять, что мы с Джоуи никогда не пойдем по пути, по которому шел он.

Отец ни одному из нас с Джоуи не давал предпочтения. В самом деле, он даже не разрешил мне в седьмом классе играть в футбол, пока Джоуи, тощий ребенок – на два года младше меня – не сможет тоже играть в футбол.

"Твой брат не играет, и ты не играешь", – сказал мне отец как-то утром.

"Это несправедливо! – запротестовал я. – Он недостаточно весит. Это не моя вина".

"Он не играет, и ты – не играешь".

"Но папа…"

"Заруби себе на носу". Когда отец так говорил, я знал, разговор окончен.

В тот день, когда Джоуи взвешивали во время набора в команду, я был рад, что они не проверили его карманы. Они бы нашли там гирьки, которыми я нагрузил его, чтобы его взяли.

Мы с Джоуи были настолько близки, насколько могут быть близкими братья. Хотя каждый из нас был независим, наши жизни сплелись воедино. Он стоит в S&Р-яме рядом со мной, но мы торгуем, каждый на свой счет. Он сам добился удачи на рынке, и все-таки просит у меня делового совета. Когда я находился в процессе болезненного развода, мой брат был моей опорой. Отец и не мыслил, чтобы было иначе. Он мог превращать нас в соперников, конкурирующих за его внимание, играя с нами no-отдельности, в несколько искаженной попытке сделать нас сильнее. Но отец одинаково любил нас обоих. Он хотел, чтобы каждый из нас был независимым, чтобы мы были мужчинами, принадлежащими сами себе. Он считал, чем сильнее мы будем как личности, тем лучше нам будет вместе. Чтобы укрепить наши тела и ум, он поддерживал наши занятия различными видами спорта.

Когда я играл в футбол в юниорской команде средней школы, отец приходил на каждую тренировку и каждую игру. Он сидел на скамейке, аплодируя мне, когда я играл хорошо, и ругая во все горло, когда я позволял себе расслабиться. Он был жестче любого тренера. Когда игра заканчивалась, он критиковал меня всю дорогу до дома. Я снова и снова слышал одно и то же: нельзя себе давать послаблений.

Он сделал нас с Джоуи неистовыми конкурентами, чтобы мы никогда не теряли свое преимущество, которое в его мире означало разницу между выживанием и смертью. Поэтому когда он говорил мне, чтобы я выкладывался в полную силу футболиста седьмого класса, Несмотря на мое больное колено, я знал, он хотел укрепить меня. Он говорил мне: чтобы противостоять своим товарищам по команде, я должен доказать себе, что я – лучший. Я понимал, он хотел, чтобы все меня боялись и никто не мог сбить меня с ног. Он хотел, чтобы я стал таким же, как он. Я должен был стать сильным и упорным. Я должен научиться смотреть в глаза сопернику и заставлять его отступать. И я никогда, ни при каких обстоятельствах не должен был поддаваться страху.

При всех напастях, с которыми мне пришлось столкнуться в течение жизни, дух борьбы позволял мне оставаться сильным не только в спорте, но и в торговой яме. Он давал мне мужество сражаться и побеждать, поддерживал меня, когда надо было выкарабкиваться из поражений.

К середине 1985 года благодаря умению хорошо исполнять приказы клиентов наша группа заняла доминирующие позиции в S&Р-яме. Но на нашем клиентском столе было заметным отсутствие одного важного клиента: Salomon Brothers. Будучи борцом по своей природе, я хотел подчистить под метлу все ведущие брокерские дома. Но бизнес Salomon Brothers принадлежал двум трейдерам, одним из которых был Боб. Он стоял через три человека от меня и всегда оставался моим соперником. Я относился к нему с величайшим уважением. Как и я, он был горячим итальянцем, стиль которого "все на моем лице". Как трейдер он мог все: исполнять приказы, торговать спрэдами и с легкостью торговать несколькими сотнями контрактов. При всем уважении к его способностям я все-таки хотел перетянуть у него небольшую часть бизнеса с Salomon Brothers.

На полу Мерк столом Salomon Brothers заправлял Мэтг Вулф. Этот стол находился всего в нескольких футах от моего места в яме. Поэтому я знал, Мэтт очень хорошо осведомлен о моих возможностях. Но Мэтт не хотел отдавать мне никакую часть бизнеса. Боб был его человеком. Мэтт лояльно относился ко всем людям, с которыми работал, и когда в бизнесе он давал свое слово, он его держал. Перехватить бизнес мне помогла толика рыцарства в отношении одной из немногих женщин-брокеров в нашей яме, после чего ужасный слух на какое-то время снова лишил меня этого бизнеса.

Дженифер Гордон стояла в S&Р-яме, где доминировали мужчины, и выполняла для клиентов небольшие лоты. Она была хорошей девочкой, и меня всегда выводило из себя, когда какой-нибудь трейдер приставал к ней. В один из дней я увидел ее, плачущую. "Дженифер, что случилось?" – спросил я.

"Ничего", – сказала она, отворачивая свое лицо.

"Успокойся. Скажи мне, что происходит".

Дженифер показала мне на нескольких брокеров на другой стороне ямы. "Они меня достают. Они думают, что это смешно – мешать мне в тот момент, когда я совершаю сделку".

"Кто это делает?" – настойчиво спросил я. Дженифер сказала мне их имена.