Следующее утро вновь выдалось солнечным и ярким. Как будто в утешение за каждодневную суету, ссоры, болезни, потери и утраты, дарила природа людям такие дни. Только ведь и солнышко — не всем в радость… Не зная еще друг о друге, семь человек в разных концах огромного города всю ночь беспокойно метались в своих постелях.
      Андрей вздрагивал всем телом на продавленной тахте, будто от боли. Вилен Сидорович задремал прямо в кресле. Ольга стонала и порывалась бежать куда-то. Анна тихонько плакала во сне… Олег все ворочался и никак не мог устроиться поудобнее, будто дорогущий ортопедический матрац вдруг превратился в груду острых камней.
      Игорь с трудом добрался пешком до Курского вокзала. Надо было, конечно, уходить дальше, но сил совсем не было, и нога разболелась нестерпимо. Благо на запасных путях всегда есть отслужившие свой срок вагоны, в которых коротают время бомжеватые личности. За несколько бутылок водки они охотно приютили его, даже предоставили отдельное купе. Но и для него эта ночь оказалась тяжелой — он так скрипел зубами и зло, матерно ругался, что даже ко всему привыкшие соседи опасливо косились — псих какой-то, не иначе.
      Сергей Николаевич долго не ложился спать. Он все перебирал свои книги, пытался читать, работать, даже рукопись зачем-то снова достал из портфеля. Но ничего не шло на ум, строчки путались и прыгали перед глазами, как живые, а карандаш, как назло, валился из рук. В конце концов он так и заснул у стола, уронив голову на сложенные руки.
      Одно и то же снилось им всем — долины, поросшие черной травой, крутые скалы, разверстые пропасти, леса странных деревьев, уродливых и искривленных, смоляные озера, гнилые болота… И над всем этим — темно-багровые небеса, облака, сверкающие пламенем, да пыльные вихри, носящиеся в душном, раскаленном воздухе. Картины эти почему-то рождали ощущение такого ужаса и отчаяния, что хотелось закрыть глаза, исчезнуть, испариться, умереть — лишь бы не видеть больше проклятых мест. В горле першило, пыль забивала глаза, ядовитые испарения просачивались к каждой клеточке тела… Но хуже всего было чувство безысходности и горького осознания, что теперь никуда не деться отсюда. Но к добру ли, к худу, все проходит когда-то. Кончилась и эта ночь, и, как туман над землей исчезает под лучами солнца, забываются к утру кошмарные сновидения, и все страхи прячутся в потаенных уголках сознания. Люди трезвые и практичные не любят о них вспоминать. Подумаешь — сон приснился! Эка важность.
 
      Ольга проснулась рано. Сначала она хотела поспать еще немного, долго ворочалась с боку на бок, но сон не шел. Потом решила просто поваляться, почитать в постели, даже прихватила с полки пухлый томик в растрепанной карамельно-розовой бумажной обложке с очередной «роковой любовью», но скоро отбросила его в сторону. Страдания придуманной героини по поводу безответной любви к красавцу брюнету с голубыми глазами вдруг показались ей надуманными и пошлыми до тошноты. Она поднялась с постели, сварила себе кофе, села у стола на кухне и принялась размышлять, чем бы сегодня заняться.
      Ольга чувствовала себя немного разбитой, но все равно старалась думать о чем-то хорошем. Например, о новой работе… Она немного гордилась, что сумела так легко и просто решить свою проблему. Хорошо бы еще новый костюм купить! Что-нибудь не слишком вызывающее, но яркое и стильное. Конечно, денег свободных нет, но все равно хочется. Надоело ходить на работу серой офисной мышью.
      Ольга увидела, что сахарница пуста. Она достала с полки жестяную банку в веселенький красный горошек, но, пока пересыпала, заметила, что в банке что-то шуршит. Ух ты! Двести долларов, аккуратно завернутые в целлофан. Оля вспомнила, что когда-то сама припрятала эту заначку на черный день. Еще мама была жива… Ну что ж, теперь пригодится. В дорогой бутик она, конечно, не пойдет, но возле Покровской большой вещевой рынок… Там всегда можно подобрать что-то приличное, да еще и поторговаться. И ехать не так далеко — всего одна станция на электричке.
      Ольга заметно повеселела и принялась собираться. Но когда взгляд случайно упал на правое запястье, с которого так и не снималась проклятая резиночка с биркой, хорошее настроение мигом улетучилось, сдулось, как лопнувший воздушный шарик. Она опустилась на табуретку и, неожиданно для себя, горько заплакала.
 
      Сергей Николаевич ходил взад-вперед по комнате. Так он ходил когда-то по одиночке в Крестах, пока не врывались надзиратели. Он очень устал, и ночной сон не принес облегчения, но на ходу легче думалось.
      Вчерашнее приключение не давало ему покоя. Вроде бы все ясно — ну, упал, потерял сознание на улице… Хорошо еще, что быстро пришел в себя! Мозг выдал картинку — отчетливое, детальное видение той жизни о которой наяву он мог только мечтать. Раскопки, скифское городище… Ему ли, историку, не знать об этом? Он пытался уговорить себя, что скифская бляшка с оленем могла как-нибудь случайно заваляться в кармане, усиленно цеплялся за последние остатки разумной, привычной и правильной материалистической картины мира…
      Но сердце знало, что на самом деле все не так просто, как кажется. И безжалостный рассудок ученого говорил, что проклятая золотая пластинка никаким объяснимым способом попасть к нему не могла.
      А значит — и в самом деле с ним произошло что-то из ряда вон выходящее. И душу дьяволу он продал по-настоящему. А уж этот господин, как известно, долго ждать не любит.
      Сергей Николаевич вспомнил многочисленные истории средневековых хронистов о тех несчастных, кого по глупости и жадности, от стремления к власти или из-за несчастной любви угораздило заключить подобный договор. О Теодорихе Великом, унесенном прямо в ад на вороном коне невиданной красоты. О Родриго — последнем короле готов в Испании, которого демоны забрали с поля битвы. О графе Матисконе, человеке гордом и жестоком, которого черный рыцарь увел с собой прямо из-за праздничного стола в первый день Пасхи…
      Сергей Николаевич остановился, отер внезапно выступивший холодный пот со лба. Он уже свыкся с мыслью о близкой смерти, но вот о том, что там,дальше за чертой, никогда не думал.
      А теперь-то — и думать, пожалуй, поздно. Он вздохнул и тяжело опустился на кровать. Обвел взглядом комнату, в которой жил и работал столько лет. Книги, рукописи, памятные мелочи… Абажур над столом — еще Наташа покупала. Грустно, нестерпимо грустно было думать о том, что совсем скоро посторонние чужие люди выкинут все это на помойку как ненужный хлам. И последняя книга, над которой он работал почти два года, так никогда и не увидит света. Жаль, ведь времена Великого переселения народов во многом так и остаются белым пятном в истории, а там немало интересных мыслей и выводов.
      Сергей Николаевич виновато покосился на пухлую рукопись, что лежала на столе со вчерашнего вечера. Почему-то сейчас он чувствовал себя так, будто ребенка бросает на произвол судьбы. Что поделаешь, если сейчас кризис и в издательстве думают не о том, чтобы нести в массы разумное, доброе и вечное, а о том, чтобы самим остаться на плаву! Надо бы, конечно, переждать, только вот времени у него остается совсем немного. Если даже де Виль будет достаточно терпеливым кредитором, старость и плохое здоровье сделают свое дело.
      Впрочем, как говорил старшина Копылов на фронте: не можешь сделать сам — поручи другому. Сергей Николаевич подумал про Алексея Дубинского, с которым оказался в одной делегации на симпозиуме в Париже в начале девяностых. И как говорится, в гроб сходя благословил… Алексей, тогда розовощекий аспирант, поразил его своей увлеченностью. В те годы, когда полстраны кинулось торговать и стрелять друг в друга, странно было видеть человека, одержимого идеей расшифровать письмена древних пиктов — загадочного исчезнувшего народа, населявшего когда-то Британские острова. С тех пор они поддерживали связь, виделись нечасто, но все же… Алексей оказался одним из немногих молодых ученых, кто до сих пор не ушел из науки. Диссертацию недавно защитил, преподает, крутится как может, но дело свое не бросает.
      Сергей Николаевич хлопнул себя по лбу. Так вот оно, решение проблемы! Вот кому можно было бы показать рукопись, а потом — доверить ее до лучших времен. Не вечно же будет длиться этот чертов кризис.
      Воодушевленный этой идеей, Сергей Николаевич уже взялся за телефон, набрал знакомый номер и долго-долго слушал длинные гудки в трубке, пока не вспомнил, что сегодня суббота и на кафедре института, где преподает Алексей, скорее всего, никого. А живет он в подмосковной Щербинке и домашним телефоном до сих пор не обзавелся. Придется теперь ждать до понедельника… Но ведь и за два дня всякое может случиться! Сергей Николаевич принялся листать свою потрепанную записную книжку. Где-то здесь должен быть адрес.
 
      Вилен Сидорович проснулся с тяжелой головой. В первый момент он никак не мог понять, почему сидит в кресле одетый и телевизор включен… Ах ты господи, старость не радость!
      Солнце било прямо в глаза. Хотелось задвинуть шторы поплотнее, удобно улечься на старой скрипучей кровати и поспать еще часа два-три, а то и подольше. Но ведь нельзя — Крошка, увидев, что хозяин поднял голову, уже ходит кругами, тихо поскуливая. Вилен Сидорович посмотрел на старый будильник, что тикал на прикроватной тумбочке. Надо же, половина девятого! Никогда он не вставал так поздно.
      Крошка села возле него и осторожно поскребла лапой по штанине. Морда ее выражала неподдельное страдание.
      — Ну, иду я уже, иду, — проворчал Вилен Сидорович, поднимаясь с кресла. Все мышцы затекли от неудобной позы и теперь болели немилосердно.
      Он покосился на собачку. Кто бы только знал, как его раздражает этот визгливый комок шерсти! Ни отдыха, ни покоя пожилому человеку — корми, гуляй… Зачем только их заводят? Дураки люди.
      Во дворе, на асфальтированном пятачке перед подъездом, дворничиха Клава шустро размахивала метлой.
      — Доброго утречка вам, Вилен Сидорович! — весело сказала она. — Погодка-то, а? Бабье лето.
      — Какие бабы, такое и лето, — нахмурился он.
      — Ой ты маленький. — Клава нагнулась погладить собачку.
      Крошка доверчиво потянулась к ней черным влажным носом.
      — Ах ты пушистик такой, ласковый! — Клава гладила белую шерстку, а Крошка все лизала ее загрубелые, в трещинах руки, как будто хотела отмыть их дочиста.
      — Нравится — забирай себе, — вдруг сказал Вилен Сидорович совсем уж зло и сунул ей в руки поводок.
      — Ой, чтой-то с вами? — растерялась Клава от беспричинно резкого тона.
      — Уезжаю я. К сестре, в деревню, — вдруг неожиданно для себя самого выпалил Вилен Сидорович. И добавил: — Насовсем.
      — Ну, так собачку бы с собой взяли! Пусть она там по травке побегает.
      — Там собаки на цепи сидят, а не хлеб жрут зря. И люди их не для баловства заводят! — Вилен Сидорович возвысил голос. Почему-то сейчас он действительно поверил, что уехать в деревню к сестре Маше и правда было бы хорошо. А что? Тихо, ни тебе телевизора, ни метро, ни наглой молодежи… Он и думать забыл, что сестра уже пять лет как умерла.
      — Ну что — берешь или нет?
      Наверное, в лице его было нечто такое, что Клава испугалась. Она вдруг побледнела, глаза стали совсем круглыми, и даже рот приоткрылся. Так и стояла — в одной руке метла, в другой — ременная петелька от поводка, а Крошка жалась к ее ногам, как будто спрятаться пыталась.
      Вилен Сидорович нехорошо усмехнулся и пошел в подъезд. Поначалу дома показалось очень хорошо — тихо так… Он устроился перед телевизором и хотел было уже посмотреть «Криминальную хронику», когда на экране вновь показалась проклятая тетя Ася. На этот раз смотрела она неодобрительно и строго, даже пальцем погрозила. Вилен Сидорович аж с места подскочил и выключил телевизор от греха подальше. Все равно — ну нет покоя человеку! Надо и правда в деревню ехать. Слишком уж страшно и противно жить в огромном городе, где никому до тебя нет дела и никому ты не нужен. Как работать — так вымпелом наградят, на доске почета повесят, а как стар стал — подыхай, да поскорее. Дети забыли, государству не нужен… Где они, Дамир со Сталиной? Почему не помогут старику? Растишь их, растишь, а благодарности — никакой.
      Он пошарил в нижнем ящике допотопного серванта — там, в старом очечнике, хранились «гробовые» сбережения. Достал две сторублевые бумажки, потом, поколебавшись, добавил еще одну. Мало ли что, дорога дальняя…
 
      Анна выглянула в окно — посмотреть, сколько градусов на термометре. Надо же, всего девять часов, а уже плюс пятнадцать! И солнышко вышло… Прекрасный день. Даже обидно будет провести его, как обычно, в четырех стенах.
      Она плохо спала ночью, и вчерашняя идея о поездке за город уже представлялась ей глупой и детской. Что зря время терять, если полно дел по дому? Да и лень как-то тащиться в дальнюю даль неизвестно зачем.
      Анна с грустью вспомнила, что ведь когда-то давно, еще в детстве они с родителями выбирались иногда из дому. Ехали в никуда — просто садились в электричку и смотрели в окно. Выходили там, где местность казалась наиболее симпатичной, потом гуляли но лесу, разводили костер или купались в какой-нибудь маленькой речушке или озерце. Так весело было… Каждый раз — настоящее приключение! Родители тогда были молодыми, веселыми и беззаботными, а она сама — маленькой девочкой, серьезной и умненькой не по годам, но вполне счастливой.
      Анна тяжело вздохнула. Как часто воспоминания — даже самые радостные — способны причинять боль! Но сейчас ей нестерпимо захотелось выйти из дому, уехать подальше от шумного, загазованного города, вдохнуть чистый воздух…
      Так что нечего тешить себя глупыми отговорками вроде того, что дома надо бы окна помыть, да и одежды вроде нет подходящей… Аня решительно встала и открыла стенной шкаф в прихожей — там, в тюке старой одежды, который все руки не доходили выбросить, должно найтись что-нибудь подходящее для такой прогулки. Ага, джинсы… Мама прислала их в посылке через месяц после отъезда в Израиль. Тогда в Москве это был страшный дефицит, а она и не надевала их почти — стеснялась почему-то. Кофточка с рукавами «летучая мышь»… Ну, это мимо, сейчас в таком виде только людей пугать. Лучше уж папина ковбойка в клеточку — как она только завалялась здесь? А вот бежевая ветровка вполне подойдет. Как раз по погоде. Анна быстро оделась, застегнула «молнию» на джинсах, радуясь, что за десять лет не прибавила в весе ни килограмма, и встала перед зеркалом в прихожей. В общем, она осталась вполне довольна собой, хотя вид был совершенно непривычный, только вот на ноги надеть нечего. Не на каблуках же прыгать но кочкам! Анна перерыла весь шкаф, пока в самом дальнем уголке не обнаружились старые адидасовские кроссовки, в которых когда-то еще на физкультуру в школе ходила. Так и знала, что не могла их выбросить! Она натянула на ноги удобную обувку, подхватила ключи с полки (главное, чтобы не те, с брелоком-розочкой, которые так напугали ее вчера) и вышла из дому.
 
      Время подползало к десяти, когда Андрей лениво ковырялся вилкой в тарелке с гречневой кашей. Проспал он почти сутки и чувствовал себя значительно лучше. Голова не болит, тошнота прошла, даже следы побоев почти исчезли. Так, легкая синева под глазами… События вчерашнего дня изрядно поблекли в памяти. Подумаешь, мало ли что в жизни случается! Как говорится, забудь — проехали.
      Только вот часы никуда не делись и дьявол на циферблате держал свой трезубец в лапах и все так же нахально ухмылялся. Андрей хмуро покосился на свое нежданное приобретение. А что, все-таки крутые котлы! Может, загнать их кому-нибудь? Или так, самому носить?
      Занятый своими мыслями, он даже не заметил, как на кухню вышла мать. Как всегда непричесанная, в халате… Она встала перед ним, сложив руки на груди, и лицо ее не предвещало ничего хорошего. Минуты две она молчала, будто собираясь с мыслями, потом строго сказала: — Значит, так. Поедешь сегодня к тете Шуре на дачу — там помочь надо. Перетащить кое-чего, покрасить, дрова в сарае сложить… Ну, там она скажет, у нее в этом году яблоки хорошие уродились, привезешь ведра два, она обещала.
      Андрей аж вилку уронил от удивления. Таким тоном мать с ним не разговаривала уже давно — со школы, наверное… Она помолчала еще недолго и сказала совсем тихо, устало так:
      — Должна же и от тебя какая-то польза быть! А то шляешься где-то целыми днями. Я одна бьюсь-бьюсь, и все без толку…
      В голосе ее звучала такая безнадега, что Андрей почему-то смутился. Мать как будто подписала ему приговор — никчемный, мол, ты человек! Толку от тебя нет и не будет. В первый раз, может быть, за всю жизнь в голове мелькнула мысль — а вдруг так оно и есть? Ведь ничего не сделал, ничего не добился. Андреян Орловский хоть и загнулся от передоза, зато какие песни писал! И бабки у него были, и девчонки на концертах кипятком писали, и вообще… Ему-то самому и этого не светит.
      От этой мысли на душе стало так погано, что Андрей даже с матерью спорить не стал, хоть и не хотелось ему тащиться к черту на рога и служить там вьючным конем для ворчливой тети Шуры. Он только кивнул — понял, мол — и пошел к себе в комнату одеваться.
 
      Олег пил крепчайший черный кофе, который щедро разбавлял коньяком, курил сигарету за сигаретой и все равно никак не мог успокоиться. Только теперь он понял окончательно, что столкнулся с чем-то неведомым, чему нет названия в человеческом языке и рационального объяснения тоже нет. Временами он с тайной надеждой поглядывал на кольцо, которое никак не снималось с пальца — вдруг да исчезнет? Вдруг это все — просто морок, наваждение, пьяный бред? Но проклятое кольцо было на месте, и от этого становилось еще страшнее.
      Хуже всего было то, что Олег совершенно не представлял себе, что делать дальше. Все, с чем он сталкивался когда-либо, часто было несправедливо, иногда —жестоко, а порой шло вразрез с действующим Уголовным кодексом. Но, по крайней мере, все было понятно и объяснимо, даже болезнь, которая в свое время так исковеркала его судьбу.
      Но теперь… Ясно было только одно — жить, как жил раньше, он уже не сможет. Хотя бы потому, что еще одна такая ночка запросто доведет до инфаркта. И даже если не доведет, прошлая жизнь все равно казалась отвратительной и нелепой суетой. Будто свора собак грызется из-за кости… Все, что так волновало его совсем недавно, — бизнес, деньги, машина, проблемы с налоговой инспекцией — вдруг стало таким мелким и незначительным, что даже странно было немного. Как он мог придавать столько значения мелочам?
       Что пользы тебе, если приобретешь весь мир, но душу свою потеряешь?Эта странная, чужая фраза неожиданно всплыла в мозгу, и Олег вдруг дернулся, как от удара. Он вспомнил, как давным-давно — ему тогда было лет двенадцать — родители сняли дачу на все лето (ребенку нужен свежий воздух!) и сослали его туда под надзор бабушки Серафимы Аркадьевны. Поначалу он пытался бунтовать — скучно ведь и сверстников почти нет, одни старухи да молодые мамаши с младенцами, но потом привык и даже начал находить некое удовольствие в обретенной свободе, долгих велосипедных поездках по окрестностям, прогулках по лесу… В один из таких долгих, томительно-жарких летних дней его застиг короткий, но бурный ливень. Олег тогда укрылся от дождя в старой церквушке, что стояла на поляне среди леса. Ходили туда только старухи из двух ближайших деревень, Краскова и Щербатовки, а настоятелем был отец Георгий — застенчивый, худощавый деревенский батюшка с мягким голосом и добрыми, усталыми глазами за стеклами очков. Олег сначала только глаза таращил — интересно было посмотреть на живого попа, но потом стал заходить часто. Отец Георгий много знал, любил поговорить и очень интересно рассказывал про Вавилонскую башню или остатки Ноева ковчега, обнаруженные на склоне горы Арарат. Олег тогда еще спорить с ним пытался, со всем пылом юного пионера и председателя совета отряда доказывал, что Бога нет. На все его щенячьи наскоки («Ну, где ваш Бог? На облаке сидит?») отец Георгий только посмеивался и отвечал непонятно: «Бог везде, чадо. Подрастешь — поймешь». А потом приглашал к себе домой пить чай с плюшками, что замечательно пекла его матушка — дородная и улыбчивая Мария Семеновна.
      Вот, наверное, единственный человек, который сейчас сумел бы его понять! Олег аж застонал — так захотелось снова увидеть его, поговорить, рассказать о своей беде! Может, еще можно помочь? Если он еще жив, конечно… Хотя почему бы и нет? В те годы отец Георгий казался ему стариком, но вряд ли было ему намного больше сорока. Так что сейчас, значит, за шестьдесят. Вполне возможно, что и поныне здравствует. Дачу они тогда снимали на станции Шарапова Охота по Курскому направлению. Дорогу от станции найти можно, он там все вдоль и поперек облазил.
      Значит, надо ехать. Пусть его ситуация кому угодно покажется глупой и дикой, пусть невелик шанс найти выход и получить какую-то помощь или совет, но попытаться стоит. Олег вспомнил, что машину вчера оставил на стоянке возле офиса, ну да бог с ней. На электричке, пожалуй, будет как-то правильнее… Он загасил в пепельнице последний окурок, поплескал на лицо водой в ванной, мельком взглянул на себя в зеркало — ну и рожа! Мешки под глазами, бледность покойницкая, надо будет о здоровье подумать — если, конечно, в ближайшее время это еще будет актуально. А сейчас остается только торопиться и надеяться, что не слишком поздно.

      Игорь сидел у окна в электричке Москва-Тула. Нарочно выбрал самую дальнюю. Он был недоволен собой — проспал! Тоже мне, профессионал хренов… Ментов на вокзале шастает немерено, и запасные вагоны они часто шерстят, так что легко могли бы взять его тепленьким в этом приюте бомжей и блохастиков.
      Однако — обошлось. И теперь он сидел на жесткой деревянной лавке, смотрел в окно и пытался думать, как жить дальше. До самой Тулы катиться, наверное, смысла нет. Значит, наверное, стоило бы выбрать какую-нибудь богом забытую станцию и сойти. А там — как фишка ляжет.
      Народу в вагоне почти не было. Странно, конечно, — суббота ведь и погода хорошая, дачники должны бы ломануться на свои участки. А тут — только бородатый старик с большим потертым кожаным портфелем да странная очкастенькая девица в старых джинсах и кроссовках с тремя полосами, что выпускали к Олимпиаде-80.
      В Текстильщиках зашли двое — какой-то пенсионер в потертой кепочке и старом пиджаке, застегнутом не на те пуговицы, и молодой парень быдловатого вида. Такие обычно в подъездах пиво пьют и курят дешевые сигареты, поплевывая через губу. В Царицыне — молодая симпатичная женщина с длинными светлыми волосами. Игорь проводил ее взглядом, когда она шла по проходу между скамейками. Да, ничего, вполне ничего… Правда, видно, что девушка серьезная, на такой разве что жениться можно. А потому ему лично с ней ничего не светит. Игорь еще немного посмотрел и отвернулся.