Торопясь, дрожащими пальцами он застегнул ремешок на запястье и зашагал прочь.
      — Коробочку возьмите, — крикнула девочка ему вслед, — там паспорт и гарантийный талон!
      Но Андрей не слышал ее. Он так спешил к выходу, будто часы эти не купил, а украл и сейчас за ним гонятся. Кондиционированная магазинная атмосфера давила, хотелось уйти отсюда как можно скорее. Только в машине он смог расслабиться и успокоиться. А сам все нет-нет да поглядывал на запястье — очень уж нравились новые часы.
      Ехать пришлось долго. Давно уже миновали они и центральные улицы, и кварталы «спальных» районов, и теперь быстроходный «бумер» мчался по трассе, как хищный зверь на охоте. За окном мелькали то пригорки и перелески, то полусгнившие деревенские развалюхи, то навороченные «новорусские» коттеджные поселки.
      — Слышь… А куда это мы? Далеко еще? — спросил Андрей. Просто так спросил — ему в общем-то было все равно, хоть целый день бы так ехать.
      Толстячок в зеленом пиджаке посмотрел на него как на сумасшедшего:
      — Ты что, Андрюша, правда, что ли, не помнишь? Рок-фестиваль «Пришествие», событие года!
      — А чё так далеко?
      — Да ты что, с луны упал? Это же фича такая! Каждый год проводится где-нибудь подальше от Москвы. Сейчас, например, поселок Новый Назарет, Тверская область. Народ съедется, побалдеет, им — развлечение, нам — кусок хлеба с маслом. Совсем тебе, Андрюша, мозги отшибло, — он укоризненно покачал головой, — сам же в прошлом году выступал! А сейчас тебе еще и концерт закрывать! Эх, Андрюша, — он горестно вздохнул, — волнуюсь я… Ты бы уж как-нибудь поосторожней с герычем. А то ведь и сам погоришь, и всех спалишь.
      Андрей удобно развалился на мягком сиденье. Мерное покачивание и монотонный голос его спутника навевали сон. Незаметно для себя он как будто провалился в темную яму… И снова видел яркие, светящиеся пятна. Во сне они были живыми и вполне разумными, разговаривали с ним о чем-то важном — так рассудительно и умно, как никто и никогда с ним не разговаривал. Это было так прекрасно, что потом Андрей и сам превратился в какую-то радужную кляксу и хотел навсегда остаться с ними…
      Пробуждение было ужасным. Тело как будто превратилось в один огромный очаг боли. Все мышцы как будто разрывались, его трясло крупной дрожью, на лбу выступили капли холодного пота. Даже глаза открыть — и то было больно. Андрею показалось, что он находится в каком-то тесном пространстве вроде вагончика и лежит на жесткой и неудобной койке.
      — Ломка у него, — услышал Андрей где-то совсем рядом голос своего давешнего знакомца. Как его там звали? А черт его знает!
      — Сам вижу, что ломка, — другой голос. Очень злой, только придушенный какой-то, будто и впрямь от злости задыхается. — А ты куда смотрел, сволочь? Что теперь делать? Ему же выступать надо, а он вот-вот кони двинет!
      — Не боись, сейчас будет как огурец!
      Андрей почувствовал холодное и влажное прикосновение у многострадального локтевого сгиба. В воздухе резко запахло спиртом. Опять пронзила боль, когда острое жало шприца впивалось в кожу, но ему было уже все равно. По сравнению с тем, что ему сейчас приходилось терпеть, это был просто комариный укус.
      Потом стало легче. С каждым вдохом-выдохом боль уходила из тела и скоро прошла совсем. Стало легко и тепло, а главное — Андрей чувствовал себя так, будто по жилам вместо крови струится музыка. Сейчас он вспомнил все свои песни, слова и мелодии, даже ту, что написал сегодня утром.
      — Пора, Андрюша, — шепнул кто-то ему на ухо.
      Андрей кивнул. В самом деле — пора.
      Он не помнил, как поднялся на сцену. В первый момент Андрей немного оробел — огромное поле, побольше футбольного, заполнено людьми, так что яблоку упасть негде. В воздухе повисла тяжелая предгрозовая духота, но парни и девушки стояли плечом к плечу и ждали.
      — Привет вам, люди!
      Толпа радостно взвыла. Он видел сотни глаз, устремленных на него, чувствовал их любовь и обожание каждой клеточкой своего тела, а внутри пела, искрилась и переливалась музыка. Этот кайф был покруче того, что в белом порошке!
      — Я хочу сказать вам: свобода — это рай!
      Новый восторженный вопль. В этот миг Андрей чувствовал такую сладкую, пьянящую власть над их душами и телами!
      — А сейчас я спою вам новую песню об этом. Он почему-то не беспокоился больше. Музыка, что была в его душе, заполняла все его существо без остатка, переливалась через край и требовала выхода. Он совсем не удивился, что из динамиков полилась та самая мелодия, которую он ожидал услышать (может быть, даже та, что так неожиданно пришла к нему сегодня утром? Он не помнил точно), и музыканты за спиной подыгрывали правильно.
 
      Если каждый твой день стал похож на другой,
      Будто бьешься о стену всю жизнь головой,
      Если ловишь ладонями призрачный свет,
      Ищешь путь в лабиринте, где выхода нет…
 
      Музыка несла его, поднимая над толпой, как на крыльях. Вот вступили тяжелые басы — и, будто отвечая им, где-то вдалеке раздался первый раскат грома.
 
      Ничего не жалей, ни о чем не грусти,
      Поскорее на волю себя отпусти,
      Что за разница — ждать тебе день или год,
      Если смерть — это только последний…
 
      Он выдержал эффектную паузу, обвел взглядом замершую толпу. Потом отработанным движением вскинул правую руку и выкрикнул то слово, которого они ждали:
      ПРИХОД!
      Ливень хлынул на разгоряченные головы. Утоптанная земля под ногами вмиг превратилась в жидкую грязь, но никто не попытался найти укрытия. Люди кричали, срывали с себя одежду, подставляя тела и лица под холодные упругие струи.
      Андрей пошатнулся. Силы как-то разом покинули его. Он перестал видеть и осознавать происходящее вокруг, разноцветные кляксы перед глазами заполнили собой все пространство, и это было прекрасно. Ему не дали упасть, заботливо подхватили под руки… И это тоже было правильно. Оказывается, счастье может быть таким огромным! Как горячий камень в груди, под ребрами.
      Вокруг ходят люди. Как будто сквозь вату Андрей услышал, как кто-то из них озабоченно сказал «передоз»… Он еще улыбался сквозь забытье — вот глупые! «Пере» — это значит чересчур. Разве они не понимают, что счастья не может быть слишком много?
      Потом светящиеся пятна будто взорвались перед глазами ослепительным фейерверком и погасли совсем. Стало очень темно и холодно, и только теперь Андрей понял, что это уже навсегда.
 
      Олег проснулся в своей постели. Все так — и сонная теплая Галка рядом, и васильки на обоях, и утренний ветерок чуть колышет тюлевые гэдээровские занавески, за которыми, помнится, мама выстояла дикую очередь в ЦУМе.
      Он откинул одеяло. Давно привычного шрама на животе больше не было, да и все тело опять стало таким, как десять лет назад — ни тебе начинающегося живота, ни той мужской заматерелости, что появляется только после тридцати.
      А сердце его летело и цвело, в душе искрилось и переливалось удивительное, давно забытое ощущение счастья, молодости, любви… В теле появилась та удивительная легкость и упругость, которая не дает долго сидеть на месте.
      Осторожно, чтобы не разбудить Галку, Олег вылез из кровати, натянул старенькие домашние джинсы (те самые! польские, их еще мама на коленке зашивала!) и, стараясь потише ступать по паркету босыми ногами, подошел к серванту. Там, в среднем ящике, всегда лежали документы — и выездные тоже. Он хотел удостовериться, что все это — не сон, что он сумел-таки перехитрить свою судьбу, переиграть, перепрожить все заново.
      Вот и она, толстая картонная папка с ботиночными шнурками. Узлов-то накрутили… Олег развязывал неподатливые тесемки, стараясь сдержать нервную дрожь в руках. Смотреть все равно было страшно.
      Медицинская справка, датированная 7 июля 1988 года (Олег сверился с настенным календарем в прихожей — вчера), лежала на самом верху. И следовало из этой бумаги, что Олег Константинович Сартанов, 1965 года рождения, практически здоров и может отправляться хоть в Египет, хоть в Антарктиду, хоть к черту в зубы.
      Олег еще постоял недолго с бумагами в руках, подумал — и убрал папку обратно в ящик. На полочке в серванте лежало обручальное кольцо — его кольцо! Он всегда снимал его на ночь. Олег взял его в руки бережно, как реликвию. Кольцо было не гладкое, а с насечкой, ребристенькое такое. Почему-то Галка хотела именно эти кольца к свадьбе. Олег вспомнил, как они вместе выбирали их в салоне для новобрачных, как Галка склонилась над витриной, и этот завиток пепельных волос на белой шее… Он, помнится, тогда не выдержал и поцеловал ее. Олег еще немножко подержал кольцо в руках, полюбовался, потом решительно надел на безымянный палец. Вот так будет правильно!
      Он присел на краешек дивана и осторожно тронул Галку за голое теплое плечо.
      — Галя…
      — Ммм… Сколько времени? — Она заворочалась в постели и потянулась за своими часиками. — Семь часов только! Суббота же сегодня, дай поспать.
      — Галь, я что подумал-то. Ну его, этот Египет! Не поеду.
      — Как это — не поедешь? — Галка мигом проснулась окончательно и села на постели. — Ты что, с ума сошел? Все документы готовы, а ты вдруг…
      В голосе ее звучали резкие, сварливые ноты, лицо исказилось от гнева. Олег даже отшатнулся — никогда раньше он Галку такой не видел.
      — Думаешь, мне удовольствие большое доставляет жить с твоими родителями, все время улыбаться и кивать? Маменьке твоей подпевать постоянно. Да, Елена Владимировна! Хорошо, Елена Владимировна! Анекдоты дурацкие слушать, что твой папаша каждый вечер рассказывает, да еще и смеяться не забывать? У-у, ненавижу все это! — Галка вдруг заплакала. Злые слезы просто брызнули из глаз. — А теперь, когда такой шанс подвернулся, ты говоришь — не хочу! Деточка захотел возле маминой юбки остаться! Да ты хоть понимаешь, что такая возможность только раз в жизни бывает? Другим знаешь как упираться приходится? Зубами грызть! А тебе — все готовенькое, на блюдечке, на, мол, дорогой, только кушай!
      Видеть плачущую Галку было просто невыносимо. Несмотря на злые, обидные слова, она выглядела такой несчастной, что Олегу стало ее жаль. Он еще потянулся обнять, утешить.
      — Галя, ну подожди… Не волнуйся ты, все у нас будет!
      Он хотел объяснить ей, что совсем скоро откроются такие возможности, о которых они раньше и мечтать не могли, а потому проводить время среди пустынь и верблюдов за жалкие сертификаты не стоит, но Галка резко отстранилась и плотнее закуталась в простыню, будто защищаясь от его прикосновений.
      — Не трогай меня! Когда будет — через двадцать лет? Ты хоть знаешь, чего стоило Вове… то есть Владимиру Петровичу выбить тебе эту командировку? А уж мне чего стоило, я и не говорю!
      Олег похолодел. Владимир Петрович Пеструхин, веселый толстопузый балагур, старинный друг его отца и непременный участник всех семейных собиронов, работал в том же НИИ, что и он сам. Отделом кадров заведовал. И вот теперь он — Вова?
      Олег как-то сразу припомнил, что Галка сильно изменилась в последнее время. Вспомнил ее отлучки по выходным, поздние возвращения домой… На майские праздники она уехала с подругами на дачу и ночевать не вернулась. Рассказывала, что выпили немного, засиделись, заболтались, а потом страшно было идти на электричку. Еще убедительно так рассказывала, а он, дурак, только кивал — правильно, мол, поступила.
      Видимо, лицо у него стало такое, что Галка вдруг примолкла — поняла, что сказала лишнего. Даже рукой прикрылась, будто защищаясь от удара, и быстро-быстро забормотала, куда только вся злость подевалась — совсем другим тоном, жалостливо так, покаянно:
      — Олежек, миленький, ну я же люблю тебя! Разве я для себя… Это же все для нас! А ты говоришь — не поеду…
      Она снова заплакала — навзрыд, всхлипывая, как ребенок. Лицо ее как-то жалко искривилось, нос стал красный, глаза опухли. Олегу она вдруг показалась старой, несмотря на свои двадцать два года, и совсем некрасивой. В этот момент он ясно увидел, какой она станет лет через пятнадцать, — и ужаснулся. Бедная, глупая Галка! Что же ты натворила…
      Олег молча встал и принялся одеваться, стараясь не смотреть на нее. Хотелось поскорее уйти отсюда — из этой самой комнаты, которая совсем недавно представлялась ему вожделенным раем.
      Через пять минут он уже шел по улице, шагая, словно заведенный автомат, а над головой стояло черное солнце. Совсем как тогда… Он не думал, куда идет и зачем, просто не мог сегодня оставаться дома, никак не мог.
      Олег и сам не заметил, как оказался возле станции техобслуживания, где на непонятных условиях арендовал площади авторемонтный кооператив «Мечта», в котором он трудился тогда — паял свои сигнализации по вечерам три раза в неделю. А что? Может, пойти поработать? Суббота сегодня, конечно, но ведь не домой же возвращаться!
      Сначала Олег толкнулся было в высокие железные ворота. Черт, заперто. Он обогнул здание справа и отпер своим ключом неприметную дверь запасного входа. Но, когда оказался в просторном и гулком «производственном» помещении, в глаза ему сразу же бросилась новенькая красная «девятка» на смотровой яме. Вокруг суетились какие-то мрачного вида работяги, а чуть поодаль стоял со скучающим видом вальяжный мужчина средних лет кавказской наружности.
      Странно — раньше Олег никогда их здесь не видел. Он пригляделся повнимательнее, и, когда понял, чем они занимаются, ему стало не по себе. Быстро и споро они меняли номера на автомобиле. Надо же, и Иван Палыч с ними!
      Председатель кооператива Иван Павлович, добрый, улыбчивый, лысоватый дядька, на этот раз встретил Олега совсем не радостно. Вытирая руки ветошкой, он спросил:
      — А ты чего пришел, Олежка? Выходной же сегодня!
      — Да вот, решил поработать… — промямлил Олег. И зачем-то соврал: — Деньги очень нужны.
      — Знаешь, Олежка, тут такое дело… В общем, шел бы ты отсюда. Видишь, дел невпроворот, не до тебя сейчас. В понедельник приходи, да, в понедельник!
      Иван Палыч все говорил и говорил, избегая смотреть ему в глаза, и аккуратно подталкивал к выходу.
      «А вот это я попал! — с тоской подумал Олег. — Ведь на эту самую „девятку“ сам же ставил сигнализацию в прошлом только месяце. Это у них тут целый преступный синдикат, а я-то, дурак, и не знал ничего».
      — Эй, а это еще кто такой? — Кавказец решительно направился к ним. Каблуки его ботинок отбивали темп шагов по цементному полу, и вот тогда Олегу стало страшно по-настоящему. Ну прямо шаги командора.
      — Да это так, ничего, — заюлил Иван Палыч, — ничего, Вагит Саидович. Парень подрабатывает здесь, день перепутал. С бодуна небось, перепил вчера. — Он как-то нервно, визгливо захихикал. — Иди домой, Олежка, там тебя, поди, молодая жена заждалась!
      — Нет, постой. — Кавказец сверлил Олега пристальным и тяжелым взглядом. — Подрабатывает, говоришь? А не похож на работягу, не похож… Врешь ты все, старый лис.
      Говорил он вроде бы спокойно, но в его хищном горбоносом лице, в голосе и глазах Олег увидел нечто, не предвещающее лично ему ничего хорошего.
      — Так, Вагит Саидович, инженером парнишка трудятся! А здесь — так, временно, сигнализации паяет у нас. — Иван Палыч бормотал почти умоляюще, будто знал, что сейчас произойдет.
      — Сигнализации, говоришь? — Кавказец вскинул бровь и продолжал так же спокойно, задумчиво даже: — Знаю я таких интеллигентов чистеньких. Папа, мама, жена молодая, сам инженером работает… Сдаст он нас, как стеклотару, помяни мое слово. А нам терять нечего.
      Он подумал немного, окинул Олега цепким взглядом и сказал вполне мирно, сочувственно даже:
      — Да, не вовремя ты пришел, парень. Не повезло тебе.
      Последним, что Олег увидел в жизни, были острые носы его лакированных ботинок. Страшный удар по затылку чем-то тяжелым свалил его с ног, потом глаза заволокла темно-багровая нелена, и все погасло. Сквозь резкую боль и дурноту он услышал:
      — Да не скули ты! Как что делать? Сам не знаешь? Зацементировать — и в яму. Век не найдут.
      Короткой вспышкой в гаснущем сознании мелькнула мысль: «И это что — все? Ради этого ядушу продал? Несправедливо!» Потом исчезла и она, растворилась в темноте.
      Он еще дернулся пару раз на холодном полу и затих.
 
      В зимнем парке, среди запорошенных снегом старых деревьев, было удивительно тихо и почти торжественно. Оля медленно шла по дорожке, с наслаждением вдыхая чистый морозный воздух. Странно даже — парк-то в двух шагах от дома! А выбраться погулять все как-то времени не было… Она как будто впервые открыла глаза на мир и теперь никак не могла насмотреться досыта.
      Вот пушистый снег беззвучно осыпался с ветки. Крупная белка в серой зимней шубке большими прыжками пересекла снежную целину и проворно вскарабкалась по корявому стволу старого дуба.
      Оля застыла на месте, наблюдая как завороженная за проворным зверьком. А белка вроде бы и не боялась совсем — уселась возле дупла, умываясь лапкой, будто кошка, и с любопытством посверкивая на нее черными глазками-бусинками. Оля постояла еще немного и пошла дальше, чуть заметно улыбаясь. Надо же, плутовка какая!
      Тишину раскололи странные звуки — топот и храп прямо у нее за спиной. Как будто что-то огромное, страшное догоняет ее и вот-вот догонит… От неожиданности Оля сначала не поняла, что это за звуки, испугалась, побежала зачем-то — и оглянуться не успела, как поскользнулась и оказалась в сугробе.
      — О, простите меня! Пожалуйста, простите, я не хотел вас пугать!
      Голос вроде бы вполне человеческий — приятный такой мужской голос с легким иностранным акцентом.
      Оля поправила сбившуюся шапочку, откинула пряди волос, упавшие ей на лицо, посмотрела вверх — да так и обомлела.
      Прямо перед ней гарцевал всадник на тонконогой белой лошади. Оля всегда думала, что такие красавцы встречаются только в дешевых дамских романах, которые она иногда почитывала украдкой, — брюнет с голубыми глазами, правильные черты лица, смоляные завитки выбиваются из-под жокейской шапочки, а улыбка… Друзья и ближние, что это была за улыбка! Нежная и дерзкая одновременно, мечтательная и чуть застенчивая…
      «Ну, прямо принц на белом коне, — мелькнуло в голове, — все как заказывали». Но почему-то не радостной была эта мысль, а совсем наоборот — какой-то тоскливой и обреченной. Откуда только он взялся здесь?
      Оля немного лукавила перед собой — в самом факте появления чудесного всадника ничего особенного, а тем более сверхъестественного не было. Она прекрасно знала, что неподалеку, в старинной, недавно отреставрированной барской усадьбе, есть развлечения на любой вкус — и конюшни в том числе. Чего только не придумают нувориши, желающие почувствовать себя Дворянами! А теперь вот можно хоть на тройке с бубенцами прокатиться, хоть верхом…
      Только вот не похож был этот красавец ни на бандита ни на разбогатевшего торгаша, ни даже на менеджера крупной корпорации. Слишком уж легко и уверенно он сидел в седле и держал поводья. На вид ему было лет тридцать, может, даже чуть больше, но на лицо его еще не легла печать удрученности и озабоченности, которая так безошибочно метит всех, кому приходится каждый день вставать с постели, чтобы потом и кровью бороться за успех в этой жизни. В то же время — человек явно не бедный, верховая езда — дорогое удовольствие… Кто же он такой?
      Оля думала — и не находила ответа. А всадник тем временем проворно спешился и подбежал к ней.
      — С вами все в порядке? Вы не ушиблись?
      Он протянул ей руку, помог подняться и отряхнуть снег с одежды. Заботливо так, прямо по-братски… Он вроде бы случайно провел ладонью по ее длинным распущенным волосам — и тут же смутился, убрал руку. Но когда встретились их глаза, в лице его что-то дрогнуло, и взгляд стал совсем другой — не победительный и дерзкий, а кроткий, восхищенный.
      — Могу я спросить, как вас зовут?
      — Ольга…
      — О, какое красивое имя! — Он как будто обрадовался, что ее зовут так, а не иначе. — Ольга — это Helga. В переводе со старонорвежского ваше имя означает «чистая» или даже «святая». Позвольте представиться, — он коротко поклонился, — Олаф Скалнаримссон.
      Потом они шли вместе, и лошадь он вел в поводу. За те полчаса, что понадобились, чтобы дойти до конюшни, Олаф успел рассказать о себе почти все. Он родился в маленькой скандинавской стране и был младшим сыном в семье одной из боковых ветвей королевского рода.
      — Мой отец был двоюродным братом короля Гуннара.
      — Так вы принц! — выдохнула Оля почти со страхом.
      — Да, — он смущенно улыбнулся, будто уличенный в мелком проступке, — но мне вряд ли придется стать королем, и я очень рад этому.
      — Почему?
      — У нас конституционная монархия. Короли царствуют, но не правят. Они позируют фотографам, произносят речи в дни праздников и машут рукой с балкона королевской резиденции. Знаете, Ольга, это ведь очень утомительная работа — быть символом нации! Зато теперь я свободен.
      — А чем вы занимаетесь, Олаф? И почему так хорошо говорите по-русски?
      — Видите ли, Ольга… По профессии я историк и археолог. Тема моей работы — это связи, которые существовали между нашими народами в глубокой древности. Может быть, вам известно, что первые русские князья были… Как это? — Он задумался на минуту, припоминая трудное слово. — О, варъягиА женой конунга Гаральда Смелого была русская княжна…
      Он увлекся и говорил еще очень долго. Когда они дошли, наконец, до конюшни, Оля уже знала о конунгах Инглингах и Скъельдунгах едва ли не больше, чем о своих ближайших родственниках. Точно, больше — ведь даже отца Оля не помнила, а мама никогда не рассказывала! Когда Оля была еще маленькой, на вопрос «где мой папа?» мама никогда не отвечала, только сжимала губы в ниточку, и глаза у нее делались ледяные… Потом она и спрашивать перестала — поняла, что маме неприятно.
      А теперь она стояла лицом к лицу с мужчиной, о встрече с которым мечтала всю жизнь, и не знала, что делать дальше.
      — Ольга, прошу вас, — он взял ее за плечи, повернул лицом к себе, — я очень вас прошу — подождите меня всего несколько минут! Это очень важно для меня.
      Он почти бегом миновал ворота и скрылся из виду. Оля осталась одна. Она была совершенно ошарашена произошедшим, а потому даже рада была возможности привести мысли в порядок и немного прийти в себя.
      Ну вот, как говорится — сбылась мечта идиотки! Умный, красивый молодой мужчина, кажется, влюблен в нее не на шутку. Разве не этого она так хотела? Тогда почему же совсем не радостно на душе? Почему ей тоскливо и страшно, да так, что мурашки бегают между лопатками?
      «Наверное, я просто замерзла», — решила Ольга и принялась энергично прохаживаться взад-вперед на утоптанном пятачке перед административным зданием. Она почти согрелась, когда взглянула ненароком на свое отражение в окне — да так и обомлела.
      Из мутного стекла на нее смотрела хорошенькая молодая женщина с распущенными светлыми волосами и огромными голубыми глазами, одетая в белую куртку с пушистым воротником. Ну прямо Снегурочка! Оля улыбнулась своему отражению, зарылась лицом в белый мех… И вот тут ей стало страшно по-настоящему. «Стоп. У меня же никогда такой куртки не было! — Только сейчас Оля поняла, что на ней чужая одежда. — И почему вдруг зима, если только что была ранняя осень? Какое сегодня число? Какой год? И где я, в конце концов, оказалась?»
      Оля лихорадочно пыталась вспомнить, что было с ней вчера, позавчера или неделю назад — и не могла. Странный маленький человечек по имени Шарль де Виль обещал ей неземную любовь в обмен на ее бессмертную душу, и условия договора он выполнил в точности. А что будет дальше?
      Оля почувствовала, как в душе поднимается мутная волна паники. Ей хотелось бросить все и бежать отсюда без оглядки, вернуться в свою привычную, серенькую, но такую теплую, надышанную жизнь и забыть Шарля де Виля как страшный сон.
      Но Олаф уже бежал к ней и махал рукой. Он успел переодеться, но, видно, очень уж торопился. Даже пальто не застегнул, и редкие снежинки опускались на его чуть встрепанные вьющиеся волосы.
      — Ольга! Как хорошо… Я боялся, что вы уйдете. Очень боялся. Вы замерзли? Пойдемте скорее, здесь моя машина. Совсем недалеко, на стоянке…
      Он галантно распахнул перед ней дверцу темно-синего «вольво». Ольга удобно устроилась на мягком сиденье и немного успокоилась. В самом деле, чего она боится? Ведь все так хорошо! Сейчас он, наверное, пригласит ее в какой-нибудь шикарный ресторан. Там будут гореть свечи, играть тихая музыка, они будут пить вино из высоких бокалов и, может быть, даже танцевать. А потом… Потом они проведут ночь вместе. Оля даже покраснела при мысли об этом. Горячая волна пробежала по всему телу, от макушки до пяток. Думать было и сладко, и стыдно немного.
      Олаф сидел рядом с ней, смотрел прямо перед собой, положив обе руки на руль, и не трогался с места, как будто хотел сказать что-то — и не решался. Наконец он повернулся к ней:
      — Ольга… Я хотел вам сказать… Словом, я никогда не встречал такой женщины, как вы. У меня такое чувство, что я всю жизнь вас знаю… Или всю жизнь искал именно вас. Понимаю, все случилось слишком неожиданно, но мне так не хочется с вами расставаться! Сегодня День святого Валентина, праздник влюбленных… Я никогда особенно не верил в него, а вот теперь — верю! Давайте поедем вместе куда-нибудь — разумеется, если у вас нет других планов на сегодня. Вы согласны?
      Оля кивнула.
      — Итак, куда мы направляемся? — Он шутливо поклонился и снял несуществующую шляпу. — Располагайте мной, прекрасная дама! Это ваш Город, и я повинуюсь.
      А и в самом деле — куда? Не признаваться же, что всю жизнь проживя в Москве, она прошмыгивала напуганной мышью от работы до дома и обратно. В ресторанах Ольга не бывала (не считать же тот единственный визит в кафе с Маргошей!), но ведь так обидно выглядеть дурочкой. Она совсем засмущалась и произнесла как-то робко, почти по-детски:
      — Я не знаю…
      Олаф еще помолчал недолго, барабаня пальцами но рулевому колесу, и вдруг спросил:
      — Скажите, Ольга, что вы любите больше всего?
      Она вспомнила почему-то единственный свой заграничный отдых в Турции — десять дней бездумного и беззаботного ничегонеделания на берегу теплого моря, когда не было ни забот, ни ответственности… Только ласковые волны, шезлонг у бассейна и даже коктейли в баре по вечерам. И пусть отельчик был трехзвездный, самый дешевый, и приходилось ходить на городской пляж, а турки были слишком назойливы, смущали ее постоянно своими масляно-томными взглядами и недвусмысленными предложениями — все равно было хорошо! Вот где ей хотелось бы оказаться по-настоящему, но где же взять все это в зимней Москве… Как мама говорила, «мало ли, что ты хочешь». Ресторанчик бы, что ли, какой-нибудь вспомнить… Но неожиданно для себя Оля сказала:
      — Мне нравится солнце и море! Качаться на волнах, пить коктейли у бассейна, и чтобы было тепло.
      Это прозвучало так театрально и неестественно, что Оля тут же осеклась. Но Олаф, кажется, ничего не заметил, только рассмеялся:
      — Нам с вами нравится почти одно и то же! Это просто чудо.
      Он резко тронулся с места и выехал на оживленную улицу. Через несколько минут они уже неслись по МКАДу в потоке машин. Олаф смотрел теперь только на дорогу, а на Ольгу вроде бы даже внимания не обращал. Интересно, что он задумал? Неужели сейчас они поедут в аэропорт, сядут в самолет и через пару часов будут загорать где-нибудь под жарким солнышком? А как же паспорта, билеты, виза? Ольга зачем-то пошарила в карманах куртки. Так и есть — ни документов, ни денег.
      — Олаф, а куда мы едем? — робко спросила она.
      — Не скажу. Это будет сюрприз!
      Спокойствия и уверенности ей такой ответ не прибавил. Ольга вспомнила, как мама всегда ее предостерегала: не садись в машины к незнакомым! А то завезут куда-нибудь, убьют, ограбят, изнасилуют… Мама всегда запирала двери на три замка и смотрела криминальную хронику по телевизору, а вечером, когда Ольга приходила домой с работы, рассказывала про всякие ужасы, которые успели произойти в мире и его окрестностях. Ольга сейчас просто воочию увидела ее лицо — поджатые губы, морщинку между сдвинутых бровей, узелок седых волос на затылке… Неужели мама была права и симпатичный, обходительный и вежливый незнакомец вполне может оказаться убийцей или насильником? Да, да, именно незнакомец! Она же знает о нем только то, что он сам рассказал. А придумать можно все, что угодно.
      Где-то на Юго-Западе они свернули с окружной дороги на улицу, названную почему-то в честь Инессы Арманд. Возле большого торгового центра у метро Олаф с сомнением покачал головой, но все же остановился.
      — Простите, Ольга, я снова вынужден оставить вас ненадолго.
      Он действительно вернулся через несколько минут — веселый, с какими-то пакетами в руках, бросил их на заднее сиденье и весело спросил:
      — Ну как? Не скучали? Уже недолго осталось, здесь совсем близко.
      Ехать и в самом деле пришлось недолго. Минут десять они еще крутились по улицам, застроенным типовыми многоэтажками, когда Ольга увидела огромное здание из стекла и бетона с прозрачным куполом. А Олаф уже высматривал место на парковке.
      — А все-таки, что это? Похоже на какой-то спорт-комплекс.
      — Аквапарк. Самый крупный в Европе. Раньше такой был только в Хельсинки. — Олаф отвечал рассеянно, пытаясь втиснуться между черным джипом с тонированными стеклами и довольно затрапезным «жигуленком». — Сейчас все сами увидите.
      В светлом и чистом холле, выложенном мраморной плиткой, Ольга сперва немного оробела. Зато Олаф вел себя уверенно, как завсегдатай, — перемолвился о чем-то с девушкой на ресепшен и тут же вернулся к ней.
      — Вот, — он протянул какой-то странный браслет с блестящей металлической бляшкой, — это номерок от раздевалки. Наденьте на руку, чтобы не потерять. А здесь, — он протянул большой полиэтиленовый пакет, — все, что вам может понадобиться. Я жду вас у бассейна через десять минут.
      Оля покорно взяла пакет и пошла по коридору, сияющему какой-то неестественной чистотой. В раздевалке она устало опустилась на лавочку и в который уже раз за сегодняшний длинный день попыталась собраться с мыслями. Плескаться в бассейне ей совсем не хотелось — а вот теперь придется. Сама напросилась. А еще — придется о чем-то говорить с незнакомым, по сути, человеком. И наверное, не только говорить.