Детская книга - Детская книга для мальчиков

Церемонно наклонив голову, старик вошел в прихожую, осмотрелся, одобрительно кивнул. Когда он снимал свою смешную шляпу, Ластик заметил на длинном сухом пальце бронзовое кольцо в виде змеи, проглотившей свой хвост.

– Для меня имеют значение языки, на которых говорят потомки Тео Крестоносца, а они сегодня проживают в тридцати семи странах. Видите ли, дорогой господин Фандорин, я исследую историю нашего рода. Вот и в Москву прилетел, чтобы выяснить кое-какие обстоятельства генеалогии русских фон Дорнов. То есть, я хотел сказать «Фандориных», – поправился гость.

Тут папа, конечно, всплеснул руками. Он ведь тоже занимался историей своего рода – в свободное от работы время, то есть почти всегда. Но здесь старик удивил его еще больше:

– Моя ветвь берет начало от солдата удачи Корнелиуса фон Дорна – того самого, что впоследствии служил капитаном царских мушкетеров при дворе государя Алексея Тишайшего.

– Как?! – воскликнул папа. – Но именно от Корнелиуса происходим и все мы – русские Фандорины, Фондорины, а также просто Дорины и Дорны! Я немного занимался биографией этого искателя приключений, – скромно признался он (хотя сам написал про капитана мушкетеров целую книжку), – но я не встречал упоминаний о его браке домосковского периода. Где это произошло? Судя по вашей фамилии, в Голландии?

Они уже были в гостиной. Ван Дорн и папа сели в кресла, Ластик топтался рядом, прикидывая, нельзя ли под каким-нибудь предлогом выманить папу из комнаты. Вряд ли. Раз речь зашла о Корнелиусе фон Дорне, пиши пропало.

– А никакого брака не было, – легонько, одними углами губ, улыбнулся иностранец. – Была мимолетная интрижка с Беттиной Сутер, трактирщицей из Лейдена. Корнелиус уехал, так и не узнав, что у трактирщицы появится ребенок, к тому же носящий его родовое имя. Беттина, будучи женщиной обстоятельной, изготовила поддельный документ о браке – чтобы сын не считался незаконнорожденным. Я раскопал эту маленькую семейную тайну еще в юности, когда изучал лейденские архивы и церковные приходские книги. Беттина стала именовать себя «благородной госпожой фон Дорн», а ее потомки переделали фамилию на голландский манер. Довольно заурядная история. Любопытно другое. Мне удалось выяснить, что в 1777 году, в американской Виргинии, один из Ван Дорнов случайно встретился с русским волонтером Милоном Фондориным…

И разговор углубился в несусветные исторические дебри. Перескочил на какую-то Летицию де Дорн, потом на сгинувшего в Полинезии Тобиаса Дорна, мичмана британского королевского флота.

В другое время Ластик с удовольствием послушал бы все эти занятные истории, но только не сейчас. На сердце было тоскливо, приближалось обеденное время. А мама иногда заскакивала домой между двумя и тремя – приготовить ужин, и потом опять уезжала в редакцию, подписывать вечерний выпуск. Она не папа, посмотрит один раз на кислую физиономию сына и сразу поймет: что-то стряслось.

А родственник, похоже, обосновался надолго и никуда особенно не спешил.

Вскоре стало ясно, что историю рода Дорнов-Фандориных он знает гораздо лучше папы. Тот помнил не все факты, время от времени заглядывал в картотеку или в компьютерный файл. Ван Дорн же сыпал именами и датами по памяти.

– Ах, если бы нам встретиться раньше, когда я пытался стать профессиональным историком! – сокрушался папа. – Я бы непременно напросился к вам в ученики. Как замечательно, что у нас с вами одно хобби!

На это мистер Ван Дорн строго заметил:

– У меня это не хобби, а смысл всей моей жизни. Знаете, сколько лет я занимаюсь историей нашего рода? В декабре исполнится…

Договорить ему помешал телефонный звонок.

– Извините. – Папа вынул из кармана мобильник, взглянул на высветившийся номер. – Да, Валя?

Папина секретарша, из офиса. Телефон у папы был громкий, а голос у Вали пронзительный, поэтому Ластик, стоявший в двух шагах, слышал почти каждое слово.

– … настоящий перспективный клиент, сразу видно! – тараторила секретарша. – Говорит, долго ждать не может!

– Но я сейчас никак… – папа расстроенно потер висок и оглянулся на гостя.

– Вы чего? – запищала трубка. – Месяц без работы сидим! Говорю вам: настоящий клиент.

Первый вице-президент инвестиционной компании! Много про вас слышал! Большой заказ! Я ему кофе дала, сказала, вы сейчас вернетесь.

– Но я правда сейчас не могу.

Папа перешел на шепот, что было бессмысленно – все равно гость всё слышал.

Ван Дорн поднял палец, деликатно привлекая папино внимание.

– Бизнес прежде всего. Если вам необходимо вернуться в офис…

– Нет-нет, что вы! У нас с вами такой интересный разговор. И вообще, я ужасно рад знакомству!

Валя услышала и заявила:

– Если сию минуту не придете – всё. Увольняюсь!

Папа страдальчески поморщился.

– Интересный разговор подождет, – сказал Ван Дорн. – Я никуда не денусь. Схожу пока на Красную площадь, в Кремль. Это ведь недалеко отсюда? Если я не ошибаюсь, выйти на улицу, потом налево и направо?

– Хорошо, сейчас буду, – сердито буркнул папа в трубку и разъединился. – Нет-нет, наоборот, – обратился он уже к гостю. – Сначала направо, потом налево. Знаете что? Давайте Эраст сходит с вами, а потом вы вернетесь сюда. Это было бы самое лучшее. А я позвоню жене. Может быть, она сумеет вырваться пораньше.

Впервые после памятной фразы, произнесенной шепотом в момент знакомства, старик посмотрел на Ластика – вежливо, но довольно рассеянно.

– Если молодой человек согласится составить мне компанию…

– Конечно, согласится! Я бы и сам с огромным удовольствием устроил для вас экскурсию по фандоринским местам Москвы. Прежде всего показал бы вам…

Тут у него в кармане снова зазвонил телефон.

– Иду, иду! – крикнул папа в трубку. – Я уже на лестнице.

Извиняющимся жестом развел руками, сказал: «Ну, я не прощаюсь» – и вышел.

Едва защелкнулась дверь, мистер Ван Дорн вскочил с кресла и бросился к Ластику.

– Наконец-то мы вдвоем! – воскликнул он. – Я думал, ваш отец никогда не уйдет! Но мой ассистент отлично справился со своей ролью! Он займет вашего отца часа на два, а то и на три. Ваша мать к обеду не приедет – она только что получила эксклюзивный, сверхсрочный материал для сегодняшнего номера. У нас с вами достаточно времени.

– Что? – только и смог пролепетать Ластик.

Самая важная персона на свете

– Вы – тот, кого я так долго искал! Никаких сомнений! – взволнованно выкрикивал утративший всю свою чопорность иностранец. Он то садился на корточки, чтобы быть с Ластиком вровень, то вскакивал, возбужденно размахивал руками. Было совершенно непонятно, что за муха его укусила, и Ластик на всякий случай попятился к двери. Вдруг этот мистер Ван Дорн – псих?

Бессвязность речи двенадцатиюродного лишь укрепляла это подозрение.

– Вы – потомок Тео фон Дорна! – загнул палец старик и тут же загнул следующий. – Вы вошли в подземелье, перехитрили собаку, пожалели нищего и вытянули выигрышный билет, единственный из восемнадцати! – Тут пальцы у него на руке кончились. Он снова присел перед Ластиком на корточки, взял его за плечи и страшным шепотом спросил: – Знаете, кто вы такой?

– Нет, – испуганно ответил Ластик, хотя, конечно же, отлично знал, кто он такой.

– Вы – Самая Важная Персона на Свете. Можно было бы принять это заявление за шутку, если бы не тон, выражение лица, да, в конце концов, и сам возраст мистера Ван Дорна. Для пущей торжественности старик снова выпрямился во весь свой рост и простер ладонь над макушкой Ластика, будто посвящал его в рыцари.

И сердце шестиклассника затрепетало.

На самом деле в глубине души Ластик всегда подозревал, что он – Самая Важная Персона на Свете. Большинству мальчиков (даже куда более зрелого возраста) хочется в это верить. Как и всем детям, ему случалось мечтать, что однажды явится таинственный посланец и объявит, что он, Ластик, на самом деле никакой не Ластик, а… ну, в общем, единственный и незаменимый. Лишь он один может сделать что-то очень-очень важное: добыть Кольцо Всевластья, найти потаенную Запертую Комнату или совершить еще какой-нибудь неслыханный подвиг.

Лишь этим можно объяснить постыдный, недостойный шестиклассника вопрос, сам собой сорвавшийся у Ластика с языка:

– Вы волшебник, да?

В самом деле, кто кроме волшебника мог знать про подземелье, про злую собаку, про бомжа и даже про то, что лотерейных билетов было именно восемнадцать – ведь Ластик и сам этого не знал!

Старик поморщился:

– Волшебников не бывает. И волшебства тоже. – Он строго поднял палец, на котором тускло сверкнула бронзовая змея. – Есть лишь явления, мало изученные или вовсе не замеченные наукой. И есть люди, которые этими явлениями занимаются. Например, ваш покорный слуга. Я – профессор, и моя специальность – ННЯ, Необъясненные Наукой Явления.

– Это вроде физики? – спросил Ластик, покраснев, – стало стыдно за дурацкий вопрос про волшебника.

– Вроде физики, – подтвердил профессор.

– А разве вы не историк?

– ННЯ – это одновременно раздел и физики, и истории. Наиважнейший раздел двух этих наиважнейших наук, потому что самый таинственный. Тема, которую я разрабатываю всю свою жизнь, неизмеримо главнее всех прочих научных тем. Но я не могу достичь своей цели, если у меня не будет помощника. О, что я говорю! – замахал руками старик. – Это я буду вашим помощником! Если, конечно, вы согласитесь… Ведь вы согласитесь?

Он с тревогой взглянул Ластику в глаза.

– На что?

– Быть моим соратником. Сделать то, что должно быть сделано. То, что можете сделать только вы. Ну же! От вашего решения зависит будущее человечества!

Вконец сбитый с толку и ошарашенный, Ластик опять пролепетал нечто постыдно детское:

– Мне нужно спросить у папы…

– Хм. Хм, хм, – закашлялся мистер Ван Дорн. Похоже, он был немного сконфужен. – Ваш батюшка прекрасный человек, неплохой специалист по истории рода Дорнов и всё такое, но… спрашивать у него не нужно. Решения, подобные этому, принимают без родителей.

– Почему?

– Потому что такие уж это решения, – вздохнул профессор. – Ни один родитель не позволит своему ребенку впутываться в столь опасное дело. У меня и самого на душе неспокойно. Но что поделаешь, если без вас тут никак не обойтись. На всем белом свете только вы один можете исправить то, что натворил проклятый Тео!

– А что он натворил, этот Тео? – спросил Ластик. – Я знаю, что он – родоначальник Дорнов, но почему вы называете его «проклятым»? Папа ничего плохого про него не рассказывал…

– Потому что ваш отец не знает главного. Кроме меня никто из живущих про это не знает. Во всяком случае, я очень на это надеюсь, – зловещим тоном присовокупил профессор. – Теперь будете знать еще и вы.

Он наклонился к Ластику, усадил его на стул. Сам сел напротив.

– Слушайте же, как всё это началось…

Тео крестоносец

Однажды осенью года от Рождества Христова 1096-го в замок Линденвальд, что в Рейнской стране, пришел бродячий монах. Волосы его были нечесаны, тонзура давно небрита, глаза горели неистовым огнем. Воины, слуги и сам барон собрались послушать, что монах расскажет о соседних краях.

Но проповедник заговорил не о ближних землях, а о дальних – о Пресветлом Городе Иерусалиме, где неверные сарацины глумятся над памятью о Муках Христовых, истязают смиренных паломников и оскверняют Гроб Господень. Однако недолго радоваться поганым – уж близок Час Возмездия.

В Клермоне собрались пастыри Христовой веры, и святейший папа Урбан призвал принцев, рыцарей и всех, кто печется о спасении души, нашить на одежду крест, взять оружие и отправляться в Палестину. Ибо сказал Спаситель: «Кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною». И весь христианский мир повторил призыв папы Урбана: «Deus lo volt!» – «Сие угодно Господу!»

Так говорил бродячий проповедник, и многие мужчины замка Линденвальд захотели идти в Святую Землю, биться за Гроб Господень, в том числе те сыновья копейщика Арнульфа Дорна, которым к тому времени было больше пятнадцати лет, а таковых у Арнульфа имелось семеро.

Но старый Дорн, нрав которого был под стать прозвищу (Dorn по-немецки значит «колючка»), четверых лучших сыновей оставил дома под страхом проклятия. Отпустил же только троих: второго сына Петера, потому что крив на один глаз, четвертого сына Клауса, который отличался буйным нравом, и пятого сына Тео, поскольку тот поклялся на распятии, что все равно убежит, не устрашившись отцовского проклятья.

Трое братьев нашили на плечо красный крест, дали обет не возвращаться в родные края, пока над Иерусалимом не воссияет Правда, и получили за это от священника отпущение грехов, а их отец от барона – отсрочку выплаты долгов.

Петер, Клаус и Тео отправились в путь пешком. Коней у них не было и на троих имелся всего один набор оружия, который они честно разделили между собой. Старшему достался мятый отцовский шлем, среднему – меч с деревянной рукояткой, а Тео, как самому младшему, всего лишь кинжал. Копья они вытесали себе сами.

В Савойе братья догнали войско графа Гуго Вермандуа, сына киевской принцессы Анны Ярославны (он первым из принцев выступил в Священный Поход), и были взяты простыми пехотинцами.

Миновало три года маршей, боев и лишений, прежде чем огромная крестоносная армия – 12 тысяч пеших воинов и 12 сотен конных рыцарей – достигла стен главного города земли Иерусалима.

Петер пал от турецкой стрелы в Анатолии, Клаус умер от жажды во время страшного броска через безводную фригийскую пустыню, зато Тео остался жив и превратился из тонкокостного юноши в обожженного солнцем воина, уверенно ступавшего по земле крепкими кривоватыми ногами.

Он давно покинул отряд чересчур осторожного графа Гуго и присоединился к храбрецам лотарингского герцога Годфруа, под знаменем которого стяжал славу и богатство: боевого коня, на которого садился только в день церковных праздников, да хорошие доспехи, да мула с поклажей.

За славный бой близ Дорилеи великий Годфруа пожаловал Тео в рыцари и подарил золоченые шпоры, снятые с одного из павших. Теперь сын копейщика именовался «мессиром де Дорном» и вел под своим сине-красным значком отряд из тридцати пяти лучников.

Охваченное благочестивым нетерпением, крестоносное войско сразу же ринулось на штурм, но гарнизон арабского военачальника Ифтикара стоял крепко, и многие христиане в тот день сложили головы под неприступными стенами. Одни говорили, что нельзя было идти в священный бой тринадватого числа, да еще в понедельник. Другие сетовали, что надо было построить осадные башни и запастись достаточным количеством лестниц.

Почти достигнув цели, армия оказалась на пороге гибели. Деревни вокруг были разорены, немногочисленные колодцы отравлены, доспехи так раскалились под июньским солнцем, что кожа покрывалась волдырями, а из Египта на выручку осажденным спешила огромная сарацинская армия. Горячий ветер из пустыни сыпал в глаза песок и пах смертью.

Но Годфруа и прочие полководцы не пали духом, потому что вера их была велика, а сил отступать к морю все равно уже не осталось.

Крестоносцы построили три перекатных башни. Потом все – принцы, рыцари, простые воины – обнажив головы и разувшись, с пением молитв обошли вокруг города. Сарацины смотрели с высоких стен на скопище воющих оборванцев и покатывались со смеху.

Штурм начался в ночь со среды на четверг.

В трех местах к стенам подползли деревянные башни, и закипела битва. Осаждающие дрались весь день и половину ночи, но так и не сумели перекинуть на стену хотя бы один мостик.

Ночью, незадолго до рассвета, рога затрубили отступление. Мусульмане, торжествующие победу, но тоже выбившиеся из сил, потянулись на ночлег, оставив лишь дозорных. И тут, будто и не было целого дня изнурительных боев, крестоносцы разом повернули и одним махом вновь вскарабкались на башни.

Тео и его лучникам было назначено сидеть на той из них, что штурмовала Иерусалим с севера. Много часов они стреляли по защитникам через бойницы. Но когда храбрый Литольд де Турне первым перескочил на крепостную стену, Тео, не совладав с жаром в крови, бросился за ним, и лучники хлынули за своим командиром, обгоняя неповоротливых латников.

В грудь Тео, защищенную не железной кольчугой, а всего лишь кожаным панцырем, ударил камень из пращи. Рыцарь упал без чувств и не видел, как бежали охваченные ужасом защитники крепости.

Должно быть, Господь пожалел родоначальника фон Дорнов: из-за ушиба Тео пролежал три дня и поэтому не участвовал в страшной резне, опозорившей христиан на весь восточный мир.

Когда же Тео поднялся, герцог за храбрость дал ему награду – право выбрать в вечное владение любой надел длиной и шириной в две тысячи локтей, если земля под стенами Священного Города, а если в отдалении, то длиной и шириной в час скачки на свежем коне.

Тео, конечно, захотел участок поближе к Гробу Господню. Однако, пока он оправлялся от раны, вся хорошая земля досталась другим, и ему пришлось довольствоваться голым трехглавым холмом, на который никто не позарился. Холм этот находился к северо-востоку от Храмовой Горы, в двух полетах стрелы от городской стены, и отчего-то пользовался у местных жителей дурной славой.

Не раз и не два обошел рыцарь де Дорн свою долю Святой Земли, прикидывая, может ли тут быть вода. Непохоже: земля была ссохшаяся и растресканная, без единой травинки.

Один из его лучников, Жан-Ноздря, обладал драгоценным талантом чуять под землей воду. Этот дар не раз спасал товарищей от мучительной смерти в иудейских горах, на первый взгляд совершенно безводных, но на самом деле изрытых подземными источниками. Вот и теперь вся надежда была на Жана.

Он долго ходил вокруг подножия и по склонам, держа в руках ветку терновника, который чуток на влагу.

Сначала Ноздря лишь качал головой. Потом заметили, что лучник все время возвращается к одному и тому же месту – самой высокой и самой лысой из трех вершин, на которой даже колючки не росли.

– Может, там что-то есть, не знаю, – неуверенно пробормотал Жан и пожал плечами, сам понимая, что на макушке холма воде взяться неоткуда.

Делать нечего, Тео велел рыть. И сам тоже взялся за кирку. Такое у него было правило: всегда делать то же, что делают его люди. Может, из-за этого правила лучники и полезли за ним на иерусалимскую стену, над которой витала смерть.

Врылись на три локтя, на пять, на десять. Почва оставалась сухой, и Тео уже хотел под каким-нибудь предлогом отослать Ноздрю подальше, чтоб товарищи с досады не переломали ему кости.

Но тут из земли показался кусок дерева, очень старый и до того задубевший, что заступ не оставил на нем даже вмятины. Откуда бы здесь взяться дереву?

Стали рыть дальше.

Деревяшки попадались еще, и такие же крепкие, а воды всё не было.

Де Дорн в очередной раз ударил киркой по глине, и ему показалось, что из-под ног брызнули искры – будто из-под кузнечного молота на наковальне.

Рыцарь наклонился, разгреб рукой пыль и увидел что-то маленькое, круглое, переливавшееся всеми цветами радуги.

Перевес в 64 карата

– Что же это было? – нетерпеливо воскликнул Ластик, потому что профессор замолчал.

– Райское яблоко.

– Это из которых бабушка варит варенье? – недоверчиво спросил шестиклассник.

У бабушки на даче райских яблок было полным-полно. По виду и вкусу они совсем как настоящие, только маленькие, будто игрушечные.

– Да, находка рыцаря де Дорна выглядела именно так – и по форме и по размеру. Золотисто-розовый шарик размером с крупное райское яблочко. – Ван Дорн показал величину большим и указательным пальцами. – Очень твердый, холодный и нестерпимо сверкающий на солнце.

– Алмаз, да? – догадался Ластик.

– Во всяком случае, так решил Тео. Он отнес драгоценный камень купцам, которые скупали у крестоносцев добычу, и купцы подтвердили: это очень большой алмаз необычной, радужной окраски весом в 64 кирата. «Кират» – арабское название семени рожкового дерева, современные ювелиры называют эту единицу измерения, равную одной пятой грамма, «каратом». Левантийский торговец предложил рыцарю тысячу золотых, а генуэзец – десять тысяч. Но Тео не продал яблоко торговцам, а отдал рыцарю Аршамбо де Сент-Эньяну, одному из будущих основателей могущественного ордена Тамплиеров. Взамен наш преступный предок получил сто кусков драгоценного индийского шелка и, вернувшись на родину, построил на вырученные за шелк деньги замок Теофельс, родовое гнездо Дорнов.

– Но почему вы называете Тео преступным?

– Потому что он отрыл Райское Яблоко! – трагическим голосом произнес специалист по Неизученным Наукой Явлениям и содрогнулся. – Это действительно было райское яблоко – то самое, о котором говорится в Библии. У вас в школе, наверное, преподают Закон Божий, или как это в нынешней России называется? Помните, как сказано в Священном Писании: «Только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть»? Современные умники любят порассуждать о том, что библейский «запретный плод» – это иносказание, символ соблазна и опасного любопытства. Но это действительно был Плод. И все злосчастья человечества начались, когда Адам и Ева его сорвали.

– А что в нем такого опасного, в этом яблоке?

Профессор кинул на Ластика взгляд, полный сомнения, словно не был уверен, сможет ли тот понять.

– Известно ли вам, мой дорогой родственник, что Добра и Зла в мире поровну, грамм в грамм? Именно поэтому мир все время балансирует между двумя этими энергетическими полюсами, качаясь то одну, то в другую сторону. Когда баланс кренится в сторону Зла, происходят страшные войны, эпидемии и природные катастрофы. Но если вы смотрите телевизионные новости, то не могли не заметить, что несчастья на свете происходят гораздо чаще, чем светлые и радостные события. Знаете, почему?

Когда слушатель помотал головой, мистер Ван Дорн, понизив голос, сообщил:

– Потому что с некоторых пор Зла на земле стало на малюсенький кусочек больше. Собственно, даже известно на сколько именно – на шестьдесят четыре карата.

Ластик ахнул.

– Так Запретный Плод – это…

– Квинтэссенция Зла. Невероятно концентрированный заряд злой, разрушительной энергии. Пока он находился под надежным присмотром, в Райском Саду, вселенная благоденствовала. Когда же Райское Яблоко вырвалось на свободу и покатилось по свету, началась История Человечества, которая по большей части состоит из злодейств и преступлений. Два тысячелетия назад, ценой великой, невозвратной жертвы Запретный Плод был укрощен и зарыт в земле – на некоем лысом холме, что находился за северовосточной стеной города Иерусалима. Сверху разрушительное яблоко было запечатано обломками окровавленного креста. Вы понимаете, мой юный друг, о чем я говорю?

Дождавшись кивка, профессор неожиданно спросил:

– Проходите ли вы в школе историю Древнего Мира и Средних Веков?

– Да. Древняя была в прошлом году, средневековая в этом.

– Хорошо ли вы успеваете по этому предмету?

– Первый в классе, – похвастался Ластик. История и в самом деле давалась ему куда лучше, чем точные науки.

– Тогда вы наверняка обратили внимание вот на какое странное обстоятельство. Начиная с первых веков христианской веры история вдруг словно оскудевает, перестает быть «интересной». Вот скажите, какие исторические события первого тысячелетия вы помните?

Подумав, Ластик сказал:

– Ну, падение Римской империи… Византия… Ах да, еще арабы и их новая религия, ислам.

Больше припомнить ничего не смог, даже стыдно стало.

– Маловато катастроф, не правда ли? А распространение ислама, христианства и буддизма, трех великих милосердных религий, безусловно стало для человечества благом. На изучение этой тысячелетней, почти бессобытийной эпохи в школе уходит всего один, максимум два урока. Так называемые исторические события – это всегда хроника потрясений и несчастий. А в первом тысячелетии несчастий вдруг стало существенно меньше. Они, конечно, не исчезли вовсе. Но впервые с начала времен Добро и Зло схватились на равных, и Зло стало отступать. Потому что в честной борьбе Добро обычно оказывается сильнее. И так продолжалось до тех пор, пока наш с вами предок не стал ковырять своей киркой верхушку лысого холма за северо-восточной стеной Иерусалима. С тех пор вот уже тысячу лет мы, люди, опять мучаем и убиваем друг друга. И, похоже, не успокоимся, пока совсем себя не уничтожим.

Профессор замолчал, повздыхал. Потом внезапно тряхнул головой и схватил Ластика за руку.

– Кто во всем этом виноват? Наш предок, первый из фон Дорнов. Значит, нам, потомкам проклятого Тео, и надлежит исправить его чудовищный проступок. Так или нет?

Миссия Дорнов

– Так, конечно, так! – горячо согласился Ластик. – Но что мы можем сделать?

– Как что? – удивился мистер Ван Дорн. – Найти Райское Яблоко и остановить его. Конечно, сделать это очень не просто. След камня давным-давно затерялся. Сто с лишним лет он принадлежал Ордену рыцарей-тамплиеров. Потом яблоко покатилось по всему миру, подгоняемое людской алчностью. Время от времени оно выныривало на поверхность. Каждое документально зарегистрированное его появление напрямую связано с какой-нибудь бедой. Известно, что алмаз, похожий на Райское Яблоко, видели осенью 1347 года в лаборатории алхимика Ансельма Дженовезе, а вскоре в Генуе началась Великая Чума, распространившаяся на всю Европу и истребившая треть ее населения.

20 августа 1572 года шевалье де Телиньи заказал придворному ювелиру мэтру Ле Крюзье огранить большой круглый алмаз радужной расцветки, а через день в Париже произошла чудовищная резня, вошедшая в историю под названием Варфоломеевской ночи.

Видели Райское Яблоко и накануне ужасного Лондонского пожара 1666 года: фаворитка короля леди Каслмейн присмотрела в лавке ломбардца Сангвинетти редкостной красоты алмаз и попросила сделать из него две полукруглые подвески…

Где камень сегодня, я не знаю. Скорее всего, хранится в сейфе у какого-нибудь миллиардера, который добыл сокровище незаконно и потому не смеет никому его демонстрировать. Во всяком случае, вот уже более полувека, как я не встречал о нем никаких упоминаний… И все же мы обязаны его отыскать! Именно этой задаче я посвятил всю свою жизнь. Историческая миссия Дорнов – поиск Райского Яблока!

Глаза профессора засверкали, пальцы что было силы сжали плечо Ластика, но тот, охваченный волнением, не почувствовал боли.

– Я готов вам помогать, но… я не понимаю, зачем вам нужен именно я? Ведь я всего лишь мальчик, я еще маленький.

– В том-то и дело, что маленький! – вскричал ученый. – Мне нужен маленький Дорн. Почему именно Дорн – я вам уже объяснил. А почему маленький, растолкую чуть позже. Сначала вы должны понять, почему из всех маленьких Дорнов я остановил свой выбор именно на вас. Да будет вам известно, что на сегодняшний день в мире существует пятьдесят два прямых потомка Тео Крестоносца в возрасте от восьми до двенадцати лет.

– Почему от восьми?

– Потому что дети моложе восьми лет еще несмышленыши, за исключением вундеркиндов, а вундеркиндов среди ныне здравствующих Дорнов мною, к сожалению, не обнаружено.

– Понятно. А почему только до двенадцати?

– Потому что потом дети вырастают и становятся слишком крупными. Правда, в Мексике живет один карлик, Пабло де Дорн. Он мог бы подойти, если б меньше любил текилу. О, я очень долго не мог найти правильного Дорна! Уже думал усыновить какого-нибудь подходящего мальчика и дать ему свою фамилию. Это теоретически возможно, но рискованно. Настоящие Дорны – во всяком случае многие из них – отличаются наследственной удачливостью, а без нее в нашем деле никак не обойтись. Усыновленным это полезное качество, к сожалению, передается не сразу. Во всяком случае, не в первом поколении. И потом, тут ведь еще важно, где именно обитает мальчик. Желательно, чтобы он жил недалеко от дыры.

– От чего? – поразился Ластик.

Но Ван Дорн пропустил вопрос мимо ушей – так был увлечен собственным рассказом.

– Я очень рассчитывал на вашего американского семиюродного брата Берни. Он отлично подошел бы для Бруклинского кладбища – там неплохой выход в январь 1861 года. Видите ли, третьего апреля того же года в Нью-Йорке на аукционе был выставлен на продажу алмаз, очень похожий на наш. Однако оказалось, что Берни ест слишком много попкорна и ни за что не пролезет в щель. До экзаменовки даже не дошло.

Ваш итальянский пятиюродный брат мог бы сгодиться для Генуи 1347 года, он благополучно прошел первый экзамен, но срезался на втором – оказался тугодумен, что с Дорнами вообще-то бывает редко. Потом я занялся южноафриканским десятиюродным. Он мулат, и мог бы пригодиться для острова Барбадос, где Яблоко мелькнуло в 1702 году. Увы – провалился на четвертом испытании. Вы же сдали все четыре экзамена самым блестящим образом.

– А? – поразился Ластик, забыв о том, что говорить взрослым «А?» очень невежливо. – Какие четыре экзамена? Когда?

– Я должен был убедиться, что вы, во-первых, смелы, во-вторых, находчивы, в-третьих, великодушны и, в-четвертых, удачливы. Без четырех этих качеств лучше и не пытаться искать Яблоко. Неужели вы не заметили, что сегодня утром с вами все время происходили странные вещи?

– Заметил…

– Вы не побоялись войти в темный подвал, откуда вас звал непонятный, жуткий голос. Это значит, что любознательность в вас сильнее страха.

– А что это был за голос?

– Ерунда, – махнул рукой Ван Дорн. – Спрятанный магнитофон с дистанционным управлением. Итак, я установил, что вы смелы. Но, может быть, это от недостатка фантазии и неразвитости ума? Знаете, самые отчаянные храбрецы это, как правило, люди, лишенные воображения. Но вы в два счета придумали, как обмануть свирепого пса. Это испытание устроить было еще проще: я заплатил немного денег хозяину собаки, чтоб он на десять минут привязал ее в подворотне.

– И бомжа Миху подговорили тоже вы?

– Разумеется. Это был экзамен на милосердие, очень важный. Без благородства смелость и острый ум превращаются в величину отрицательную. Но у вас, слава Богу, оказалось доброе сердце. А самым трудным испытанием было последнее – на везучесть. Вы выдержали его триумфально.