1 Паустовский К. Г. Собр. соч. в 9-ти томах. М., Художественная литература, т. 3, с.284.
      Воображение творческое, или фантазия, являлось для Боргена также и критерием подлинно художественного реалистического произведения. Он не признавал авангардистского буквалистского "реализма", захватившего некоторых норвежских писателей, и, отвечая на упреки литераторов младшего поколения в неточности изображения поселка Конгсхавен-Бад в его знаменитой трилогии о Вилфреде Сагене, терпеливо разъяснял, что он писал художественное произведение, а не историю географического пункта. "Я по-прежнему убежден, что вымысел, а не случайные факты реальной жизни создает в литературе истинную художественную реальность", - сказал Борген в одном из своих последних интервью (см. с. 109). С другой стороны, Боргену было чуждо догматическое восприятие реализма, он спорил с теми, кто навешивал на писателей "ярлыки" и тем самым обеднял их художественную сущность или предъявлял к художнику требование ограничить свои художественные средства раз и навсегда определенным арсеналом. Художественный образ, художественное обобщение Борген противопоставляет как авангардистской фотографичности, так и голому вульгарно-социологическому догматизму. Надо при этом иметь в виду, что терминология писателя нередко отличается от принятой у нас, так иногда термин "лирический" стоит там, где мы употребили бы "романтический"; "абстрактный" порой означает обобщенный, отвлеченный от жизненного материала, а под абсурдным понимается парадоксальное ("абсурдистской" с этой точки зрения называет Борген норвежскую сказку "Как заяц женился" и пьесу Чехова "Юбилей"). "Писатель не может пренебрегать ничем, что расширяет его видение мира, конечно, если он мастер, а не ремесленник, если он создатель ценностей, а не обыватель, настойчиво высасывающий благополучие из жизни, как жуют американскую жевательную резинку" 1. Эти слова, сказанные Паустовским около трех десятилетий назад, звучат удивительно актуально и в полной мере могут быть отнесены к Юхану Боргену. Борген ненавидел обывателя, сидящего у телевизора и обжирающегося, глядя на экран, где показывают умирающих от голода детей на Африканском континенте. Его видение мира было поистине широко. Он всерьез интересовался театром, и не только как драматург, но и как режиссер и постановщик. Он восхищался драматургическим мастерством и силой социального накала пьес Нурдаля Грига, экспрессивностью Федерико Гарсия Лорки, многозначностью трактовки образов у Луиджи Пиранделло, его понимание человеческой личности как неисчерпаемой стало программным для Боргена: Борген пытался понять и осмыслить "театр абсурда". Он считал, что цель драматурга - пробудить воображение, донести свою мысль до зрителя, он должен уметь делать убедительные художественные обобщения, но его образы "должны быть высвечены в пространстве". Театр ни в коем случае не должен конкурировать с кино и телевидением, он должен оставаться самим собой, сохранять свою специфику. Писатель был глубоко убежден, что независимо от всех бытующих мнений и всевозможных модных теорий любое подлинно большое искусство имеет корни в художественном творчестве народа. Искусство, оторванное от национальной традиции, мертво.
      1 Паустовский К. Г. Собр. соч., т. 3, с.365.
      Всю свою жизнь Борген вел серьезный разговор с самим собой, а главное, со своим читателем о судьбах современного искусства, о месте художника в жизни общества, о подлинных и мнимых художественных ценностях, об искренности в искусстве, об искусстве "массовом" и "элитарном".
      Борген ненавидел коммерческое буржуазно-потребительское отношение к искусству, когда искусство теряет свою значимость, приноравливаясь ко вкусам сытого обывателя, становится для него просто формой времяпрепровождения, возможностью "отключиться". Вот почему так много говорит писатель о том, что искусство должно обладать большой силой воздействия, будоражить, даже шокировать, то есть, главное, будить совесть, заставить человека задуматься над окружающим, чтобы, прочитав книгу, посмотрев спектакль, увидев картину на выставке, он не смог бы жить, как жил раньше. Отсюда столь высокие требования, предъявляемые Боргеном к художнику. По мнению Боргена, художник должен быть готов "умереть за искусство", "броситься в огнедышащий кратер вулкана" 1. Что касается творческой позиции писателя, то для Боргена это не вопрос "моды" или "манеры", а взгляд на жизнь.
      1 Согласно преданию, древнегреческий философ Эмпедокл бросился в кратер Этны, чтобы воссоединиться с природой, восстановить ее гармонию.
      Художник, творческая личность для Боргена - если употреблять терминологию романтиков, которую использует и Бор-ген, - это человек, не ведающий покоя, одержимый постоянной "тоской", "томлением", "стремлением к идеалу". Подобно тому как в одном из лучших романов писателя "Голубая вершина" все его главные герои вольно или невольно стремятся к этой сияющей горной вершине, одержимы "тоской" по ней, видят в ней своеобразный символ поставленных перед собой задач, подобно идущему к горным вершинам ибсеновскому Бранду.
      Борген всегда питал живой интерес к изобразительному искусству и считался его знатоком. Эль Греко, Хольбейн, Пикассо, Эдвард Мунк - вот только некоторые из любимых им имен. И здесь, как и в литературе, главным критерием для Боргена становится талант художника, умение сказать людям что-то важное. При этом Борген, быть может, чересчур безоговорочно признавал за художниками право использовать любые выразительные средства, которые, по его мнению, должны обогатить сознание, духовный мир человека. В одном из интервью Борген говорил, что кубизм, например, привел его "к более плодотворному и эмоциональному восприятию некоторых особенностей норвежского пейзажа". Пытаясь отделить зерна от плевел, Борген, говоря об условном, беспредметном в искусстве, связанном в нашем сознании с именами Кандинского, Клее, решительно отметал авторов всевозможных "курьезов", "дельцов от искусства", занятых погоней за сенсацией и популярностью и паразитирующих на художественных открытиях, сделанных мастерами. При этом Борген считал, что некоторые наивно принимают за живопись то, что носит чисто декоративный характер. В Скандинавии абстрактное искусство носило чаще всего именно такой прикладной характер.
      Событием в культурной жизни Норвегии стал выход в свет в связи с открытием в 1950 году Новой ратуши в Осло эссе Боргена "Искусство в ратуше Осло", являющегося и своеобразным путеводителем по ней. Построенное в стиле национального романтизма, с использованием форм средневекового норвежского зодчества, подобно крепости на море возвышается здание на берегу Осло-фьорда и является не только общественным учреждением, но главным образом культурным центром, музеем, одним из наиболее выдающихся архитектурно-художественных комплексов в Скандинавии. Украшающие ее скульптуры, живописные полотна, фрески объединяет идея прославления жизни, красоты своей родины, труда человека. Важное место среди них занимает тема войны, оккупации, борьбы народа за свободу, а также история рабочего движения, образ Маркуса Тране, стоявшего у его истоков. С особой теплотой говорит Борген о картине "Девушка из Осло", напоминающей нам бессмертный образ Сольвейг и символизирующей родину, ее душу. "Душа ее, рожденная в лесах и омытая морем, чиста и светла"... Говоря об одном из своих любимейших художников, Рейдаре Аули, которого принято определять как художника социального направления - основу творчества Аули составляет тема труда, - Борген стремится показать подлинное величие и многогранность его творчества, не укладывающегося в рамки шаблонных определений, "ярлыков". Он показывает, что этот трезвый реалист является одновременно и "поэтическим мечтателем" с долей грустного юмора, которому особенно была близка тема маленького человека, героя Чаплина.
      Юхан Борген был убежден, что "цель искусства всегда прокладывать новые пути - пути мира".
      XX век - это век взаимодействия и взаимовлияния культур. Этот процесс важен не только для их развития и взаимообогащения. Он служит взаимопониманию народов, целям конструктивного политического диалога, служит делу мира.
      Слова Боргена живут во времени и тоже служат этому великому делу.
      Элеонора Панкратова
      I
      Нурдаль Григ
      Имя Нурдаля Грига всегда было знаменем для норвежцев. После его гибели это знамя взвилось еще выше. Ему было сорок два года, когда в ночь на 3 декабря 1943 года он погиб во время бомбардировки Берлина. Он имел звание капитана норвежских вооруженных сил, был военным корреспондентом. Как поэт и человек он - центральная фигура в норвежской культуре. Более того, он символ. Смерть Нурдаля Грига как вспышка в пламени общенародной борьбы озарила ярким светом его имя и всю его замечательную жизнь. Его смерть - это живое звено в деле его жизни, последнее звено, логически ее завершающее, последний штрих в его облике для тех, кто продолжает жить после него. Его смерть исполнена глубочайшего смысла.
      Излишне "определять место" Нурдаля Грига в истории норвежской литературы, и написанное мной не имеет ничего общего с подобного рода рассуждениями. Нурдаль Григ был борцом по натуре, ему было суждено родиться и жить во время, перенасыщенное кровавыми событиями. И когда мы вглядываемся в образ Грига во временном потоке, то он предстает перед нами не как неприступный утес, а скорее как изменчивые отблески света, который струится из космоса и пронизывает все вокруг своим светлым, лучезарным сиянием. Друзья никогда не видели его за письменным столом, хотя, наверное, сидел же он когда-нибудь за ним. Однажды его видели увлеченно сочиняющим стихи на перроне Gard du Nord 1 в Париже. В молодости жажда творчества неодолима, и почему бы не творить именно здесь, в этой людской толчее, симфонии паровозных гудков и скрежета багажных тележек. "Ведь именно таков мир", говорит Нурдаль Григ.
      1 Северный вокзал (франц.).
      Нет, излишне определять место Грига. Теперь, когда он Умер, он среди нас и рядом с нами. И когда мы снова обращаемся к его стихам, прозе и пьесам, они многое говорят нам, но в то же время мы далеки от того, чтобы понять до конца значение Нурдаля Грига. И это ощущение было у меня уже перед войной, перед тем, как он предпринял свое легендарное путешествие с золотыми слитками Норвежского банка, под градом бомб, на борту рыболовной шхуны вдоль побережья Треннелага. Таким был этот человек, даже внешний облик которого тесно соединился в сознании других с его поэтическим словом. Вот почему он принадлежит прежде всего не истории литературы и даже не истории как таковой - он удивительным образом принадлежит легенде. Окруженный любовью людей и одинокий, сердечный, яростный и непримиримый одновременно, изменчивый, как вестланнская погода.
      И как нелеп тот облик, который ему так часто приписывают: баловень судьбы и искатель приключений. До чего же поверхностное представление! Впечатления от личности Грига в разные периоды его жизни создают многогранную, противоречивую картину, которая и будет в целом наиболее правдивой. Задумчивый, неуверенный в себе, но уверенный в своих жизненных принципах, основанных на его яростном мировоззрении, уверенный в своих способностях, стремящийся своим художественным творчеством изменить к лучшему жизнь людей.
      Чувство неуверенности в себе никогда не завладевало им целиком. К тому же он страстно любил жизнь и стремился к успеху. Вместе с тем он был одержим жаждой самопожертвования, ее можно считать главной в его мироощущении, она нашла свое отражение уже в его ранних стихах. Можно сказать, что у него была потребность в страдании. Такого рода потребность, казалось бы, могла быть присуща человеку хотя и активному, но ограниченному и ущербному. Вот почему в последние предвоенные годы общественное мнение волновало его "больше, чем необходимо". Он должен был осознавать, что без страданий борьба невозможна. Он был вполне удовлетворен тем положением парии, которое стал занимать в нашем обществе после постановки пьесы "Наша честь и наше могущество". Эта пьеса упрочила его положение драматурга, но сделала его в высшей степени непопулярным в среде норвежских судовладельцев, предпринимателей, являющихся, собственно, столпами нашего общества. Смело и безоговорочно обнажает он сущность деятельности одержимых жаждой наживы финансовых воротил, извлекавших выгоды из той смертельной опасности, которой подвергались норвежские моряки во время первой мировой войны. Григ объяснил остроту содержания пьесы тем, что произведению надлежит быть целостным и оно должно жечь сердца людей. Это было произведение протеста, социального протеста, а не просто бытовая зарисовка. И все же это произведение никогда не получилось бы таким вопиющим протестом, если бы условия жизни моряков были бы лучше, если бы обещания, которые им давались, были бы целиком и полностью выполнены, если бы моряков воспринимали как гордость нации, как лучших ее сыновей. Вот что было главным в этом первом, по-настоящему смелом произведении Грига. Он стремился выразить свое уважение к простым морякам. В пьесе есть персонаж Винная Бочка - тип добродушного и бесшабашного гуляки, яркая, колоритная личность, отражающая одну из граней трагедии жизни моряка. Тема жизни моряка, ее трагизм, всегда привлекала, занимала Грига, от самого раннего, поэтического первенца до самой последней статьи о моряках во время второй мировой войны.
      Народ для Нурдаля Грига - это в первую очередь моряки, хотя он знал людей других слоев и профессий и восхищался ими. Он писал с чувством восторга и преклонения о тех, кто возделывает землю, с таким же чувством он писал о фабричных рабочих. Но больше всего его волновала судьба моряков; романтическое сознание Нурдаля Грига, или та часть его, которая была настроена на романтическую волну, было до краев полно мыслями о людях, чья жизнь протекала на морях и в гаванях.
      И если нужна какая-то точка отсчета для постижения личности Нурдаля Грига, то мы предлагаем слово море. Море, которое всеобъемлюще, оно связано со всем происходящим в мире. Другое слово - Норвегия. И долго, а вероятнее всего, всегда, Норвегия была для него той единственной страной, которая вызывала у него столь трепетное чувство, что он никак не мог воспринимать ее рационалистически. Он пытался, как подобает современному человеку, просто включить ее в свою систему видения мира, то есть пытался рассматривать Норвегию просто как одного из участников международной политической игры. Идеальная фигура в этой игре! Мелочный националистический патриотизм никогда не был свойствен Григу, но когда в Норвегию пришла война, он, естественно, испытал прилив патриотических чувств. В глубине его души всегда жило нежное чувство, связанное с восприятием, присущим волшебному миру детства, что где-то вдали море, а все остальное - Норвегия.
      Снова и снова в своих стихах он возвращается домой в Норвегию, всегда с моря. И прекраснейшее выражение этого чувства запечатлено в написанном во время войны в эмиграции стихотворении "Новогодний привет Норвегии", там, где говорится о письме:
      Не имеет конца и начала
      То письмо, что мы пишем давно,
      На бумаге - ни слова, ни буквы,
      И не знаем, дойдет ли оно.
      Мы писали его в пространство
      Небосводу и волнам морским,
      И никто не узнает дома,
      Что письмо адресовано им.
      И послушайте, как же он донес до нас это послание, которое не смог бы донести никакой почтальон:
      Но сердца наши знают дорогу,
      И мы сами его донесем.
      Потом следует самый драматический момент:
      В новогоднюю ночь на берег
      Мы сойдем в густой снегопад,
      Разойдемся по тропкам знакомым
      Десять тысяч отважных ребят.
      И наконец:
      Детство наше, милое детство
      Роща, улица, дом на холме,
      Каждый двор, где детьми мы играли,
      Нам дорогу укажет во тьме.
      Пусть враги снимают карты
      Не удастся им начертать
      Ту страну, что вместе с дыханьем
      Нам навечно оставила мать.
      Все за нас - и крестьянский хутор,
      И залив, и песчаный откос,
      И слова, что живут в нашем сердце,
      Что наш пращур еще произнес.
      Разве мы собьемся с дороги?!
      Мы по ней, и в грязи, и в пыли,
      Много раз в веселье ходили
      И за гробом однажды прошли.
      Мы стремимся к тому, что любим...
      Так весною в обратный путь
      Перелетные птицы стремятся
      Кто сумеет их вспять повернуть?!
      Нам ребенок протянет руку,
      Встретит мать, не знавшая сна.
      Вот мы снова с тобою вместе,
      Дорогая до боли страна!
      (Перевод И. Миримского)
      Впоследствии это соприкосновение моря и родины получило такое же убедительное, исполненное драматизма отражение в его военных репортажах, где он описывает плавание по Северному морю, вдоль берегов Норвегии. Ему казалось, что родная земля уже совсем близко, но это только обманчивое чувство тоски по ней. Но скоро этот миг наступит на самом деле. И это ведь одно из самых удивительных и противоречивых чувств, которые можно испытать: видеть родную землю и знать, что нельзя ступить на нее, хотя знаешь, что этот день придет. Чувство Родины как реально прочное и сказочно возвышенное и в своей глубинной сути наиболее подлинное по отношению ко всему остальному, тому, что называют миром, оно с самой ранней юности было преобладающим в его душе, и, каждый раз возвращаясь назад, как перелетная птица, он был опьянен сознанием, что он снова дома, в Норвегии.
      Одно из самых прекраснейших выражений этого стремления к родине, тоски по ней мы встречаем в пьесе Нурдаля Грига "Поражение", созданной в 1937 году, когда революционер Делеклюз говорит: "Иногда я думал, как должны звезды любить Землю. Чем дальше они от Земли, тем сильнее тоскуют о ней".
      Когда двадцатилетний Нурдаль Григ только вступил в литературу с небольшим сборником "Вокруг мыса Доброй Надежды", изображение жизни людей на море и в гаванях было не просто одним из мотивов его творчества. Завораживающий лейтмотив, потому что в нем скрывалась и тоска по родине, и предпосылки действия. Уже тогда зарождается у него тема письма и той головокружительной радости, которая возникает при мысли о возможности получения письма с родины, хотя, собственно говоря, уже в то время почтовые ведомства вполне обеспечивали доставку любых посланий в любую точку планеты. Вот что писал поэт:
      Какая давняя дата!
      Приглядываюсь к числу.
      Норвежские синие марки
      Приклеены в верхнем углу.
      Ведь все нераскрытые письма
      Таят в себе лучший ответ,
      И радостно сердцу от слова,
      Которого, может быть, нет.
      (Перевод Д. Самойлова)
      И уже тогда он был захвачен мыслью, что жизнь моряков - совершенно особенная жизнь по сравнению с жизнью людей, привязанных постоянно к определенному месту. Их дом - кубрик, то есть здесь они едят и отдыхают после вахты. Но отсюда же их мысли стремятся к настоящему дому. Таким образом, их сознание раздваивается. Их обыденная жизнь, в сущности, это выполнение конкретных обязанностей на борту корабля в борьбе со стихией или просто транспортировка грузов, и все же этой жизни не хватает осязаемости, присущей стабильному существованию, жизни на одном месте. Мысли их заняты одновременно и происходящим с ними сейчас и в то же время стремятся к родным корням. Если человек не видит перед собой постоянно ясную цель, то его существование потрясающе бессмысленно. Надо стремиться понять моряка, увидеть его таким, каков он на самом деле, - он тот, кто создает во многом основу жизни и благосостояния нашего общества.
      Призыв в защиту прав моряков, обращенный ко всем, кто остается на берегу, к государственным чиновникам, судовладельцам, не является в этом раннем морском сборнике поэта конкретно выраженной социальной программой. Но она подразумевается. В этом сборнике, не совсем еще самостоятельном, написанном под влиянием Киплинга, содержащем в себе элементы самолюбования и упоения стихотворной формой как таковой, ощутимы тем не менее огромные потенциальные возможности поэта. Это особенно ясно осознаешь, когда перечитываешь его вновь, когда уже появились всходы из тогдашних семян. Теперь, по прошествии времени, с волнением видишь, как тесно связаны озарения тогдашнего двадцатилетнего поэта с осмысленным творчеством Нурдаля Грига - зрелого человека, творчество которого оборвалось, как и его жизнь, и потому оно представлено перед нами неполно, но оно существует - яркое и весомое.
      Так обстоит дело. От неясного порыва к стране за морской далью, которая была ему дороже всего, потому что это была его отчизна, через бурное двадцатилетие, когда поэт только нащупывал свой путь, к сегодняшней зрелой поэзии борца пронес он тему родины в своем творчестве, и это стало его вкладом в борьбу за то, чтобы Норвегия из сказочной страны его мечтаний превратилась в реальную прекрасную страну для ее граждан.
      И вот как он заканчивает строфу о письме в стихотворении "Новогодний привет Норвегии":
      И когда отгрохочет битва,
      Что в страдания ввергла весь мир,
      Мы хотим, чтоб Норвегия наша
      Обрела и свободу и мир.
      До скончания века бездомным
      Пусть насилие станет само,
      И тогда мы до точки допишем
      Недошедшее наше письмо.
      (Перевод И. Миримского)
      Мы подчеркиваем в нашем повествовании неразрывную связь Грига с морем как с истоком его биографии и будем к нему еще возвращаться. Это позволит нам более последовательно рассмотреть этапы жизненного пути поэта, вехами которого являются его книги, пути, который оборвала смерть в самолете над Берлином.
      Нурдаль Григ родился в Бергене в семье преподавателя соборной школы Петера Грига и Хельги Воллан, дочери кистера Оле Воллана. Берген расположен, как известно, на берегу моря, но это не просто город у моря - это огромный норвежский порт, западные ворота страны, находившийся в свое время под властью немецких ганзейских купцов, от которой бергенцы героическими усилиями освободились. Бергенцы являются в чем-то наиболее "типичными" норвежцами, представителями той части населения, которая обладает ярким своеобразием и одновременно значительно приближается по характеру к европейцам. У города до 1910 года не было железнодорожного сообщения с восточной частью страны, и он во многих отношениях оказывался ближе к Ньюкаслу, чем к Осло. Младшие сыновья купцов с давних времен уезжали учиться в Англию, в Осло они уезжали гораздо реже. В толпе на набережной можно услышать весьма причудливые слова и выражения, занесенные сюда из западных стран и из портов всего мира. Запах моря в Бергене буквально ошеломляет, вызывает головокружение. Мальчишки - продавцы газет - в Бергене совсем другие, чем в серьезном Осло. Торговки рыбой здесь необычайно остры на язык, но их речь не лишена своеобразного изящества. Бергенцы всегда любили петь громко и старательно, при всяком удобном случае. Они всегда любили свой город, гордились собой и своей деятельностью. Улучшение железнодорожного сообщения и другие факторы, уничтожающие яркую неповторимость этого края, не смогли лишить бергенцев своеобразия, сделать их похожими на других норвежцев. Нурдаль Григ был истинным сыном своего города. Погода в Бергене и Вестланне переменчивая. Она проникла в плоть и кровь Нурдаля Грига. В студенческие годы, когда человеку около двадцати, почти каждый балуется стихами. Но Нурдаль Григ уже в этом возрасте осознал себя поэтом! Он знал это с присущей ему бергенской уверенностью, которая может не нравиться только завистникам, каковых, впрочем, хватает. Кроме того, у него была удивительно яркая внешность: он был очень высокий, даже долговязый, с необычайно приветливым выражением лица. В чем-то его облик сходился с нашим детским представлением о гордых вождях индейцев. С налетом аристократизма, слегка небрежный, но такой симпатичный, жаждущий деятельности, пожалуй, даже чересчур по сравнению с другими молодыми людьми, ведь многие из них чаще всего стараются прикрыться скепсисом, считая его признаком интеллектуальности.
      Нурдаль Григ был вспыльчивым и очень ранимым человеком, красноречивым и всегда готовым вступить в схватку. И за этим не скрывалось слабости. У него была открытая душа. Он воплощал образ человека, стоящего в бурю на морском берегу и с наслаждением вдыхающего ветер с моря.
      Таков он был, этот студент, испытавший судьбу моряка, "подставивший" свои юношеские, со следами чужих влияний, стихи под стрелы критиков. Говорят, что литературная критика в Норвегии идет навстречу молодым. Нурдаль Григ быстро вошел в литературную среду, хотя и с оговорками: критика есть критика. Но своеобразие поэтического лица Грига было замечено сразу. Как поэт он быстро получил признание. Одновременно с этим он сдал экзамен на право занимать государственную должность. Тогда же он приобщился к журналистике, и его изысканное лирическое перо и здесь, в столице, которую многие считают холодной, одержало победу. Через два года "Национальный театр" поставил его первую пьесу - сентиментальную и до некоторой степени развлекательную драму "Любовь молодого человека" (1927). И она тоже была принята восторженно. Этот ранний успех был очень плодотворен для Грига. Выпали на его долю и удары критики, но он взял такой хороший разгон, был так полон молодого задора, что не удосуживался остановиться и обдумать происходящее - пока.
      Но все это было лишь приготовлением к будущему. В то время как все говорило за то, что перед нами молодой, растущий, избалованный вниманием публики поэт, который в свое время и в свой черед займет подобающее место на Парнасе и будет наслаждаться всеобщим благосклонным вниманием, в Нурдале Григе быстро и целеустремленно зрел революционер. Поэт не упивался своей популярностью. Она пришла к нему легко и так мало значила для него.
      Пустяковая деталь тех лет: Нурдалю Григу казалось, что когда он сидит в театральном зале и смотрит пьесу, то в этом есть что-то нехорошее. Ты сидишь здесь (ведь у него была контрамарка как у журналиста и человека, причастного к театру) - а те, на сцене, играют, прилагают усилия. А ты не принимаешь в этом участия. Только берешь, а не даешь. Это несправедливо, когда один только дает, а другой только берет. И он нашел практический выход из этого неприятного положения. Он стал покупать себе билет. Конечно же, это мелочь. Но скажите, много ли найдется людей, которые станут покупать билет в театр, когда есть возможность получить его бесплатно? Кому придет в голову в подобной ситуации исследовать соотношение между понятиями "брать" и "давать"? Нурдалю Григу это приходило в голову, и когда проблема была разрешена, ему становилось легче на душе. Наверное, в этом поступке был привкус романтического. А что в этом плохого? Теперь вспоминаешь многое о тогдашней жизни Грига, и особенно об одной важнейшей черте его характера: о его стремлении давать. Популярность пришла к нему без усилий, почти без усилий с его стороны, вот почему он был готов без малейшего колебания поставить ее на карту после своих первых пленительных стихов. События, связанные с его морской службой, возможно, произвели бы более сильное впечатление, если бы он отразил их в громогласных стихах, в которых за рифмами никто бы не заметил подлинного пафоса протеста. Среди многочисленных разнообразных дел он нашел время для создания своего романа "Корабль идет дальше" (1924).
      Роман имел очень важное значение для Грига, как в человеческом, так и в творческом плане. Для Нурдаля Грига, человека и художника, роман имел значение в двух взаимосвязанных между собой аспектах: с одной стороны, в нем запечатлелся жизненный материал, который уже начал формировать его как серьезного пламенного борца, с другой стороны - осмысление этого материала составило основу для сознательной борьбы за права угнетенных, что стало делом его жизни. Что же касается его отношений с публикой, то они ухудшились, можно сказать, к счастью. Любимец публики оказался испорченным ребенком, которому неудобно дать пощечину. Надо же, какие ужасные вещи он изобразил. В том числе убогие и неприглядные развлечения моряков во время непродолжительных стоянок кораблей в портах. Он передал их тоску по дому, изобразил так называемую "любовь", которая ждала их в портах - жалкая пародия на настоящую любовь. Но все это было неважно в глазах негодующих моралистов. Напичканные предрассудками читатели обвинили Нурдаля Грига в порнографии, спекуляции на чужих пороках. Они не удосужились понять, что Григ с горечью изобразил взаимоотношения, являющиеся карикатурой на подлинную жизнь, и обвинили его в искажении самой жизни.
      А роман вышел тиражом 10 000 экземпляров. Он имел успех и был переведен на многие языки.
      В это время молодой Нурдаль Григ не создал еще такого художественного произведения, в котором бы полностью выразил свою творческую индивидуальность. Он только пустил ростки своим первым небольшим поэтическим сборником; очень многообещающим явился и его следующий сборник "Камни в потоке" (1925), но в нем он также поделился своими сомнениями в том, какую силу таит в себе слово, с какой осторожностью следует с ним обращаться, что стало выразительным вступлением к его произведению "Корабль идет дальше". Оно явилось его подлинным дебютом в литературе. Теперь он был уже в пути. Даже полный профан в литературе не мог бы не понять, что наступил новый этап, но какой? Стал ли Григ писателем, взрастившим негодование на почве случайных впечатлений? Поэтом, афиширующим свою чувствительность и свою жажду борьбы только потому, что одержим желанием излить свой юношеский задор и вызвать на себя огонь? Это уже было сказано. Он был в пути во многих отношениях. Он бросил вызов морякам, морскому сословию страны.
      На это следует взглянуть более пристально.
      Разве его целью не было помочь морякам? Разве он заставил читателей переварить эти грубые картины портовой жизни не для того, чтобы они поняли, какое неприглядное существование должны вести моряки в свободное от службы время, являясь легкой добычей для всевозможных жуликов и аферистов? Разве он, испытывающий одновременно восхищение и сочувствие к этой важной и многочисленной профессиональной группе, не стремился, чтобы для этих людей во время их короткого отдыха в портах делали больше, нежели просто пичкали бессмысленными проповедями или никому не нужными пустыми разговорами за чашкой кофе в Доме моряка или миссии? Разве он не пытался в своем романе дать правдивую картину жизни моряков? Чувство оторванности от родных корней, вневременное существование, безграничную тоску? Это нашло отражение в самом названии...