И ты покинула семейный мирный круг!

Ни степи, ни леса тебя не задержали;

И ты летишь ко мне на глас моей печали —

О милая сестра, о мой вернейший друг!

Я узнаю тебя, мой ангел-утешитель,

Наперсница души от колыбельных дней;

Не тщетно нежности я веровал твоей,

Тогда ещё, тогда достойный их ценитель!..

Приди ж — и радость призови

В приют мой, радостью забытый;

Повей отрадою душе моей убитой

И сердце мне согрей дыханием любви!

Как чистая роса живит своей прохладой

Среди нагих степей, — спасительной усладой

Так оживишь мне чувства ты.

Везде бранит поэт Клеон

Мою хорошенькую музу;

Всё обернуть умеет он

В бесславье нашему союзу.

Морочит добрых он людей,

А слыть красоточке моей

У них негодницей обидно.

Поэт Клеон смешной злодей;

Ему же после будет стыдно.

Неизвинительной ошибкой,

Скажите, долго ль будет вам

Внимать с холодною улыбкой

Любви укорам и мольбам?

Одни победы вам известны;

Любовь нечаянно узнав,

Каких лишитеся вы прав

И меньше ль будете прелестны?

Ко мне, примерно, нежной став,

Вы наслажденья лишены ли

Дурачить пленников других

И гордой быть, как прежде были,

К толпе соперников моих?

Ещё же нужно размышленье!

Любви простое упоенье

Вас не довольствует вполне;

Но с упоеньем поклоненье

Соединить не трудно мне;

И, ваш угодник постоянный,

Попеременно я бы мог —

Быть с вами запросто в диванной,

В гостиной быть у ваших ног.

Желтел печально злак полей,

Брега взрывал источник мутный,

И голосистый соловей

Умолкнул в роще бесприютной.

На преждевременный конец

Суровым роком обреченный,

Прощался так младой певец

С дубравой, сердцу драгоценной:

«Судьба исполнилась моя,

Прости, убежище драгое!

О прорицанье роковое!

Твой страшный голос помню я:

“Готовься, юноша несчастный!

Во мраке осени ненастной

Глубокий мрак тебе грозит;

Уж он сияет из Эрева,

Последний лист падёт со древа,

Твой час последний прозвучит!“

И вяну я: лучи дневные

Вседневно тягче для очей;

Вы улетели, сны златые

Минутной юности моей!

Покину всё, что сердцу мило.

Уж мглою небо обложило,

Уж поздних ветров слышен свист!

Что медлить? время наступило:

Вались, вались, поблёклый лист!

Судьбе противиться бессильный,

Я жажду ночи гробовой.

Вались, вались! мой холм могильный

От грустной матери сокрой!

Когда ж вечернею порою

К нему пустынною тропою,

Вдоль незабвенного ручья,

Придёт поплакать надо мною

Подруга нежная моя,

Твой лёгкий шорох в чуткой сени,

На берегах Стигийских вод,

Моей обрадованной тени

Да возвестит её приход!»

Сбылось! Увы! судьбины гнева

Покорством бедный не смягчил,

Последний лист упал со древа,

Последний час его пробил.

Близ рощи той его могила!

С кручиной тяжкою своей

К ней часто матерь приходила…

Не приходила дева к ней!

Чувствительны мне дружеские пени,

Но искренне забыл я Геликон

И признаюсь: неприхотливой лени

Мне нравится приманчивый закон;

Охота петь уж не владеет мною:

Она прошла, погасла, как любовь.

Опять любить, играть струнами вновь

Желал бы я, но утомлён душою.

Иль жить нельзя отрадою иною?

С бездействием любезен мне союз;

Лелеемый счастливым усыпленьем,

Я не хочу притворным исступленьем

Обманывать ни юных дев, ни муз.

Душ холодных упованье,

Неприязненный ручей,

Чьё докучное журчанье

Усыпляет Элизей!

Так! достоин ты укора:

Для чего в твоих водах

Погибает без разбора

Память горестей и благ?

Прочь с нещадным утешеньем!

Я минувшее люблю

И вовек утех забвеньем

Мук забвенья не куплю.

Дало две доли провидение

На выбор мудрости людской:

Или надежду и волнение,

Иль безнадёжность и покой.

Верь тот надежде обольщающей,

Кто бодр неопытным умом,

Лишь по молве разновещающей

С судьбой насмешливой знаком.

Надейтесь, юноши кипящие!

Летите, крылья вам даны;

Для вас и замыслы блестящие,

И сердца пламенные сны!

Но вы, судьбину испытавшие,

Тщету утех, печали власть,

Вы, знанье бытия приявшие

Себе на тягостную часть!

Гоните прочь их рой прельстительный:

Так! доживайте жизнь в тиши

И берегите хлад спасительный

Своей бездейственной души.

Своим бесчувствием блаженные,

Как трупы мёртвых из гробов,

Волхвы словами пробужденные,

Встают со скрежетом зубов, —

Так вы, согрев в душе желания,

Безумно вдавшись в их обман,

Проснётесь только для страдания,

Для боли новой прежних ран.

Мне о любви твердила ты шутя

И холодно сознаться можешь в этом.

Я исцелён; нет, нет, я не дитя!

Прости, я сам теперь знаком со светом.

Кого жалеть? Печальней доля чья?

Кто отягчён утратою прямою?

Легко решить: любимым не был я;

Ты, может быть, была любима мною.

Желанье счастия в меня вдохнули боги:

Я требовал его от неба и земли

И вслед за призраком, манящим издали,

Жизнь перешёл до полдороги;

Но прихотям судьбы я боле не служу:

Счастливый отдыхом, на счастие похожим,

Отныне с рубежа на поприще гляжу

И скромно кланяюсь прохожим.

Нет! в одиночестве душой изнемогая

Средь каменных пустынь противного мне края,

Для лучших чувств души ещё я не погиб,

Я не забыл тебя, почтенный Аристипп,

И дружбу нежную, и русские Афины!

Не Вакховых пиров, не лобызаний Фрины,

В нескромной юности нескромно петых мной,

Не шумной суеты, прославленной толпой, —

Лишенье тяжко мне в краю, где финну нищую

Отчизна мёртвая едва дарует пищу.

Нет, нет! мне тягостно отсутствие друзей,

Лишенье тягостно беседы мне твоей,

То наставительной, то сладостно отрадной:

В ней, сердцем жадный чувств, умом познаний жадный,

И сердцу и уму я пищу находил.

Счастливец! дни свои ты музам посвятил

И бодро действуешь прекрасные полвека

На поле умственных усилий человека;

Искусства нежные и деятельный труд

Твой независимый украсили приют.

Податель сердца — труд, искусства — наслажденья

Ещё не породив прямого просвещенья,

Избыток породил бездейственную лень.

На мир снотворную она нагнала тень,

И чадам роскоши, обременённым скукой,

Довольство бедности тягчайшей стало мукой;

Искусства низошли на помощь к ним тогда;

Уже отвыкнувших от грубого труда

К трудам возвышенным они воспламенили

И праздность упражнять роскошно научили;

Быть может, счастием обязаны мы им.

Как беден, кто больной бездействием своим!

Занятья бодрого цены не постигает,

За часом час другой глазами провожает,

Скучает в городе и бедствует в глуши,

Употребления не ведая души,

И плачет, сонных дней снося насилу бремя,

Что жизни краткое в них слишком длится время.

Они в углу моём не длятся для меня.

Судьбу младенчески за строгость не виня

И взяв тебя в пример, поэзию, ученье

Призвал я украшать моё уединенье.

Леса угрюмые, громады мшистых гор,

Пришельца нового пугающие взор,

Свинцовых моря вод безбрежная равнина,

Напев томительный протяжных песен финна —

Не долго, помню я, в печальной стороне

Печаль холодную вливали в душу мне.

Я победил её и не убит неволей,

Ещё я бытия владею лучшей долей,

Я мыслю, чувствую: для духа нет оков;

То вопрошаю я предания веков,

Паденья, славы царств читаю в них причины,

Наставлен давнею превратностью судьбины,

Учусь покорствовать судьбине я моей;

То занят свойствами и нравами людей,

В их своевольные вникаю побужденья,

Слежу я сердца их сокрытые движенья

И разуму отчёт стараюсь в сердце дать!

То вдохновение, Парнаса благодать,

Мне душу радует восторгами своими;

На миг обворожён, на миг обманут ими,

Дышу свободно я и, лиру взяв свою,

И дружбу, и любовь, и негу я пою.

Осмеливаясь петь, я помню преткновенья

Самолюбивого искусства песнопенья;

Но всякому своё, и мать племён людских,

Усердья полная ко благу чад своих,

Природа, каждого даря особой страстью,

Нам разные пути прокладывает к счастью:

Кто блеском почестей пленён в душе своей;

Кто создан для войны и любит стук мечей;

Любезны песни мне. Когда-то для забавы

Я, праздный, посетил Парнасские дубравы

И воды светлые Кастальского ручья;

Там к хорам чистых дев прислушивался я,

Там, очарованный, влюбился я в искусство

Другим передавать в согласных звуках чувство,

И, не страшась толпы взыскательных судей,

Я умереть хочу с любовию моей.

Так, скуку для себя считая бедством главным,

Я духа предаюсь порывам своенравным;

Так, без усилия ведёт меня мой ум

От чувства к шалости, к мечтам от важных дум!

Но ни души моей восторги одиноки,

Ни любомудрия полезные уроки,

Ни песни мирные, ни лёгкие мечты,

Воображения случайные цветы,

Среди глухих лесов и скал моих унылых

Не заменяют мне людей, для сердца милых,

И часто, грустию невольною объят,

Увидеть бы желал я пышный Петроград,

Вести желал бы вновь свой век непринуждённый

В кругу детей искусств и неги просвещённой,

Апелла, Фидия желал бы навещать,

С тобой желал бы я беседовать опять,

Муж, дарованьями, душою превосходный,

В стихах возвышенный и в сердце благородный!

За то не в первый раз взываю я к богам:

Свободу дайте мне — найду я счастье сам!

О счастии с младенчества тоскуя,

Всё счастьем беден я,

Или вовек его не обрету я

В пустыне бытия?

Младые сны от сердца отлетели,

Не узнаю я свет;

Надежд своих лишён я прежней цели,

А новой цели нет.

«Безумен ты и все твои желанья», —

Мне тайный голос рек;

И лучшие мечты моей созданья

Отвергнул я навек.

Но для чего души разуверенье

Свершилось не вполне?

Зачем же в ней слепое сожаленье

Живёт о старине?

Так некогда обдумывал с роптаньем

Я тяжкий жребий свой,

Вдруг Истину (то было не мечтаньем)

Узрел перед собой.

«Светильник мой укажет путь ко счастью! —

Вещала. — Захочу —

И, страстного, отрадному бесстрастью

Тебя я научу.

Пускай со мной ты сердца жар погубишь,

Пускай, узнав людей,

Ты, может быть, испуганный, разлюбишь

И ближних и друзей.

Я бытия все прелести разрушу,

Но ум наставлю твой;

Я оболью суровым хладом душу,

Но дам душе покой».

Я трепетал, словам её внимая,

И горестно в ответ

Промолвил ей: «О гостья неземная!

Печален твой привет.

Светильник твой — светильник погребальный

Последних благ моих!

Твой мир, увы! могилы мир печальный

И страшен для живых.

Нет, я не твой! В твоей науке строгой

Я счастья не найду;

Покинь меня: кой-как моей дорогой

Один я побреду.

Прости! иль нет: когда моё светило

Во звездной вышине

Начнёт бледнеть и всё, что сердцу мило,

Забыть придётся мне,

Явись тогда! Раскрой тогда мне очи,

Мой разум просвети,

Чтоб, жизнь презрев, я мог в обитель ночи

Безропотно сойти».

О своенравная София!

От всей души я вас люблю,

Хотя и реже, чем другие,

И неискусней вас хвалю.

На ваших ужинах весёлых,

Где любят смех и даже шум,

Где не кладут оков тяжёлых

Ни на уменье, ни на ум;

Где, для холопа иль невежды

Не притворяясь, часто мы

Браним указы и псалмы,

Я основал свои надежды

И счастье нынешней зимы.

Ни в чём не следуя пристрастью,

Даёте цену вы всему:

Рассудку, шалости, уму,

И удовольствию, и счастью;

Свет пренебрегши в добрый час

И утеснительную моду,

Всему и всем забавить вас

Вы дали полную свободу;

И потому далёко прочь

От вас бежит причудниц мука,

Жеманства пасмурная дочь,

Всегда зевающая скука.

Иной порою, знаю сам,

Я вас браню по пустякам, —

Простите мне мои укоры:

Не ум один дивится вам,

Опасны сердцу ваши взоры…

Они лукавы, я слыхал,

И, всё предвидя осторожно,

От власти их, когда возможно,

Спасти рассудок я желал.

Я в нём теперь едва ли волен,

И часто, пасмурный душой,

За то я вами недоволен,

Что недоволен сам собой.

Влюбился я, полковник мой,

В твои военные рассказы:

Проказы жизни боевой —

Никак, весёлые проказы!

Не презрю я в душе моей

Судьбою мирного лентяя;

Но мне война ещё милей,

И я люблю, тебе внимая,

Жужжанье пуль и звук мечей.

Как сердце жаждет бранной славы,

Как дух кипит, когда порой

Мне хвалит ратные забавы

Мой беззаботливый герой!

Прекрасный вид! В веселье диком

Вы мчитесь грозно… дым и гром!

Бегущий враг покрыт стыдом,

И страшный бой с победным кликом

Вы запиваете вином!

А епендорфские трофеи?

Проказник, счастливый вполне,

С весёлым сыном Цитереи

Ты дружно жил и на войне!

Стоят враги толпою жадной

Кругом окопов городских;

Ты, воин мой, защитник их;

С тобой семьёю безотрадной

Толпа красавиц молодых.

Ты сна не знаешь; чуть проглянул

День лучезарный сквозь туман,

Уж рыцарь мой на вражий стан

С дружиной быстрою нагрянул:

Врагам иль смерть, иль строгий плен!

Меж тем красавицы младые

Пришли толпой с высоких стен

Глядеть на игры боевые;

Сраженья вид ужасен им,

Дивятся подвигам твоим,

Шлют к небу тёплые молитвы:

Да возвратится невредим

Любезный воин с лютой битвы!

О! кто бы жадно не купил

Молитвы сей покоем, кровью!

Но ты не раз увенчан был

И бранной славой, и любовью.

Когда ж певцу дозволит рок

Узнать, как ты, веселье боя

И заслужить хотя листок

Из лавров милого героя?

Притворной нежности не требуй от меня:

Я сердца моего не скрою хлад печальный.

Ты права, в нем уж нет прекрасного огня

Моей любви первоначальной.

Напрасно я себе на память приводил

И милый образ твой, и прежние мечтанья:

Безжизненны мои воспоминанья,

Я клятвы дал, но дал их свыше сил.

Я не пленён красавицей другою,

Мечты ревнивые от сердца удали;

Но годы долгие в разлуке протекли,

Но в бурях жизненных развлёкся я душою.

Уж ты жила неверной тенью в ней;

Уже к тебе взывал я редко, принужденно,

И пламень мой, слабея постепенно,

Собою сам погас в душе моей.

Верь, жалок я один. Душа любви желает,

Но я любить не буду вновь,

Вновь не забудусь я: вполне упоевает

Нас только первая любовь.

Грущу я, но и грусть минует, знаменуя

Судьбины полную победу надо мной.

Кто знает? Мнением сольюся я с толпой;

Подругу без любви — кто знает? — изберу я.

На брак обдуманный я руку ей подам

И в храме стану рядом с нею,

Невинной, преданной, быть может, лучшим снам,

И назову её моею;

И весть к тебе придёт, но не завидуй нам:

Обмена тайных дум не будет между нами,

Душевным прихотям мы воли не дадим,

Мы не сердца под брачными венцами,

Мы жребии свои соединим.

Прощай! Мы долго шли дорогою одною;

Путь новый я избрал, путь новый избери;

Печаль бесплодную рассудком усмири

И не вступай, молю, в напрасный суд со мною.

Не властны мы в самих себе

И, в молодые наши леты,

Даём поспешные обеты,

Смешные, может быть, всевидящей судьбе.

Враг суетных утех и враг утех позорных,

Не уважаешь ты безделок стихотворных;

Не угодит тебе сладчайший из певцов

Развратной прелестью изнеженных стихов:

Возвышенную цель поэт избрать обязан.

К блестящим шалостям, как прежде, не привязан,

Я правилам твоим последовать бы мог,

Но ты ли мне велишь оставить мирный слог

И, едкой желчию напитывая строки,

Сатирою восстать на глупость и пороки?

Миролюбивый нрав дала судьбина мне,

И счастья моего искал я в тишине;

Зачем я удалюсь от столь разумной цели?

И, звуки лёгкие затейливой свирели

В неугомонный лай неловко превратя,

Зачем себе врагов наделаю шутя?

Страшусь их множества и злобы их опасной.

Полезен обществу сатирик беспристрастный;

Дыша любовию к согражданам своим,

На их дурачества он жалуется им:

То, укоризнами восстав на злодеянье,

Его приводит он в благое содроганье,

То едкой силою забавного словца

Смиряет попыхи надутого глупца;

Он нравов опекун и вместе правды воин.

Всё так; но кто владеть пером его достоин?

Острот затейливых, насмешек едких дар,

Язвительных стихов какой-то злобный жар

И их старательно подобранные звуки —

За беспристрастие забавные поруки!

Но если полную свободу мне дадут,

Того ль я устрашу, кому не страшен суд,

Кто в сердце должного укора не находит,

Кого и божий гнев в заботу не приводит,

Кого не оскорбит язвительный язык!

Он совесть усыпил, к позору он привык.

Но слушай: человек, всегда корысти жадный,

Берётся ли за труд, наверно безнаградный?

Купец расчётливый из добрых барышей

Вверяет корабли случайности морей;

Из платы, отогнав сладчайшую дремоту,

Подёнщик до зари выходит на работу;

На славу громкую надеждою согрет,

В трудах возвышенных возвышенный поэт.

Но рвенью моему что будет воздаяньем:

Не слава ль громкая? Я беден дарованьем.

Стараясь в некий ум соотчичей привесть,

Я благодарность их мечтал бы приобресть,

Но, право, смысла нет во слове «благодарность»,

Хоть нам и нравится его высокопарность.

Когда сей редкий муж, вельможа-гражданин,

От века сих вельмож оставшийся один,

Но смело дух его хранивший в веке новом,

Обширный разумом и сильный, громкий словом,

Любовью к истине и к родине горя,

В советах не робел оспоривать царя;

Когда, к прекрасному влечению послушный,

Внимать ему любил монарх великодушный,

Из благодарности о нём у тех и тех

Какие толки шли? — «Кричит он громче всех,

О благе общества как будто бы хлопочет,

А, право, риторством похвастать больше хочет;

Катоном смотрит он, но тонкого льстеца

От нас не утаит под строгостью лица».

Так лучшим подвигам людское развращенье

Придумать силится дурное побужденье;

Так, исключительно посредственность любя,

Спешит высокое унизить до себя;

Так самых доблестей завистливо трепещет

И, чтоб не верить им, на оные клевещет!

…

…

Нет, нет! разумный муж идёт путем иным

И, снисходительный к дурачествам людским,

Не выставляет их, но сносит благонравно;

Он не пытается, уверенный забавно

Во всемогуществе болтанья своего,

Им в людях изменить людское естество.

Из нас, я думаю, не скажет ни единый

Осине: дубом будь, иль дубу — будь осиной;

Меж тем как странны мы! Меж тем любой из нас

Переиначить свет задумывал не раз.

Мы пьём в любви отраву сладкую,

Но всё отраву пьём мы в ней,

И платим мы за радость краткую

Ей безвесельем долгих дней.

Огонь любви, огонь живительный, —

Все говорят, — но что мы зрим?

Опустошает, разрушительный,

Он душу, объятую им!

Кто заглушит воспоминания

О днях блаженства и страдания,

О чудных днях твоих, любовь?

Тогда я ожил бы для радости,

Для снов златых цветущей младости

Тебе открыл бы душу вновь.

Выдь, дохни нам упоеньем,

Сименница зари;

Всех румяным появленьем

Оживи и озари!

Пылкий юноша не сводит

Взоров с милой и порой

Мыслит с тихою тоской:

«Для кого она выводит

Солнце счастья за собой?»

Я безрассуден — и не диво!

Но рассудителен ли ты,

Всегда преследуя ревниво

Мои любимые мечты?

«Не для неё прямое чувство:

Одно коварное искусство

Я вижу в Делии твоей;

Не верь прелестнице лукавой!

Самолюбивою забавой

Твои восторги служат ей».

Не обнаружу я досады,

И проницательность твоя

Хвалы достойна, верю я,

Но не находит в ней отрады

Душа смятенная моя.

Я вспоминаю голос нежный

Шалуньи ласковой моей,

Речей открытых склад небрежный,

Огонь ланит, огонь очей;

Я вспоминаю день разлуки,

Последний долгий разговор

И, полный неги, полный муки,

На мне покоившийся взор;

Я перечитываю строки,

Где, увлечения полна,

В любви счастливые уроки

Мне самому даёт она,

И говорю в тоске глубокой:

«Ужель обманут я жестокой?

Или всё, всё в безумном сне

Безумно чудилося мне?

О, страшно мне разуверенье,

И об одном мольба моя:

Да вечным будет заблужденье,

Да век безумцем буду я…»

Когда же с верою напрасной

Взываю я к судьбе глухой

И вскоре опыт роковой

Очам доставит свет ужасный,

Пойду я странником тогда

На край земли, туда, туда,

Где вечный холод обитает,

Где поневоле стынет кровь,

Где, может быть, сама любовь

В озяблом сердце потухает…

Иль нет: подумавши путём,

Останусь я в углу своём,

Скажу, вздохнув: «Горюн неловкой!

Грусть простодушная смешна;

Не лучше ль плутом быть с плутовкой,

Шутить любовью, как она?

Я об обманщице тоскую.

Как здравым смыслом я убог!

Ужель обманщицу другую

Мне не пошлёт в отраду Бог?»

В глуши лесов счастлив один,

Другой страдает на престоле;

На высоте земных судьбин

И в незаметной, низкой доле

Всех благ возможных тот достиг,

Кто дух судьбы своей постиг.

Мы все блаженствуем равно,

Но все блаженствуем различно;

Уделом нашим решено,

Как наслаждаться им прилично,

И кто нам лучший дал совет —

Иль Эпикур, иль Эпиктет?

Меня тягчил печалей груз,

Но не упал я перед роком,

Нашёл отраду в песнях муз

И в равнодушии высоком,

И светом презренный удел

Облагородить я умел.

Хвала вам, боги! Предо мной

Вы оправдалися отныне!

Готов я с бодрою душой

На всё угодное судьбине,

И никогда сей лиры глас

Не оскорбит роптаньем вас!

Усопший брат! кто сон твой возмутил?

Кто пренебрёг святынею могильной?

В разрытый дом к тебе я нисходил,

Я в руки брал твой череп жёлтый, пыльный!

Ещё носил волос остатки он;

Я зрел на нём ход постепенный тленья.

Ужасный вид! Как сильно поражён

Им мыслящий наследник разрушенья!

Со мной толпа безумцев молодых

Над ямою безумно хохотала;

Когда б тогда, когда б в руках моих

Глава твоя внезапно провещала!

Когда б она цветущим, пылким нам

И каждый час грозимым смертным часом

Все истины, известные гробам,

Произнесла своим бесстрастным гласом!

Что говорю? Стократно благ закон,

Молчаньем ей уста запечатлевший;

Обычай прав, усопших важный сон

Нам почитать издревле повелевший,

Живи живой, спокойно тлей мертвец!

Всесильного ничтожное созданье,

О человек! Уверься наконец:

Не для тебя ни мудрость, ни всезнанье!

Нам надобны и страсти и мечты,

В них бытия условие и пища:

Не подчинишь одним законам ты

И света шум и тишину кладбища!

Природных чувств мудрец не заглушит

И от гробов ответа не получит:

Пусть радости живущим жизнь дарит,

А смерть сама их умереть научит.

Решительно печальных строк моих

Не хочешь ты ответом удостоить;

Не тронулась ты нежным чувством их

И презрела мне сердце успокоить!

Не оживу я в памяти твоей,

Не вымолю прощенья у жестокой!

Виновен я: я был неверен ей;

Нет жалости к тоске моей глубокой!

Виновен я: я славил жён других…

Так! но когда их слух предубеждённый

Я обольщал игрою струн моих,

К тебе летел я думой умилённой,

Тебя я пел под именами их.

Виновен я: на балах городских,

Среди толпы, весельем оживлённой,

При гуле струн, в безумном вальсе мча

То Делию, то Дафну, то Лилету

И всем троим готовый сгоряча

Произнести по страстному обету,

Касаяся душистых их кудрей

Лицом моим, объемля жадной дланью

Их стройный стан, — так! в памяти моей

Уж не было подруги прежних дней,

И предан был я новому мечтанью!

Но к ним ли я любовию пылал?

Нет, милая! когда в уединенье

Себя потом я тихо поверял,

Их находя в моём воображенье,

Тебя одну я в сердце обретал!

Приветливых, послушных без ужимок,

Улыбчивых для шалости младой,

Из-за угла пафосских пилигримок

Я сторожил вечернею порой;

На миг один их своевольный пленник,

Я только был шалун, а не изменник.

Нет! более надменна, чем нежна,

Ты всё ещё обид своих полна…

Прости ж навек! Но знай, что двух виновных,

Не одного, найдутся имена

В стихах моих, в преданиях любовных.

В садах Элизия, у вод счастливой Леты,

Где благоденствуют отжившие поэты,

О Душенькин поэт, прими мои стихи!

Никак в писатели попал я за грехи

И, надоев живым посланьями своими,

Несчастным мертвецам скучать решаюсь ими.