Б. У нас почему-то принята такая провокационная мысль, что форма устройства страны, демократическая или недемократическая, - зависит от характера верхнего звена. Если царь, то форма не демократическая, а если парламент - то демократическая. Чушь! Никогда не управляет один человек. И кабинет министров тоже не управляет. Управляет так называемое среднее звено, достаточно многочисленная группа людей, имеющих в руках рычаги реальной власти. Россия до Петра была всегда демократическим государством, которое однажды было потрясено тиранией Грозного. Но это особый вопрос. Хотя все это и сгладилось, но привело к весьма трагическим последствиям, временной потере Новгорода, Севера... Потом мы все это с великим трудом отвоевали и освободили. Государство наше требовало обязательного прочного центра. На этих раскидистых территориях, при этом многонациональном составе нельзя было обороняться от врагов, не имея такой сильной единодержавной власти, причем власти наследственной, избавленной от вечных династических переворотов, когда один из претендентов берет часть армии, набрасывается на другого и оба забывают про врагов, стоящих на границе. Такое творилось в Византии постоянно (отчего она и погибла). Мы создали систему (ее создавал митрополит Алексей в четырнадцатом веке), которая от этих минусов была в какой-то мере избавлена. Правда, бытие Московской Руси началось с династического конфликта. Но это была проба сил, проба на разрыв достаточно ли прочна самодержавная система. Она оказалась очень прочной. После того как государь был схвачен и ослеплен, страна не пожелала разделиться, и его сделали снова главой страны. А на местах у нас всегда было очень сильное местное самоуправление. При Иване Грозном, при всех его художествах, какие-то огромные северные области (Вологодчина, например) добивались права самим собирать налоги, обходиться без всяких присланных воевод. Демократическая система местного самоуправления укреплялась и расширялась. По сути, эта система спасла страну во время Смутного времени. Не секрет, что центр тогда уничтожил сам себя, и страну спасла местная власть.
      При сегодняшней политической системе мог бы какой-нибудь Мурманск организовать войско и послать его осаждать Москву? Нет, конечно. Мы лишены сейчас демократической системы управления. А царская Россия была государством глубоко демократическим, и демократия эта пошла на убыль с эпохи Петра.
      В. Б. Сделаем вывод - евразийское пространство нельзя разделить. Что же нам делать? Каким путем восстанавливать союз народов? Как сделать его прочным? Устоим ли мы сами, не надорвемся ли?
      Д. Б. Государство наше было всегда многонациональным. Это его состояние и необходимость единства определялись географической ситуацией. Разве сегодня географическая ситуация изменилась? Евразия как континент лопнула, оказалась разделена морями и проливами? Ничего подобного. Искусственно разрушенное единство приводит к гибели и вырождению народов, населяющих эту территорию. Это мы и наблюдаем сейчас. Более того, все эти новоявленные, якобы самостоятельные, государства существуют только благодаря постоянным дотациям со стороны России. Если бы тому же самому Назарбаеву действительно предоставить самостоятельность, спросить с него плату за транзит через российскую территорию: "Хотите торговать с Америкой? Пожалуйста. Но платите таможенные пошлины. За провоз по 3000 км русской территории с вас полагается столько-то..." Узнав, сколько с него причитается, Назарбаев тут же бы скончался от инфаркта. Сколько бы просуществовала современная Грузия со своим Шеварднадзе, если бы мы лишили ее русского хлеба, нефти, газа, электричества, сахара и прочего? Уверяю, что не больше недели. На богатой Украине сейчас собачья жизнь. Эти независимые правительства вылетели бы как пробки из бутылок с шампанским, если их предоставить самим себе. Наше правительство нашими же деньгами расплачивается за сепаратизм. Нужно признать, что в 1917 году Россия была завоевана, и ее правители превратили ее в колонию, впервые в истории... А кто виноват? Мы сами, прежде всего.
      Мы знаем, что по приказу Свердлова было уничтожено от полутора до двух миллионов казаков. Кто виновен? Евреи виноваты? Стоп. А русские солдаты, крещеные, которые в детстве в церковь ходили, которые расстреливали своих русских братьев-казаков, они что, не виноваты? Они все не спрячутся за спиной Свердлова, не отговорятся, что им вот жид приказал, а они стали стрелять. А если бы им жид приказал в других стрелять? Тоже бы стреляли? Стоп. Все тайные организации, неважно какие: сионистские, масонские, цэрэушные, - все эти организации могли успешно действовать только потому, что мы принимали, допускали и поддерживали их действия. Скажите, пожалуйста, осуществилась бы коллективизация, если бы мужики сказали "нет"?
      Один знакомый мне рассказывал историю времен войны. У него была культурная семья, хорошо знали немецкий язык. Во время оккупации у них в доме остановился австрийский офицер. Австрийцы очень отличаются от немцев и сравнительно хорошо уживаются с русскими. В этом микромирке сложились хорошие отношения. Офицер недоумевал: "Слушайте, я вас не могу понять, что вы делаете. Мы входим в город, мы же никого не знаем. И в течение ближайших двух часов мы узнаем все, потому что прибегают и докладывают: "У моей соседки сын офицер, а тот коммунист, а этот в органах работал...". Приносят списки... Зачем?"
      А если во время коллективизации те мужики сказали бы: "А у нас никаких кулаков нет!"? Когда меня спрашивают, кто виноват, я отвечаю: "Мы виноваты!"
      Мы как-то пристали к Льву Николаевичу Гумилеву: "Вы, Лев Николаевич, знаете все на свете - скажите, что будет с Россией?" "Поймите, - сказал он, - будущее нельзя предсказать, пока не совершены поступки, которые его определят. Мы не знаем, что сделают эти люди".
      Мне кажется, нам сегодня необходимо объединить страну, поставить необходимые таможенные заслоны, обратить внимание на развитие высоких технологий, перестать торговать сырьем, и, конечно, эту власть арестовать, посадить на скамью подсудимых, раскрутить все эти махинации, что можно заставить вернуть.
      Должны найтись патриотически настроенные, грамотные офицеры и военные части, которые согласны поддержать восстановление страны. Газета "Завтра" должна на своих страницах разъяснять программу мероприятий для спасения страны - это несомненно.
      Необходимо, чтобы интеллигенция осознала эти корневые проблемы. Остаемся ли мы Евразийским многонациональным государством, этой дорогой через континент, страной, которая держит в равновесии весь мир, или мы должны принять бредовую идею создания здесь моноэтнического государства, что, кстати, сказать, попросту невозможно?
      Моноэтническое государство, "Республика Русь" должно потерять всю Волгу, Карелию, уменьшиться до каких-то невообразимых пределов, напоминая обрезанный со всех сторон кусок земли, внутри которого в гробах закопаны евреи, армяне, азербайджанцы. Конечно, можно пойти по пути этнической чистки, но тогда придется заниматься только депортацией и уничтожением инородцев. Это вызовет соответствующую реакцию. Тем более, известно, что великим нациям не прощают их прежнего величия. Нас в этом случае просто уничтожат. Друзья нас возненавидят за измену. Враги обнаглеют из-за нашей слабости. С Востока - Япония и Китай. С Запада - Германия. Втравят в войну с Украиной. Нас постараются уничтожить нашими же руками. Только вместе мы выстоим и победим! Евразийское пространство нельзя разделить. Если мы откажемся быть объединителями, нас самих со временем кто-то другой: татары, казахи или украинцы, - включат в свой объединенный Союз.
      СТРЕЛА ВРЕМЕНИ
      ДМИТРИЯ БАЛАШОВА
      1. Предрассветное
      Запущенная неведомо когда стрела времени летит и летит в будущее. Кто остановит ее? Кто повернет ее вспять? Гудение ее в полете отзывается революциями и войнами, великими открытиями и постоянным созиданием.
      Лишь писатель силой воображения может повернуть стрелу эту в глубь прошедших веков. И только в том случае, если во имя будущего совершается поворот стрелы, если помогает он человеку сегодня понять движение общества, движение духа, движение собственной жизни.
      Дмитрий Балашов в своей исторической прозе не только повествует о предрассветном времени русской истории, не только дотошно углубляется в подробности быта и бытия XIV столетия, а старается понять русский характер в его развитии, наше время у него поверяется давней порой становления Московской Руси. И поднимая, к примеру, как национального героя Великого Князя Михаила Тверского, писатель прежде всего поднимает героя пассионарного, созидательного склада. И символом единения вообще посреди постоянных раздоров XIV столетия становится строящийся дом еще одного героя его прозы Федора Михалкина. Как можно рожать, строить, сеять хлеб во времена, когда кругом мятежи, сражения, пожары, разрушения?! В этом сомнении есть своя правда. Правда мелкая, бытовая, индивидуалистическая. Вот ведь, и у Федора Михалкина дом-то сожгли. Может, отсидеться в такое время в лесной глуши? Уподобиться лесным племенам и жить кое-как охотой, собиранием корешков?.. Отринуть от себя и своего народа полтысячелетия разумной жизни, но спастись самому?
      Нет. Наперекор всему разрушению и раздору вновь строит свой дом Федор Михалкин. Наперекор всему отстраивается Москва, сколько бы раз ее ни жгли то татары, то свои же князья-соперники. Наперекор всему возрождается Россия.
      Можно предположить, что в стремлении к художественной правде, в стремлении к воссозданию собственных идеалов, в стремлении к ярким художественным образам, к их цельности и обаянию Дмитрий Балашов станет забывать об исторической правде. Выявляя социальные и нравственные начала в своих невымышленных героях, отодвинет в дальний угол ненужные ему факты. Такое нередко случалось и случается в исторической прозе.
      ...Такого не видно в прозе Дмитрия Балашова. "В изложении событий, даже мелких, я старался держаться со всею строгостью документальной, летописной канвы, памятуя, что читатель наших дней прежде всего хочет знать, как это было в действительности, то есть требует от исторического романа абсолютной фактологической достоверности. Поэтому я разрешал себе лишь те дорисовки к летописному рассказу, которые позволительны в жанре художественного воспроизведения эпохи",- заявляет писатель в романе "Младший сын". Та же достоверность событий видна во всех его произведениях: от первой повести "Господин Великий Новгород" до последнего романа "Бремя власти". В беседе с автором статьи Дмитрий Балашов повторил свое утверждение: "Право на вымысел должно быть строго ограничено. Все до запятой подчиняется истине. Для этого я подолгу работаю с первоисточниками, только так можно почувствовать дух времени". Он старается впрямую не вмешиваться в исторические события, показывает многогранность возможных вариантов развития Древней Руси, не перечеркивая исторической роли ни Даниила Галицкого, ни Михаила Тверского, ни любого из сыновей Александра Невского.
      Тогда, может быть, его проза - лишь популярное изложение русской истории? Тем более, сам писатель иногда ставит обозначение жанра: "роман-хроника". Хроника действительных событий и не более того?
      К счастью, в действительности все обстоит иначе.
      Путь Дмитрия Балашова - это трудный путь синтеза. Когда в "прокрустово ложе" исторической действительности надо вместить и нравственную концепцию мира, и свои авторские пристрастия к тем или иным героям, и свою философию истории.
      А потому романы Балашова по сути своей - романы борьбы и противоречий, столкновений исторических, нравственных и художественных картин мира. Автор нередко борется сам с собой. Его субъективное восприятие истории спорит с его же документальной канвой книг. И это не слабость прозы Дмитрия Балашова, а ее достоинство. Чувствуется, что писатель не собирает отстраненно материал по истории Древней Руси, а живет эпохой, которую описывает.
      Интересно посмотреть на эволюцию самого писателя.
      Талантливый ученый и талантливый писатель - редкое сочетание. В данном случае оно налицо. Сочетание это видишь не только в исторической прозе Дмитрия Балашова. Его исследования по обряду северной свадьбы, его фольклорные труды несут в себе и несомненный художественный заряд. Читателю полезно знать, что прежде чем стать писателем, Балашов немало поработал в Институте истории, языка и литературы Карельского филиала АН СССР фольклористом, имеет ученую степень кандидата филологических наук, ездил и ездит по сей день в экспедиции по северной и центральной России. Знать о том, что у популярного ныне исторического писателя есть такие книги, как "История жанра русской баллады", "Сказки Терского берега Белого моря", "Русские свадебные песни". Что он стал заниматься своими героями вначале как ученый-историк, прежде чем они обрели художественные характеры в прозе. Но и ученые труды можно писать по-разному. Можно писать сухим, мертвым, наукоподобным языком, а можно писать так, как писали Бахтин, Конрад, как пишет сегодня Аверинцев, как писал Лихачев. Не проводя никаких сравнений, напомню все же высказывание Федора Абрамова об академике Дмитрии Лихачеве: "Читать Лихачева - наслаждение. Его язык, его стиль - это всегда сплав исключительно точного и емкого слова ученого со скупой, но страстной и взрывчатой образностью публициста-патриота". К такому же типу художественно-значимых научных произведений отношу я фольклорные изыскания Дмитрия Балашова. Художник, он сегодня победил в себе ученого, но, ученый, он и сегодня поверяет каждое слово, сказанное художником. В книгах своих он дает нам органический строй речи того времени, о котором пишет, не перегружая наше сознание архаизмами, но и не нарушая законов построения разговорного языка XIV столетия. Произведения его в целом принадлежат не только литературе, но и истории, и фольклористике, и этнографии, всей культуре.
      Каждый из нас должен знать историю своего народа. Это необходимо хотя бы для того, чтобы определить свое место в нашей действительности. Может быть, нравственный долг перед народом и заставил ученого Балашова стать писателем Балашовым, разбудил в нем его художественный дар. Как говорит сам автор книг: "Рассказывая друзьям эпизоды из истории допетровского времени, я нередко сталкивался с полным незнанием этого периода. Их винить было трудно. В специальные книги не каждый заглянет, они и написаны не на широкого читателя, а художественная литература долгое время Русь XIV-XV веков обходила стороной. Может быть, повинны в этом историки. Для них не все было ясно, нередко возникали противоречивые суждения. Первая моя повесть "Господин Великий Новгород" появилась как-то внезапно. Я был свидетелем находок в Новгороде берестовых писем экспедицией члена-корреспондента АН СССР В.Д.Янина, часто беседовал с ним о новгородской вечевой республике. Так постепенно у меня сложился образ ее, который, откладываясь в мозгу, грозил прорваться во что-то. Этим "что-то" стала повесть".
      Повесть - о тяжелейшей Раковорской битве, о простых новгородцах, выигравших ее.
      Главный герой повести - купец новгородский Олекса Творимирич. А купец в те времена - это значит и воин: не так просто было перевозить товары, любителей пограбить хватало с лихвой. Это значит и путешественник, первооткрыватель земель и народов. Как-то забываем мы, что вместе с военными дружинами, с казацкими отрядами, а часто и до них, шли на новые земли купцы, и немало страниц в истории открытия Сибири и европейского Севера было написано твердыми руками таких вот Олекс Творимиричей. Соскучился купец по жене, по детям своим, возвращается от немцев в столь любезный сердцу Господин Великий Новгород. Но и дома не до отдыха - товар надо продать выгодно, новые сделки заключить, да следить за делами в самом городе: от того, чья возьмет в бесконечной борьбе княжеских партий, зависит и торговая судьба Олексы Творимирича. Но еще больше судьба его и судьба его детей, судьба посадников, тысяцких, всего Нова Города зависит от победы над рыцарями, решившими положить конец могуществу свободолюбивой новгородской республики. Тяжело доставалась эта победа. Слишком не по-военному развивался этот древний русский город, слишком много сил отдавал не единству, а разобщенности, не войне, а торговле, не централизации, а автономии.
      Счастье оказалось на стороне воина Олексы Творимирича, но сколько близких ему людей погибли в Раковорской битве, скольким еще предстояло погибнуть за новгородскую вольницу! И хоть доводилось новгородским ушкуйникам в самую пору ордынского ига доходить на своих быстрых суденышках до Астрахани, самого центра ордынских земель, а все ж видит писатель и в победе трудной - начало будущего неизбежного заката вечевой республики, отвергающей для себя за ненадобностью идею стать новым после Киева объединителем земель русских. И потому "...в белый траур одет Новгород Великий. Служат отходные в Софии, у Святого Николы, у Ильи, Бориса и Глеба..."
      Потому чувствуется печаль писателя по своим героям, по их вольному характеру, гордой походке свободного гражданина.
      В повести "Господин Великий Новгород", при всем ее несомненном историзме, нет пока еще исторических героев, не затронуты характеры людей, оставшихся символами той эпохи. Первая попытка разобраться в исторической личности, попробовать отделить индивидуальное в ней от предопределенного эпохой, противоречия личности от противоречий в государстве, - это роман "Марфа-посадница". Так же, как и в повести, шумит в нем ремесленный люд, многочисленны эпизодические герои, но есть уже попытка воссоздания крупных ярких характеров Ивана III и Марфы-посадницы. Воссоздания на основе исторической истины, без тенденциозного возвышения любой из этих незаурядных в русской истории фигур. Конечно, можно было, заведомо зная прогрессивную роль Москвы в столкновении ее с Новгородом, отдать предпочтение Ивану III как собирателю Руси. И так же можно было, зная жестокий характер властителя Древней Руси, отдать свой писательский голос борцу за республику, за вольные права каждого из новгородцев, к тому же женщине, Марфе-посаднице, этой новгородской Жанне д' Арк.
      Дмитрий Балашов отдал и на этот раз свой голос правде. Как пишет в небольшой вступительной статье В.Д.Янин: "Достоверность повествования Дмитрия Балашова зиждется на сочетании несомненного художественного таланта автора и пытливого ученого. Известный фольклорист, знаток народного быта, Дмитрий Балашов тщательно исследовал все источники по истории Новгорода письменные и археологические. Он в курсе старых и новых концепций русской истории, анализ которых дает основу его собственного видения прошлого, нигде не вступающего в противоречие с известными сегодня русскими древностями". И дальше замечает очень точно: "Она (книга. - В.Б.) может показаться произведением совершенно нового жанра. Ее действительными героями оказываются не те вполне конкретные люди, которые действуют, размышляют, страдают, радуются, говорят в романе, а представленные этими людьми исторические категории: Новгород, Москва, боярство, ремесленники, холопы, крестьяне, церковь, искусство. Однако необычность жанра книги сродни обычности древнейшего жанра русской литературы - летописания, в котором главным героем является сам процесс исторического развития".
      И потому он видит субъективно неприятные черты характера Ивана III, и видит всесильное, не такое уж доброе торговое могущество Марфы Борецкой. Не случайно один из новгородских бояр в начале романа говорит, что "Марфа уже и все Белое море под себя забрала. Торопитце!".
      Да, сумела Марфа в какой-то момент оказаться выше своих эгоистических интересов, отдать спасению народа все: себя, детей, имущество свое, как испокон веку поступали лучшие русские люди. Потому и осталась в памяти народной. Но, как и другой более поздний любимый герой Дмитрия Балашова, Михаил Тверской, Марфа Борецкая - фигура заведомо трагическая. Так опять историк вступает в спор с художником. И Михаил Тверской, и Марфа Борецкая, при всей их субъективной притягательности, личном мужестве, высокой нравственности, недюжинном таланте, - были не нужны по объективным закономерностям своей эпохи, оказались или героями преждевременными, как Михаил Тверской, или сторонниками тупиковой, заранее обреченной на поражение сепаратистской идеи развития Руси.
      Роман "Марфа-посадница" посвящен одному из важнейших событий русской истории - подчинению Новгорода великокняжеской власти, включению вечевой республики в жесткую централизованную систему Московской Руси.
      Автор в подробностях доносит до читателя быт древнего города, его язык, детали одежды, оружия. Он словно бы сам побывал на улицах Нова Города, встречался с Борецкой, хаживал по всем пяти его концам.
      Прекрасно передано в этих двух книгах настроение народа перед битвами: одно - перед сражением с иноземцами, другое - неуверенное, а то и скептическое - перед битвой с московским воинством. И пусть новгородцы больше пугали Москву сближением с Литвой, чем действительно с ней объединялись, а москвичи шли на Новгород, как правило, с татарской конницей, но чувствовалось уже ко времени княжения Ивана III - сила и мощь за Москвой.
      Балашов не скрывает драматизма событий тех лет, и хотя симпатии его больше на стороне Борецкой, в романе видна обреченность ее дела. Уже на исходе могущество Великого Новгорода, как ржавчина, разъела его аристократическая знать. И гложет многих новгородцев мысль: чем каждому боярину кланяться, не лучше ли одному московскому князю?
      Дмитрий Балашов блестяще передает умонастроения простолюдинов, умеет из небольших эпизодов, бытовых сценок вылепить картину мгновенного состояния народа, показать его решающее значение в событиях истории.
      Марфа Борецкая, пожалуй, наиболее полно показана в литературе именно Балашовым. И пусть нас не смущают громкие имена писателей, ранее обращавшихся к ее образу,- Н.Карамзина, М.Погодина... Дело не в том, кто из них талантливее, и не в том, имеем ли мы право сравнивать Балашова с самим Карамзиным. Разные были цели у писателей. Идеализация новгородской вольницы поэтами-декабристами, романтическая приподнятость ее образа в произведениях Карамзина и Погодина не имеют ничего общего с подлинной жизнью исторического персонажа - вдовы новгородского посадника Борецкого Марфы, богатейшей представительницы аристократической знати вечевой республики. Дмитрий Балашов воссоздает ее образ на основе всей сохранившейся документации того времени. Не боится показать самый противоречивый клубок проблем могущественной северной республики. Прекрасно понимая цену новгородским вольностям, свободному слову, чувству собственного достоинства любого горожанина, духовной мысли (не случайно все ереси в ХIV-ХV веках шли из Новгорода), он видит необходимость подчинения Новгорода Москве любым, даже самым жестоким путем. Без Новгорода Москва не чувствовала бы себя настоящей столицей Руси, и Россия не стала бы Россией. Не надо забывать, что речь идет не об одном городе, сколь бы крупным он ни был, а о настоящем автономном государстве: от Югорского камня и до Груманта, от Ладоги и до Старой Руси простирались владения вечевого колокола. Не только меч, но и кошель олицетворяли город, входивший в Ганзейский союз. Задолго до того, как Петр I "прорубил окно в Европу", новгородцы вырубили туда целую дверь. Вся Европа перебывала на торговых рядах северного центра Руси, богатейшего ее центра.
      Нет, отказавшись от решения стать объединителем Руси, он, Великий Новгород, неизбежно должен был подчиниться другому ее центру - будь то Тверь или Москва.
      Дмитрий Балашов в романе "Марфа-посадница" показывает народ истинным творцом истории, и когда военное счастье в столкновении с Москвой отворачивается от Марфы и ее сподвижников, читатель вдруг видит, что дело не в количественном перевесе московского войска и татарской конницы - его не было, а в недоверии народа к новгородской верхушке. В "Марфе-посаднице" нашли отражение сложные противоречивые процессы распада когда-то могучей республики. Потерявшие веру в себя, исчерпавшие до дна свою пассионарность, активность, новгородцы не смогли противостоять Москве при всей самоотверженности отдельных защитников.
      Как видит читатель уже по первым книгам Балашова, перед нами не картинки из жизни наших предков, а философская концепция истории, нравственная концепция мира. Смысл деяний Марфы-посадницы, Даниила Московского или Михаила Тверского постигается через осмысление исторического пути народа. Конечно, личность влияет на историю, и нравственность того или иного конкретного исторического героя оказывает влияние на движение государства, то замедляя его развитие или отбрасывая его назад, то ускоряя полет стрелы времени. Пишет Дмитрий Балашов: "Да не скажем никогда, что история идет по путям, ей одной ведомым! История - это наша жизнь, и делаем ее мы. Все скопом, соборно. Всем народом творим, и каждый в особину тоже, всей жизнью своей, постоянно и незаметно. Но бывает также у каждого и свой час выбора пути, от коего потом будет зависеть и его судьба малая, и большая судьба России. Не пропустите час этот!"
      - Первые ваши романы о Великом Новгороде, почему позже вы обратились к истории Москвы? - спросил я писателя.
      - Когда я закончил "Марфу-посадницу", где был показан московский князь Иван III глазами новгородцев, его врагов, мне захотелось посмотреть на все действия Ивана, на борьбу его с вечевой республикой уже изнутри, с точки зрения интересов самой Москвы. Но с Ивана III начинать трудно - он лишь продолжил дело Ивана Калиты и Дмитрия Донского, а начиналось величие Москвы, приведшее к величию всей России, с трудолюбивого и хозяйственного собирателя Данилы Московского, младшего сына Александра Невского. Так возник замысел: показать историю Московской Руси от Данила до Ивана Грозного...
      Следующий роман Дмитрия Балашова "Младший сын" - первое воплощение задуманного цикла "Государи московские". Балашов показывает Москву периода 1263-1304 годов (отступая от времени своего новгородского романа на столетие назад) - периода, почти не освещенного в нашей истории, хотя именно это время надо считать началом становления Москвы как центра русских земель. Главный герой романа Данила Александрович получил на княжение Москву, один из мелких городов Владимирской Руси, а, как пишет Балашов, "того, что оставил детям Даниил,.. хватило его сыну Ивану Калите на то, чтобы сделать Москву центром новой Руси".
      Перед нами Москва и Подмосковье ХIII-ХIV веков, жизнь подмосковных деревень, откуда родом один из главных героев романа и главный его выдуманный герой - крестьянин, воин Федор Михалкин. Идет борьба за великокняжеский стол между старшими братьями Данилы Московского, князьями Дмитрием и Андреем. По-прежнему давят на Русь татары, но начинается уже новый подъем русского народа, растет его духовная энергия. Умный князь Даниил понимает, что не пришло еще его время, и весь период его правления это строительство, созидание, развитие.
      Пишет Дмитрий Балашов: "Период этот обычно проходит мимо внимания историков. Даже в серьезных учебниках зачастую от Александра Невского сразу перескакивают к Ивану Калите, забывая, как кажется, что названных деятелей разделяют три четверти столетия, срок и сам по себе немалый, а ежели учесть, что в этот срок уложилась одна из самых тяжелых страниц русского прошлого, время, когда решалось: быть или не быть России,- то подобный "проскок" и вовсе трудно оправдать".
      Итак, поневоле Дмитрий Балашов вынужден быть не только писателем, но и историком, по частям составляя целое, осваивая неосвоенное.
      Есть в этом романе яркие характеры, противостоящие друг другу: Дмитрий, Андрей, Даниил, татары. Какой сюжет для беллетриста! Как заманчиво авантюристическими сюжетами из жизни героев объяснить повороты в русской истории. Поток подобной исторической беллетристики всегда многоводен. Пишет, к примеру, один беллетрист о Марфе-посаднице, она у него - само благородство, зато уж Иван III - картинный злодей. Пишет другой беллетрист об Иване III - и все белые краски в прорисовке образа отдаются московскому князю, а уж новгородцев автор полощет в такой грязной лохани исторической клеветы, что диву даешься.
      Проза Балашова носит иной характер. Характер осознания истории, многовариантности ее развития, определения истинных движущих ее сил. Читателю видно, как копились силы у самого народа, пока пробивалась в его сознание мысль о единении, о собирании земель, как готовилось поле Куликово.
      Пишет историк В. О. Ключевский: "...время с 1328 по 1368 г., когда впервые напал на северо-восточную Русь Ольгерд Литовский, считалось порою отдыха для населения всей Руси, которое за то благодарило Москву. В эти неспокойные годы успели народиться и вырасти целых два поколения, к первым из которых впечатления детства не привили безотчетного ужаса отцов и дедов перед татарином: они и вышли на Куликово поле".
      По Балашову, это как раз время действия его романов "Великий стол" и "Бремя власти".
      Нельзя назвать эти годы мирными. Но больше воевали со своими. Тверь боролась с Москвой за власть. Хорошо сегодня, зная о будущей победе Москвы, занять ее сторону. Вот-де, московские князья боролись за объединение, а Рязань, Тверь, Нижний Новгород им мешали, о новгородских же сепаратистах и говорить не приходится - с Литвой якшались. А что Литва тогда по населению в подавляющем числе русской была, и, прими Ольгерд православие, могла бы даже претендовать на положение центра новой Руси, - об этом сегодня мало кто помнит. Лишь летописи древней Литвы, писанные старославянским языком, напоминают о былой славянизации этого края.
      Как утверждают историки, тяга к объединению в четырнадцатом столетии наблюдалась повсеместно. Дело было за другим: кому дать право новой столицы? И вопрошает историк Балашов: "Что было бы, не начни Юрий Московский борьбы против Твери? Как повернулась бы тогда судьба страны?.. Укрепилась бы торговая и книжная Тверь, самою природой (перекрестье волжского, смоленского и новгородского торговых путей) поставленная быть столицей новой Руси. Укрепилась бы одна династия, а значит, на столетие раньше страна пришла бы к непрерывной и твердой власти. А может и то, что повела бы Тверь русские полки полувеком раньше на поле Куликово?.. Все можно предполагать, и ничего нельзя утверждать наверное теперь, когда случившееся случилось. История не знает перепроверки событий своих, и мы, потомки, чаще всего одну из возможностей, случайную и часто не лучшую, принимаем за необходимость, за единственное, неизбежное решение. А в истории, как и в жизни, ошибаются очень часто! И за ошибки платят головой иногда целые народы, и уже нет пути назад, нельзя повторить прошедшее".