– "Третий", что ты сделал? – потребовал ответа командир звена.
      – Они атаковали нас, разве вы не слышали? – возразил Шавров.

Звено "томкэтов"

      – Проклятье! "Томкэты", за вами гонятся четыре "атолла", – предупредил летчиков оператор "хокая".
      – "Второй", отворачивай вправо, – приказал Джексон. – Крис, включи меры противодействия. – Джексон бросил истребитель в крутой маневр уклонения влево. Санчес отвернул в противоположную сторону.
      Офицер-наблюдатель, который сидел позади Джексона, щелкнул переключателями, приводящими в действие защитные системы истребителя. В тот момент, когда "томкэт" швырнуло в сторону, из его хвостового отсека вылетела струя сигнальных ракет и шаров, каждый из которых представлял собой инфракрасную или радиолокационную приманку, отвлекающую ракеты. Все четыре ракеты оказались нацеленными на "томкэт" Джексона.
      – "Пика-2" в безопасности, "Пика-2" в безопасности, – донесся голос с "хокая". – "Пика-1", "Пика-1", вас по-прежнему преследуют четыре птички.
      – Принято. – Джексон был изумлен собственным спокойствием. Его "томкэт" мчался со скоростью больше восьмисот миль в час и продолжал ускорение. Он не знал, какова дальность полета "атоллов". Сигнальный огонек предостережения об атаке сзади вспыхнул на панели управления.
      – "Второй", атакуй их! – приказал Джексон.
      – Понял, ведущий. – Санчес взвился вверх, развернулся в мертвой точке, на мгновение замер на месте и нырнул вниз, пикируя вслед удаляющимся советским истребителям.
      Когда Джексон бросил истребитель в сторону, две ракеты потеряли цель и устремились в пустое пространство. Третья, отвлеченная приманкой, взорвалась в воздухе. Четвертая, замкнувшись тепловой головкой наведения на раскаленные дюзы "томкэта", мчалась прямо за ним, пока не попала "Пике-1" в основание хвостового оперения.
      Мощный взрыв потряс истребитель. Почти вся сила взрыва была потрачена впустую, так как ракета, пробив хвостовое оперение, вылетела наружу. Киль отлетел в сторону вместе с правым стабилизатором. Левый был сильно поврежден осколками, которые пробили заднюю часть фонаря и попали в шлем Кристиансена. И тут же вспыхнули лампочки предупреждения о пожаре в правом двигателе.
      Джексон услышал звук вспышки по системе внутренней связи. Он тут же щелкнул переключателем правого двигателя, прервав подачу в него горючего, и включил систему пожаротушения на правой стороне корпуса. Затем уменьшил тягу левого двигателя, который все еще работал в форсажном режиме. К этому моменту "томкэт" начал кувыркаться. Его крылья с меняющейся геометрией автоматически приняли форму, необходимую при низкой скорости полета. Это позволило Джексону контролировать полет с помощью элеронов, и он быстрыми действиями вернул истребитель в нормальное положение. Высота была четыре тысячи футов.
      – О'кей, бэби, выручай, – умоляюще просил летчик свою машину. Благодаря непродолжительному увеличению мощности он снова обрел аэродинамический контроль над самолетом. Бывший летчик-испытатель, он выровнял истребитель, но слишком резко, и "томкэт" дважды перевернулся, прежде чем обрел нормальное положение.
      – Вот так! Как ты, Крис?
      Молчание. Джексон не мог оглянуться – позади все еще летели четыре истребителя противника.
      – "Пика-2", это ведущий.
      – Слышу, ведущий. – Все четыре "форджера" были сейчас на прицеле Санчеса. Они только что осмелились напасть на его командира.

"Хаммер-1"

      На борту "Хаммера-1" старший оператор лихорадочно думал, стараясь принять правильное решение. "Форджеры" летели, не нарушая строя, и по радиоканалу слышались оживленные переговоры на русском языке.
      – "Пика-2", это "Хаммер-1". Отворачивайте в сторону, повторяю, отворачивайте в сторону, не открывайте огонь, повторяю, не открывайте огонь. Сообщите, как поняли. "Пика-2", "Пика-1" летит в двух тысячах футов ниже вас, в направлении на девять часов. – Офицер выругался и посмотрел на одного из сержантов, находящихся в самолете вместе с ним.
      – Все произошло слишком быстро, сэр, чертовски быстро. У нас есть записи переговоров русских. Я не понимаю, о чем они говорят, но создается впечатление, что на "Киеве" очень недовольны.
      – И не только там, – заметил оператор, пытаясь понять, правильно ли он поступил, отозвав "Пику-2". Внутреннее чувство говорило, что он чертовски не прав.

Звено "томкэтов"

      Голова Санчеса дернулась от изумления.
      – Понял, отворачиваю. – Он убрал палец с кнопки пуска ракет. – Черт бы их всех побрал! – Он потянул на себя ручку управления и бросил "томкэт" в крутую петлю. – Где ты, ведущий?
      Санчес подлетел под истребитель Джексона и описал вокруг него петлю, стараясь оценить серьезность повреждений.
      – Огонь погашен, шкипер. Оперение и стабилизатор с правой стороны исчезли. Оперение с левой стороны – черт, я могу смотреть сквозь него, так оно продырявлено, но, похоже, пока действует. Минутку. Крис наклонился вперед, шкипер. Вы можете поговорить с ним?
      – Нет. Я пытался. Давай возвращаться.
      Ничто не доставило бы Санчесу такого удовольствия, как сбить русских, очистить от них небо, и он легко сделал бы это четырьмя ракетами. Но, подобно большинству летчиков, он строго соблюдал дисциплину.
      – Понял, ведущий.
      – "Пика-1", я "Хаммер-1", сообщите о своем состоянии, прием.
      – "Хаммер-1", надеемся долететь, если больше ничего не отвалится. Сообщите врачам, чтобы были наготове. Крис ранен. Не знаю, насколько серьезно, Понадобился час, чтобы долететь до "Кеннеди". Истребитель Джексона плохо повиновался управлению и с трудом летел по курсу на заданной высоте. Джексону постоянно приходилось следить за дифферентом и регулировать его. Санчес сообщил, что Кристиансен шевелится на заднем кресле. Может, просто перебита проводка системы внутренней связи, с надеждой подумал Джексон.
      Первым приказали садиться Санчесу, чтобы освободить палубу для капитана Джексона. При заходе на посадку "томкэт" начал терять управление. Летчик прилагал все усилия, чтобы удержать истребитель на курсе, сильно ударил его при посадке и захватил крюком первый аэрофинишер. Правое колесо шасси сразу подломилось, и перехватчик стоимостью в тридцать миллионов долларов заскользил к установленному барьеру. Сотня людей с огнетушителями кинулись к нему со всех сторон.
      Аварийный гидравлический механизм открыл фонарь кабины. Джексон отстегнул ремни, перелез через спинку кресла и попытался поднять Кристиансена. Они были друзьями, и много лет.
      Крис оказался жив. Его летный костюм был весь в крови, и когда первый санитар снял с него шлем, Джексон увидел, что кровотечение продолжается. Второй санитар отстранил Джексона и надел на раненного летчика фиксирующий шейный воротник. Кристиансена осторожно вытащили из кокпита и положили на носилки, с которыми тут же побежали к острову авианосца. Джексон мгновение колебался, а затем последовал за ним.

Медицинский центр ВМС в Норфолке

      Капитан первого ранга Рендл Тейт из медицинского корпуса ВМС шел по коридору, чтобы встретиться с русскими. Он выглядел моложе своих сорока пяти лет, в его густых черных волосах только-только начали пробиваться первые признаки седины. Тейт был мормоном, получил образование в университете Бригэма Янга и на медицинском факультете Стэнфордского университета. Он поступил на флот, потому что ему хотелось увидеть мир, по крайней мере больше того, что видно из окна кабинета у подножия Скалистых гор. Он добился своего, и до сегодняшнего дня ему удавалось избегать всего, что в какой-то степени походило на дипломатические обязанности. Недавно заняв должность директора медицинского департамента в медицинском центре ВМС в Бетесде, он сразу понял, что долго так продолжаться не может. Несколько часов назад его перебросили на вертолете в Норфолк для участия в лечении русского моряка.
      Русские ехали сюда на автомобиле и, по-видимому, не слишком торопились.
      – Доброе утро, господа. Меня зовут доктор Тейт. Они обменялись рукопожатиями, и лейтенант, который привез русских, повернулся и пошел обратно к лифту.
      – Доктор Иванов, – представился тот, что был поменьше ростом. – Я – врач советского посольства.
      – Капитан Смирнов, – произнес второй русский. Тейт знал, что Смирнов занимает должность заместителя военно-морского атташе и является кадровым разведчиком. Во время перелета в Норфолк доктора Тейта проинструктировал по поводу русских офицер морской разведки из Пентагона, который сейчас пил кофе в буфете госпиталя.
      – Я – Василий Пешкин, доктор, второй секретарь посольства. – Это был старший офицер КГБ, "легальный" разведчик с дипломатическим прикрытием. – Мы хотели бы посмотреть на нашего соотечественника.
      – Разумеется. Прошу следовать за мной. – Тейт повел их обратно по коридору. Он был на ногах уже двадцать часов. Это не противоречило его обязанностям начальника медицинского департамента в Бетесде. Все самые трудные случаи выпадали на его долю. Первое, чему учится врач, – это как обходиться без сна.
      Весь нижний этаж был отведен под отделение реанимации, потому что Медицинский центр ВМС в Норфолке строили, исходя из необходимости лечения раненых во время военных действий.
      Палата номер три реанимационного отделения представляла собой помещение размером двадцать пять футов на двадцать пять. Окна ее выходили только в коридор, и на них были раздвинуты занавески, позволяющие смотреть внутрь. В палате стояли четыре кровати, но занята была лишь одна. Молодой человек на ней был почти полностью скрыт простыней. Видна была лишь кислородная маска, закрывающая его лицо, и растрепанные светлые волосы на подушке. Рядом с кроватью стояла капельница для внутривенного вливания, и трубки от двух бутылей с жидкостями соединялись в одну, исчезающую под одеялом. Медсестра в хирургическом зеленом халате, как и у доктора Тейта, стояла в ногах кровати. Ее зеленые глаза сосредоточенно смотрели на экран электрокардиографа над головой пациента. Время от времени она на мгновение опускала взгляд и делала пометки на листке. На кровати находился какой-то аппарат, назначение которого было не известно для непосвященных. Пациент был без сознания.
      – Его состояние? – спросил Иванов.
      – Критическое, – лаконично ответил Тейт. – Невероятно, что он вообще выжил. У него глубокий шок. Он провел в воде по крайней мере двенадцать часов, если не двадцать. И хотя на нем был резиновый спасательный костюм, принимая во внимание температуру воды и воздуха, трудно представить, как он мог выжить. Когда его доставили в госпиталь, температура тела была 23.8 градусов по Цельсию. – Тейт покачал головой. – Мне приходилось читать в медицинской литературе о случаях переохлаждения, но не такого сильного.
      – Ваш прогноз? – Иванов заглянул в палату.
      – Трудно сказать. – Тейт пожал плечами. – Может быть, пятьдесят на пятьдесят или чуть хуже. Глубокий шок. Вообще-то он очень здоровый человек. Отсюда не видно, но он в великолепной физической форме, прямо легкоатлет. У него удивительно сильное сердце; по-видимому, именно благодаря этому ему удалось выжить до того момента, когда его нашли и доставили сюда. Сейчас нам удалось справиться с гипотермией. Беда, однако, заключается в том, что гипотермия вызывает массу побочных осложнений, которые могут проявиться одновременно. Нам приходится вести систематическую борьбу с целым рядом различных, но связанных между собой явлений, чтобы не допустить ослабления естественных защитных функций его организма. Если ему суждено умереть, причиной будет шок. Мы лечим его электролитами, это обычный метод, но в течение по крайней мере нескольких дней он будет находиться между жизнью и смертью. Я…
      Тейт поднял голову. По коридору к ним приближался молодой человек. Он был моложе Тейта, выше, в белом лабораторном халате поверх зеленого хирургического. В руке он держал папку с историей болезни.
      – Позвольте познакомить вас, господа. Это доктор – лейтенант Джеймисон. Он непосредственно занимается лечением вашего соотечественника, он и принял его в госпиталь. Что у тебя, Джейми?
      – Анализ мокроты показал воспаление легких. Это плохая новость. Но еще хуже то, что нарушен состав крови и пока не улучшается.
      – Только этого и не хватало. – Тейт оперся плечом о раму окна и выругался про себя.
      – Вот распечатка из анализатора крови. – Джеймисон передал Тейту лист бумаги.
      – Можно посмотреть? – подошел Иванов.
      – Конечно. – Тейт откинул металлическую обложку истории болезни и повернул лист таким образом, чтобы он был виден всем. Иванову никогда не приходилось работать с компьютерным анализатором крови, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы сориентироваться.
      – Да, нехорошо.
      – Мягко говоря, – согласился Тейт.
      – Сначала нужно принять самые серьезные меры против воспаления легких, – заявил Джеймисон. – У парня слишком много осложнений. Если воспаление легких начнет развиваться по-настоящему… – Он покачал головой.
      – Может быть, кефлин? – спросил Тейт.
      – Да. – Джеймисон достал из кармана пузырек. – И как можно больше, сколько он сможет выдержать. Думаю, он был немного болен еще до того, как оказался в воде, и я слышал, что в России начали появляться штаммы, не поддающиеся воздействию пенициллина. Вы ведь пользуетесь у себя главным образом пенициллином? – Джеймисон, склонив голову, посмотрел на Иванова.
      – Конечно. Что за препарат кефлин?
      – Это мощный синтетический антибиотик, действенный препарат против штаммов, устойчивых к пенициллину.
      – Тогда действуй немедленно, Джейми, – распорядился Тейт.
      Джеймисон обогнул угол и оказался в палате. Там он впрыснул антибиотик в пузырек объемом сто кубических сантиметров для внутривенного вливания и повесил его на стойку.
      – Этот ваш врач очень молод, – заметил Иванов. – Значит, он изначально занимался нашим матросом?
      – Это Алберт Джеймисон. Мы зовем его Джейми. Ему двадцать девять лет, он закончил Гарвардский университет, был третьим на своем курсе и с тех пор работает у нас. Департаментом здравоохранения ему разрешена медицинская практика в терапии и вирусологии. Лучшего молодого врача я не встречал.
      Тейт внезапно понял, как непросто иметь дело с русскими. Образование и годы службы на флоте учили его, что эти люди – враги. Но какое значение это имело сейчас? Много лет назад Тейт дал клятву лечить людей независимо от обстоятельств. Неужели они могут подумать, что он даст умереть их соотечественнику только потому, что он русский?
      – Господа, я хочу, чтобы вы поняли, что мы обеспечиваем вашему матросу наилучший уход, применяем самые современные методы лечения, имеющиеся в нашем распоряжении. Мы ничего не скрываем. Если существует хоть какая-то возможность вернуть его вам живым и здоровым, мы найдем ее. Но я ничего не могу обещать.
      Русские понимали это. Ожидая инструкций из Москвы, Пешкин поинтересовался прошлым Тейта и узнал, что при всем своем религиозном фанатизме он весьма опытный и честный врач, принадлежит к числу лучших медицинских светил, состоящих на государственной службе.
      – Он говорил что-нибудь? – спросил Пешкин, скрывая интерес за маской равнодушия.
      – При мне – нет. Джейми говорит, что сразу как только матроса начали согревать, он немного что-то бормотал в полусознательном состоянии. Разумеется, мы записали это на пленку и дали прослушать запись офицеру, владеющему русским языком. Что-то о девушке с карими глазами, но очень невнятно. Возможно, это его любимая – он привлекательный юноша, у него, наверно, осталась дома девушка. Впрочем, слова были совершенно неразборчивыми. Человек в его состоянии не имеет представления о том, что происходит.
      – Можно прослушать эту магнитофонную запись? – спросил Пешкин.
      – Да, конечно. Я пришлю ее вам. Из-за угла появился Джеймисон.
      – Все в порядке. По кубику кефлина каждые шесть часов. Надеюсь, это поможет.
      – А что с его руками и ногами? – спросил Смирнов. Капитан знал про опасность обморожения.
      – Это нас не беспокоит, – ответил Джеймисон. – Его пальцы обложены ватой, чтобы предупредить мацерацию . Если он переживет ближайшие несколько дней, у него появятся волдыри и, возможно, произойдет потеря кожного покрова, но сейчас нас это заботит меньше остального. Вы не знаете, как его зовут? – Пешкин резко повернул голову. – Когда его привезли к нам, на нем не было ничего, что позволило бы произвести опознание. Не было ни названия корабля на одежде, ни личного знака, ни бумажника, ни даже монет в карманах. На начальном этапе лечения это значения не имеет, но хорошо бы отыскать его медицинские документы. Всегда полезно знать, подвержен ли он аллергии, лечили ли его от каких-то болезней. Не хотелось бы, чтобы он впал в кому из-за аллергической реакции на какие-нибудь лекарственные препараты.
      – Во что он был одет? – спросил Смирнов.
      – На нем был резиновый спасательный костюм, – ответил Джеймисон. – У парней, которые нашли его, слава Богу, хватило здравого смысла оставить все, как есть. Я разрезал костюм и снял его. Под костюмом были брюки, рубашка и носовой платок. Разве матросы у вас не носят личных опознавательных знаков?
      – Как же, носят, – кивнул Смирнов. – Как его обнаружили?
      – Насколько мне известно, это произошло по чистой случайности. Патрульный вертолет с фрегата заметил его в воде. У них на борту не было спасательного снаряжения, так что они пометили место пятном краски и вернулись на корабль. Боцман вызвался лететь с ними. На вертолет погрузили боцмана и надувной плот, и он полетел обратно. Следом шел фрегат. Боцман надул плот, выбросил его из вертолета, а потом спрыгнул и сам. Ему чертовски не повезло. Он неудачно приземлился и сломал обе ноги, но все-таки сумел втащить вашего матроса на плот. Тут подошел фрегат, так что через час их подобрали. Затем обоих доставили прямо сюда.
      – А как сейчас боцман?
      – С ним все будет в порядке. Левая нога не очень пострадала, а вот на правой сложный перелом берцовой кости, – пояснил Джеймисон. – Через пару месяцев он поправится. Впрочем, на некоторое время ему придется воздержаться от танцев.
      Русские считали, что американцы намеренно сняли со спасенного матроса все средства опознания, а вот Джеймисон и Тейт полатали, что русский моряк сам выбросил личный опознавательный знак, надеясь попросить политического убежища в Америке. На шее осталась красная полоса, свидетельствующая о том, что цепочка, на которой был знак, сорвана с силой.
      – Если позволите, – произнес Смирнов, – мне хотелось бы повидать вашего боцмана.
      – У нас нет возражений, капитан, – кивнул Тейт. – Это очень любезно с вашей стороны.
      – Он, должно быть, мужественный человек.
      – Просто моряк, исполняющий свой долг. Ваши люди в аналогичных условиях наверняка сделали бы то же самое. – Тейт не был в этом уверен. – Между нами могут возникать разногласия, господа, но для моря мы все равны. Море готово погубить всех, независимо от флага страны, которую мы представляем.
      Пешкин снова подошел к окну палаты, пытаясь разглядеть лицо лежащего.
      – Можно посмотреть на его одежду и личные вещи? – спросил он.
      – Конечно, но это почти ничего вам не даст. Он кок. Это все, что мы о нем знаем, – ответил Джеймисон.
      – Кок? – Пешкин повернулся к лейтенанту.
      – Офицер, который прослушивал магнитофонную запись – он, разумеется, сотрудник спецслужб, – так вот этот офицер посмотрел на номер, нашитый на его рубашке, и сказал, что такой номер бывает только у кока.
      Личный номер из трех цифр указывал на то, что пациент принадлежал к вахте левого борта и что по боевому расписанию его место было в группе борьбы за живучесть. Джеймисон не мог понять, почему у русских номера носили все рядовые матросы. Может быть, это имеет какое-то отношение к нарушениям дисциплины? Он заметил, что лоб Пешкина почти упирается в стекло.
      – Доктор Иванов, вы хотите принять участие в лечении пациента? – спросил Тейт.
      – Это разрешается?
      – Да.
      – Когда его выпишут? – поинтересовался Пешкин. – Когда с ним можно будет поговорить?
      – Выпишут? – Джеймисон не скрывал изумления. – Сэр, единственный вариант, при котором он сможет покинуть эти стены раньше месяца, это в гробу. А вот что касается вопроса, когда он придет в сознание, – на это ответить трудно. Больной в критическом состоянии.
      – Но ведь нам нужно поговорить с ним! – запротестовал сотрудник КГБ.
      – Господин Пешкин. – Тейт повернулся и посмотрел на него. – Я понимаю ваше желание как можно быстрее побеседовать со своим матросом, однако сейчас это мой пациент. Мы не сделаем ничего, повторяю, абсолютно ничего, что может отрицательно сказаться на его лечении и выздоровлении. Мне приказали прилететь сюда и заняться им. Насколько мне известно, приказ исходит из Белого дома. Итак, дело обстоит следующим образом. Доктора Джеймисон и Иванов будут помогать мне, но сейчас всю ответственность за жизнь пациента несу я, и моя задача заключается в том, чтобы он вышел из госпиталя живым и здоровым. Все остальное подчинено этой цели. Вам пойдут навстречу во всем, уверяю вас. Однако распоряжаюсь здесь я один. – Тейт помолчал. Дипломатия не была его призванием. – Если вы пожелаете посменно дежурить здесь, я не буду возражать. Но вам придется следовать правилам, установленным в госпитале. Это означает, что вам придется тщательно мыть руки, носить стерильную одежду и выполнять указания дежурной медсестры. Согласны?
      Пешкин кивнул. Американские врачи в своем самомнении равняют себя чуть ли не с Господом Богом, подумал он.
      Джеймисон, углубившийся в изучение распечатки анализа крови, не обратил внимания на разговор.
      – Вы можете сказать мне, на какой подлодке он служил? – спросил лейтенант.
      – Нет, – поспешно ответил Пешкин. , – Что ты имеешь в виду, Джейми?
      – Падение лейкоцитов и некоторые другие симптомы указываю на радиационное заражение. Основные симптомы могут быть скрыты за общей картиной гипотермии. – Джеймисон посмотрел на русских. – Господа, нам необходимо знать правду. Он служил на атомной подлодке?
      – Да, – ответил Смирнов, – он служил на лодке с атомным двигателем.
      – Джейми, отнеси его одежду в отделение радиологии. Пусть проверят пуговицы, молнию и все металлические части на радиацию.
      – Хорошо. – Джеймисон отправился за одеждой пациента.
      – Нам можно принять участие в этом? – спросил Смирнов.
      – Да, сэр, – отозвался Тейт, силясь понять, что же это все-таки за люди. Матрос чудом спасся с атомной подлодки, почему же они не сказали об этом сразу? Неужели они не хотят его выздоровления?
      Пешкин думал о своем. Выходит, американцы не знали, что матрос служил на атомной подлодке? Конечно, они пытались выудить у Смирнова, что парень спасся с подводного ракетоносца. Старались запутать ситуацию этими разговорами об атомном заражении. Пациенту от этого ни тепло, ни холодно, зато собьет с толку классового врага. Ловкий маневр. Сам он никогда не сомневался, что американцы не дураки. А ведь через час надо докладывать в посольство – о чем? Откуда ему знать, что это за матрос?

Верфи ВМФ в Норфолке

      Американский подводный ракетоносец "Итан Аллен" доживал свой век. Спущенный на воду в 1961 году, он честью и правдой служил своим командам и своей стране больше двадцати лет, занимаясь патрулированием морских глубин, которые никогда не видели солнца. На борту его были баллистические ядерные ракеты "Полярис", запускаемые из подводного положения. Теперь, когда ракетоносец, будь он человеком, мог бы получить право голоса, он стал слишком старым для того, чтобы и дальше исполнять свои обязанности. Несколько месяцев назад его ракетные шахты были заполнены балластом и заварены. Пока в Пентагоне решали дальнейшую судьбу старого служаки, на борту его оставалась чисто символическая команда, которая обслуживала едва дышащие механизмы. Подумывали о том, чтобы превратить "Аллена" в подводный ракетоносец, похожий на последние советские "оскары", модернизировав и снабдив сложной системой запуска крылатых ракет. Однако это оказалось слишком дорогостоящим. На "Аллене" вся техника была прошлого поколения, да и сам он был построен на основе устаревшей технологии. Исключалось и дальнейшее использование его атомного реактора S5W. Под воздействием многолетней радиации, бомбардировки корпуса и внутреннего оборудования мириардами нейтронов, металл их стал слишком хрупким, подвергая опасности весь корпус лодки. А поскольку лодку можно было эксплуатировать не больше трех лет, устанавливать на ней новый реактор оказалось нерентабельным. "Аллен" был обречен.
      Оставшаяся на борту команда состояла главным образом из ветеранов, которые служили на "Аллене" во время последнего плавания и теперь ожидали увольнения в запас, и нескольких молодых матросов, обучавшихся на ремонте вышедших из строя механизмов. Как учебная база, особенно для ремонтников, он пока годился.
      Адмирал Галлери прибыл на борт старого ракетоносца ранним утром. Старшины сочли это особенно зловещим, потому что Галлери был первым командиром этой подлодки, а считается, что адмиралы всегда навещают свои первые корабли, прежде чем пустить их на металлолом. Галлери узнал кое-кого из ветеранов, поздоровался с ними и спросил, остался ли порох в пороховницах у бывшей красавицы. Старшины, как один, ответили утвердительно. Для членов команды подводная лодка становится чем-то большим, чем просто машина. Каждый из сотни кораблей, построенных одними и теми же людьми на одних и тех же верфях по одинаковым чертежам, приобретает собственные характеристики – честно говоря, главным образом дурные, однако после того как команда свыкается с ними, о них начинают говорить с любовью, особенно вспоминая о прошлом.
      Адмирал облазил "Итана Аллена" от носа до кормы, остановился у перископа и погладил его своими скрюченными артритом пальцами. Сколько раз он пользовался им, чтобы убедиться, что за пределами стального корпуса существует внешний мир, спланировать "атаку" на корабль, который охотился за его лодкой, или на случайно проходящий танкер просто для практики. Он был командиром "Итана Аллена" в течение трех лет, чередуя свою "золотую" команду с "синей" командой другого капитана. Базой ракетоносца был тогда Холи-Лох в Шотландии. Да, это были хорошие годы, подумал он, куда лучше, чем те, что пришлось сидеть за письменном столом и слушать влетающих в кабинет молодых энергичных адъютантов. Старая морская игра: вверх и вниз, стоит только добиться чего-то, в чем ты разбираешься по-настоящему хорошо, как приходит конец. В этом есть смысл, конечно. Нужно уступать место молодым офицерам, которые делают свою карьеру – но, Господи Боже мой, чего не отдашь за то, чтобы снова быть молодым и стать командиром одной из этих новых субмарин, на которых ему, старому тощему козлу из Норфолка, разрешают плавать всего несколько часов и то в виде одолжения.
      Да, ракетоносец словно приготовлен для этого, решил Галлери. Конечно, он предпочел бы другой конец для своего первого корабля, но, раз уж речь зашла об этом, почетный конец для боевого корабля – редкая честь. "Виктори" Нельсона, "Конститьюшен" в гавани Бостона, иногда переход названия от одного боевого корабля к другому – это почетный конец. Большинство боевых кораблей используют в качестве мишеней при учебных стрельбах или пускают на бритвенные лезвия. А вот "Итан Аллен" погибнет ради дела. Безумного дела, это верно, но, возможно, достаточно безумного, чтобы из этого получилось что-то полезное, думал Галлери, возвращаясь в свою штаб-квартиру.
      Через два часа к причалу, где мирно дремал "Итан Аллен", подъехал грузовик. Главный старшина, находившийся в то время на палубе ракетоносца, заметил, что грузовик этот с базы морской авиации Оушиэна. Странно, подумал он. Еще более странным было то, что у офицера, вышедшего из кабины, не было на груди ни силуэта дельфина, ни крылышек летчика. Значит, он не моряк и не авиатор, подумал главный старшина. Офицер отсалютовал сначала флагу подлодки, затем несущему вахту старшине, так как оба офицера, входившие в состав команды, руководили ремонтными работами в машинном отделении. Под контролем офицера, приехавшего с базы морской авиации, рабочие погрузили на лодку четыре овальных предмета. Они были так велики, что едва прошли через палубные люки, предназначенные для погрузки торпед. Понадобилось немало потрудиться, чтобы загадочные предметы оказались внутри подлодки. Затем последовали пластиковые поддоны, на которые поместили предметы, и металлические тросы, надежно закрепившие их на месте. Похоже на бомбы, подумал старший электрик, наблюдавший за погрузкой. Однако вряд ли; судя по всему, они были слишком легкими и сварены из обычной листовой стали. Час спустя подъехал еще один грузовик с цилиндром в кузове. Из лодки удалили весь личный состав и тщательно проветрили ее. Затем три техника подтащили к каждому из четырех предметов по шлангу. Закончив работу, они снова проветрили подводную лодку и оставили рядом с каждым овальным предметом газовые датчики. К этому времени, заметили члены команды, их причал и тот, что находился рядом, уже охраняли вооруженные морские пехотинцы, так что никто не мог подойти и посмотреть, что делается на "Итане Аллене".
      Когда погрузка, или наполнение, овальных предметов, или чего там еще, было закончено, старшина спустился вниз, чтобы осмотреть их более внимательно. Он достал блокнот и списал с предметов нанесенную на них аббревиатуру: "PPB76A/J6713". Старший писарь достал каталог, и тут выяснилось, что ему совсем не нравится то, что он там обнаружил: маркировка РРВ76 означала бомбу и на борту "Итана Аллена" их было четыре. Бомбы были далеко не такие мощные, как те, что когда-то несла подлодка, но куда более зловещие, признали члены команды. С общего согласия горящую лампу, предназначенную для курильщиков, решили погасить еще до того, как последует по этому поводу какой-нибудь приказ.
      Вскоре на лодку вернулся Галлери и провел с каждым из старшин отдельную беседу. Молодых матросов отослали на берег вместе с их личными вещами и строгим указанием забыть, что они видели, слышали или заметили необычное на борту "Итана Аллена". Ракетоносец будет затоплен в море, вот и все. Какое-то политическое решение, принятое в Вашингтоне, и если вы расскажете кому-нибудь о том, что происходило на лодке, лучше подумайте о двадцатилетнем сроке в тюремных казематах Мардо-Саунд, объяснил кто-то.