13

Джо глянул в зеркало заднего вида как раз тогда, когда пули стали высекать искры из задней панели кузова.

– Мики... черт возьми! – Джо пытался вести машину, одновременно прижимая мальчика к полу. – Лежи и не поднимайся!

– Смерть тебе, Пингвин! – Мальчишка прыгал на коленях, стреляя через заднее окно из пластмассового пистолета, треск его сливался с искрами, вылетавшими из бокового окна, то и дело сверкали рикошеты. – Вот тебе, Р-р-р-ридлер!

– МИКИ, ЛОЖИСЬ!

Боковое зеркало вдруг взорвалось, разлетевшись в звездную пыль. Джо вильнул, и тут же новая очередь сорокапятикалиберного градом посыпалась на крышу, металл вспучился полосой мелких точек. Джо вывернул руль обратно.

Мики отбросило к дверце, он снова встал на колени, бешено отвечая на огонь из своего игрушечного пистолета.

– С-с-смерть Д-д-д-джокеру!

– Черт побери, малыш, я приказал тебе лежать!

Джо потянулся назад и попытался прижать мальчика к полу, но его правая рука все еще была слаба.

Просвистели новые выстрелы, растрескивая стекло, выбивая из окон снежные хлопья, жуя металл, сияя голубыми искрами в неярком солнце. Мики вопил каким-то первобытным криком. Джо снова перевел глаза на дорогу и вдавил педаль газа в пол, пытаясь выжать из этой твари еще десять миль в час, но пули стучали по корме, угрожая пробить шины.

– Мать твою!.. – выкрикнул Джо и поискал глазами поворот. Но увидел только ровную шероховатую обочину, бегущую рядом с машиной.

В зеркале заднего вида металлический монстр наваливался на фургон, из водительского окна высунулась массивная фигура, она орала что-то навстречу ветру и палила из автоматического пистолета, как разжиревший Джимми Кэгни в «Белой жаре». На сознание Джо обрушились искаженные образы, воспоминания о работе Сабитини, показанной в спутниковых новостях, телевизионные ужастики из жизни преступного мира – изрешеченный пулями труп уткнулся лицом в тарелку, окно штаба избирательной кампании разлетается в пыль под градом пистолетных пуль, бухгалтер, получивший приходный ордер с расщепленной головкой прямо в череп снизу из пожарного выхода, – все это пронеслось в голове Джо за один миг. Сабитини были машинами для убийства, эффективными и неумолимыми. Но это – эта ковбойская эскапада, поливать машины на шоссе беспорядочным огнем – в этом не было абсолютно никакого смысла.

Стрельба стихла.

Джо судорожно сглотнул, сосредоточился на далеком горизонте. Надо подумать, черт побери, подумать! Джо пару раз сам исполнял такую акцию. Сельская дорога, тихая и безлюдная. Джо вспомнил клиента номер семь, Романа Сантанджело, киллера из Цицеро. Джо помнил, как висел у этого паразита на хвосте до самого Луисвилля, пока не вышел на верный выстрел из «галила» через заднее стекло. И было еще кое-что в деле Сантанджело, что Джо вдруг вспомнил: вибрация. Он вспомнил, как пытался сделать верный выстрел из окна, держа одну руку на руле, другую на винтовке, и эти гадские вибрации, передающиеся через подвеску, всегда после девяноста миль в час, на одной и той же скорости, обязательный вариант для старых колымаг и арендованных развалин. На скорости сто миль в час.

Вот оно!

Осознание было как удар молота.

– Пригнись пониже, малыш, – сказал Джо внезапно, вдавливая акселератор в пол. – Сейчас посмотрим, на что способен этот старый Бэтмобиль!

Джо гнал старый фургон, ругал его, умолял, и спидометр медленно полз вверх. И начались эти чудесные, выматывающие душу вибрации в крестце, и они дребезжали в костном мозгу, как отбойные молотки, и Джо молил Бога, чтобы тачка этих сицилийцев оказалась одновременно и разболтанной, и не сбалансированной. И он оглянулся через плечо на солнечный блик на капоте «тауруса».

Снова началась стрельба, и Джо пригнулся, а Мики вопил, а пули разлетались шутихами разбитого стекла и металлической шрапнели, и фургон дернулся вправо, и все, казалось, погрузилось в медленное движение. Но они работали, черт побери, эти вибрации! Тряска сбила прицел сицилийца, и у Джо перед глазами все поплыло на мгновение, и он боролся с рулем, и держал сотню, и под машиной все дребезжало и тряслось и грозило развалиться, но это сработало, черт побери, эта благословенная тряска сбила стрелку прицел.

У них за спиной взревел дракон.

Это было как ехать в середине потока изливающегося из летки металла. Вокруг машины клубились искры, пули взрывали асфальт со всех сторон, щелкали и звенели по металлу, у Джо в ушах стоял оглушительный звон, и все, что он мог делать, – это держать машину на дороге и надеяться.

Задняя правая шина не выдержала первой, и ощущение было, будто удар кулака снизу по позвоночнику, и автомобиль лишился силы.

– Слушай меня, Мальчик-Чудо! – заорал что есть мочи Джо, сражаясь с рулем. – Река! Миссисипи! Как нам добраться до реки? – Обрушился новый град пуль, и Джо вцепился в руль, борясь с вилянием пробитой шины, держа автомобиль как можно ровнее. – Скажи, как добраться до реки?

Мальчик опустил руки от ушей, заморгал, лицо его задергалось, а потом он улыбнулся своей искривленной улыбкой.

– Вы хотите в-в-в-выехать на Б-б-б-бэт-мост? – крикнул он, перекрывая грохот пробитой шины. Он показывал рукой из окна за изгиб дороги, за пологий склон, поросший бурьяном. – Это в-в-в-он там, за этим холмом. М-м-м-мой п-п-папа иногда меня т-т-туда в-в-в-озит!

Джо не стал терять ни секунды.

– Держись, парень!

Джо вывернул руль вправо, как раз тогда, когда крупнокалиберная пуля ударила в левую переднюю шину. Сначала показалось, что фургон расклеился, передний конец его занесло по гравию, потом по замощенному краю обочины, фургон завилял на краю, потом стал падать, вниз, вниз, быстрее, быстрее, раненые колеса шлепали как сломанные поршни, костистые пальцы кустов и деревьев хлестали по стеклам и панелям, хрустя, как саранча, солнце мелькало в листве перед глазами Джо, ноющие костяшки пальцев побелели на руле, а в уши ему вопил Мики, а фургон дергался из стороны в сторону между деревьями, а Джо нацеливался на дальнюю поляну в ста ярдах впереди, в сорока, двадцати, десяти... Здесь!

Деревья расступились, как театральный занавес.

– ХРЕН ВАМ!

Джо ударил по тормозам. Ныли зубы, кости дрожали, и дрожь эта отдавалась в мозгу, а фургон дико взбрыкнул и хлопнулся на все четыре колеса, остановившись с резким выдохом, задний край кузова врылся в изборожденную землю, подняв тучу пыли и комьев земли. Пыль осела почти сразу, и Джо увидел, что машина стоит на краю заброшенной поляны для пикников рядом со сторожкой в тридцати футах над илистым берегом Миссисипи.

Внизу серой массой бурлил шлюз дамбы номер 1313.

– Вот он! – Голос Мики визжал почти в истерике. – Тот самый Бэт-мост!

Джо глядел на огромное сооружение.

Действительно огромное, монолитное, безобразное. Примерно полмили горело-ржавого бетонного железнодорожного моста, приподнятого на тридцать футов над дамбой и шлюзом, обожженные солнцем, огражденные с каждой стороны осыпающимися готическими башнями. Пешеходная дорожка дамбы тянулась поперек воды, как местная китайская стена. С одной стороны мост почти доходил до воды, с другой стороны возвышался футов на пятьдесят. Через каждые несколько ярдов торчали, как мертвые деревья, древние фонарные столбы.

Джо услышал отдаленный визг шин, ползущий вниз по холму.

– Отлично, все нормально, – пробормотал Джо, не столько для Мики, сколько для себя.

Он понимал, что у них кончается время, кончается везение, кончаются возможности. Он схватил кольт, распахнул дверцу машины, вылез наружу и захромал к противоположной двери. В воздухе стояла плотная вонь дохлой рыбы и дизельного выхлопа, настолько сильная, что у Джо закружилась голова. Он вытащил Мики из фургона.

– Слушай меня, Мальчик-Чудо, слушай внимательно, – сказал Джо, волоча Мики вверх по холму к сторожке. – Вот что я хочу, чтобы ты сделал...

В нескольких футах у него за спиной захрустели сучья, появилась какая-то фигура.

Джо развернулся волчком.

– Эй! – К ним шел пожилой человек в форме механика цвета хаки, подняв в руке гаечный ключ и сверкая глазами. – Вам нельзя здесь находиться! Парк закрыт!

Джо наставил на него кольт.

– Дай нам одну секунду, командир.

– Все понял.

Механик уронил ключ, металл хлюпнул в грязи. Человек начал отступать, не опуская рук, глаза его бегали.

Джо снова повернулся к Мики и заговорил низким размеренным голосом:

– Ты мне чертовски помог, Мики. Ты понимаешь, что я говорю?

– Аг-га.

Лицо Мики дергалось, он оглядывался на механика и на лес у того за спиной. Меньше чем в ста ярдах облака поднявшейся пыли извещали о неизбежном появлении стрелков. У Мики в глазах вспухали слезы.

– Слушай меня! – Джо встряхнул Мики за плечо. – Я собираюсь убрать отсюда машину! Ты понял меня?

– Д-д-д-да, но к-к-как же?..

Джо встряхнул его снова.

– Не спорь с Бэтменом! Я хочу, чтобы ты пошел в сторожку механика и вызвал копов. Тебе это ясно?

– Но вы же...

– Тебе? Это? Ясно?

Мики неохотно кивнул.

Джо повернулся и побежал к оставленному на поляне фургону, остановился и последний раз оглянулся на мальчика через плечо.

– Без тебя я бы не выбрался, Мальчик-Чудо.

Парень выдавил улыбку сквозь блестящие на щеках слезы. Потом повернулся и заспешил вверх по холму, возбужденно вопя:

– На помощь! Здесь плохие парни!

Джо даже удивился поначалу, как легко оказалось выехать на мост. Он не был рассчитан на автомобиль, тем более на громоздкую колымагу вроде фургона «понтиак-темпест» семьдесят девятого года выпуска, но до того как въехать на мост, Джо перебегал от шины к шине, выпуская из каждой остатки воздуха. Он рассчитывал, что спущенные шины дадут лучшее сцепление с отшлифованной поверхностью рельсов и уложенным елочкой кирпичом.

Джо тронул акселератор, и фургон миновал изъеденный ржавчиной знак «Въезд воспрещен. Только для механиков» и проехал через ворота, в которые едва-едва вписался. Джо держал десять миль в час, плоские шины хлопали по дороге. Взгляд Джо был прикован к подветренной стороне, где без всякого ограждения лишь пятьдесят футов вниз отделяли его от клубящихся мутных потоков.

Доехав до середины шлюза, Джо понял, почему на этой дамбе не видно было ни одной машины.

Ветер.

Детство Джо прошло в Андерсонвилле, где местные жители называли ранний весенний ветер Бритвой. Он подкрадывался к человеку внезапно, особенно в низинах, в дельтах рек и болотах, когда земля уже прогрелась до нормальной температуры, но река еще не вышла из зимней стужи. Его порывы били, как таран. Они могли в буквальном смысле сбить человека с ног. Сегодня. Бритва подкралась к Джо.

Первый шквал отбросил корму фургона, завыл в разбитых окнах, как привидение. Джо почувствовал, как машина дернулась влево, и он резко вывернул руль – с трудом – вправо. Пробитая задняя шина соскользнула с края, и весь фургон просел на двенадцать дюймов влево. Джо отреагировал инстинктивно, дав полный газ, форсируя двигатель. Оглянувшись через левое плечо и увидев обрыв, он чуть не задохнулся.

Машина висела над бурлящей, темной, непроницаемой водой.

Внезапный шквал ударил с другой стороны дамбы, и машина задергалась, как перетягиваемый канат. У Джо вырвался крик, он крутанул руль направо до отказа, вдавив педаль газа в пол. Послышался запах горелой резины от раскаленной трением о бетон задней шины, голова Джо дернулась, по спине пробежал холодок, а фургон на бесконечное мгновение застыл между краем дорожки и небытием.

Тут ветер внезапно стих, и заднее колесо встало на бетон.

Фургон дернулся вперед, корму его занесло обратно на мост. Джо надавил на тормоз, и фургон застыл посередине моста. Там он посидел неподвижно, успокаивая бьющееся у самого горла сердце и часто мигая. Ветер еще поиграл с мостом, пролет трещал, и фургон покачивался, хоть и слабо. Джо закрыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить бешено бьющийся пульс. И снова поехал.

– Давай, детка, не подведи, – шептал Джо про себя эти слова, как мантру.

Он полз вперед по рельсам, и сдутые шины хлопали, как медные барабаны. Джо сжал зубы, сосредоточился, держа курс на противоположный берег, к колоннам сосен, к свободе. На каждом футе мост, казалось, вот-вот сломается под напором ветра, но, может быть, это было только воображение. Каждое дрожание моста Джо воспринимал разбитыми костяшками пальцев, животом, ноющими зубами. Но он твердо держал руль, глядя через зазубрины разбитого ветрового стекла, не отводя глаз от цели – дальних ворот.

– Давай, Слаггер, давай. Ты можешь.

Оставшаяся тысяча футов заняла у него чуть больше двух минут.

Лишь подъезжая уже к воротам, Джо заметил движение среди деревьев. За воротами, в просветах между соснами и березами. Качание мелких веток, мелькание мигающего света. Красные и синие огни среди деревьев. Джо моргнул, сердце поднялось к горлу, и он вдруг понял, что там стаи машин полиции штата и полицейских спецподразделений мчатся по серпантину подъездной дороги к реке.

Мчатся за ним.

Тормоза исполинскими когтями впились в елочку кирпича, взвывая, как неприкаянные души. Фургон пошел юзом по бетонной площадке перед выездом. Джо рванул руль, фургон ушел в сторону, разворачиваясь обратно. Джо вбил акселератор в пол, и фургон влетел обратно на мост, с ревом помчавшись туда, откуда приехал.

Джо проходил обратный путь с той скоростью, которую мог выжать из старого фургона.

На полпути через мост он снова нажал на тормоза.

Фургон остановился, вздрогнув. Режущий ветер стелился над рекой, свистя в пулевых дырах кузова, некоторые из дыр дымились выхлопами предсмертных спазм двигателя, но Джо ничего этого не замечал, он видел лишь темный предмет, ждущий его на восточном конце моста, – и сверкали его огромные, совиные стеклянные глаза.

Очень вылощенный, очень черный «феррари».

Джо стиснул руль, облизал губы и почувствовал вкус крови, соленой крови, и в порыве наития он каким-то странным образом понял, что это и есть то, что просил он меньше сорока восьми часов. Та самая Смерть, выступающая теперь в виде черной спортивной машины, пришла за ним и заберет его. Но теперь Джо озарило, что у него есть выбор: можно отступить, отдать себя в железные руки закона, и, быть может, спасти свою задницу до следующего раунда, либо бросить вызов дьяволу. Уйти с достоинством.

«Феррари» поехал в его сторону.

Решение пришло легко: когда Джо вдавил акселератор в пол, показалось, что сейчас двигатель вылетит из-под капота. Это был пронзительный крик старого металла, напряженного до предела прочности. В воздух ясного утра взметнулись клубы дыма, и фургон рванулся вперед. Руль подпрыгнул и задергался в руках, и Джо изо всех сил старался удержать машину на мосту.

«Феррари» несся к фургону во весь опор.

Джо застывшими глазами смотрел на несущийся к нему радиатор, мертвые стеклянные глаза, они маячили впереди, увеличиваясь, всего три сотни ярдов, внизу серебряные струи бурлили расплавленным металлом, завывал ветер, у Джо сводило судорогой мышцы рук и ног, а «феррари» летел к нему, и радиатор его был как оскал зубов, и зрачки у Джо сузились, по коже ползли мурашки.

Двести ярдов, и двигатель фургона был Везувием, извергающим раскаленные добела жидкие молнии и раскаты грома, и мост качался на ветру, и колеса грохотали фейерверками, как Джин Крупа[19], и ветер жег кислотой, и глаза слепило отражение солнца на стали.

Сто ярдов, и Джо не отпускал педаль, глаза смотрели в цель, сердце колотилось уже не в горле, а во рту, металлические челюсти открывались перед ним, и грохот вулкана стал невыносим.

Пятьдесят ярдов, и Джо уже чувствовал жар, разрывающий лицо, и ветер давил сзади, как содомит, и солнечный свет заполнил вселенную, и потом... Стой!

Это откровение мелькнуло в боковом зрении в последний миг – мимолетная тень, облитая вспышкой солнца, отраженного от рельса на тот короткий миг, чтобы воспаленный мозг Джо понял: это силуэт человека в черном, стоящего за восточными воротами на ржавой башенке и наблюдающего за действием. Человек худой, красивый, с бледной кожей, очень азиатского вида. Он стоял, как зловещая ворона, стойкий наблюдатель, держа в руках знакомый прибор.

Пульт дистанционного управления!

Джо вывернул руль в последнюю долю секунды.

Фургон дернулся в сторону точно в момент столкновения.

Машины задели друг друга бортами, неимоверный, гигантский грохот потряс небеса, ударил Джо в уши и отбросил его к дверце. Казалось, мост ушел из-под колес фургона, и Джо почувствовал, как внезапная перегрузка вырвала его из кресла и грохнула об крышу, когда фургон перевалился через северный край пролета и полетел в воду.

Мир загустел, как сироп.

Река просто материализовалась внутри фургона, будто воздух стал жидким и вдруг заглушил все звуки, и Джо поглотила холодная, черная, цепенящая стужа. Он попытался вырваться в окно, пытался пробиться наружу, но чувство направления отказало ему полностью, тяжесть воды придавила к сиденью, и он с ужасом ощущал, что идет на дно, как свинцовое грузило.

Джо знал, что у него остались только мгновения. Легкие разрывались, сознание покидало его, тело начинало отказывать. Потом он увидел, что вода над ним запульсировала светом, сначала слабо, потом все сильнее перемежающимися вспышками красного и синего, и тут зеленое солнце и булькающие пузыри и приглушенные звуки машин над головой дали ему понять, где же все-таки верх.

Он пробился, протиснулся в разбитое окно, зазубренные края цепляли его рубашку, впивались в тело, хватали за ноги, но он выберется, черт возьми, выберется из этого идущего ко дну железного гроба.

Когда он разорвал головой поверхность реки и ощутил на лице ветер, мелькнула последняя сумасшедшая мысль: никогда он не был так рад видеть фараонов.

Чернота пришла откуда-то снизу и скрыла от него мир.

14

Апрельский ветер все еще был силен и плетью хлестал с Потомака, когда группа членов-учредителей Палаты не спеша шла по бульвару на запад, к Арлингтону. Их было четверо. Впереди шел Лайл, молча о чем-то размышляя, похожий на кого-нибудь из высших чинов церковной иерархии. Полы его длинного кашемирового пальто развевал ветер, сверкали солнечные очки. Остальные шли вплотную за ним, без конца что-то обсуждая. Невозмутимый профессор Окуда в плаще «Лондонский туман» и с трубкой. Майкл Уинслоу, адвокат Американского союза борьбы за гражданские свободы из Сиэтла, весь в твиде. Хеди Коэн, суровая как кремень низкорослая женщина из Детройта, с развевающимися на ветру серо-стальными волосами.

– Самое важное, джентльмены, это то, что я не могу сказать, будто мне очень нравится подобная открытость, – говорила Хеди Коэн своим патентованным размеренным тоном, ровно настолько громко, чтобы ее не заглушал ветер, но не услышал никто из посторонних. Коэн была автором «Постфеминистического манифеста» и истребителем фашистских деятелей СМИ во всем мире, и она умела говорить одновременно и беспощадно, и с материнской заботливостью. – Все эти разговоры по компьютерной связи, переговоры с Компанией... Мне это не нравится. – Она поглубже сунула руки в карманы и прищурилась на отражение яркого вечернего солнца в воде. – Как говорила тетя Джулия: «Полезешь в дымоход – запачкаешь ноги».

Уинслоу метнул на нее взгляд:

– Не строй из себя Уилла Роджерса[20]. Мы попали в непростую ситуацию. Такое бывает. Давайте разберемся с ней и займемся своими делами.

– Для того мы и собрались здесь, – мягко заметил Окуда, затягиваясь пенковой трубкой. – Принять решение.

Через несколько шагов Коэн проворчала вполголоса:

– Я предвидела, что так и будет.

– О чем ты говоришь? – Уинслоу не скрывал раздражения, которое вызывала у него миниатюрная седая женщина. Между ними всегда было какое-то напряжение. Может быть, от чувства коллективной вины. – Нам никогда не приходилось обсуждать компетенцию нашего субконтрактора.

– Еще как приходилось, – возразила Хеди Коэн и посмотрела на Окуду. Ты помнишь, Тэд?

Профессор шагал, не отрывая глаз от реки, и попыхивал трубкой.

– Мы несколько раз обсуждали возможность выведения его из дела.

– «Выведение из дела» – какое прекрасное выражение.

Уинслоу покачал головой и улыбнулся себе под ноги.

– Этот человек стареет с годами, Майкл, – небрежно бросила Хеди Коэн.

– Совершенно верно, – согласился Окуда.

– Ну ладно, допустим, этот парень неблагонадежен. Допустим, он выжил из ума. Кто знает? Что меня интересует – это зачем нам совать руки в такую большую бочку свежего дерьма.

– Чтобы прибрать в своем доме, – ответил Окуда.

– Хватит с меня эвфемизмов, – простонал Уинслоу. – О чем здесь на самом деле идет речь?

Окуда недоуменно на него посмотрел:

– Извини?

– Эта дурацкая Игра – каким боком мы в нее втянуты?

– Правильный вопрос, Тэд, – зазвенел голосок Хеди Коэн. – Вещи такого рода в наши первоначальные задачи не входили. Что мы здесь ищем?

– У нас в этой Игре есть еще один субъект, – объявил профессор. – Но решение, которое мы должны принять сейчас, таково: будем ли мы поддерживать нашего субконтрактора, помогать ему вернуться с холода и вытаскивать из Игры, или предоставим событиям идти своим чередом.

Уинслоу и Коэн переглянулись, потом Уинслоу сказал:

– Погоди секундочку. Что значит: «еще один субъект»? Еще один стрелок?

Профессор Окуда вынул изо рта трубку, будто собираясь объяснять сложный предмет ребенку тринадцати лет.

– У нас в этой Игре есть еще один контрактор, – начал он. – Сначала это было просто для слежения за ситуацией, но потом мы приняли решение, что наш человек должен сохранять цель живой. Чтобы Игра продолжалась. Нашей целью было...

– Погоди. – Уинслоу поднял руку, вид у него был ошеломленный. – Ты хочешь сказать, что вы приказали этому стрелку начать убирать других участников?

– Совершенно точно. В основе этого лежит соображение...

– Но это же чушь! Мы не даем санкцию ни на кого без кворума, и ты это знаешь, Тэд!

– Он прав, Тэд, – поддержала Хеди Коэн.

– Чушь собачья! – гаркнул Уинслоу, и вздел было глаза к небу, чтобы еще что-то добавить, когда вдруг застыл.

Джефферсон Лайл остановился и резко повернулся к Уинслоу, глаза его горели.

– Кажется, ты не до конца понимаешь, с чем мы тут имеем дело, прошипел Джефферсон Лайл сквозь стиснутые зубы, тыча в воздух пальцем в сторону подбородка Уинслоу. – Мы наткнулись на новое антитело, на сыворотку. На способ очистить землю от вируса. Неужели тебе это непонятно, Уинслоу?

– Послушай, Джефферсон...

– Нет, это ты послушай. Эти конкурсанты – это все хладнокровные убийцы, а наш мальчик – это громоотвод. Выманивающий хищников из лесов. Нам предоставляется возможность. Беспрецедентная.

Уинслоу молча посмотрел на Лайла, потом облизал губы и спокойно заявил:

– Итак, мы стали «Мердер инкорпорейтед».

Джефферсон улыбнулся:

– Это я, вся вина на мне. Я вел эту операцию, не сообщая подробностей.

Лайл закрыл глаза, вздохнул и на минуту задумался – об этом мерзком бизнесе, мокрых делах. Он думал о теперешних мерзких временах, полных пустоты и дикарства, и вспоминал, как то же самое дикарство убило его отца. Лайл подумал, знает ли кто-нибудь из остальных про его отца. Как старик, стопроцентный демократ рузвельтовской закалки, боролся за кресло в конгрессе от штата Иллинойс в 1954 году и был обмазан грязью местными неомаккартистами, или как ему подставили проститутку в отеле в Пеории на пике избирательной кампании, или как старика нашли две недели спустя мертвым со всеми признаками самоубийства. Молодой Джефф Лайл никогда этому не верил, он всегда знал, что отца убили правые, инсценировав самоубийство и купив прессу, и это знание было пружиной поступков Джеффа Лайла всю его оставшуюся жизнь.

Дикарские времена.

– Может быть, это можно рассматривать как спасение жизней. Избавление мира от этих социопатов.

Наступила неловкая пауза, и было слышно, как у причала плещутся волны.

Наконец заговорил Уинслоу.

– И я полагаю, у вас есть планы насчет нашего неподражаемого Слаггера?

Лайл ответил не сразу. Он смотрел на серовато-голубоватую поверхность Потомака, холодную и яркую, как жидкое серебро на солнце, и думал о Слаггере. Дело было в том, что Лайл понятия не имел, что делать с Джо Фладом. Как бы ни кончилась Игра, с ним будет непросто. Разумеется, вполне возможно, что стареющий киллер просто хотел уйти от дел. Пусть даже и шумно. Но может ли Палата пойти на такой риск? Лайл смотрел на холодную воду реки в солнечных бликах и думал долго и напряженно и наконец пришел к решению.

– Тэд! – неожиданно сказал Лайл. – Позвони Тому Эндрюсу.

Тук-тук-тук!

Джо скорчился на грязных досках пола исповедальни в церкви Святого Михаила, закрыв глаза руками от стыда и унижения. Он был голым, как новорожденный, покрыт жидким дерьмом, с грязью в волосах, на впалой груди и на угреватых щеках, и ему было только одиннадцать лет. Но почему-то голова маленького Джоуи была полна взрослым грехом, и он не смел поднять глаза на ширму, закрывающую отца Дули в темноте исповедальни.

Тук-тук-тук-тук-тук!

Он прижимал к глазам маленькие, бессильные ручки, прижимал так сильно, что слезы становились красными и густыми, становились кровью, и Джо захлебывался плачем, как младенец, а голос отца Дули язвил его из темноты за решетчатой ширмой, и только одна мысль билась в голове Джо: «Нет, нет, пожалуйста, не заставляйте меня смотреть, нет, не надо, НЕ НАДО!»

Но в конце концов Джо посмотрел вверх, и из глаз его вылетели пули, ударяя в ширму, разлетающуюся раскаленными осколками кости, превращая отца Дули в облако крови-тумана-жижи... НЕТ!

Джо дернулся и проснулся; пружины старой койки скрипнули.

– Мистер Флад?

Комната медленно вплыла в фокус – крашеные шлакоблочные стены, геометрические узоры теней от решеток и острый запах дезинфекции и блевотины. В теле возникли странные ощущения – стянутость сзади вдоль ног, тупое жжение в руках и колющий жар от бинтов вокруг бедра, руки и плеча. В затылке пульсировала боль, чесались швы, и он не сразу смог произнести:

– Чего?

– Проснитесь, сэр. К вам посетитель.

Голос шел с другой стороны камеры, от выбеленных решеток. Похож на ломающийся голос подростка. Слабый южный акцент, говорит с уважением, будто обращается к учителю. И это адское металлическое постукивание.

– Какого хрена?

Джо моргнул, пытаясь сфокусировать зрение на охраннике.

Парень стоял с той стороны решетки, постукивая ключом по железу. Казалось, только что из пеленок, лицо усыпано веснушками, одет в серую форму департамента шерифа, шляпа заломлена на затылок, открывая копну песочного цвета волос.

– Прошу прощения, сэр, – застенчиво сказал охранник, – но мне приказали вас разбудить. К вам посетитель.

– Посетитель?

– Да, сэр.

– О Господи... – Джо перекинул ноги через край кровати и с трудом сел. Желудок был как пустой литейный барабан. Джо заметил, что одет в оранжевый комбинезон заключенного. Он взглянул на забинтованные руки, и в памяти стали всплывать события последних суток.

Он вспомнил, как его выудили из реки силами взвода полицейских, заковали в наручники и под сильной охраной доставили в приемный покой. Там ему зашили ногу и запястье и накачали болеутоляющим из-за вывиха пальца на правой руке. Потом его перевезли в тюрьму возле Сент-Луиса, в комплекс «Меннер» – недавно построенный комплекс, состоящий из оснащенной современной техникой тюрьмы и здания суда.

Весь остаток дня и весь вечер его допрашивали. Все местные власти приняли участие – шериф округа Пайк, полицейские Куинси, полиция штата и даже чиновник по страховым претензиям «Вестерн игл». К пяти вечера показались и федералы. Прилетели из Вашингтона, Нового Орлеана и Атланты в своих дешевых костюмах, с короткими стрижками и пытались расколоть Джо, как в старом фильме времен Эдгара Гувера, чтобы старик Слаггер запел, как музыкальный автомат, в который бросили монетку.

Джо рассказал им все.

Нет, он не проводил никакой операции с черной кассой палестинцев. Нет, он не удрал с деньгами мафии. Нет, он не оказался в середине глобальной войны банд или синдикатов.

Джо рассказал им в точности то, что происходило. Объяснил все. Рассказал детали своей карьеры стрелка. Рассказал, как испугался лейкемии. Рассказал о состязании, о том, как диагноз оказался фальшивым, и о том, что решил попытаться выжить. Джо говорил правду всем, кто согласен был слушать. И самое смешное было в том, что ему мало кто поверил. Никто не принял рассказ за истину и даже не соглашался предположить, что человек вроде Джо с такой готовностью скажет правду. Они напирали на какой-то византийский подпольный заговор либо на тайную войну за территорию между киллерами всего мира.

Джо просто продолжал говорить правду, потому что это уже не имело значения. Он знал, что не увидит ни суда, ни тюрьмы. В последних событиях его судьба прошла очистку, перегонку и выпаривание до двух неизбежных вариантов: во время этапирования в Чикаго он либо сбежит, либо будет убит очередным киллером.