– Сэр, я прошу прощения, что вас беспокою, но приехал мистер Окуда для встречи с вами.

Лайл перестал грести.

Окуда?

Лайл не помнил, чтобы назначал на сегодня встречу с Окудой. Уже несколько месяцев он с профессором даже не говорил. Накануне было письмо по электронной почте, и его было вполне достаточно, чтобы продолжать работу. Для встречи определенно не было никакой причины. Что за чертовщина случилась? Что-то неправильно. Так не делается. Есть очень конкретные правила насчет незапланированных встреч. Палата – священное товарищество доверия, а неожиданные встречи не только рискованны, они полностью контрпродуктивны. Палата требует спокойной и разумной осторожности. Лайл повернулся к интеркому.

– Гм, да, ладно, Мелани, – сказал он наконец, замолчал и на минуту задумался. – Проведите его в восточный конференц-зал. Закуски и минеральную воду. Скажите ему, что я приду прямо туда.

Сойдя с тренажера, Лайл растерся полотенцем и оделся.

Несколько минут спустя он шагал по внешнему коридору в кирпичного цвета костюме от Версаче и туфлях от Гуччи за триста долларов. Коридор был сделан в виде пояса орудийной башни из хрома и стекла, охватывающего здание офиса в Вашингтоне. Лайл настоял, чтобы дизайнером была Элизабет Чанг, и даже выдал несколько шелковых лихтенштейнских гобеленов из личной коллекции для украшения офиса. В конце концов не обязан же Лайл только из-за того, что он самый скандально знаменитый левый либерал в стране, жить по-пролетарски.

Лайл подошел к двери восточного конференц-зала и вошел.

В комнате, отделанной дубовыми панелями, ждал профессор Теодор Луис Окуда.

Профессор был не один.

– Джефф, как дела? – Маленький азиат вскочил на ноги и вытер руки салфеткой. Чуть выше пяти футов, с круглым добродушным лицом и глазами, в которых светился ум, Окуда был старшим преподавателем английской литературы в Джорджтауне и одним из основателей Палаты. – Сожалею, что пришлось так на тебя навалиться.

Лайл подошел к профессору и пожал ему руку.

– Не говори глупостей, Тедди. Только не пытайся у меня выиграть в теннис.

– Я с тобой близко к корту не подойду.

– Мудро.

В дальнем конце зала стоял еще один человек, разглядывая залитые солнцем берега Потомака. Помоложе, в костюме от «Брукс Бразерс». Он повернулся и улыбнулся Лайлу.

Окуда показал на него рукой:

– Джефф, это Том Эндрюс из адвокатской фирмы «Уилбер и Майклз» в Чикаго.

Лайл кивнул, подошел к окну и обменялся с Эндрюсом рукопожатием.

За те секунды, пока еще не было ничего сказано, Лайл быстро оценил в уме игроков этой конкретной Игры. Этот молодой индюк был единственным контактом Палаты на Среднем Западе. Другими словами, когда Палата предназначала какого-нибудь фашиствующего экстремиста к ликвидации, именно этот парень занимался контрактом и нес окончательную ответственность за его быстрое и профессиональное выполнение. И Лайл обычно предпочитал держать таких людей на расстоянии вытянутой руки, общаясь с ними посредством стандартных подпольных каналов, но Компания предприняла серьезные усилия, чтобы этот конференц-зал был без подслушивающих устройств. Может быть, единственный такой зал во всем Вашингтоне. Значит, не страшно говорить открыто. А кроме того, Лайл почти наверняка знал, зачем этот юноша сюда пожаловал.

– Присаживайтесь, мистер Эндрюс.

Лайл показал на кресло вишневого дерева.

Человек сел.

– В обычных обстоятельствах, – начал он, – мне бы в голову не пришло лететь сюда и вас беспокоить таким... э-э... нелогичным делом. Но я полагаю, что, услышав всю историю, вы поймете, зачем я здесь.

Лайл ждал.

– Видите ли, ситуация такова, что... тот джентльмен, которого я использую в Чикаго для различных проектов... этот джентльмен оказался в несколько затруднительном положении.

– В затруднительном положении, – повторил Лайл с рассудительным видом. Он уже точно знал, о чем говорит адвокат, но предпочел выслушать весь рассказ.

– Да, именно так, в весьма затруднительном. Видите ли, он принял несколько... скажем, спорное деловое решение, скажем так... и он ищет способ некоторым образом... реструктуризовать свой контракт.

Эндрюс переплел пальцы перед собой, очень тщательно подбирая слова. Эвфемизмы лились рекой, как вино на вакханалии. Адвокат умел лицемерить не хуже пресс-секретаря Пентагона под действием стимуляторов.

– И?.. – спросил Лайл, все еще ожидая кульминации.

– Ну, видите ли, причина того, что я приехал, узнать ваше мнение... Эндрюс искал слова, – ...поскольку, скажем, этот джентльмен недавно пришей ко мне с предложением весьма неожиданным. Даже, я не боюсь этого слова, неортодоксальным.

– Это правильное слово? – спросил Лайл.

Он оглянулся на профессора и увидел, что глаза азиата слегка прищурены, а на губах играет улыбка, будто ему рассказывают анекдот.

– Да, неортодоксальное, – повторил Эндрюс. – Именно так я бы и сказал.

– Мистер Эндрюс, – мягко сказал Лайл. – Эта комната безупречно чистая. Почему бы вам не изложить ваше дело простым английским языком?

На минуту повисла неловкая тишина, а Эндрюс, казалось, что-то рассчитывает в уме.

Потом молодой адвокат рассказал все – состязание, организованное Джо, телефонные звонки – все.

Когда он закончил свой рассказ, Лайл встал из-за стола и подошел к окну. Он стоял и смотрел на цветущие вишни по берегам Потомака. Весна в этом году пришла в Вашингтон под фанфары цвета, симфонией яркой зелени, розового и желтого, и утреннее солнце посверкивало на воде, как на бриллиантовой ленте.

Лайл вздохнул и спросил:

– И теперь он хочет отменить свое маленькое состязание? В этом состоит ситуация, мистер Эндрюс?

Адвокат встал.

– Да, совершенно верно.

Лайл повернулся, посмотрел Эндрюсу в глаза и улыбнулся.

– Мы свяжемся с вами по этому вопросу, Том.

Адвокат удивленно вытаращил глаза.

– Простите?

Лайл продолжал улыбаться.

– Мы свяжемся с вами, Том.

– Но...

– Ждите наших сообщений, – сказал Лайл и направился к двери. – Всего доброго.

– Ну, как сейчас, Бэтмен?

Мики прилежно трудился на трясущемся заднем сиденье фургона, перегнувшись вперед и оборачивая запястье Джо полосой клейкой ленты. Он нашел у задней дверцы фургона под запаской аптечку первой помощи и старое потертое одеяло, и разорвал это одеяло на самодельные бинты. Теперь мальчик заканчивал бинтовать запястье Джо с неуклюжей старательностью ребенка, складывающего мозаику.

– В-вот. – Мальчик сумел завязать узел, – теперь ты как новый, Бэтмен, и готов биться с преступниками!

– Это точно, малыш, преступники меня как огня боятся.

Джо глубоко вздохнул, стер пот со лба, стараясь сосредоточиться на дороге.

Черной, опаленной солнцем полосой убегала под колеса дорога, бешено и ритмично мелькали линии белой разметки. Машина шла на юг по хайвею 336, к реке, к самому пустынному району штата Иллинойс. Дорога лентой выщербленного асфальта вилась сквозь коридор гранитных обрывов. Джо понятия не имел, сколько он сможет проехать на заполненном всего на четверть баке. Он полагал, что, несмотря на любящие руки Лема, машина жрет бензин как свинья. Плюс к тому сама величина машины делала ее легкой целью. Одна крупнокалиберная разрывная пуля по колесам – и тачка опрокинется. Джо сосредоточил внимание на линии горизонта и постарался мыслить нормально. Они ехали в сторону Сент-Луиса, но Джо не знал точно, куда ведет именно этот хайвей. В этой части штата хайвей образовывали лоскутное одеяло, сужаясь до занюханного двустороннего шоссе примерно каждые пять миль.

Джо буквально на секунду взглянул в зеркало заднего вида, щурясь от света в лицо. Сзади было несколько безобидных с виду автомобилей: грузовик, седан и спортивная машина. Есть ли среди них стрелки? У Джо начинала кружиться голова от неотрывного глядения вперед на дорогу, ярких солнечных зайчиков, игравших на ограждении, как грязная жидкая ртуть. Ум его беспомощно вертелся, как часы со спущенной пружиной. Шок от потери крови? Столько ее ушло, что он начинает отключаться? Или что-то другое, что-то, что пробудил в нем этот лопоухий ребенок?

– Они гонятся за нами, да?

Пацан заметил взгляды Джо в зеркало.

– Кто?

– Т-ты же з-знаешь – Р-р-р-ридлер, Д-д-д-джокер и Пингвин.

– Ты имеешь в виду плохих парней?

– Да, п-п-п-плохих парней. Они ведь гонятся за н-н-н-нами?

Джо сказал мальчику, что это вполне возможно. Плохие парни более чем вероятно гонятся за ними, а уж в том, что они действительно плохие, сомневаться не приходится.

– А потому, – добавил Джо, глянув на отражение Мики в зеркале, – будет очень неплохо, если Мальчик-Чудо затаится и будет сидеть тихо, пока Бэтмену не представится шанс высадить его где-нибудь в безопасном месте.

Парень какое-то время напряженно молчал, потом наморщил нос, будто задумался.

– Ты их не б-б-боишься, н-нет?

– Конечно же, боюсь, малыш.

– Правда?

– Правда. Все люди кого-то или чего-то боятся. Даже Бэтмен. Чтобы никогда ничего не бояться, надо быть психом.

– А м-м-мой п-п-апа говорит, что т-только чего н-не понимаешь, т-того и н-надо бояться.

– Поверь мне, малыш, этих плохих парней я чертовски хорошо понимаю, а все равно боюсь до чертиков.

– Т-то есть м-мой п-папа м-мне врал?

Джо снова посмотрел в зеркало на парня, на его круглое, похожее на пирог лицо, на его невинные глаза – чахлый маленький херувим в желтом шелковом маскарадном костюме Робина. Правду сказать, дети никогда не играли в жизни Джо особой роли. Они всегда были частью другой культуры, роскошью, которую позволяли себе обычные люди. В его работе они были радиоактивной зоной, препятствием. Профессионал никогда не ударит по цели ближе чем за десять миль от ребенка. Дети были табу. А Джо, кажется, нарушает еще одно правило: слушает ребенка. Слушает внимательно. Это странное ощущение, будто Джо вывернулся наизнанку и посмотрел на себя глазами Мики.

– Твой папа говорил правду, – наконец ответил Джо. – Он говорил о том, чтобы быть храбрым, и это ты от него унаследовал. Поверь мне, твой папа один из самых правдивых людей, которых я видел.

Мики облизал губы.

– Но он не т-такой, к-как ты. Он не с-с-с-супергерой.

Джо горько улыбнулся:

– Знаешь, малыш, быть супергероем – это далеко не самое лучшее.

– А я хочу б-б-быть к-как ты, когда вырасту.

– Нет, малыш, ты этого не хочешь, поверь мне.

– Н-нет, х-хочу. Т-ты самый храбрый человек в м-м-м-ире. Т-т-ты з-з-застрелил эту плохую леди и т-ты н-н-напугал х-хулиганов, и т-т-ты м-м-можешь победить любого п-п-плохого...

– Послушай меня, малыш. Послушай. Убить человека – это ерунда. Ничего в этом нет, кроме того, что кто-то стал мертвым. Все дело в том, кого ты убиваешь и зачем убиваешь. К тому же это не способ прожить жизнь.

Джо крепко стиснул руль и проглотил кислый комок, застрявший в горле. Не способ прожить жизнь. Не это ли говорила ему мать в последние свои часы, лежа на смертном одре в нищем бунгало на Ларчмонт-стрит? Тогда Джо посчитал, что это старческое слабоумие. Церковная промывка мозгов. Отупение от горечи всей жизни.

Эти воспоминания были как вкус пепла на языке.

Ее комната...

Старая, изъеденная древоточцем мебель французского колониального стиля, пожелтевшие от времени кружева, свисающие с крючков платяного шкафа, кислый сырный запах ментоловых капель и бараньего жаркого, и самое главное – иконы. Куда ни повернись – на стенах, в углах – повсюду лики Христа, Богоматерь, Тайная Вечеря. Распятия черного дерева, изречения из Священного Писания, выжженные на дереве и покрытые лаком. Кэтрин Флад к своему закату стала нелюдимой и религиозной старой каргой. В последние недели тело ее пожирал рак, ум покидал ее, как уходит вода во время отлива, и она отказалась ложиться в больницу.

Последний раз, когда Джо видел ее живой, она сидела на кровати, прислонившись к подушкам, на морщинистом лице была свежая косметика, ресницы слипались от туши, губы накрашены иссиня-алой помадой.

– Что случилось, Джо? – спросила Кэтрин, и рука ее вздрогнула в воздухе – раненая птица, пытающаяся взлететь.

Джо подошел ближе к кровати, настолько близко, что услышал запах кольдкрема и духов.

– Мама, послушай. – Он сделал глубокий вдох и посмотрел матери прямо в глаза. – Я никогда не говорил тебе, чем зарабатываю на жизнь.

– Ты занимаешься строительством.

– Не совсем так, мама.

– Ты мне говорил, что работаешь в строительстве, с большими кранами, которые строят, и ты строишь, все время строишь. – Кэтрин дрожала, но старалась прямо держать голову. – Что ты хочешь сказать, Джо? Что мой сын не занимается строительством?

– Я не занимаюсь строительством, мама. – Джо, глядя на мать, тяжело вздохнул. – Что я делаю, это убиваю людей. Плохих людей. Я избавляю их от их собственного ничтожества.

Кэтрин вытаращилась на сына, губы ее сжались, она не могла понять. Джо начал объяснять, говорить о Вьетнаме и о «мяче в лунке», и помощи человечеству, когда стирает с лица земли эту заразу.

– Не может быть.

Этот ответ прозвучал неожиданно ровным и ледяным голосом, будто говорил неисправный робот. И если бы не поворачивалась голова матери из стороны в сторону жестом отрицания, Джо мог бы поклясться, что она мертва.

– Мама...

– Не может быть.

– Мама, выслушай меня.

– Это неправда, это ложь, мой сын не убивает людей.

Глаза Кэтрин были крепко зажмурены, смазанные алые губы сжались сурово и больно.

– Я не знаю, зачем ты мне такое говоришь, Джо? Это жестоко. Прийти навестить мать и довести ее до безумия такими рассказами.

– Мама, я просто пытался тебе сказать...

– Нет. – Старуха махала обеими сморщенными руками, будто отгоняя дурной запах. – Нет. Нет. Нет.

– Черт возьми, я же пытаюсь сказать тебе правду! – рявкнул на нее Джо.

Мать сразу замерла.

– Твой сын – ликвидатор, мама. – Джо бил в нее словами. – Полдюжины ликвидации в год с конца шестидесятых годов. Все и каждый из этой полудюжины – негодяи. Убийцы, мама. Эти парни – звери, мама. Звери, которые убивают снова и снова. Ты понимаешь, что я тебе говорю? Я избавляю их от их собственного ничтожества!

Джо протянул руки, взял ее за костлявые плечи.

– НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ!

Громкий крик матери хлестнул его по лицу ушатом ледяной воды. Сам этот звук, вопль кошки, с которой сдирают шкуру, был таким неожиданным, таким невозможным для слабой маленькой женщины, что Джо отдернулся назад, как от удара тока. Кэтрин отвернулась. Отвернула иссохшее лицо к падавшему из окна свету и стала тихо повторять: "И сказал Господь Давиду: «Если дети твои отринут закон Мой, и не станут ходить путями Моими, жезлом поражу Я семя их».

– Мама, я не отринул закон Господа, – ответил Джо, и соленое жало слез жгло его глаза. – Я заставлял блюсти его.

Кэтрин резко перевела взгляд на сына, и Джо ощутил гнев матери кожей лица, как ядовитый туман. Взгляд ее серых глаз вдруг стал острым, зрачки почернели, как полированный оникс.

– Ты отринут Господом нашим, Джо, – прошипела она, обнажив пожелтевшие нижние зубы. – Только Бог может мстить нечестивцам. Он сказал это в Библии. Ты оставленный Богом, Джо, вот кто ты такой.

И Джо почувствовал, что душа его утекает вниз сквозь половицы.

– Это было последнее, что она мне сказала, – пробормотал Джо сквозь тихое урчание мотора.

– П-п-последнее, ч-что ск-казал – кто?

Мики страшно завелся. Он возбужденно подпрыгивал на заднем сиденье и гримасничал, как обезьяна.

– Моя мама.

Мики склонил голову на сторону, и Джо просто видел, как у него в голове ворочаются колесики.

– Ваша м-м-мама не хотела, чтобы вы стали Бэтменом?

Джо грустно покачал головой:

– Да... думаю, она очень этого не хотела.

Снова наступила неловкая тишина, пока Мики старался переварить услышанное. Джо глянул на него в зеркало заднего вида, испытывая острый прилив симпатии к мальчику. Мир – сумасшедшее, запутанное место. Король голый. Накидка Супермена куплена в дешевом универмаге, а вся эта проклятая Игра – пустое упражнение. Джо начал подумывать, не хочет ли и он принять участие в состязании.

Он не заметил в серой дали угловатый седан, который их нагонял.

Близнецы Сабитини сократили дистанцию до трех корпусов машин и уже были готовы, готовы, как бывали всегда. Салон арендованного «форда-тауруса» сверкал кофейного цвета кожей и изогнутой приборной панелью. На задних сиденьях лежали бок о бок два кейса, до краев нагруженных мощным, сделанным на заказ оружием. Братья Сабитини уже двадцать минут висели на хвосте убегающего фургона, с той минуты, когда он ускользнул от полицейских Куинси и вынырнул с другой стороны двора Куганов. Сейчас машин между «таурусом» и фургоном стало намного меньше. Несколько легковушек, пара полугрузовиков, и все время пролетали с ревом навстречу полицейские джипы, направляясь к месту происшествия у дома Куганов.

– Верный выстрел, fratello[9], его я жду, – проворчал Федерико, поворачиваясь и шаря в темноте заднего сиденья. Открыв кейс, он вытащил оттуда винтовку «беретта». Повернулся назад и стал прикручивать на ствол глушитель. – И хуже того, на шоссе кишат competitori[10].

– Ага, но мы же лучшие в группе, нет?

– Гордец Бернардо, – ухмыльнулся Федерико. Он затянул глушитель, закрепил оптический прицел и поглядел на дорогу. Впереди старый фургон грохотал под виадуком, выбрасывая из-под себя клубы черного дыма. Одному Богу известно, сколько еще миль может пропилить эта старая колымага. А что это за странная фигура прыгает на заднем сиденье? Сообщник Слаггера? Наводчик? Помощник? Федерико это не очень интересовало, потому что скоро он закончит состязание одной пулей калибра 7, 62 точно в затылок водителя.

– Опусти оружие, idiota![11]

Бернардо смотрел в зеркало заднего вида, мысленно отмечая, какие машины идут за ними. «Кадиллак». За ним спортивная машина. Другие стрелки наверняка будут ждать, чтобы первый ход сделали Великие Сабитини. Паразиты желтокожие. Еще сегодня утром Бернардо заметил машину, которая могла принадлежать этому узкоглазому Сакамото. Могла и не принадлежать. Этот здоровенный черный вездеход подъезжал к сцене, развернувшейся у дома. Что означало, что сюда скоро подъедут и другие, наверное, этот черный из Нью-Йорка, то ли Лавдедди, то ли Лавдей, в общем, как он там себя называет.

С соседнего сиденья донесся голос Федерико, тихий и низкий – верный знак, что он собрался убивать.

– Бернардо, amico[12], чуть ближе, per favore[13], только чуточку ближе.

В боковом зеркале Джо заметил в идущем сзади седане два знакомых силуэта – две пары широких плеч, сгорбленных в полумраке салона, пара угловатых голов и одинаковые позы, и у него зашевелились волосы на голове. Мики все подпрыгивал на сиденье, комок не утихающей энергии. У Джо в животе снова вспыхнул костер, кислотное жжение подступило к горлу. Надо найти способ высадить мальчишку где-нибудь в безопасном месте. Съехать, может быть, на ближайшем повороте. Но остановка – это теперь большой риск, особенно когда сзади братья Сабитини ждут возможности верного выстрела.

– Мики, ты можешь сделать для меня одну вещь? – взмолился Джо. Пригнись и не высовывайся.

– Я не дам им вас обидеть, Бэтмен!

– Я это понимаю, но я прошу тебя как друга, как товарища-супергероя.

– Вам н-н-н-нужна моя п-п-п-помощь!

– Послушай, Мики. Плохие парни у нас на хвосте, я должен сосредоточиться, чтобы их стряхнуть. Так что больше не прыгай тут, ладно? Сейчас я буду от них уходить на супергеройском вождении и ядерных Бэт-реакторах. Так что пригнись и сиди спокойно.

– Вам н-н-нужна моя помощь!

– Черт возьми, парень, делай, что я говорю!

Мики задрожал крупной дрожью.

– Эти плохие п-п-п-парни все время становятся у меня на дороге. Я им этого так не спущу!

Он рылся в кармашках пояса, ища какую-то бэтменскую штуку, или игрушечный пистолет, или еще какую-то ерунду, руки его дико тряслись, болезнь взяла над ним верх.

– Я покажу этим п-плохим п-парням!

– Мики!

– Убить плохих парней... убить их... убить на месте!

– Друг, слушай меня! – Джо протянул руку, хватая мальчика за плечо, но тот выскользнул. Он ударился о боковую дверцу, выхватывая из пояса пластиковый бумеранг с крыльями летучей мыши.

– Мики! Черт побери! Пригнись!

Джо старался удержать автомобиль под контролем.

Мальчишка яростно дергал ручку окна.

– Уб-б-бить п-п-пло...

– Мики, перестань!

Но было уже поздно. Одним судорожным движением мальчик высунулся из окна и метнул бумеранг в висящую на хвосте машину.

Федерико Сабитини свесился из окна пассажирского сиденья, прижимая к глазу оптический прицел, пахнущий рекой ветер свистел вокруг его головы и рвал воротник рубашки. Тут со стороны фургона в его поле зрения влетел какой-то предмет.

Летучая мышь?

Эта штука на миг затанцевала в воздухе, болтаясь, как осенний лист, желтые крылья ее бешено мелькали. Потом она полетела точно к машине братьев Сабитини. Федерико опустил винтовку, сел на место и прищурился на этот предмет, сердито прошипев:

– Gherminella?[14]

Бумеранг Мики ударил в ветровое стекло и застрял под «дворником».

Бернардо уставился на него в недоумении.

– Это что еще за твою мать?

Федерико был безмолвен и таращился на игрушку, как на приземлившегося альбатроса.

Бернардо, оскалив зубы, надавил на газ, дрожа от злости и чуть-чуть от минутного страха.

– Этот buffone[15] решил с нами поиграть.

Федерико кивнул, сморгнув пот, ветер и влагу с глаз, и расправил плечи. Это уже было личное оскорбление. Убить этого подонка будет делом чести, а честь была древней традицией в роду этих братьев. Она текла в их жилах, она управляла каждым движением. Чем серьезнее добыча, тем больше чести мужчине.

А эта добыча будет самой великой за всю его жизнь.

Бернардо прибавил скорость и еще ближе подобрался к фургону, так что даже ощущался запах его выхлопных газов. Федерико высунулся из окна, поднимая прицел к глазам и наводя перекрестье на корму «понтиака». Он был готов стрелять, когда пришло это чувство, зуд под ремнем, точно над правым бедром. В том самом месте. Он опустил винтовку и втянулся внутрь, смахивая с глаз вызванные ветром слезы, ругаясь по-итальянски и почесывая под пиджаком пятно соединительной ткани размером с оладью.

Такое иногда случалось, когда Федерико попадал в стрессовую ситуацию или должен был сосредоточиться на каком-то особенно мерзком аспекте работы. Такое было в восемьдесят третьем, когда пришлось расчленять одну бабу, чтобы она влезла в железную бочку в порту Мессины. Такое было шесть лет назад, когда его поймали на складе конкурирующей банды и пришлось пробиваться ножом. Каждый раз, когда появлялся этот зуд, работа кончалась плохо, грязно, иногда на волосок от собственной гибели. Но во всех этих случаях он был один, и зуд был мимолетным.

Сейчас он был с братом, и у Бернардо тоже зудело.

– Eccola![16]

Федерико с братом переглянулись.

– Это чувство – у тебя оно тоже? – спросил Бернардо, почесывая бок.

Федерико угрюмо кивнул.

Эти пятна были зеркальными – у Бернардо слева, у Федерико справа. Они появились примерно тридцать лет назад после экспериментальной операции по разделению близнецов в середине шестидесятых. Операцию делала в государственной больнице Сент-Винченцо в Таормине бригада лучших хирургов Европы, проводивших показательные операции. Для тех дней она была весьма радикальной и потребовала многих часов под ножом, что десятилетние братья Сабитини еле пережили. Но в конечном счете операция оказалась успешной настолько, что стала классическим учебным примером разделения близнецов, имеющих общий кишечник и желудок. Сейчас близнецы почти не ощущали ее последствий, если не считать случайных запоров и время от времени проявляющейся язвы из-за дефектов слизистой желудка.

Однако в ментальном плане братья Сабитини так и не разделились. У них были общие сны и общие кошмары, они одновременно испытывали одни и те же неврозы, и каждый из них всем сердцем верил, что может читать мысли другого. Они росли и продвигались вверх в иерархии организованной преступности, и их неврозы превращались в психозы. Они стали верить, что они ангелы отмщения Господа, что они связаны между собой физически, и что они в вечном соревновании друг с другом – кто из них самый жестокий, самый грубый, самый смертоносный. Они любили и ненавидели друг друга с одинаковой страстностью. И когда они оба одновременно испытывали этот зуд, они считали это знамением.

Серьезным знамением.

Федерико снова поднял винтовку и посмотрел в светящийся зеленоватый тоннель оптического прицела. Перекрестье указывало на несущийся фургон, и мягкое покачивание обеих машин водило перекрестье из стороны в сторону. Федерико задержал дыхание, нацеливая винтовку, живот его надулся, натянув ткань спортивной куртки. Под штанами двойной вязки по шраму ползали муравьи, и мозг туманило дурное предчувствие, поглощая все мысли, и Федерико отогнал его, нацелился в виляющую корму фургона и нажал на спусковой крючок.

Первая пуля ушла вверх, выбив искру из крыши фургона.

Фургон вильнул на гравий обочины, подняв темную тучу пыли. Бернардо выругался и нырнул в пыль, прилепившись к фургону, как лейкопластырь. Глянув на спидометр, Бернардо заметил, что быстро приближается к скорости девяносто пять миль в час. Федерико передернул затвор, перезаряжая винтовку, стреляная гильза выскочила на ковер салона. Он снова высунулся в окно, и тут боковым зрением заметил слева тень.

«Сааб» вынырнул неизвестно откуда, и солнечный блик от его бампера на миг вывел Федерико из состояния сосредоточенности.

Машина Профессионала на скорости обошла сицилийцев, потом фургон Джо.

Через секунду она вернулась в правый ряд и поехала на несколько машин впереди фургона.

Отсюда открывалась новая возможность.

Мозг Профессионала оценил дистанцию, прикинув вектора, рассчитав скорость и баллистику удара, и руки изготовились стрелять по сицилийцам, не тронув идущую перед ними цель. Он не будет легким, этот выстрел, учитывая, что в уравнение входят три виляющие на высокой скорости машины, но Профессионала это не смущало. Трудности всегда были частью Игры. Дыхание Профессионала стало глубоким и ровным, рокот «сааба» внушал уверенность, почти спокойствие. Попытка будет сложной – может быть, даже самоуверенной, – но Профессионалу такие предприятия были не в новинку. Именно поэтому личность Профессионала была самым тщательно охраняемым секретом всех тайных служб.

Надо признать, что этот заказ был довольно странным: держать цель в Игре как можно дольше. Но у Профессионала не было привычки обсуждать приказы. Первое правило: никогда не строй догадок об анонимных заказчиках, оплативших твои услуги. Такие действия ведут к неуверенности, а это противоречило modus operandi[17] Профессионала. Одна рука Профессионала лежала на руле, другая – на спусковом крючке, и внимательные глаза не отрывались от зеркала заднего вида.

Пальцы Профессионала болели.

Никто никогда не узнает ни того, насколько нежными стали пальцы Профессионала, ни того, сколько боли проходит через эти хрупкие суставы. Никто никогда и представить себе не сможет, как медлительно стало тело Профессионала, как ожирело, как болезненно потеряло координацию. Ни друг, ни враг никогда не видел Профессионала. Фигура Профессионала сливалась с фоном, как хамелеон.

Приспособление было приделано к подголовнику за спиной Профессионала, устройство собственной конструкции Профессионала, построенное специально для этого задания. Маленькая титановая С-образная струбцина для уменьшения вибрации. Зажим на треножнике с резиновыми прокладками, откалиброванный для максимальной точности. Алюминиевое зеркало с гоночного мотоцикла, прикрепленное снизу к зеркалу заднего вида, точно согласованное с прицелом винтовки. И оружие – винтовка русского производства, заряженная недеформируемыми пулями в металлической оболочке. Пулями армейского образца.

Очень эффективно, очень разрушительно.

– Стой спокойно.

Услышь кто слова Профессионала, вряд ли смог бы определить, на каком языке они сказаны.

От угла ветрового стекла «форда» донесся хлопок, и в мгновение ока оно рассыпалось с приглушенным треском подмоченного фейерверка. Что-то пронеслось после этого через салон, и Федерико показалось, что ему на руку упал кирпич.

Сидевший за рулем Бернардо услышал крик брата на миллисекунду позже, чем ощутил на лице брызги жидкости, кровавые брызги. КРОВЬ! Кровь сразу оказалась всюду – на потолке, в ушах Бернардо, в его глазах, обжигая их, а на сиденье рядом вдруг завизжал Федерико, визжал, как девчонка, винтовку он выпустил, и она шлепнулась на пол. Бернардо оглянулся.

– Что это?

– Мама... DIO![18]

Меня подстрелили!

Федерико дергался на сиденье, зажимая руку. Эта рука была сгустком пульсирующей крови, одного пальца не было, темнело мясо и блестели кости развороченной кисти. Работа высокоскоростной пули. Очевидно, метили в череп.