– Вечно ты все делаешь невпопад.
      – Ну, пожалуйста, Селла, посиди с дядюшкой! У тебя так хорошо получается. Я и так провозилась с ним весь вечер – ни словечка не расслышала…
      – Тебе ведь, кажется, велели следить, чтобы он помалкивал. Ты не справилась – ты и сиди. – Селла выскочила из комнаты, оставив Менолли с неугомонным стариком.
      Так закончился первый из череды ожидавших Менолли черных дней. Прошел не один час, пока дядюшка наконец угомонился и уснул. Когда вконец измученная Менолли дотащилась до своей комнатушки, заявилась Мави, чтобы как следует отчитать дочь за проявленную оплошность, – ведь это из-за нее дядюшка переполошил весь холд. Менолли пыталась оправдываться, но мать даже слушать не стала.
      Назавтра случилось Падение – пришлось полдня сидеть взаперти. После Падения Менолли снова бегала по окрестностям с командой огнеметчиков. На этот раз передний край Нитей прошелся по болотам, так что пришлось часами шлепать по топкой трясине и вязким пескам.
      Когда усталая Менолли вернулась домой, сразу же пришлось помогать грузить сети и снаряжать лодки для ночного лова – начинался прилив.
      На следующее утро ее подняли еще до рассвета – надо было потрошить и солить небывалый улов. На это ушел весь день, и к вечеру она так устала, что едва нашла в себе силы скинуть пропахшую рыбой одежду и заползти в постель.
      Следующий день пришлось чинить сети. Обычно Менолли любила это занятие – собирались все женщины, за работой пели, оживленно болтали. Но на сей раз отец требовал, чтобы сети были готовы как можно скорее: он хотел еще раз выйти в море с вечерним приливом. Поэтому все сидели, уткнувшись носом в работу, – какие уж тут песни, когда сам Морской правитель бродит вокруг. Менолли казалось, что отец следит в основном за ней, и ей было не по себе.
      Именно тогда она начала задумываться: уж не пожаловался ли ему новый арфист, что дети неверно затвердили баллады и предания? Но Петирон всегда говорил, что есть лишь один-единственный метод обучения, и она переняла его в точности – значит, и других должна была научить-правильно. Но почему же тогда отец так явно ей недоволен? Неужели все еще злится, что дядюшка разболтался за ужином?
      Эта мысль не давала Менолли покоя, и вечером, когда лодки ушли в море и все смогли передохнуть, она не выдержала и спросила сестру.
      – Злится на тебя? Из-за дядюшки? – Селла пожала плечами. – Что это тебе в голову взбрело, дуреха? Да об этом все и думать забыли. Слишком ты много о себе воображаешь, Менолли, вот что плохо. С какой стати Янус вообще будет обращать на тебя внимание?
      Презрение в голосе сестры сразу поставило Менолли на место: ну, конечно, она всего лишь девчонка, к тому же слишком нескладная для своего возраста, да еще и младшая в большой семье – никому до нее нет никакого дела. Только не такое уж это утешение – быть никому не нужной, даже если отец меньше цепляется или помнит ее провинности. Только навряд ли он забыл, что она пела ребятишкам свои песни. Или Селла запамятовала? А может, и вообще не знала? Скорее всего, что так, – размышляла Менолли, стараясь поудобнее свернуться на старом тюфяке. – Только слова Селлы о том, что Менолли слишком много о себе воображает, гораздо больше подходят к ней самой: Селла только и думает, что о себе да о своей внешности. Ей бы уже пора найти себе мужа – глядишь, и для холда облегчение. Янус держал в Полукруглом всего троих воспитанников, а четверо из шести братьев Менолли учились рыбачьему ремеслу в других морских холдах. Может быть, теперь, когда у них есть арфист, что-то изменится…
      На следующий день женщины холда занимались стиркой. Нитей не ожидалось, погода стояла солнечная – можно рассчитывать, что белье быстро высохнет. Менолли надеялась улучить минутку, чтобы спросить мать: не говорил ли чего арфист про ее уроки, но возможность так и не представилась. Зато она получила от Мави очередной нагоняй – на этот раз за неопрятную одежду, непроветренную постель, непричесанную голову, неряшливый вид и вообще за лень и неповоротливость. Так что вечером Менолли была рада забиться с миской супа в темный угол кухни, чтобы снова не попасться на глаза матери. Сидя там, девочка размышляла, почему именно ей так не везет.
      Наверное, все дело в том, что она тогда так невовремя сыграла несколько тактов своей песни. Да еще в том, что она – девчонка и притом единственная, кто смог в отсутствие настоящего арфиста играть и обучать детей. Да, – окончательно решила Менолли, – должно быть, именно поэтому она впала в такую немилость. Кому охота, чтобы арфист прознал, что с детьми занималась какая-то девчонка? Но если она учила их неверно, значит, ее неправильно выучил Петирон – но это уж совсем ни в какие ворота не лезет! А если старик и вправду написал о ней мастеру Робинтону, разве новому арфисту не любопытно на нее поглядеть? Правда, может быть, ее песни вовсе не так хороши, как полагал Петирон. А может, он и вовсе не посылал их Главному арфисту. И в письме о ней нет ни словечка. Правда, пакет исчез со своего места в хранилище Летописей, но, судя по тому, как все складывается, Менолли так никогда и не удастся хотя бы познакомиться с Эльгионом.
      Ей было ясно как день, что предстоит делать завтра, – резать траву и тростник, чтобы заново набить все тюфяки в холде. Как раз подходящая работенка для того, кто попал в такую немилость.
      Однако она ошиблась. С рассветом в гавань вернулись лодки, битком набитые желтохвосткой и голованом. Весь холд бросили на рыбу – потрошить, солить, коптить…
      Из всех морских тварей больше всего Менолли ненавидела голованов. До чего же мерзкая рыба – вся утыкана острыми колючками да к тому же покрыта жирной слизью, которая въедается в руки, и они потом долго шелушатся. Ее потому и прозвали голованом, что в ней почти ничего нет, кроме башки с зубастой пастью. Но если отрубить огромную голову, отделить хребет, а мясо зажарить, то просто пальчики оближешь! А сушеную рыбу можно размочить, а потом сварить или потушить – и будет такая же вкусная, как будто только сегодня выловили. Но потрошить голованов – самое гнусное, скверное, нудное занятие!
      Незадолго до полудня нож, которым Менолли чистила рыбу, соскользнул и раскроил ей левую ладонь. Девочку пронзила такая острая боль, что она застыла на месте, тупо глядя на обнажившиеся кости, пока Селла не заметила, что сестра не поспевает за остальными.
      – Ты что, уснула что ли?.. Ох, ты, горе мое… Мави! Мави! – Селла часто бывала несносной, но в самообладании ей не откажешь. Вот и теперь она быстро схватила Менолли за руку и, прижав перерезанную артерию, остановила кровотечение.
      Пришла Мави и повела девочку прочь, мимо шеренги мужчин, женщин и детей, которые работали так, что только руки мелькали. Менолли охватило чувство вины. Все смотрели на нее, как будто она нарочно порезалась, чтобы увильнуть от работы. Слезы навернулись ей на глаза, но не от боли, а от унижения и молчаливой враждебности окружающих.
      – Ведь я же не нарочно! – выпалила Менолли, когда мать привела ее в лечебницу.
      – А кто говорит, что нарочно? – осведомилась Мави, сурово глядя на дочь.
      – Никто! Но они все так смотрели…
      – Слишком много о себе воображаешь, милочка моя. Уверяю тебя, никто ничего такого не подумал. А теперь дай сюда руку, вот так.
      Мави ослабила нажим, и кровь снова хлынула ручьем. Менолли испугалась, что вот-вот лишится сознания, но потом твердо решила больше ничего о себе не воображать. Она представила, что это вовсе не ее рука, и как-то сразу успокоилась.
      Тем временем Мави ловко наложила жгут и стала промывать рану едким травяным настоем. Рука сразу онемела, как будто и вправду была чужая. Кровь перестала течь, но Менолли почему-то не могла заставить себя взглянуть на рану. Она наблюдала за сосредоточенным лицом матери, которая быстро скрепила перерезанный кровеносный сосуд и зашила длинный порез, потом наложила на шов целебную мазь и завязала руку мягкой тканью.
      – Ну вот. Кажется, мне удалось смыть всю слизь.
      Мави озабоченно хмурилась, голос ее звучал как-то неуверенно и Менолли вдруг стало не по себе. Она вспомнила: бывало, что в подобных случаях люди оставались без руки…
      – Как ты думаешь, все обойдется?
      – Будем надеяться на лучшее.
      Мави никогда не лгала, и у Менолли все внутри так и сжалось от страха.
      – Во всяком случае, рукой ты сможешь пользоваться.
      – Что значит пользоваться? А играть я смогу?
      – Играть? – Мави смерила дочь долгим пристальным взглядом, как будто та коснулась запретной темы. – При чем тут игра? Тебе больше не придется никого учить…
      – Новый арфист привез песни, которые я никогда даже не слышала – например, ту балладу, что он пел в день приезда. Я не знаю нот и хотела бы ее разучить… – Менолли осеклась на полуслове: ее ужаснуло окаменевшее лицо матери, неожиданная жалость, мелькнувшая в ее глазах.
      – Даже если пальцы будут двигаться, забудь и думать об игре. И скажи спасибо, что после смерти Петирона Янус проявил такую снисходительность.
      – Но Петирон…
      – Больше никаких <но>! Вот, выпей. И скорее в постель, пока снадобье не подействовало. Ты потеряла много крови, и мне вовсе не хочется тащить тебя на руках.
      Ошеломленная словами матери, Менолли залпом выпила горький напиток, даже не почувствовав вкуса. Опираясь на плечо Мави, она едва доковыляла по каменным ступеням до своей комнаты. Несмотря на меховое одеяло, девочка ощущала леденящий холод – холод тоски и одиночества. Но снадобье начало оказывать свое действие, и Менолли провалилась в сон. Затухая, мелькнула последняя мысль: теперь, когда ее лишили единственной в жизни радости, она понимает, что чувствует всадник, потерявший дракона…
 
      Глава 4.
      Той черной бездны нет черней, В безмолвии весь мир застыл. Тьма Промежутка, а над ней – Лишь хрупкий взмах драконьих крыл.
 
      Несмотря на то, что Мави тщательно промыла рану, к вечеру рука у Менолли опухла, девочка металась в жару.
      Рядом с постелью сидела одна из тетушек. Она меняла холодные компрессы и что-то тихонько мурлыкала себе под нос, желая успокоить больную. Но пение ее имело обратное действие – даже в бреду Менолли ни на миг не забывала, что музыка для нее теперь запрещена, и от этого только еще больше металась и стонала. Наконец Мави, не выдержав, напоила ее вином, обильно сдобренным сонным настоем и Менолли снова впала в беспамятство.
      И это было только к лучшему – рука так распухла, что было ясно: слизь голована попала в кровь. Пришлось позвать женщину, которая хорошо смыслила в таких делах. К счастью для Менолли, они, посовещавшись, решили распустить грубые стежки, чтобы зараза лучше выходила. Менолли постоянно пичкали сонным зельем и каждый час прикладывали к руке горячие припарки.
      Яд голована – опасная штука, и Мави ужасно боялась, как бы не пришлось отнять руку, чтоб воспаление не пошло дальше. Она не отходила от постели дочери – Менолли и не снилось такое внимание, – но девочка была без сознания и не могла оценить материнской заботы. К счастью, вечером четвертого дня зловещие багровые полосы, исчертившие раздутую руку Менолли, стали исчезать. Опухоль постепенно спала, и края страшной раны побледнели, приобретя здоровый цвет заживающих тканей.
      В бреду Менолли то и дело упрашивала кого-то позволить ей сыграть еще разок, самый последний, да так жалобно, что у Мави просто сердце разрывалось. Но она, как никто другой, знала, что беспощадная судьба не оставила дочери никакого шанса. Кисть навсегда останется скрюченной. Может, так и к лучшему – новый арфист без конца донимал Януса вопросами: вынь ему да положь, кто разучивал с детьми обязательные песни и баллады! Сначала Янус было подумал, что Менолли допустила оплошность и на всякий случай сказал Эльгиону: мол с ребятишками временно занимался один из воспитанников, а незадолго до приезда арфиста вернулся к себе в холд.
      – Видно у паренька задатки неплохого арфиста, – заметил Эльгион. – Да и старик Петирон был настоящий учитель.
      Эта похвала застала Януса врасплох. Он не мог взять свои слова обратно и в то же время не хотел сознаться, что речь шла о девочке. А потом решил: пусть все остается как есть. Как ни крути, а девчонке арфистом все равно не бывать. По возрасту Менолли уже не полагалось посещать занятия, а уж он последит, чтобы она была занята делом до тех пор, пока музыка не станет казаться ей детской забавой. Хорошо еще, что холд не опозорила.
      Жаль, конечно, что дочь так неудачно порезалась, – и не только потому, что холд потерял хорошего работника. С другой стороны, теперь она будет держаться от арфиста подальше, пока не забудет свою дурацкую страсть к сочинительству. Правда, пару раз за время болезни Менолли он вспоминал ее голосок – до чего чисто и нежно он звучал, когда они с Петироном, бывало, пели дуэтом. Но Янус быстро выбросил эти мысли из головы. У женщин есть другие дела – не только петь да бренчать.
      Да и у него были заботы поважнее. Судя по сведениям, которые сообщил ему с глазу на глаз новый арфист, в холдах и Вейрах творились небывалые дела, случались и серьезные неприятности. Все это быстро отвлекло его внимание от такого незначительного события, как болезнь дочери.
      Один из вопросов, который часто задавал ему арфист Эльгион, касался отношения морского холда к своему Вейру, к Бендену. Еще Эльгиона интересовало, часто ли обитатели Полукруглого встречаются в Исте с Древними. Что Янус и его холдеры думают о всадниках? О Предводителе Бендена и Госпоже Лессе? Не возражают ли они, что всадники ведут Поиск юношей и девушек для Запечатления в цехах и холдах? Был ли Янус или кто-нибудь из холда приглашен в Вейр на Рождение?
      Янус отвечал на вопросы немногословно, и первое время арфист, вроде бы, был доволен.
      – Полукруглый всегда исправно платил Бендену свою десятину, даже до того, как появились Нити. Мы знаем свой долг перед Вейром, а они блюдут свой. С тех пор, как начались Падения – а тому уж Оборотов семь – ни одна Нить не упала на нашу землю.
      – Древние? Ну, наш холд подчиняется Бендену, и мы редко видим людей из других Вейров. Другое дело Керун или Нерат – там Падение частенько приходится на границу двух Вейров. Помню только, все мы были рады. когда Древние пришли из прошлого к нам на подмогу.
      – Всадники всегда желанные гости у нас в Полукруглом. А женщины Вейра, так те бывают здесь каждую весну и осень – собирают сливу и топянику, траву и всякое такое.
      – Госпожу Вейра я никогда не встречал. Только вижу иногда после Падения как она пролетает на своей Рамоте. А Ф'лар, Предводитель Вейра, – парень что надо.
      – Поиск? Ну, если в Полукруглом отыщется подходящий малец, для нас это будет великая честь. Разумеется, мы его отпустим.
      Правда, такая задача еще никогда не вставала перед Морским правителем – никто из Полукруглого не был отмечен при Поиске. <Так оно и лучше, – удовлетворенно размышлял Янус. – Ведь забери они какого-нибудь парнишку, так сразу каждый второй станет ныть, что выбор пал не на него. А в море надо работать, а не мечтать о всякой ерунде. Вот незадача – эти мерзкие ящерицы повадились летать у Драконьих камней. Правда, пока никто не смог туда добраться и изловить файра, так что особого вреда от них нет.>
      Если новый арфист и счел своего холдера ограниченным трудягой, начисто лишенным всякого воображения, то годы учения вполне подготовили его к этому. Он прекрасно усвоил свою задачу – постепенно, подспудно готовить перемены, пусть вначале едва заметные. Ведь Главный арфист хочет, чтобы каждый холдер, каждый цеховой мастер вышел за узкие рамки потребностей своего холда, своего цеха, своих людей.
      Арфисты – не только певцы и рассказчики. Они – арбитры правосудия, доверенные советчики холдеров и цеховых мастеров, воспитатели молодежи. И теперь, больше, чем когда либо, необходимо изменить заскорузлые привычки и взгляды, заставить всех, начиная с юнцов и кончая стариками, мыслить с позиций всего Перна, а не только своего клочка земли, оберегаемого от Нитей. Многое придется изменить и пересмотреть. Ведь если бы в свое время Ф'лар Бенденский не устроил всем встряску, если бы Лесса не решилась на тот фантастический полет на четыреста Оборотов в прошлое, чтобы привести за собой пять недостающих Вейров, сейчас бы Перн кишел бы Нитями, не уцелело бы ни единого островка земли! Благодаря Предводителям Бендена расцвели все Вейры, а с ними и весь Перн. И все холды и цеха тоже не прогадают, если только пожелают воспринять новые взгляды и веяния.
      <Ведь Полукруглый вполне можно расширить, – размышлял Эльгион. Сейчас здесь ужасная теснота. Ребятишки говорят, что в окрестных скалах полно пещер. Да и Корабельная пещера может вместить куда больше, чем три с лишним десятка лодок>.
      И все же Эльгион был доволен тем, что увидел здесь – ведь это было его первое назначение. В холде ему отвели отдельную хорошо обставленную комнату, еды было вдоволь – разве что мужчине, привыкшему к сочному куску мяса, рыбная диета может скоро надоесть. – А обитатели Полукруглого – вполне милые люди, только немного мрачноватые.
      Один вопрос не давал ему покоя: кто так безукоризненно вышколил детей? Старик Петирон дал знать мастеру Робинтону, что в Полукруглом есть подающий надежды сочинитель песен и приложил две безыскусные мелодии, которые произвели на Главного арфиста большое впечатление. Еще Петирон сообщил, что у сочинителя в холде не все ладится и что новому арфисту – Петирон, когда писал это письмо, уже знал, что долго не протянет, – следует найти к нему особый подход. Полукруглый держался особняком и чтил старые порядки.
      Поэтому, следуя его совету, Эльгион не спешил, ожидая, что паренек раньше или позже объявится сам. Музыка говорит сама за себя, и, судя по тем двум песням, которые арфисту показали, у мальчугана несомненно были хорошие задатки. Если же он действительно воспитанник и сейчас в холде его нет – что ж, придется подождать, пока он вернется.
      Вскоре новому арфисту удалось обойти все мелкие холды, ютившиеся в береговых скалах Полукруглого, и познакомиться с их обитателями. Девушки заигрывали с ним, а когда он вечерами пел в Главном зале, томно поглядывали на него и вздыхали.
      Откуда было Эльгиону знать, что Менолли – именно тот человек, который ему нужен? Янус внушил ребятишкам, что новому арфисту не понравится, если он узнает, что их учила девчонка, что они опозорят холд, если проболтаются. А когда Менолли так страшно изуродовала себе руку, стали поговаривать, что она никогда не сможет ею владеть и что было бы слишком жестоко заставлять ее петь по вечерам.
      Когда девочка оправилась от болезни и рука ее зажила, но по-прежнему не разгибалась, окружающие старались не напоминать ей о музыке. Да и сама она не появлялась в Главном зале. А поскольку она теперь не могла выполнять работу, требующую сноровки, ее частенько отсылали собирать зелень или ягоды, причем, как правило, в одиночку.
      Если Мави и удивляла неразговорчивость и замкнутость младшей дочери, она приписывала все это долгой тяжелой болезни, а никак не расставанию с музыкой. Она отлично знала: время лучший лекарь, а пока следила, чтобы Менолли не сидела сложа руки. Мави любила, чтобы работа кипела, и Менолли старалась пореже попадаться матери на глаза.
      Девочку вполне устраивало, когда ее отсылали собирать ягоды и зелень – как-никак целый день на воле, подальше от холда, от людей. По утрам, когда все вокруг сбивались с ног, торопясь накормить рыбаков, которые или отправлялись в море, или возвращались с ночного лова, она, сидя в уголке огромной кухни, не торопясь съедала хлеб с рыбой, выпивала кружку кла. Потом брала с собой сверток с рыбными колобками, сетку или кожаный мешок и докладывала старушке, возившейся в кладовой, куда отправляется. И поскольку память у старушек – что дырявая сеть, той было невдомек, что Менолли уже ходила туда вчера или пойдет на следующий день.
      Весна была в полном разгаре, болота покрылись ковром зелени, запестрели цветами – самое время для клешнезубов вылезать из моря и откладывать яйца на мелководье. Эти мясистые морские раки, покрытые жестким панцирем, отличались нежным вкусом, и юные обитатели холда, в том числе и Менолли, вооружившись сетками, ловушками и совками, отправились на промысел. За четыре дня они очистили от клешнезубов все окрестные бухточки – пришлось искать места подальше. Поскольку Падение могло случиться в любую минуту, уходить далеко от холда было небезопасно, и юным добытчикам строго-настрого приказали соблюдать осторожность.
      Прибрежных жителей подстерегала еще одна опасность – этот Оборот принес с собой необычно высокие приливы. Уровень воды в Корабельной пещере так поднимался, что два больших шлюпа не могли ни войти, ни выйти, без того, чтобы не опустить мачты. Глядя на отметки, которые на добрых две ладони превышали прошлый рекордный уровень, моряки только качали головами.
      Пришлось обследовать нижние пещеры холда – не образовалась ли где течь. Нижнюю часть причальной стены, окружавшей гавань, укрепили мешками с песком.
      Случись шторм посильнее – и все дамбы смоет начисто. Янус был настолько озабочен, что даже заглянул к старому дядюшке и долго беседовал с ним, надеясь, что тот вспомнит какие-нибудь похожие случаи из тех времен, когда он сам правил морским холдом. Старик был, конечно, рад поболтать и пустился в пространные рассуждения о влиянии звезд на приливы, но когда Янус вместе с Эльгионом и двумя опытными корабельными мастерами попытались извлечь из его рассказов что-нибудь полезное, оказалось, что ничего нового они от него так и не узнали. Никто не сомневался что приливами управляют вовсе не три яркие звезды, а две луны.
      Тогда они послали сообщение об этих необычных приливах в холд Айген – с тем, чтобы его как можно поскорее переслали в Форт, в Главный мореходный холд. Янус не хотел потерять свои большие суда, а потому бдительно следил за приливами, твердо решив не выводить шляпы из Корабельной пещеры, если прилив поднимется еще хотя бы на ладонь.
      Когда ребятишки отправлялись ловить клешнезубов, им было велено глядеть в оба и докладывать обо всех необычных фактах, особенно о новых отметках приливов в прибрежных бухтах. Только боязнь Нитей удерживала самых бесшабашных юнцов от того, чтобы под этим предлогом не забрести подальше от дома. Зная это, Менолли, которая предпочитала исследовать дальние места в одиночку, старалась как можно чаще напоминать им о Нитях.
      Когда же миновало очередное Падение и всех снова отправили за клешнезубами, Менолли, положившись на свои длинные ноги, постаралась сразу оторваться от компании мальчишек.
      <До чего же все-таки здорово – бежать вот так>, – думала она, оставляя между собой и ближайшими преследователями еще один подъем. Дальше пошли кочки, и Менолли пришлось замедлить бег. Не хватало еще ногу сломать! А быстро бегать может даже девчонка, даже со скрюченной рукой…
      Нет, об этом она думать не будет. Менолли изобрела один фокус – чтобы ни о чем не думать, нужно все время считать. Сейчас, например, она считала шаги. Так она и бежала все вперед и вперед, внимательно глядя себе под ноги. Теперь мальчишки ее в жизни не догонят, но она все равно бежала, ощущая радость ритмичного движения, вслух считая шаги, бежала, пока не закололо в боку и не заломило ноги.
      Тогда она перешла на шаг, подставив разгоряченное лицо прохладному ветру, глубоко вдыхая его свежий морской запах. Оглядевшись, Менолли удивилась: далеко же она забралась. Вдали отчетливо виднелись Драконьи камни, и только увидев их, девочка вспомнила про маленькую королеву. На беду заодно она вспомнила и песенку, которую сложила в тот самый день, – теперь Менолли понимала, что это был последний день ее безоблачного доверчивого детства.
      Она зашагала дальше, вдоль прибрежных скал, время от времени свешиваясь вниз, чтобы проверить линию прилива на каменных откосах. Сейчас прилив не достиг и половины высоты, – решила она. И точно, кое-где высоко над водой были заметны следы, оставленные прошлым приливом, а эта бухта довольно глубокая.
      Что-то промелькнуло над головой, на миг заслонив солнце. Менолли глянула на небо – всадник облетает побережье! Отлично зная, что он ее не заметит, девочка все же помахала ему рукой и долго стояла, наблюдая, как дракон, плавно скользя, исчезает вдали.
      Как-то раз, когда они с Селлой укладывались спать, сестра сказала ей, что Эльгион уже несколько раз летал на драконе. Селла даже поежилась от ужаса и восторга и клятвенно заявила, что сама она никогда в жизни не осмелится на такой подвиг.
      Про себя Менолли подумала, что Селле такая возможность навряд ли когда-нибудь представится. Теперь почти все, что говорила, а скорее всего и думала Селла, вертится вокруг нового арфиста. И девочка знала, что сестра в этом не одинока. От мысли о том, что все девчонки в холде совсем одурели от арфиста Эльгиона, ей удалось довольно безболезненно перейти к раздумьям об арфистах и музыке.
      И снова она сначала услышала огненных ящериц. Их взволнованные вскрики и писк говорили: что-то случилось. Менолли опустилась на четвереньки и подползла к самому краю обрыва, нависшего над плоским берегом. Только берега уже почти не осталось – файры вились над узкой полоской песка почти под самым тем местом, где притаилась Менолли.
      Она придвинулась еще ближе к краю и свесилась вниз. Королева налетала на пенящиеся волны, как будто бешеными взмахами крыльев хотела остановить их наступление. Потом отступала, скрываясь из вида, а остальные файры продолжали бестолково кружиться на месте, как испуганное стадо, почуявшее хищников. Королева издавала резкие повелительные выкрики, как будто призывала остальных что-то предпринять. Менолли, которая никак не могла понять причину переполоха, перевесилась через край обрыва. И тут карниз под ней обвалился.
      Напрасно девочка пыталась удержаться, судорожно цепляясь за кусты осоки. Трава только резала пальцы, выскальзывая из рук, и Менолли, сорвавшись с крутизны, рухнула вниз. Мокрый песок смягчил удар, но она несколько минут лежала, оглушенная падением, не в силах вздохнуть. Потом перевернулась и отползла подальше от набегающих волн.
      Взглянув наверх, она ошеломленно потрясла головой – надо же, грохнуться с высоты, никак не меньшей длины целого дракона! Интересно, как теперь выбираться обратно? Но, осмотрев поверхность скалистого откоса, она убедилась, что он не так уж неприступен, как может показаться с первого взгляда. Да, он вздымается почти отвесно, но кое-где видны полки и впадины, местами довольно глубокие. Теперь нужно найти опоры понадежнее – и можно попытаться вылезти. Отряхнув песок с ладоней, Менолли направилась в дальний конец бухточки, намереваясь поискать самый удобный путь.
      Не успела она пройти несколько шагов, как что-то с яростным криком метнулось ей прямо в лицо. Девочка прикрыла глаза руками, но маленькая королева продолжала бесстрашно кидаться на нее сверху. Странно ведут себя эти файры: как будто защищают что-то от нее и от подступающих волн. Менолли огляделась… Оказывается она едва не наступила на кладку огненной ящерицы!
      – Прости, прости, пожалуйста! Я не заметила. Не надо так злиться, – закричала Менолли, но маленькая королева не давала ей двинуться с места. – Перестань! Да не трону я твои яйца!
      Чтобы доказать искренность своих намерений, Менолли попятилась к скалистому берегу и спряталась под нешироким карнизом. Выглянув из своего укрытия, она не обнаружила маленькой королевы. Но девочка рано радовалась – спрашивается, как можно вылезть наверх, если огненная ящерица набрасывается, как фурия, стоит только сделать шаг по направлению к ее драгоценным яйцам? Менолли скрючилась в своей норе, стараясь устроиться поудобнее.
      Держаться от яиц подальше? Она стала оглядывать откос, вздымающийся у нее над головой. Похоже, здесь тоже можно найти кое-какие зацепки. Девочка осторожно выбралась наружу и, не спуская глаз с кладки, греющейся на ярком солнце, дотянулась до нижнего уступа.
      Но королева была настороже.
      – Отстань, говорю! Убирайся! Я же тебя не трогаю. – Острые коготки царапнули ее по щеке.
      – Ну, пожалуйста! Не нужны мне твои яйца!
      Королева снова бросилась в атаку, и Менолли пришлось убраться под карниз.
      Из длинной царапины сочилась кровь, девочка стерла ее краем блузы.
      – Есть у тебя хоть капля ума? – спросила Менолли невидимого противника. – Ну зачем мне твои дурацкие яйца? Держи их при себе. Я просто-напросто хочу выбраться отсюда. Неужели непонятно? Я хочу домой! <Может быть, если сидеть, не шевелясь, она забудет обо мне?> – подумала Менолли и подтянула колени к подбородку, но ступни и локти все равно торчали наружу.
      Вдруг откуда-то вынырнул бронзовый самец и, взволнованно вереща, закружился над кладкой. Менолли увидела, как королева взлетела и присоединилась к нему. Так, значит, она сидела на краю карниза, поджидая, когда Менолли обнаружит себя.
      <Надо же, а я еще сочинила про тебя такую отличную песенку, – подумала Менолли, наблюдая, как файры суетятся над кладкой. Это была моя последняя мелодия. Где же твоя благодарность?>
      Тело у девочки затекло от долгого сидения, но она не могла удержаться от смеха. Что за дурацкое положение! Приходится сидеть, согнувшись в три погибели под карнизом, спасаясь от малышки, которая и размером-то всего с локоть!
      Услыхав ее смех, оба файра исчезли. Неужели испугались? Недаром Мави любит повторять: улыбка да смех сулят успех.
      Может быть, если все время смеяться, они поймут, что я им не враг? Или, наоборот, испугаются, и я успею выбраться наверх? Неужели только смех и может меня спасти?
      На всякий случай Менолли начала старательно хихикать – она вдруг заметила, что вода прибывает довольно быстро. Выскользнув из-под карниза, она закинула мешок за плечи и принялась карабкаться вверх. Но оказалось, что карабкаться и смеяться одновременно практически невозможно. Ей не хватало воздуха.
      Вдобавок файры теперь ополчились на нее вдвоем. Они целили в лицо, вцеплялись в волосы. Такие хрупкие на вид крылья оказались грозным оружием.
      Тут уж Менолли стало и вовсе не до смеха. Она снова забилась под карниз, размышляя, что же делать дальше.
      Если их напугал смех, может быть, стоит испробовать пение? <Спою-ка я им свою песенку, а там посмотрим,> – решила Менолли. Она пела ее в первый раз с тех пор, как увидела файров, и голос звучал не слишком уверенно. Ну и ладно, должны же они все-таки понять, что я хочу им сказать, – от души надеялась девочка, во весь голос распевая свою игривую песенку. Но оказалось, что пела она зря.