О вы, чей разум прозорлив и ясен,

душа чиста, желания скромны,

и грудь тверда, и пыл в ней неугасен,

достигнуть жаждущие той страны,

в которой средоточие желаний

и вне которой – цели не важны,

послушайтесь моих увещеваний

и приобщитесь к истине одной,

достойной неустанных познавании.

Кибела то открыла предо мной,

что заслоняют ложные личины

от слабых взоров мудрости земной;

но ум в божественные те глубины

проникнет, если верой утвержден

и не взыскует видимой причины.

И в них я пребываю испокон

и то, во что я верю без зазренья,

воочью созерцаю без препон.

Я знаю, что двоичность появленья

и низких и высоких дел земных

являлась целью божьего творенья,

я верую, что предваряло их

единосущно и треипостасно

иное благо в вечностях иных,

и что дитя – природе несогласно —

во чрево девственное снизошло, —

и племя Прометея неподвластно

Плутону стало, победивши зло;

и таково на свет дитя явилось,

что девственности вред не нанесло,

и в Иордане в свой черед крестилось,

принявши омовенье от того,

к кому всех боле сердцем обратилось,

явив начало таинства сего,

в котором, возрождаясь, мы смываем

грех первородный предка своего;

и крестник сей был мучим и терзаем

и смерть на древе тяжком восприял

за нас, и мы о том не забываем.

Я верю, что из мертвых он восстал,

Дит посрамил[228] – и в небо возвратиться

к отцу решил в венце земных похвал,

о том рекли и лев, и вол, и птица,

и тот[229], кем благовещена засим

без кривословья каждая страница,

и много прочих сообразно им

повествовали о Его державе

и кистью верной, и пером благим.

Я верую – вернется Он во славе,

и мы ему предстанем все, дабы

то получить, что присудить он вправе;

пророки – небу вознося мольбы, —

Святого Духа силой вдохновенны,

предуказали ход его судьбы,

и Дух, Отцу и Сыну равноценный,

равно от них обоих исходя,

сияет вечный, вечно совершенный.

Я верю – церковь, верных ей ведя,

их непременно выведет из мрака,

и вне ее нет правого вождя,

я подтверждаю также святость брака,

и – что причастье грешников целит,

а исповедь им помогает всяко,

и – что Церера с Бахусом[230] таит

высокий смысл причастия святого,

и этот смысл от слабых глаз сокрыт;

и быть достойным таинства такого

обязан совершающий его,

и звания он должен быть благого.

Так в проповедях звучных ничего

не утаила от меня Кибела,

уча меня для блага моего.

И если б знали суть господня дела

и Аристотель и ученики,

притом чтоб вера в их душе созрела, —

кому-кому, а им весьма легки

пути бы оказались в царство света,

коль в знанье прочем были высоки.

Как Моисей для божьего обета

приверженцев от мира отвратил,

дабы не знали ложного завета, —

вот так и я, поверив в бога сил,

устремлена душой к его пределам,

храня в груди неистощимый пыл,

и полагаю это главным делом,

и прославляю господа везде,

горда и польщена таким уделом,

и, следуя ведущей мир звезде,[231]

душой благой, уверенной и ясной

я счастья не смогу найти нигде,

как только в нем, и чистой и прекрасной

ему я вверю душу, – тем скорей

с Кибелой повстречаюсь сладкогласной,

всевечно в небесах ликуя с ней.

Я – свет небес, единый и тройчатный.

я семь начало и конец всему,

и все постиг мой разум необъятный.

Я – истина и благо; посему

за мною поспешающий избудет

и путь печальный, и стези во тьму,

и к ангельским урочищам прибудет,

где, вечные сокровища храня,

я их тому отдам, кто стоек будет.

Кто обо мне речет и для меня,

стремясь умом и сердцем к высшей цели,

презрев мирской соблазн и злобу дня,

которые от века власть имели над душами,

того я в свой черед в моей

очищу пламенной купели.

Живите с миром, и пускай цветет

надежда в вашем благородном круге,

не грозен многозвучный мой приход

и свет высокий в темной сей округе.

О сестры драгоценные, вестимы

немногим в царствие мое врата,

чтоб их достичь – крыла необходимы.

Усердность ваша явственна, чиста,

добра, свята, пряма, полна привета,

похвальна, добродетельна, проста,

от слепоты уберегла Амето,

и созерцать обрел способность он

мои красоты – средоточье света;

и для того был в тайны посвящен,

чтобы друзьям с пристрастьем и стараньем

смог описать столь сладостный полон.

Глядите ж на него – ведь он желаньем

постичь меня воспламенен стократ,

но не умеет совладать с пыланьем,

земною дрожью будучи объят.

О ты, душа счастливая, благая,

средь сущих и рожденных в добрый час

блаженней ты, чем всякая другая;

и здесь ты видишь каждую из нас,

стократ затмившую красой прекрасной

всех в мире проживающих сейчас;

так в небесах сверкающей и ясной

звезда любая мнится в дни весны,

с Титаном схожа[237] чистотой алмазной.

В дин первые мы были рождены

любовью той божественного лона,

чьи силы высочайших благ полны;

мы призваны затем, чтоб без урона

доставить благо это в мир слепой,

не знающий порядка и закона.

И каждая, воспламенясь тобой,

душою влюблена в твои услады

(а Цитерея – светоч для любой),

И ты нас не лишай своей награды,

и мысли добронравные нам внуши,

и разума открой благие клады,

и скольким же возлюбленным – реши —

мы дать могли б любви взаимной сладость,

сумей они коснуться струн души;

в груди своей ты ликов наших младость

запечатлей и ощути до дна

их вечную пленительность и радость;

и в них ты силу обретешь сполна

перебороть любовные напасти,

и твердость будет в том тебе дана.

И той любовью – коль постыдной страсти

не покоришься – вечно будешь пьян,

с годами множа меру пылкой сласти,

тебя минует всяческий обман

(житейской суеты обременитель),

тебе же уготовивший капкан.

Однако нам пора в свою обитель,

вот-вот сюда придет ночная тень;

но мы вернемся, если вседержитель

опять вернет на землю божий день;

и лицезреть тебе позволим снова

себя – очам желанную мишень.

Хоть мы под сень уйдем ночного крова,

однако же не разлучим сердец —

и в том союза нашего основа;

и ты дождись, когда мы наконец,

к тебе благоволя, тебя доставим

туда, где всякой радости венец,

где будешь ты пред божьим ликом славим.

О триединый свет единосущный,

земли и неба разум и оплот,

дарящий нам любовь и хлеб насущный,

дающий звездам сообразный ход,

а государю их – круговращенье:

заход к ночи, а поутру восход,

горячее прими благодаренье, —

тебя и милых нимф боготворю

и посвящаю вам души горенье.

Я пылко так за то благодарю,

что ты пришел, не погнушавшись мною,

и я тебя, непосвященный, зрю,

что, пренебрегши мерзостью земною,

явил мне волю в надлежащий срок,

грозящую мирскому злу войною;

пускай туман мне душу заволок,

пускай сиял ты в дальнем эмпирее,

но Мопса прорекла мне твой урок.

Эмилия затем, чтоб я быстрее

пришел в святому лику твоему,

держала речь, подъемля меч Астреи.

И много помогла еще тому

та, что хвалила доблести Помоны,

и я к прозренью ближе потому;

затем преподала твои законы

мне Акримония, и я обрел,

тебя познав, мирской тщете заслоны.

И Агапеи пламенный глагол

меня сподобил огненного света,

и я узрел, пылая, твой престол.

А та, что всех прелестнее – Фьяметта —

велела мне, тобой вдохновлена,

во всех делах в тебе искать совета.

Со мною схожа, ласкова, ясна,

мне Лия указала смысл подспудный —

и я в него уверовал сполна.

И ты, всевиденьем и силой чудный,

направь мой ум с собою заодно,

чтоб среди лучших был я к вехе судной;

да будет навсегда утверждено

в моей душе твое святое имя,

и пусть в веках прославится оно.

Такая ж слава да пребудет с ними,

которых за любовь и доброту

превознесу я песнями своими.

И коль необходимым я сочту

потомкам песни жаркие оставить

и юных нимф прославить красоту,

ты сделай так, чтоб злоба строк ославить

не смела бы, не переврал бы лжец

и чтоб невежда не дерзнул исправить

(переплети их в шелк или багрец,

дабы – красиво скатанные в свитки —

в чужой стране их не разъял глупец),

не дай в них женкам завернуть пожитки,

которые на грош приобретут,

полученный за проданные нитки,

пусть на припарки их не раздерут

целители, не знающие дела,

не тем здоровье хворому вернут,

не допусти, чтоб зло и закоснело

была твоя краса искажена,

когда перекроят их неумело.

И если жизнь им злая суждена,

то лучше пусть избегнут горькой доли,

в веселые попавши пламена.

Вручаю их твоей небесной воле,

душа пылает – но кончаю речь;

от милых донн бреду к своей юдоли,

дабы желать и жаждать новых встреч.

Среди весенней пышности и пыла,

в лугах благоуханных и густых,

в тенистой сени явлено мне было

увидеть нимф прелестных и младых

и слушать песни дивные украдкой

и про любовь, и про любимых их.

И трепетно внимая речи сладкой

и нежным херувимским голосам,

звучащим слуху нашему загадкой,

и восхитительным дивясь глазам,

сиявшим столь же дивно и лучисто,

как звезды с поднебесья до утрам,

я ощутил, что запылал пречисто

Амур в груди взволнованной моей

(его доселе я не знал почти что);

неудержимый в дерзости своей,

он душу мне наполнил красотою,

и песнями, и музыкой речей,

и тотчас я охвачен был мечтою,

стремительным волнением в крови

и нежностью сладчайшей и святою.

И вот, для новой возродясь любви,

которая раздула жар дремавший,

годами ждавший – только растрави, —

и, сердцем загоревшимся познавши

их благо, свыше посланное мне,

я пламень в нем узнал, меня снедавший,

и, поначалу чистое вполне,

смешалось, благо с пламенным влеченьем,

и оказался я в тройном огне,

и радостью я полон и мученьем,

и радуюсь, ловя условный знак

иль жаркий шепот слыша с восхищеньем,

и мучаюсь – не обретя никак

того, что запрещеннее запрета,

хоть мне и без того достало благ.

Так постигал я своего Амето,

порывы и желания его,

взиравшего на совершенство это

столь жадно, что порой, боясь того,

что нимфам в тягость пристальные взгляды,

я порицал героя моего,

завидуя счастливцу; из засады

я было выйти даже захотел,

но остерегся – вдруг не будут рады.

И я терпел такой порядок дел,

пока он верховодил в том собранье

и был в сужденьях и словечках смел;

и горечь превращалась в ликованье,

едва прелестный лик одной из них

иль пение влекли мое вниманье.

Но близилась чреда часов ночных,

и вот луна из Ганга появилась

и солнце скрылось в пропастях земных,

и вереница нимф поторопилась

допеть последний сладостный напев

и в свой приют укромный удалилась;

я ж вышел из укрытья, просидев

весь день украдкой в потаенном месте,

откуда созерцал прелестных дев.

И вышли в небо звезды честь по чести,

и, нежных нимф очами проводив,

ушел и я – увы! – не с ними вместе.

И пусть ответит тот, кто прозорлив,