ТАЙНАЯ СТРАЖА
      А весна все ближе. Сверкает март - аж глазам больно.
      Капели с крыш с рассвета до темна поют. И слышно, как ручьи роют сугробы и ночью. И вот уже взгорбился лед на реке. Засинели в лугах озера талой воды. В одно веселое воскресенье деревенские бабушки напекли ребятам жаворонков с глазами из брусники. И ребята не стали их есть, а только попробовали и, надкусил, выставили и а коньках крыш, на скворечницах.
      И, словно на приманку, прилетели вдруг настоящие жаворонки.
      Ребята их услыхали сразу. Жаворонки не таятся - как только появились, сразу подымаются вверх над проталинками и звенят-звенят, словно принесли с собой колокольчики весну-красну будить.
      Красна будет эта весна для бедноты Метелкина. Спаялись люди вокруг Ивана Кочеткова и его стального коня.
      Уговорились артелью сеяться, артелью хлеб убирать и весь урожай делить по справедливости. Никто чтобы обиженным не был. Радостно: кончается кулацкая кабала той весной.
      Радовались и мальчишки в красных галстуках. Всем не терпелось поскорей увидеть, как выйдет стальной конь на поле, как вспашет первую борозду. Широкая это будет борозда - в ширину четырехлемешного плуга. Так в Метелкине еще не пахали.
      И радостно и неспокойно как-то бедноте. К пожарному сараю, где ночует трактор, стали снаряжать на дежурство не всех мужиков, а самых надежных. Мало ли что...
      Прежде чем спать пойти, Иван Кочетков сам дежурных поверяет. Придет, осмотрит пожарный сарай. Если охапки сена, брошенные дежурным лошадям на ночь, слишком близко к сараю брошены - отодвинет. Курящим сторожам велит дымить подальше от сарая, над бочонком с водой.
      Но пионерам и этого мало - решили учредить свою тайную стражу. А мужикам и невдомек, почему это с ними увязываются ночевать мальчишки.
      Однажды прибегает в школу Гараська и весь дрожит.
      И прямо к учительнице - забыл, что звать ее надо либо Анна Ивановна, либо товарищ Аня, - прильнул к ней и шепчет:
      - Тетенька Анна, беда!
      - Что с тобой, Герасим, откуда беда, какая?
      И тут прошептал ей Гараська на ухо такое! Анна Ивановна сразу собрала совет отряда и, взяв со всех слово молчать и хранить все в тайне, сказала:
      - Ребята, нам надо усилить бдительность. Кулаки подговаривали Герасима поджечь пожарный сарай.
      - Коня мне за это обещали... "А тебе, - говорят, - проще простого, ваши мальчишки там с дежурными все время вертятся, на тебя никто и внимания не обратит. Не подумает. Тем более, - говорят, - ты в красном галстуке.
      Вот, - говорят, - и пойдет тебе пионерство на пользу - коня получишь!"
      Говорит это Гараська, а у самого губы трясутся.
      - Ну, а ты что же, в глаза им плюнул? - так и вскочил горячий Сережка.
      - Нет...
      - Эх ты, рохля!
      - Постой, Сережа, так нельзя ему было, ему надо быть хитрей, он в кулацком окружении, - остановила вожатая.
      - Я сказал только одно - боюся... Ну и заплакал еще.
      - И правильно, чтоб отвязались, гады, - сказал Степан.
      - Ага, это лучше. Чтобы подумали, что ты просто глупый, трусливый, для них безопасный! - догадался скорый в мыслях Сережка.
      - Они этого дела не оставят, уж если задумали. Надо за ними следить зорче, - пробасил Иван.
      И поручено было Гараське притворяться трусливым и глупым и следить, что затевают кулаки против стального коня.
      Ивану Кочеткову об этом случае не докладывали, но почему-то он стал ночевать в пожарном сарае, устроив себе постель рядом с трактором.
      ПАРУСА НАД ПОЛОВОДЬЕМ
      Вот и грянул разлив. Цна и Мокша в нижнем течении вскрываются с громом, с треском. Текут они с юга на север. Их талые воды с верховьев, где весна наступает раньше и солнышко пригревает горячей, набегают буйно, радостно и взламывают лед в какую-нибудь одну ночь.
      Вчера еще по горбатому льду можно было перебегать с берега на берег, перескакивая через закраины. А в ночь вдруг как подует теплый сырой ветер, на реке раздадутся пушечные удары, звон, скрежет, произойдет какая-то сказочная битва, и расколется ледяной панцирь. Река выльется из берегов и пойдет затоплять луга, леса, выгонять из нор лис, пугать зайцев, загонять на острова злых волков.
      И тут начинается для метелкинских ребят удалое веселье.
      Ну как не прокатиться на льдине! Ну как не погнаться на лодке за лисой, сидящей на унесенном водой дереве!
      Ну как не заплыть в лес и не помочь по древнему обычаю деда Мазая зайчишкам, застигнутым половодьем!
      Еще накануне по селу веет чудесным, бодрящим запахом смолы, которую варят на кострах, чтобы осмолить проконопаченные лодки.
      Здесь и маленькие - рыбацкие, и большие - базарные ладьи, и громадный дощаник для перевозки людей и лошадей вместе с телегами на ту сторону разлива, размахнувшегося здесь километров на пятнадцать.
      В эту весну раньше других принялись уделывать свои базарные ладьи кулаки Салины, Алдохины и другие бога-, теи. Им есть что на базар везти. Нарочно до весны свой товар берегут, чтобы продать подороже.
      Пока бабы ставили заплаты на домотканые холщовые паруса, а старики конопатили и смолили лодки, кулацкие сынки вместе с батраками выкатывали к берегу бочонки с солеными огурцами, которые хранились подо льдом пруда, бочки с рубленой капустой. Корыта с посоленными в них свиными окороками. И все это с песнями, с шутками, с каким-то вызовом, словно желая похвалиться перед бедняками тем, что не с пустыми руками поедут они на базар.
      - Здорово нынче спекульнем, - подмигивая Ивану, говорил Силантий Алдохин, - по твоей милости. Прежде бы овес, пшеницу соседям на семена взаймы дал, а теперь вот на базаре продам!
      Он злился, что Кочетков достал семена для бедноты в совхозе. Там взаймы "так на так" дали - сколько возьмешь, столько и отдашь. Государство не наживается. А кулакам надо было отдавать за мешок семян два мешка из нового урожая.
      Силантий только виду не подает, что злится. Зубоскальством старается досаду скрыть.
      - Ух, весна ныне ранняя, грязюгу такую развезло, что на базар, кроме нас, никто ничего и не подвезет. Мы будем на базаре цари. Приплывем в лодках, под парусами, как варяги. И будем ценой владеть!
      - Ворюги вы, а не варяги!
      Кулаки только похохатывают.
      - Чего-то они сегодня уж очень откровенно на базар собираются? удивился дед Кирьян. - И все дочиста, всем гамузом, будто нарочно сговорились!
      - А пусть плывут с попутным ветром, без них в селе воздух чище, попыхивая трубкой, отвечал Иван Кочетков, а сам тоже задумывался.
      Собирались базарничать и Салины.
      - И тебя возьмем, доставим удовольствие. - Никифор похлопывал Гараську по плечу тяжелой рукой. - Собирайся, точи зубы орехи грызть, востри язык на конфеты!
      Словно и забыл, что отказался батрачонок погубить коня стального ради коня живого.
      И не напоминает, не корит за робость.
      Удивительно это Гараське и страшно. Уж очень опасны улыбки кулака. На губах-то ласка, да в глазах опаска...
      Так и ходят в зрачках волчьи огоньки.
      Но его дело батрацкое, подневольное. Сказано - собирайся на базар, надо собираться. Пиджачок на подкладке из пакли Гараська почистил, сапоги, от покойного отца оставшиеся, дегтем смазал.
      - Молодец, - хвалит его кулак, - не босиком же по базару гулять... Обязательно надевай сапоги, да наверни поболе портянок, чтобы с ног не свалились!
      Вместе со всеми таскал Гараська свиные окорока, катал бочонки с огурцами, отвозил на подводе мешки овса и пшеницы.
      И вот настал час отправки. Ветер немного переменился и стал почти попутным. С "Дубинушкой", весело столкнули на воду длинные черные лодки, выдолбленные из громадных ветел. Подняли холщовые паруса, разукрашенные заплатами. Захлопали они, ловя ветер, а поймав, надулись важно и потянули длинные лодки на стрежень, резать носами пенные барашки.
      Весело стало Гараське при виде простора и все же страшновато, что-то холодило под сердцем, что-то держало в тревоге.
      - Ну, - сказал, осклабившись, Никишка Салин, уставив весло, как руль, и устраиваясь поудобней. - Вот, слава богу, поехали! Пущай впереди у нас море, нехай позади у нас горе!
      Жена отчего-то вздрогнула и обернулась на село тревожно.
      - Ну, ну, - прикрикнул на нее Никифор, - чего мечешься? Сиди тихо, под нами бездна... - И добавил тише, для нее одной: - Если чего и случится, пущай без нас!
      Мы на базаре были - всей семьей.
      Лукерья закутала голову полушалком и притихла.
      Гараська вздрогнул.
      Ветер дул все крепче, паруса надували щеки все важней, и ладья все быстрее бежала встречь течению, сшибая белые гребешки задорных волн.
      - Эгей, кум, в обгонки, что ли? - кричал Никишка Салин, настигая лодки Алдохиных.
      - А что ж, где наша не пропадала, авось кривая вывезет... тарарахнем, сват. Ха-ха-ха!
      Тут Гараська чуть не выпрыгнул из лодки. Ведь точно такие же слова он слышал вчера возле бани Алдохиных.
      Люди, говорившие те слова, были подозрительные, его даже жуть взяла при виде таких. Один кривой, другой огромный, сутулый, третий черный, как опаленный. И все нездешние.
      Вот как это было...
      ОПАСНЫЕ ГОСТИ
      Ночью привалила к кулакам подмога. От далеких синих лесов по бурному разливу приплыла небольшая рыбацкая лодка, и, таясь от людей, из нее высадились три человека. Один кривой в ватнике, другой сутулый в брезентовом плаще, третий в ободранной кожаной куртке и охотничьих сапогах.
      Пристав напротив бани Алдохиных, они по земляным ступенькам прокрались в баню. Отсюда сутулый, в брезенте, оставив товарищей, пошел в дом Алдохиных, не боясь злых кулацких собак. Ни одна не брехнула на него.
      В рукаве он скрывал длинный нож (такими охотники резали медведей, мужики кололи свиней). А на плече нес мешок, но не простой, а из сыромятной кожи.
      Он заглянул в окна, тихо, без звука прошел по сеням и без стука открыл дверь в горницу. Силан Алдохин, стоя перед образами в одной рубахе, босиком, молился Николаю-угоднику о ниспослании ему теплой весны, а Ивану Кочеткову гололеду под трактор.
      - Здорово, хозяин, - проговорил ночной гость, откидывая капюшон плаща.
      Силан удивился, словно увидел ожившего Николаяугодника.
      - С нами крестная сила, никак, покойный Родион?
      - Он самый, - усмехнулся гость и поправил редкую бороду, словно приклеенную к худым, темным щекам.
      - А кто же в твоей могиле лежит, если ты бродишь по свету, Родион?
      - А разве меня хоронили?
      - По всей форме, с попами, с кадилами... Правда, в закрытом гробу, ввиду смерти твоей от заразного тифа или там оспы... теперь уж не помню.
      - Так, - процедил сквозь зубы Родион. - Уж ке знаю, зачем меня господа Крутолобовы похоронили, своего любимого егеря. Только, значит, поэтому меня и пуля не брала. Сколько в меня красные и белые ни стреляли, ну хоть бы одна коснулась. А я бил-колол без промаха... и кадетов и товарищей комиссаров.
      - За кого же ты воевал, Родион?
      - Сам за себя! С тех пор как во время революции купил у меня молодой барин Крутолобое мое имя-звание вместе с паспортом, а мне отвалил кучу золотых монет, понесло меня туда, где деньгам цену знают. В белогвардейское царство. Был я в Крыму у белых, потом у зеленых, последний мой пир был у Антонова. Хотел за границу убежать, да места на пароходе не хватило. Не взяли меня с собой господа офицеры...
      - А зачем же ты ко мне-то пришел? - покосился Силан на кожаный мешок в руках бывшего егеря.
      - За продовольствием, по старой памяти. Охотились когда-то вместе, помогал тебе браконьерить в барских угодьях. Не так ли?
      - Было дело, - пробормотал Силан.
      - Я не один, с двумя товарищами. Скрывались мы в темниковских лесах, а теперь с разливом решили вниз, на Волгу, уплыть. Без харчей и без гроша в кармане нам пропадать... Выручай, Силантий... Не то сожжем!
      - Что ты, - перекрестился Силан, - больно скорый сразу грозиться!..
      - А нам это недолго.
      - Любите вы жечь да палить, знаю антоновцев...
      И тут Силан запнулся, его озарила лукавая мысль.
      - Слушай, Родион, уж если вам желательно чего-либо сжечь, сожгите вы у нас в Метелкине один немудрящий сарай. И получите вы за это на дорожку и хлеб, и сало, и денег жменю.
      - Ну что ж, сожжем сарай, - охотно отозвался Родион.
      - Вот хорошо. Вот и слава богу. Вот и договорились, спасибо Николаю-угоднику, - торопливо закрестился Силан и стал одеваться.
      - Пойдем к твоим товарищам. Я вам расскажу, чего от вас требуется. Какой нам сарай надо поджечь, какого нам медведя надо убить...
      - Медведя? Про то уговора не было!
      - Будет, будет, и на медведя будет уговор, - ласково лепетал Силан. Ты же известный был медвежатник. Вон я вижу, у тебя и кожаный мешок-накидыш сохранился, в который ты живьем медвежат-пестунов ловил, волчат сажал. Ох, славилась когда-то твоя хватка!
      - Я и взрослого медведя однажды им накрыл, - усмехнулся Родион.
      - А на войне-то аль человеков в него ловил?
      - Бывало, - нехотя сказал Родион, - накидывал на часовых... Подкрадываться-то я могу без звука... Голос в мешке глушится... А когда нюхательного табаку на дно сыпанешь да нахлобучишь на человека, тут любой богатырь дохнет разок и повалится...
      - Гм, да, мешочек, - опасливо покосился кулак, открывая дверь бывшему охотнику, которого похоронили как егеря, а он воскрес как бандит.
      В бане Алдохиных долго сговаривались бандиты с кулаками, а редкие ночные прохожие думали, глядя на огонек, что Силаыова старуха, мастерица по этой части, гонит самогон к празднику.
      Перед рассветом, когда ночная тьма напоследок изо всех сил сгущается и наступают примерки, двое бандитов тихо, бесшумно прокрались к своей лодке и затопили ее, завалив камнями. Чтобы никто не полюбопытствовал, чья она, откуда взялась.
      Никто их не видел, кроме Гараськи. Он как раз водил к берегу коней попоить. Забавно ему показалось, зачем это какие-то дядьки топят лодку, словно рассохшуюся бочку.
      В темноте не угадал, кто такие. Подумал - не почтари ли? Да зачем бы им лодку топить? Послушал, о чем переговариваются. И расслышал, как один сказал:
      - Тарарахнем!
      А другой потихоньку засмеялся.
      Встретив Макарку, который тоже перед рассветом вывел коней поить, Гарась сказал ему:
      - Видать, к вам какие-то пьянчуги за самогоном приехали, а он не готов?
      - Давно готов, - ответил Макарка.
      - А чего же они лодку-то схоронили? Наверно, мало им, новой заварки будут дожидаться.
      - А может быть, - ответил Макарка, лениво зевая.
      Вот и все. Тогда Гарась не придал этому значения. Но теперь, услышав смешное слово из уст Никифора, вспомнил, что кулаки-то звали трактор тарарахтором!
      ЛЕТИ, СПЕШИ, КРАСНАЯ ЭСТАФЕТА!
      Шумит, гремит весенний базар в Сасове. Хоть и развезло пути-дороги, хоть и непролазная черная грязь на немощеных улицах уездного городка, все же набрался, понаехал народ со всех сторон. Кто по речке, по разливу, кто поездом, а кто и на телегах, запряженных парой коней, - на одном из грязи не вылезешь.
      И все базарники собрались на главной улице, где поверх грязи постелены сосновые доски. На этой дощатой мостовой идет праздничное гулянье. По обеим сторонам "дощечек" выстроены деревянные балаганчики, и в них, как в скворечниках, сидят продавцы игрушек, свистулек, пряников, орехов, изюма, урюка и всякой всячины.
      Мимо них тесной толпой прохаживаются городские и деревенские покупатели.
      Деревенские все больше к балаганчикам льнут, а городские - к возам. Деревенским интересно послушать, как играют в балаганчиках граммофоны, а городских больше прельщает поросячий визг, доносящийся из корзинок, накрытых рядном.
      Торговля у метелкинских богатеев шла бойко. Капусту, огурцы закупали местные торговки бочками. Свиные окорока и сало тоже норовили перекупить для продажи вразнос. Крик, шум. Торгуются, перебивают, чуть не в драку.
      Мед, воск, свежие яйца - все в хорошей цене. Покупателей явно больше, чем продавцов. Со многих станций железной дороги рабочий люд понаехал.
      Всё берут. И овес и пшеница ходом идут.
      Радуются Алдохины, радуются Салины, не радуется только Гараська. Тоска-змея под сердцем сосет. Как домой весточку дать, как предупредить ребят о возможной беде?
      Телеграмму отстукать - в половодье почта совсем не работает, река все телеграфные столбы валит. Да и нельзя никак отлучиться. Заставляет его хозяин караулить мешки, бочонки, весь товар. Эко всего сколько. Нанимали подводы, местных грузчиков, чтобы весь товар с лодок к базару подвезти.
      Прикован он к кулацкому добру, словно цепью.
      Вот к полудню наполовину распродали свой товар богатеи, а остальное придержали: цена растет, выгодней подольше поторговать. Весенний базар почти ярмарка, растягивается дня на два, а то и на три.
      Свернули торговлю метелкинские кулаки и пошли сами добра накупать. И чего только не покупали! И конфет, и пряников, и шалей, и полушалков, а рябая Дарья Алдохина даже граммофон с розовой трубой. Как завела его, поставив поверх мешков и бочек, так в живном ряду петухи запели, а поросята примолкли.
      Смешно даже. Но не смеется Гараська, весь он в тоске, в тревоге.
      Оглядывается по сторонам: найти бы хоть какого начальника, комиссара в кожаной куртке, коммуниста, кому можно тревогу доверить.
      И вдруг - вот счастье! - заметил среди мальчишек, снующих на базаре, паренька в красном галстуке. Не раздумывая, не спрашиваясь, сорвался - и к нему. Вскинул руку: дело есть, будь готов!
      - Всегда готов! - ответил паренек немного удивленно. Увлек его Гараська за балаганы, отвернул пиджачишко, стеганку на пакле, и показал свой красный галстук.
      - Я тоже пионер. Из села Метелкина.
      - Из Метелкина? - обрадовался мальчишка. - Как же, знаю, про вас весь город говорил, в газетах писали, как вы ценности-то, бриллианты...
      - Да, да, это дело прошлое. Ты слушай, чего я скажу про беду нынешнюю!
      - А мы к вам в поход собираемся, вот как только окончатся занятия в нашей железнодорожной школе...
      - Тогда будет поздно, надо сейчас! - воскликнул Гараська.
      - А что случилось?
      Они затаились за деревянным балаганчиком, в котором продавались свистульки, пищалки, и под шум этого веселого товара Гараська поведал городскому пионеру свою тревогу. Когда мальчишка узнал, что кулаки возненавидели стального коня и, наверное, хотят его истребить руками таинственных разбойников, тайно приплывших неизвестно откуда, весь он затрепетал.
      - Ох, хитры, все на базар уехали, чтобы на них не подумали, а сами покушение подстроили! Чего же нам делать-то? Из-за разлива ни пройти, ни проехать... Телеграф? Телефон?
      - В разлив не работают. Туда бегом бежать надо, по высокому берегу... Я бы побежал, прямо разувшись.
      Снял бы сапоги и дал ходу, - размечтался Гараська.
      - Столько километров разве пробежишь...
      - Хотя бы до первого села, а там попросишь других мальчишек, конечно из бедноты.
      - Правильная идея! - воскликнул мальчишка в красном галстуке. - Надо доставить эстафету.
      - А это что такое?
      - Срочное донесение.
      - Ага, ну давай, доставляй. И знаешь как: в моем галстуке. Его наши сразу признают и поверят. Таких, как у нас, больше ни у кого нет.
      - Вот здорово! Давай пиши.
      - Карандаш есть, бумаги нет...
      - Вот на щепке!
      Ребята, присев на корточки, быстро написали на щепке донесение и завернули его в Гараськнн галстук.
      - А ты не подведешь? - спросил Гараська.
      - Не веришь? - огорчился пионер. - Ну хочешь залог, на, возьми мой складной ножик. Четыре лезвия, шило, ножницы, штопор Гляди! - И, вынув из кармана, развернул на своей ладони чудесный ножик.
      - Вот, если не доставлю эстафету, возьмешь себе.
      Доставлю - отдашь Это в залог!
      - Ну, будь готов! - сказал Гараська, забирая ножик.
      - Всегда готов! - поднял руку пионер и исчез в толпе.
      Гараська бросился к своему базарному месту и наткнулся на Никифора.
      - Ты где это был? - грозно вопросил его хозяин, схватив по старой привычке за вихры.
      - До ветру бегал, - пролепетал Гараська, засовывая поглубже в карман перочинный ножик.
      Кулак рассмеялся и сунул ему горсть пряников. Он был доволен торговлей, слегка пьян и потому добр.
      ЕЩЕ ОДНА ТАЙНА
      Ночевали метелкинские базарники у знакомых сасовских торговок. После базара долго распивали чаи, закусывали. Женщины пили наливки и настойки, мужчины - самогон. Шумно судачили про базар, про торговлю, про городские новости и про политику.
      У Гараськи заболела голова, знобило. Никифор велел залезть на печку и спать. Так он и сделал. Угрелся на теплой русской печке и заснул. Но среди ночи проснулся, словно кто-то толкнул его в бок. Это был ножик, неудобно повернувшийся в кармане. Он больно вонзился в тело.
      Уложив его поаккуратней, Гараська хотел было снова на боковую, но его внимание привлекли свет в горнице и приглушенные голоса.
      Он слегка приподнялся на локтях и заглянул. И что же он увидел?! За самоваром сидели его хозяин Никифор Салин, Силан Алдохин и неизвестный человек в городском пиджаке. Неизвестный был гладко брит, стрижен ежиком, скуласт, кожа на его щеках свешивалась складками.
      И вот что услышал Гараська.
      - Так... Значит, и склеп разграблен, где наши предки были похоронены. И имение растащено. И цела только могила любимого друга детства моего егеря Родиона, - сказал бритый.
      - Могилка цела. И плита медная с надписью вашей в стихах цела... А вот то, что в синем клубочке матушка ваша берегла... - проговорил Салин, испытующе глядя на бывшего барина.
      - Знаю, в газетах читал, голодное мужичье съело наши фамильные драгоценности!
      - Да, так-то вот, барин, пошли в Помгол.
      - Значит, судьба им такая, - донесся до Гараськи отрывок разговора.
      И он, забыв про сон, подтянулся к краю печки.
      Этот незнакомец не иначе, как бывший барин Крутолобов.
      - Значит, не прокутили товарищи комиссары ваши бриллиантики, а мужикам хлеб закупили? - усмехнулся Силан Алдохин. Он ведь сам немало награбил из крутолобовского имения и не очень жалел помещичье добро.
      - Закупили хлеб в Америке... И я сам этому помогал, черт меня дери!
      - Это как же так, барин? - с притворным сокрушением воскликнул Никифор Салин.
      - А вот так. Я теперь работник советского торгпредства... Я ведь знаю несколько иностранных языков не хуже русского... Ну и оказался теперь нужен как специалист.
      - Спец, как теперь говорят.
      - Да, советский спец, Аполлинарий Андреевич, товарищ Крутолобое, прошу любить и жаловать! - барин насмешливо раскланялся.
      Кулаки расхохотались. Одежда на барине висела, как на вешалке. Силантий проговорил:
      - Как же вы похудели, Аполлинарий Андреевич! Я помню, были вы поперек себя шире. Бывало, как вам в коляску садиться, так ее с другой стороны трое работников осаживали... Чтобы не перевернулась, когда вы на подножку своей барской ногой ступите...
      - Да, а я помню, - сказал Никифор, - вы все, бывало, по заграницам ездили от толщины лечиться, водичку там какую-то пили... Смотри-ка, видать, вас революция от толщины враз вылечила. И бесплатно!
      Кулаки снова расхохотались.
      - Не бесплатно, - буркнул барин, - ценой последнего имения и прочего...
      - Ну, зато вы теперь на государственной службе.
      - По заграницам не на свои деньги ездите, а на советские!
      - Не вы ли тракторы там закупаете и прочие машины?
      - Я! Я! Я! - повторял с досадой барин, ударяя себя кулаком по лбу.
      - А для нас вы там не закупите по одному хотя бы?
      - Да, видите ли, - сказал Крутолобов, - есть такая возможность. Некоторые работники Наркомзема отстояли существование так называемых культурных хозяйств. Вы это знаете?
      - Знаем, читали.
      - Так вот, главное - попасть в число культурных хозяев. Получить такие справки от местных властей. Ну и тогда я смогу вам посодействовать в приобретении для ваших хозяйств некоторых импортных машин.
      - Это вы всурьез, барин? - сразу перестали смеяться кулаки.
      - Крутолобовы слов на ветер не бросают.
      - Так, так... И что же с нас за это?
      - А ничего... Ничего, кроме небольшого содействия.
      - Какого же?
      Наступила тишина. Барин молчал, обдумывая. Кулаки настороженно посапывали.
      - Содействие самое пустяковое. Я прибуду к вам с одним местным товарищем из земельного отдела для определения: являются ли ваши хозяйства культурными. Для нарезки таким хозяйствам, как полагается, до двадцати пяти гектаров... Ну, а вы поможете мне выкопать из могилы гроб любимого егеря моего Родиона и доставить его в лодку.
      - Да зачем он вам, барин? - притворно-испуганно сказал Никифор.
      - Что, трусите? - усмехнулся Крутолобов.
      - Помнится мне, помер ваш забулдыга охотник от заразы какой-то, когда его хоронили, гроб был закрыт... опасно его коснуться. А так, нам что ж, выкопаем, ежели такая ваша барская фантазия, - пожал широкими круглыми плечами Силан.
      - Родион умер от пьянства, - сказал Крутолобов, - и любоваться я на его череп и кости не собираюсь. Он похоронен вместе со своей собакой, как древний князь с конем.
      - В одной могиле с собакой? Ох, грех, прости господи! - перекрестился Никифор.
      - Да, такова была его последняя воля, чтобы над ним шумел лес, в котором он всю жизнь охотился, и с ним в ногах его лежала собака единственное любимое существо...
      - Так, так, - забарабанил Силан пальцами по самовару, любуясь своим отражением, - а не положено ли в этот гроб и что-либо поценней собачки? Серебряная посуда, разные золотые вещи и прочие громоздкие ценности, которые вы не смогли унести с собой?
      Барин насторожился.
      - При разгроме вашего имения ни одной серебряной тарелки, ни одной позолоченной чарки мы не нашли...
      А ведь запомнились они мне. Бывало, выносили ваши лакеи золотую чарочку на серебряном блюдечке, когда являлись мы поздравлять господ с праздниками... И вот не пришло мне в голову, дураку, что все это вы так хитро угробили!
      - Не угробил, а сохранил! - сердито сказал барин.
      - Ловко, - усмехнулся Силан Алдохин, - золото в гроб схоронили, а покойничка на волю пустили! И вы не боитесь теперь доверить нам такую тайну?
      - Нет, не боюсь. Я сейчас для вас ценней, чем эта куча серебряного и позолоченного старья... Вам выгодней мое содействие.
      - Это верно, - сказал Никифор. - Забирайте свой гроб с серебряной посудой, мы из простых чашек поедим!
      - Правильно, - подтвердил Алдохин, - нам главное - по двадцать пять десятин землицы, да пожирней, почерней, уж мы на ней разведем культурные хозяйства!
      - По рукам? - сказал барин.
      И в это время неловко повернувшийся Гараська задел кадушку с блинами, поставленную хозяйкой на печке.
      С нее слетел половник и, загрохотав по ступенькам, скатился на пол.
      - Кто там?! - крикнул Крутолобое.
      Все трое вскочили.
      Никифор быстро направился к печке. Подняв половник, заглянул. Гараська притворился спящим.
      - Батрачонок мой чего-то расхворался, заснул и во сне мечется, - сказал он и отодвинул дежку с блинами подальше.
      И больше Гараська ничего не слыхал. Все трое вышли на крыльцо, будто покурить. Наверное, сговаривались там, как выкопать гроб с серебряной посудой и золотыми чарками.
      "Что делать? Что делать? - до головокружения думал Гараська. - Летит ли моя весточка ребятам, не подвел ли меня городской в красном галстуке?"
      ПЕШКОМ, ВЕРХОМ, НА ВЕЛОСИПЕДЕ
      Нет, городской мальчишка не подвел. Это был Петя Цыганов, сын машиниста, который недавно погиб во время крушения поезда, подстроенного кулацкими бандами разбойника Антонова. Петя ненавидел кулаков. Он только что вступил в пионеры и изо всех сил хотел совершить какой-нибудь подвиг. Эстафета Гараськи попала ему в руки, как перо жар-птицы.
      Никому ничего не говоря, боясь, как бы другие не перехватили, Петя заскочил только домой, схватил кусок хлеба, посолил, сунул в карман и, сказав сестренке: "Пусть мама не беспокоится, вернусь поздно", - бросился бежать к темгеневской дороге.
      С собой захватил он еще дружка своего Володю Банщикова, которого не приняли в пионеры, как самого отчаянного озорника и драчуна изо всех ребят железнодорожного поселка. Петя решил дать ему возможность отличиться. Он был товарищеский парень. И вдвоем будет бежать веселей. Вперегонки всегда лучше бегается.
      Так они вдвоем и помчались.
      Вначале очень резво. Петя даже забыл, что ботинки его немного тесноваты. Потом слегка сбавили ход. Потом Петя натер ногу, и ему пришлось разуться. Земля была еще холодная, и вскоре ноги у него задеревенели. Поменялись обувью с Володей. Вскоре оба натерли мозоли до крови.
      Побежали босиком.
      Словом, когда завидели темгеневскую церковь, они уже шли шагом, и вид у Пети был такой несчастный, что Володя, который был покрепче, предложил ему:
      - Садись на закорки, давай понесу.
      - Ничего, я сам, только бы до Темгенева, там мы сразу к Павлику! Мы ведь с ним на одной парте сидим.
      Павлик Генерозов, уехавший домой на весенние каникулы, был сыном темгеневского попа. Поэтому его не принимали в пионеры, как он ни напрашивался. И у Пети возникла мысль, что лучше его никто не постарается доставить пионерскую эстафету, чтобы доказать свою преданность.
      - А все-таки он попович, - усомнился Володя, - как в его руки такое доверять, риск!
      - Пожалуй, какого-нибудь надежного бедняка надо послать с ним в паре.
      - Да, одного нельзя.
      Так, рассуждая, добрались они кое-как до Темгеиева и, ковыляя, побрели к поповскому дому, стоявшему рядом с церковным кладбищем. Здесь было тихо, мирно. Поповский конь ощипывал травку с могил. Попадья сушила белье, протянув веревки между крестами. Завидев знакомого мальчишку, с которым учился и дружил ее сын, она так и всплеснула руками.
      - Что такое, Петя, на тебе лица нет? Что у вас там, пожар, вражье нашествие? Отчего вы бежали?
      - Мы так... мы по Павлику соскучились, - попытался соврать Петя.