Партия свободных ребят

      - Это вы откуда достали?
      - В лесу это, тятька, - пожаловались ребята, а уж как они добыли эти украшения, так и не сказали, сколько отец ни допытывал.
      На следующий день, не меняя привычки, Никифор трахнул Гараську по щеке так, что припухла.
      И тут же к вечеру у его двояшек обе щеки раздулись!
      Ручьями слезы мальчишки лили, а по какой такой причине и отчего на них отразились побои, нанесенные их отцом Гараське, так ведь и не признались.
      "Тут дело нечисто", - встревожился кулак, и опыты прекратил. Иной раз замахнется сгоряча, хочет по привычке дать затрещину батрачонку, да сам себя за руку удержит. Своих детей жалко.
      - Ф-фу ты, чертовщина какая... Ни тебе воли, ни тебе удовольствия... Что это за ПСР такая? Были когда-то эсеры, да, видать, не то... та партия за богатых мужиков стояла, а эта за батрачонка моим ребятам шишки бьет!
      Долго чесал в загривке кулак и решил - лучше не связываться.
      - Ну ты, Дохлый карась! - крикнул он во все горло на Гараську. - Ты мне больше под руку не попадайся!
      Рук я об тебя марать не могу! Себе дороже. Понял?
      И с тех пор Гараське стало чуть-чуть легче. Голова перестала болеть, и в ушах меньше шумело. А то беда была, спать не мог.
      И его дружки-жалельщики Сережка и Степан, встречая его, радостно улыбались:
      - Ничего, Гарась, ничего. Лучше заживем. Дай срок!
      КОМУ МЕДКУ, КОМУ ДЕГОТЬКУ
      Вскоре многие познакомились с новой партией.
      Сидел как-то Иван Кочетков в сельсовете, толковали они с Тимофеем, как им объединить бедноту, и вдруг приходит с жалобой поп Акакий.
      - Як вам, власть предержащие. Извольте почитать, чья прокламация? - И предъявляет написанный на какойто картонке плакат:
      РЕЛИГИЯ - ДУРМАН ДЛЯ НАРОДА.
      НЕ ЖАЛЕЙ, РЕБЯТА, ПОПОВСКОГО САДА И ОГОРОДА!
      - Гм, - сказал, покрутив усы, Тимофей, - лозунг правильный, а вывод странный.
      - Более чем странный, - взвизгнул поп, - морковь повыдергана, вишни оборваны!
      - Ребячье баловство, - пожал плечами Тимофей.
      - Какое же баловство, самая настоящая экспроприация! С угрозами. Вот, полюбуйтесь, какое я требование накануне получил. - И поп Акакий предъявил бумажку, на которой печатными буквами было написано:
      ПОЖАДНИЧАЛ ДЛЯ БОЛЬНОЙ МЕДА - ПЕНЯЙ НА СЕБЯ.
      ДОЛГОГРИВАЯ ПОРОДА!
      - Гм, - смутился Тимофей и еще покрутил усы, - весьма невежливо... конечно. А кому это вы, батюшка, не дали медку?
      - Старушке одной, хворой Агафье, вы ее знаете, - ответил поп, - была когда-то у меня в услужении. Чего ее медом раскармливать? Все равно не нынче-завтра преставится... Сами понимаете - не в коня корм...
      - Кто же это за нее заступается? - покрутил ус Тимофей. - Кругом одинокая старушка, сильной родни нет, один только и есть внучонок Данилка, да и тот слабосилен... Не велик застой!
      - Так ведь это же не один кто-то, а партия! Вы полюбуйтесь, вот выписка из постановления, - предъявил поп Акакий третий документ.
      "Решили и постановили - запросить у попа Акакия немного меду для хворой бабушки Агафьи, очень ей перед смертью медку отведать хочется. "Обязательно, - говорит, - с батюшкиной пасеки, духовитого". Поручить получить Данилу Фокину.
      Председатель ПСР
      Секретарь."
      Подписи опять неразборчиво.
      - Та-ак! - удивился Тимофей. - Новая партия у нас объявилась, ты слыхал, товарищ Кочетков?
      Иван Кочетков только покачал головой и отвернулся, чтобы скрыть усмешку.
      - А может, Агафье-то стоило бы вам послать медку?
      Столько лет на вашу семью проработала, - сказал он.
      А поп Акакий так и вскинулся, так и завопил:
      - Я насилию не уступлю! Я террору не поддамся!
      Прошли времена "грабь награбленное"! Я вас к порядку призову! Нет правды на местах, но есть она повыше!
      И еще что-то кричал.
      - Да вы успокойтесь, батюшка, - сказал ему вежливо Тимофей. - Мы самоуправства не поощряем. Оставьте документики, мы в этом деле разберемся.
      И когда обозленный поп ушел, обратился к Кочеткову:
      - Ну, что ты скажешь, Иван? Это что еще за подпольная организация появилась такая вредная?
      - Не знаю, дружище, но если она Агафье медку, попу деготьку - значит, для пролетариата не очень вредная.
      - Председатель у них есть, секретарь... Заседания...
      Вот так штука. Я здесь Советская власть, и меня на заседания не зовут и в президиум не сажают. Дожил!
      Кочетков рассмеялся и ничего не ответил Тимофею.
      ТАК СТРАШНЕЙ
      А рассмеялся Иван Кочетков потому, что вспомнил, как недавно, сам того не ведая, наверное, побывал на заседании этой таинственной партии.
      Как-то раз сидели они с Машей на завалинке вечерком, и было им грустно.
      - Скушно мне с тобой, Иванушка, - говорила Маша тихим голосом. Повидавши нового, не могу я жить постарому. Своего теленочка поить. Своего поросеночка кормить. Свою полоску хлебца жать... Тесно мне, душно мне в такой жизни.
      - Уж куда тесней, - вздыхал Кочетков.
      - Отпусти ты меня в совхоз, Иванушка, на большие дела.
      - Повремени, Маша, - отвечал Кочетков, - начнутся и у нас большие дела.
      - Да откуда ты знаешь, что они начнутся?
      - Партия об этом говорит нам, Маша.
      И вот когда сказал он о партии, тут из зарослей лопухов появился вдруг лобастый мальчишка и сказал:
      - Дядя Иван, расскажите вы нам, мальчишкам, про партию, очень этим делом ребята интересуются. Откуда она взялась?
      Встрепенулся Иван, слетела с него грусть. Поглядел он в глаза ребят, широко раскрытые, и потеплело у него на сердце.
      И рассказал он про партию так, что и Маша заслушалась. Рассказал он о том, как из маленькой-маленькой кучки, в которой было всего несколько рабочих, образовалась вокруг молодого Ленина партийная организация первых коммунистов.
      Как было им трудно, как было им тяжело! Боролись они против власти царя, помещиков и буржуев тайно, в подполье, мало-помалу создавая ячейки партии на фабриках и заводах, организуя для борьбы рабочий класс.
      Как издавали подпольную газету "Искру", потом "Правду". Боролись против предателей. Против нытиков, маловеров. Не страшились ни тюрем, ни пыток, ни смерти за рабочее дело.
      Сидел на троне царь, словно Кащей Бессмертный. Вокруг стража, вокруг войско. Графы, князья, буржуи его трон золотом подпирают. Деньги ведь тоже сила.
      А на стороне большевиков одна-единственная народная правда. Но в ней-то и скрывалась великая сила.
      Как грянула в октябре семнадцатого года революция, так и рассыпалось все царство Кащея Бессмертного, как в сказке!
      И очутились графы, князья, буржуи - все внизу, а рабочий с крестьянином - наверху!
      Ребята слушали затаив дыхание.
      - Вот за то народ-то партию-то и любит! - воскликнул Степан. - Она ему помогла верх взять!
      - И ведь какая же малая вначале-то была? - сказал Сережка. - Небольшая кучка! А царь-то ее уже боялся.
      И жандармы трусили. Если действовать втайне, подпольно, врагам будет страшней!
      Тогда Кочетков не обратил внимания на эти слова мальчишки, но теперь догадался, что они были неспроста!
      Действия подпольной партии вскоре привели семейство жадного попа в великий страх и трепет. Что бы ни делал поп, попадья, все его чады и домочадцы, все время случались в доме и в хозяйстве ужасные происшествия.
      Поп охранял свой дом и имущество с дубинкой, попадья с кочергой, церковный служка - с метлой, сын Анатолий - с двухствольным ружьем, поповна Ангелина - с электрическим фонарем. Ложась спать, обследовали все закоулки, чуланы, заглядывали и в подпечье и под кровать.
      Жившая в поповском доме старая барыня, последняя владелица сожженного имения, и та вооружилась зонтиком - во все темные углы тыкала и крепче прижимала к груди клубок синей шерсти, единственное имущество, с которым она выбежала когда-то из горевшего дома.
      Девочка на побегушках, Дуняшка, со страху металась без толку и всем мешала, всем попадалась под ноги, как бестолковая кошка.
      Каждый день, каждую ночь приключались какие-нибудь беды.
      То самовар утром распаялся. Загудел, засвистел вдруг как сумасшедший, пар из него пошел и потекло олово.
      И весь он скорежился, как бес на картинке Страшного суда.
      То коровы с пастбища как бешеные прибежали, хвосты вверх, рогами трясут, бьют копытами, ревут, словно им под хвостами скипидаром смазали. Вокруг двора носятся, через заборы перепрыгивают, капусту топчут...
      То вдруг пчелы с утра не вылетали. Самый взяток - липа зацвела, а они гудят в ульях, в воздухе над пчельником ни одной. Бросился поп-пчеловод и вместо божьего слова пустил такое ругательство, что попова дочка, бежавшая за ним, споткнулась и об дымарь нос расквасила.
      Оказалось, у всех пчелиных домиков летки глиной замазаны!
      Когда попадья побежала в сельсовет жаловаться, Тимофей только руками развел.
      - Ну, - говорит, - матушка, это не иначе в вашем быту завелись бесовские шутки!
      Не выдержало поповское семейство такой осады и выслало Дуняшку парламентером с наказом найти этого скверного Данилку. Пусть получит для своей болезной бабки Агафьи злополучного меду.
      Данилка пришел как ни в чем не бывало, такой же, как всегда, вялый, робкий, бледный, но чашку для меда принес большущую деревянную, из каких в деревне квас хлебают.
      И пока ее медом не наполнили, с места не стронулся.
      А когда ушел своей валкой походочкой, бесовские проделки как рукой сняло.
      Все в поповском доме успокоились, и даже трусливая Дуняшка больше не взвизгивала, напуганной кошкой не металась и не попадалась под ноги.
      НЕОЖИДАННЫЙ ПОДАРОК
      - Ну и как же вам удалось устроить попу такую катавасию? - спросил Иван Кочетков, встретив спешащего куда-то лобастого Степку.
      Мальчишка посмотрел на него серьезно и ответил:
      - Это, дядя Ваня, партийная тайна.
      - Ну мне-то можно сказать! Не бойся - я умею хранить партийные тайны. Так, значит, если действовать из подполья, врагам страшней?
      - Ого, еще как! - засмеялся Степан.
      - А ты знаешь, что в Москве уже есть такая ребячья партия, которая действует открыто, никого не боится, даже издает свой журнал. Смотри, вот какой!
      Иван Кочетков вынул из кармана журнал с красивой обложкой, на которой был изображен босой мальчишка в красном галстуке, с барабаном на ремне. Назывался журнал необыкновенно - "Барабан".
      - Это я в Сасове по делам нашего комбеда был, узнавал насчет организации артели и нечаянно на станции купил, - пояснил Иван.
      - Так вот, всем кому хочешь и продают? - подивился Степан, не в силах оторваться от красивой обложки.
      - Да ты почитай, что там про ребячью партию написано, - улыбнулся Иван. - Возьми вот!
      Забыв даже поблагодарить, Степан с журналом помчался собирать свою партию на экстренное собрание.
      Собрались в старом овине, на краю села, за оврагом.
      Читали по старой привычке тайно, чтобы кулацкие дети не подсмотрели.
      Каждую статью перечитывали по нескольку раз.
      И разными глазами, разными голосами. Прочтет Степан - шумят: "Дай Павлушке-побаснику, у него получается с выражением!" Прочтет Павлушка опять шумят: у него вроде сказки выходит. Иван-бесштан засучивает рукава:
      "А ну, давайте-ка я прочту, у меня голос громкий".
      И начинает бубнить, как из бочки. "Непонятно, отдай Данилке - у него голос ясней!" Читает Данилка. Уж так читали, так читали - журнал в двух местах порвали.
      И на всех страницах отпечатались все пальцы ребят из партии свободных.
      А когда насытились чтением, как голодные хлебом, начали рассуждать.
      - Теперь к нам не подступись! - сказал Сережкаурван. - Поднимем знамя и выйдем на улицу открыто - теперь нас не тронь, мы под красным знаменем!
      - Если мы в пионерскую партию вступим, - расхрабрился робкий Антошка-лутошка, - чуть что - за нас все пионеры заступятся, а их - вон смотри-ка, что пишут, по всей Расеи - тыщи!
      - За нас и коммунисты будут заступаться - читай, какая это организация - детская коммунистическая! - указал Данилка. Он хоть и болезный был, зато сильно грамотный. Это его бабушка образовала, старуха ученая была, читать-писать умела.
      - И комсомольцы в обиду не дадут - ведь пионеры комсомолу смена! добавил Иван-бесштан.
      - Да мы и сами за себя постоим! - заявил Степан важно. - Мы, сельская пролетария, тоже сила!
      - Главное, чтоб у нас было знамя!
      - Поскорей надо красные галстуки навязать, чтобы все видели, какая у нас сила!
      - Ну, так что же, ребята, подходящая это для нас партия? Голоснем. Кто за то, чтобы вступить в пионеры?
      - Мы-то хоть сейчас, да примут ли нас? - сказал осторожный Антошка-лутошка. - Наверное, не так просто в эту партию вступить? Видали, у пионеров все какие чистенькие, как на картинке.
      - Да это и мы такие будем, когда с мылом умоемся.
      - Они все в красных галстуках, а где их взять?
      - Достанем и такие, у моей бабушки в сундуке широченная старинная юбка, ну, как пожар, красная. И вся так чудно переливается, потому что, говорит, мумуаровая. Сумасшедшая старая барыня ей подарила, когда возненавидела красный цвет.
      - Большущая юбка-то? Хватит на всех?
      - А где мы возьмем барабан?
      - Возьмем да из старого ведра сделаем!
      - Опять же горн полагается, сигналы подавать.
      - А это обыкновенная дудка. Только медная...
      У пастуха рожок попросим, а ему для коров в деревянную дудку велим играть!
      - Ладно.
      - А смотри-ка, все пионеры в коротких штанах!
      - Вот таких у нас нету.
      - Да это ничего, не по одежке там встречают, а по делу. Ты смотри, чего здесь написано, какие правила жизни у пионеров. Какой закон!
      - Закон вроде подходящий. Вот написано: пионер трудолюбив, а мы все трудовики. У нас мозоли - во!
      Все ребята протянули руки и посмотрели, у кого такие мозоли.
      - Первый закон у них: пионер верен делу Ильича - вот что главное-то!
      - Да мы тут все за Ильича, ведь он же за бедноту, значит, мы за него.
      - А вот что это такое - пионер испо-ни-тельник!
      В исполкоме, что ли, заседает?
      - Ну, а чего ж, добьемся, и нас выберут, и мы заседать будем, эка невидаль какая...
      - Нет, тут написано "исполнителен", - прочитал Данилка.
      - А это чего?
      - Исполнителен? А это значит, за что взялся, все исполнит!
      - Ну, так это как раз по-нашему, мы разве чего не исполнили? Взялись за каждую шишку Гараськи наставить Никишкиным двояшкам по две - наставили! Взялись добыть у попа для бабки Агафьи мед - добыли!
      Все законы разобрали - и все подошли. Стали разбирать пионерские обычаи. И тут дело оказалось сложней.
      Как это - каждый день чистить зубы, когда ни зубных щеток, ни порошка в деревне и в помине нет! И для чего это такое правило?
      - А чтобы зубы сверкали, - сказал Данилка.
      - Да у нас и без того сверкают. Ну-ка, ребята, ощерь зубы! скомандовал Степан.
      Все мальчишки показали зубы, и у всех они засверкали, как снег на солнце.
      - А у кого черные, гнилые, того не принимать в партию, вот и все, решил Степан.
      - Тебе хорошо так говорить-то, - пробормотал чуть не плача Урван. Он единственный, кто не ощерил рта. И все ребята вспомнили, что зубы у него черноваты... Вот так штука! Неужели зубы помешают такого лихого парня в пионерскую партию принять?
      Заволновались, заспорили. Ни к чему не пришли, оставили вопрос открытым.
      И еще поднялся спор - по поводу девчат. Партия пионерская, судя по всему, очень боевая, но зачем же в ней девчонки наравне с мальчишками?
      - А разве Мама-каши не наравне с нами против Алдохиных дралась?
      - Так ведь это она одна такая, а все девчонки, разве они вояки? На картинке-то вот мальчишка в красном галстуке нарисован, а девчонок в красных галстуках нет. Значит, им не полагается.
      - Как же это - разве мою сестру Дуняшу не примем? - огорчился Данилка. - Ведь без нее не достали бы для моей бабушки поповского медку. Она по прозвищу хоть и Смирняша, а девчонка стоящая!
      - Ладно, пусть побудет пока в подполье сочувствующей, а то мы ее примем, обнаружим в своих рядах - попадья ее и выгонит. Службы лишится, останется без пропитания, - сказал Степан.
      Ребята с ним согласились.
      После собрания занялись добычей горна, барабана, галстуков и знамени.
      СТРАШНЫЙ ПОМГОЛ
      Настоящий горн, конечно, ребята не достали, но коровий рог отдал им пастух Лукаша охотно.
      - Мне он ни к чему. Губы натер. Да и бабы ругаются, больно громко, говорят, трубишь, словно мертвых пробуждаешь. Просят играть поласковей. Буду наигрывать на деревянной дудочке, на жалейке.
      Отец Степана был знаменитым рожечником и научил Степу играть сбор и тревогу. Он когда-то в кавалерии служил. И военные сигналы мог играть даже на коровьем рожке.
      И барабан раздобыли. Выручил дед Кирьян. Как узнал, на что он им нужен, так обрадовался, молодость свою вспомнил, как он еще в турецкую войну барабанщиком был. Впереди всего полка в атаку шел. Старик прослезился и стих прочел:
      Барабанщик, бей тревогу,
      Живо на ноги, солдат!
      Валят турки по дороге,
      Дико таборы галдят.
      И не только сделал барабан, натянув на старое ведро сыромятную кожу, даже научил барабанить выструганными из березы палочками.
      Галстуки вырезали ребята из знаменитой "мумуаровой" юбки. Пожертвовала ее бабушка Агафья своим защитникам. Сама из сундука достала, сама на куски разрезала и любовалась, как красиво переливается шелк на груди у ребят. Топорщится немного, жестковат, ну ничего, зато ярок цвет!
      А вот с красной материей для знамени оказалось не так просто. Где ее взять? У Агафьи больше не было. В бабушкиных сундуках многие ребята видели красные домотканые юбки. Но попробуйте-ка сделать знамя из бабьей юбки.
      Узнают кулацкие дети - засмеют.
      Догадка пришла скорому на дела Урвану. Он первый сообразил, где взять знамя.
      - Поручите мне, ребята, я такую материю достану, как пожар, а где - не спрашивайте.
      Ребята поручили.
      И в первую же ночь Урван, прихватив с собой смелого Павлушу, отправился добывать красную материю не куданибудь, а прямо в сельсовет.
      Над сельсоветом висел небольшой красный флажок, но он давно выцвел и не привлекал Сережку, его соблазнила красная скатерть, которой накрывал свой стол председатель сельсовета Тимофей Шпагин в торжественных случаях, когда собрания проводил, когда регистрировал красную свадьбу, когда записывал новорожденных.
      Урван решил, что пионерскому отряду эта материя нужнее. Чтобы Тимофей не обижался, Сережка сообразил, где ему достать замену для скатерти.
      Урван вместе с Павлушкой забрался в церковную часовенку. Среди гробов, крестов и всякого церковного старья нашли кусок ризы красного цвета, очень подходящий для скатерти, серебром-золотом вышитый, завернули его - и в сельсовет. Проникнуть в окошко сельсовета было совсем нетрудно, оно ведь не запиралось. А вот шкафчик, где хранил Тимофей бумаги, плакаты, книжки, чернила с пером и скатерть, запирался на замок. Впрочем, Урван уже доставал оттуда тетрадки, книжки на раскурку в ночном и знал способ. Нужно было вынуть фанерку из дверцы и вставить обратно. Только и всего.
      Так он и сделал. Павлушка сторожил, а Сережка доставал завернутую в старый плакат скатерть. Достал, завернул вместо нее кусок ризы и только хотел дать деру, как вдруг взошла луна, и при ее свете Урван увидел, что из угла ему грозит кулаками страшный, худущий мужик.
      Сережка так и присел.
      Зашла луна за облачко - мужик исчез. Показалась луна - и он снова возник над столом сельсовета.
      - Ой, Павлушка, - прошептал Сережка, - кто это?
      - Да это Помгол, - фыркнул Павлушка.
      - Какой такой? Чего-то незнакомый!
      - Так он же нарисованный. Видишь, под ним написано - Помгол. Это мужик такой, голодающий с Поволжья.
      Засуха там у них второй год. Слыхал, как там люди бедствуют?
      - Слыхал. А чего же он нам грозится?
      - Он не грозится, он хлеба требует.
      - За скатерть-то?
      - Ну, ладно тебе, бежим, пока не хватились! Чудной ты какой, а еще храбрый... Плаката напугался! Мужик-то картинный, а не живой.
      - Мне чего-то совестно стало. Ишь как он глядит-то, как будто мы его грабим, - пробормотал Урван.
      Ребята вылезли в окно и удалились в некотором смятении чувств. Урвану вес чудился страшный мужик, грозящий ему высоко поднятыми руками.
      И становилось не по себе при мысли, что ему будет, когда Тимофей хватится скатерти. Но у Сережки всегда так - сначала сделает, потом думает.
      - Ребятам соврем, скажем, что скатерть выпросили, - предупредил он Павлушку.
      Так и уговорились.
      Утром сами выстругали древко для знамени, прибили к нему скатерть гвоздиками. Полюбовались. Хорошо, поднимешь над головой - так и пылает.
      Хорошо, да не очень. Чего-то не хватает. Ясно чего - надписи нет: не сказано, чье это знамя и к чему зовет. Вышить бы на нем золотыми буквами такие слова: "Будь готов бить кулаков, попов и всех буржуев до полной победы коммунизма!" Или еще что, похлестче. Вот тогда бы оно веселей засверкало. Ну, это еще сделается, главное - знамя есть, вот что здорово!
      ГНЕВ ТИМОФЕЯ ШПАГИНА
      Однако совесть Сережку мучила. Его так и тянуло на место преступления. Чуть что - завернет к сельсовету и посмотрит, как там председатель, не хватился ли своей пропажи? Не гневается? Может, и не заметит подмены?
      А глядишь, кусок ризы ему понравится, он вроде поплотней и с украшениями...
      Давненько не стелил своей красной скатерти Тимофей Шпагин, не было подходящего случая. Но вот накануне жнитва получил председатель Метелкинского сельсовета от Председателя Совнаркома товарища Ленина письмо с просьбой помочь голодающим деревням Поволжья семенами.
      Переговорил Тимофей с беднотой, посочувствовали комбедчики, а помочь не могли: сочувствие-то у них, а хлеб-то у кулаков да у зажиточных.
      Решил Тимофей постелить скатерть, поставить чернильницу, разложить листы бумаги, вызвать всех имущих мужиков и под плакатом, с которого кричал о помощи голодающий крестьянин, взять обязательство и записать, кто сколько внесет хлеба из нового урожая.
      В помощники себе пригласил Ивана Кочеткова как человека партийного.
      Послал он Тимошку-тук-тук собирать граждан, достал из шкафчика все что нужно, развернул скатерть, расстелил и ахнул, увидев вышитые на малиновом бархате золотые цветы, серебряные кресты и прочие узоры. Тимофея аж пот прошиб. Вначале он подумал, что кто-то подшутил, так разукрасив его скатерть, но, разглядев, что узоры были сильно потерты, понял, что ее подменили.
      В ярости он стукнул кулаком по столу:
      - Издевательство! Кто посмел? Кто поднял руку на государственное имущество?!
      Притаившийся в сенях Сережка об стенку стукнулся.
      Однако не убежал. Что дальше, ему любопытно.
      - Не иначе кулацкая издевка! Недаром они меня обзывали красным попом. Нарочно церковную мерехлюндию какую-то подложили! - кричал Тимофей.
      - Это кусок старой ризы, - определил Иван Кочетков, поглаживая рукой цветы и кресты. И, покачав головой, усмехнулся.
      В это время начали подходить зажиточные мужики.
      Пришлось принимать их за этой удивительной скатертью.
      Разговор у Тимофея был краток. Каждому он говорил:
      - Знаешь, какая засуха постигла Поволжье, какой там голод? Нет хлеба, нет семян. Сознаешь такие обстоятельства?
      - Сознаю, - отвечал зажиточный.
      - Сколько от своего нонешнего урожая в погашение народного горя отвалишь?
      Зажиточный мялся, чесался, гладил бороду, и тогда Тимофей с горечью говорил:
      - Это обращаюсь к тебе не я, а Советская власть, Ленин.
      Ему не хотелось унижать Ленина перед кулаками. Их ведь этим не проймешь. Но приходилось. Своего авторитета не хватало.
      - Ленин-то не к нам обращается, а к вам, к бедноте, вот вы его и выручайте! - отвечали богатеи.
      - Кабы Ленин стоял за зажиточных, а не за гольтепу, мы бы ему много хлебца дали с нашим удовольствием!
      А так... ну что же, много не могим, а мало не подадим, как нищей шатии, неудобно, власть все-таки!
      - Эх вы, - сжимал кулаки Тимофей и бормотал непонятное слово, троглодиты!
      Но Иван Кочетков удерживал его от ругаки и говорил зажиточным:
      - Мы вас не насилуем, но придет время, и это горе народное вам зачтется.
      Не удалось Тимофею выпросить у богачей хлеба.
      Оставшись вдвоем с Иваном Кочетковым, он стукнул кулаком по столу и заругался:
      - Вот дьяволы безрогие, хоть бы за украденную скатерть мешок зерна принесли, я бы им простил, храпоидолам. Отвез бы первый мешок Помголу, легче бы мне было перед товарищем Лениным!
      - Да, - сказал Иван Кочетков, - хотя бы на почин...
      И то бы хорошо.
      Сережка словно и ждал этих слов, сорвался и, уронив в сеыях метлу, споткнувшись о старое ведро, вихрем умчался прочь.
      Теперь он знал, как ему выкрутиться перед Тимофеем, перед ребятами и успокоить свою совесть. Все будет отлично, если достать мешок зерна Помголу.
      БИТВА НА КОЛОСКОВОМ ПОЛЕ
      Урожай в этом году был хорош. Вовремя прошли дожди. Рожь выросла высока соломой и тяжела колосом.
      Яровая пшеница стояла стеной. Овсы налились тугие, зернистые.
      Обидно было безлошадным, маломощным бедняцким семьям отдавать кулакам за пахоту, сев и уборку конными жатками половину такого обильного урожая.
      Собрался комитет бедноты и по предложению Ивана Кочетков а принял постановление, утвержденное сельсоветом: каждый крестьянин - хозяин своему урожаю. Кулакам и богатеям должен платить только небольшую цену по справедливости.
      И кроме того, комитет бедноты организовал отряд бедняцкой взаимопомощи под командой Ивана Кочеткова для помощи беднякам в уборке урожая. Оплата за это будет вноситься зерном в помощь голодающим Поволжья.
      Ох, и обозлились кулаки! Зубами скрипели от злости, видя, как дружно вышла беднота с серпами, с косами на уборочную страду, как работают стар и мал от зари до зари, лишь бы убрать урожайный хлебушек.
      Наблюдая этот труд, кулачье утоляло злобу насмешками:
      - Старайтесь на Ивана-голого!
      - Быть вам голым с вашим Помголом!
      А Кочеткову то грозили, то льстили. Зачем, дескать, ему, мастеровому человеку, косой махать, на рубахе соль выпаривать? Шел бы кулацкие жатки да молотилки налаживать, заработал бы вдесятеро больше!
      Но Иван Кочетков знай свое: утром чуть свет уже косит, в полдень косу отбивает и снова дотемна во главе целой артели таких же, как он, над бедняцкими загонами косой машет.
      А его Маша от зари до зари не расставалась с серпом.
      Сжала свой загон, стала жать чужие, помогая бедноте.
      Вскоре выехали на свои тучные поля и кулаки. Заржали их сытые кони, застрекотали жатки. Заскрипели телеги под высокими возами, полными тяжелых снопов. Загрохотали молотилки, наполняя воздух золотистой пылью и запахом свежей ржи.
      А на убранных полях появилась детвора - они собирали колоски. Это был старинный обычай, древнее право бедноты. Бедные люди, после того как свезены снопы, могли ходить по любым полям и подбирать упавшие колоски с зерном. Это зерно считалось ничьим, его могли клевать птицы, могли подбирать бедняки.
      Но на этот раз кулачье обратило внимание, что по полям бродят не одинокие, робкие фигурки с торбами, подвязанными на грудь, а целая партия ребят стройными рядами. Послали в разведку своих мальчишек. И вскоре выяснилось - это бедняцкая детвора собирает зерно на семена для Помгола.
      - А ну, пугните-ка их, чтобы неповадно было! - приказало кулачье своим сыновьям и батракам.
      Мордатые, задиристые Гришки, Федьки, Мишки вскочили на коней и помчались в предвкушении хорошей драки.
      Рассыпались лавой, как какие-нибудь казаки.
      Однако, завидев их, бедняцкая детвора не бросилась кто куда, а стала сбегаться в кучу на призывные звуки коровьего рога.
      Играл в рожок Степа.
      От мешков с колосками, собранных у межи, поднялся вдруг дед Кирьян. Приложив ладонь козырьком и обозрев конную лаву, прокричал хрипло и повелительно:
      - В каре стройся! Супротив басурманской конницы - ряды вздвой!
      По-видимому, ребята были уже обучены им этому воинскому маневру. Среди жнивья вдруг возник плотный квадрат, ощетинившийся палками и кольями.
      При приближении кулацких коней глухо, упорно забил барабан.
      - На картечь! Залпами крой! - вскричал дед Кирьян, воинственно размахивая клюкой.
      Встреченные дружным "ура", щетиной кольев и твердыми комьями земли, кулацкие всадники осадили коней, смешались и отхлынули.
      Оправившись от неожиданности и разглядев, что под красным знаменем сплотились не какие-нибудь герои, а много раз битые ими бедняцкие мальчишки, но почему-то с красными платками на шее, кулачье решило не спускать им дерзости.
      - Макарку надо позвать! Макарку-орла. Пускай на Злого садится. Он им устроит "всех давишь".
      - Пустим его передом, а мы за ним навалимся!
      Макарку отыскали на молотьбе, он гонял коней по кругу, лихо посвистывая. Его хозяин Силантий Алдохин сам стоял у лотка и запускал в барабан тяжелые снопы пшеницы.
      Силантий-то и прозвал батрачонка Орлом за лихость и бесстрашие. Что за парень ему попался! И ловок и силен.
      Во время конских праздников на неоседланном Злом всех мальчишек обскакал. А этого коня сам хозяин побаивался.
      Хитрый кулак льстил батрачонку. Сажал его за один стол с собой. Ничем не отличал от сыновей: если им новые рубашки, то и Макарке, если им новые сапоги, то и Орлу.
      - Вот так-то батраков приручать надо, - говорил он Никифору Салииу, который избивал Гараську. - Их кормить да холить надо. Да почаще похваливать, тогда они за нас в огонь и в воду!
      И надо сказать, в этой хитрой политике преуспел. Макарка, взятый в его дом таким же сиротой, как Гараська, раздобрел на кулацких жирных харчах, осмелел и, как верный слуга, готов был выполнить любое его приказание не только с охотой - с каким-то удальством.
      Отец его был бедняком. Боролся против богатеев, даже руководил комитетом бедноты. Добровольно пошел на фронт защищать землю и волю от белогвардейцев и погиб как герой. Мать повесила на стену его фотографию, где он с саблей в руке снят вместе с товарищами под красным знаменем с надписью: "Даешь Перекоп!"