- Да вроде побилось оно... давно дело-то было... От пожара я его хотел спасти...
      - Да не побилось оно, батя, я его вчера еще подальше прибирал, говорит старший сын Матвей, а у самого при взгляде на комиссарочку рот растягивается до самых ушей.
      - Очень мило с вашей стороны, - говорит Матвею учительница, а отец показывает сыну из-за спины волосатый кулак.
      Так и пришлось кулаку отдать для школы стекло.
      А у Никишки Салина вот так же добыла учительница листы железа для кожуха круглой печки, А у попа - семь банок белил, про которые он и сам-то забыл. Давным-давно в сарае завалялись, как еще в церкви окошки белили накануне германской войны. И откуда она узнала? Даже место указала, где эти белила лежат!
      И вскоре невзрачная прежде изба, в которой помещалась школа, засверкала, как картинка. Особенно ее веселили цветные стекла. Вставлял их дед Кирьян, ходивший когда-то по городам стекольщиком.
      Кулаки при взгляде- на повеселевшую школу покрякивали - оно бы и хорошо, хозяйственная учительница, как настоящий мужик, да вот не нравится, что за их счет школу устраивает!
      Беднота глядела радостно.
      А у завистников душу жгло. Особенно у поповых дочек, учительниц из соседних деревень. Полетели от них в уездный город доносы.
      И такого они там понаписали, что у школьного начальства очки на лоб полезли.
      Не учительница, а сплошной ужас. Будто и курит, и пьет, и ругается, как матрос. Является в класс в штанах.
      Отбирает у частных граждан разные предметы обихода, комиссарствует!
      Может, не все тут и правда, но ведь нет дыма без огня?
      Собрался в уездном комитете просвещения экстренный совет и решил проверить. В качестве инспектора послали честнейшего человека, преподавателя литературы Илью Николаевича Туровского. Не без трепета перешагнул он порог метелкинской школы. Явился неожиданно, чтобы застать врасплох.
      Входит крадучись в дверь, переступает по половицам, как кот по росе, аккуратно, чтобы не скрипнули. Заглядывает в класс и видит - стоит у доски прехорошенькая учительница в белой кофточке. Волнистые волосы цвета воронова крыла падают на плечи. Длинная юбка широким кожаным поясом подпоясана. Ну, точно такая, какими были учительницы в дни его молодости.
      Увидев такой идеальный тип учительницы прошлого века, Илья Николаевич даже пенсне снял, протер и еще раз посмотрел.
      - Мальчик., - шепотом спросил Илья Николаевич у дежурного по коридору, - это метелкинская школа, да?
      Сюда ли я попал? Не ошибся?
      Нет, он не ошибся.
      Метелкинская учительница встретила его вежливо, почтительно. Вместе с инспектором пошла обедать к попу, ну точь-в-точь как в дореволюционные времена. И так там играла на пианино, и так была скромна, что Илья Николаевич весь кипел в негодовании на доносчиков. Не вытерпел и признался Анне Ивановне, какая миссия на него возложена.
      - Вы понимаете, какие врали? И чего только не написали. Будто вы являетесь на уроки в брюках. Будто терроризируете граждан... У вас даже наган есть... И всю эту чушь я должен был проверять! А вы - обыкновенная учительница в юбке, без всяких чудес... да!
      Анна Ивановна рассмеялась. И пригласила Илью Николаевича вечером на пионерский костер.
      ПИОНЕРСКИЙ КОСТЕР
      И тут честнейший Илья Николаевич насмотрелся чудес. Пионерский костер был посвящен сожжению уличных кличек. Есть такая дурная привычка в деревнях: называть друг друга не именами, а прозвищами. Так вот, местные пионеры решили положить этому конец - все клички истребить. Как? На огне!
      Разожгли ребята на берегу реки костер. Высоко над багровым заревом звезды, вдали - темный лес. Кони на огонь из-за реки ржут. Встревоженные птицы летят.
      А у костра происходит нечто таинственное, похожее на колдовство.
      Выходит тоненький мальчик и писклявым голоском говорит, поднимая вверх тонкую ободранную липку.
      - Как меня звать?
      Хор детских голосов отвечает:
      - Антоша!
      - А что у меня в руках?
      - Лутошка!
      - Так пусть сгорит мое прозвище! - мальчишка бросает лутошку в костер, и огонь корежит ее, крутит и пожирает с треском.
      А мальчишка начинает прыгать через костер, приговаривая:
      - Отстань мое прозвище "Лутошка", останусь я на свете Антоша!
      Дети хлопают в ладоши и под каждый его прыжок повторяют:
      - Сгинь! Сгинь! Сгинь!
      Потом выходит другой мальчишка с аптечным пузырьком и разбитой клистирной трубкой в руках и бросает все это в огонь. Оказывается, он сжигает свое прозвище "Болилка" и, "очистившись" при помощи прыганья через огонь, остается с одним именем - Данилка.
      Потом какая-то девчонка бросает в костер глиняный горшок, а мальчишка старые штаны. Девчонке кричат:
      - Гори-гори, Каша, оставайся Даша.
      А мальчишке орут:
      - Сгинь, сгинь, Бесштан, оставайся Иван!
      - Позвольте, - обращается Илья Николаевич к учительнице... - Но мне кажется, это непедагогично?.. Это, простите, шаманство какое-то!
      Но нет никакой учительницы - у костра сидит комсомольского вида паренек в кепке, в кожаной куртке, в штанах-галифе. По виду, по черным кудрям родственник Анны Ивановны и говорит ее голосом, ставшим вдруг грубей и резче:
      - При чем же тут педагогика, Илья Николаевич? Это не школа, а пионерский сбор... И не шаманство, а символика... От этих липких прозвищ так просто не отделаться!
      Нужно что-то впечатляющее, яркое. Ребята это любят.
      - А у вас и наган все-таки есть? - протирает пенсне Илья Николаевич, узнавая в пареньке переодетую учительницу.
      - Да. Только не наган, а маузер, именной, говорит милейшая барышня-учительница, превратившаяся вдруг в вооруженного комиссара с огненным взглядом. И показывает вороненой стали пистолет с пластинкой, на которой острым преподавательским взглядом Илья Николаевич различает надпись: "Анечке Опрышко от боевых товарищей за храбрость".
      И теперь различает он шрам на белой щеке.
      - Так вы, значит, не просто учительница... - смущенно бормочет он.
      - Да, я здесь и учительница и вожатая. Одна в двух лицах. А что, выстрелим, Илья Николаевич, попугаем местную тьму?!
      Трах! - и звонкий выстрел раздается в ночи.
      * * *
      Илья Николаевич явился в уездный отдел народного образования в таком смятении чувств, что в докладе своем допустил весьма странные противоречия.
      - Все доносы - чепуха! - сказал он. И тут же добавил: - А наган есть, и штаны носит, и вообще оригинал и пребольшая озорница!
      СКАЗКА ПРО СТАЛЬНОГО КОНЯ
      Многое изменилось в жизни ребят с того дня, как надели они красные галстуки. Даже в ночном другие сказки стали рассказывать. Обучая ребят военной маршировке, перестроился даже дед Кирьян. Попросили его как-то ребята рассказать сказку почудней, он ведь на это был большой мастер. А старик и говорит:
      - Довольно глупых, расскажу умную - про стального коня. Послушайте, ее мне мужики на бревнах у пожарного сарая рассказывали.
      Ребята охотно расселись вокруг.
      - Я в ту пору привел своего коня на пожарке дежурить. Привязал его к пожарной бочке и залег подремать.
      И такое услышал, что заснуть не мог.
      - ...Есть, говорят, на свете такой конь, не простой, а стальной. Пьет, говорят, он не воду, а керосин. Жрет, говорят, он не овес, не траву, а масло. А сила, говорят, в нем такая, что, если его запрячь, все наши деревенские телеги один допрет. Все наши сохи-бороны один потянет.
      - Любят поврать мужики на бревнах, - махнул рукой Сережка.
      - Да постой, а может, не врут? - заинтересовался Степан.
      - Не одни старики, с ними Иван Кочетков сидел, - пояснил Кирьян. - Иван соврать не даст! Так вот, значит, есть такой конь, в брюхе у него огонь. Кто сядет на такого коня - тот в богатыря обратится. Прослышал про этого коня Ленин. Собрал вокруг себя самых главных комиссаров всей России и говорит: "Посоветуемся, дорогие мои товарищи, как нам стать самой сильной страной на свете?
      На чем, - говорит, - держится наша держава? С одной стороны, держит ее богатырь - наш рабочий, с другой стороны - богатырский мужик, то есть крестьянин. Ну, - говорит, - рабочий у нас подкован, а мужик? Ведь это, говорит, - колосс на глиняных ногах. По силе, - говорит, - своей мужик землю качает, а по слабости своей - от любой беды былинкой гнется..."
      Вообразили ребята ржаной колос на глиняной ножке и головами покачали: в дождь его размоет, в жару растрескается.
      - "Так вот, - говорит Ленин своим товарищам, - надо нам пересадить русского мужика с его старой древней клячи на коня стального. И тогда не будет на земле богатыря сильней нашего пахаря-хлебороба!"
      - Да уж тогда кулакам не поклонимся, сами свою землю спашем-засеем, не вытерпел Урван.
      - "А вот где его взять-то, этого коня?" Тут и призадумались все наши самые главные народные комиссары, которые в Кремле. Есть такие кони за морями, за горами, в американской стране, у тамошних буржуев. Есть-то они есть, да не про нашу честь - неукупные кони. Каждый на вес золота. Сколько весит конь, столько за него золота и положь! Тогда его американский буржуй и продаст.
      "Они, - говорит Ленин, - жадные. Они на золото все продадут, не то что стального коня".
      "Да где же нам взять столько золота, Владимир Ильич?" - говорят самые главные комиссары-товарищи.
      А Ленин на них смотрит хитрым глазом и надоумливает: "А вы, - говорит, - поскребите, пометите, как-нибудь на одного коня наберите и у буржуев его откупите...
      для образчика. А уж там мы сами таких выкуем. Нам хотя бы одного на развод достать!"
      - У кулаков надо золото поскрести! - сказал Иван, бывший Бесштан. Глаза его разгорелись, сонный вид как рукой сняло.
      И пошел у ребят разговор о стальном коне. О том, как достать его на развод у жадных буржуев. Не смогли заснуть всю ночь.
      А деду Кирьяну того и надо. Ему одному коней стеречь скучно. Веселей, когда ребятишки вокруг не спят. Скорей ночь пролетает.
      ОБЕД У КУЛАКА
      К столованью учительницы у Алдохиных готовились заранее, чтобы перед людьми похвалиться. Резали барашка.
      Ставили тесто из белой муки. Варили брагу на меду.
      Матвей с утра приглаживал сапожной щеткой рыжие вихры, сдабривал их деревянным маслом. Чистил конскую сбрую. А в полдень запряг в дрожки коня, надел сапоги, на них новые калоши. Поверх рубахи натянул жилетку, продел золотую цепочку от часов поперек брюха и, заломив картуз, лихо подъехал к школе.
      Пусть учительница к ним не пешком идет, а на дрожках едет. Не у гольтепы какой-нибудь обедает, а в богатом доме. И чтобы весь народ видел, поехал Матвей не ближней дорогой, а вкруговик, по всему селу.
      Анна Ивановна взяла в руки зонтик и села на дрожки.
      Ехала, кусая губы, чтобы не рассмеяться.
      Когда она ела в горнице Алдохиных, там было даже темновато: столько любопытных глядело в окна.
      А Матвей, как жених, сидел рядом с учительницей и то и дело вытирал полотенцем катившиеся по лбу крупные капли пота.
      Сам Силантий резал на деревянном блюде мясо и крошил учительнице в чашку.
      Сама Силантьихз с поклоном подносила брагу и говорила:
      - Мы образованность чувствуем. Мы для учености ничего не пожалеем. Кушайте на здоровьице.
      Их младшие дети, ученики Анны Ивановны, сидели за столом все в новых рубашках и вытирали носы вышитыми полотенцами, постеленными у всех на коленях.
      Учительница гордости никакой не показывала, пилаела безотказно.
      - Какое вы рассуждение имеете по вашей образованности насчет дальнейшего хода экономической политики? - спрашивал Силам важно. - Будет ли в чем преимущество производителям товарного хлеба или же политика будет склоняться к поддержанию кооперирования бедноты?
      - Как я рассуждаю согласно моей образованности, - отвечала вежливо учительница, - политика будет склоняться к поддержанию кооперирования бедноты.
      - Угу, - соображал кулак и задавал новый вопрос: - А как вы мыслите, ежели взять в расчет недостачу тягловой силы, может ли наше правительство закупить у заграничных государств всевозможные машины для перепродажи их лицам, имеющим возможность платить наличными, включая золотую единицу царского образца. То есть имеющиеся на руках у некоторых граждан николаевские деньги не бумажного, а золотого содержания? Или же согласно политике поддержки неимущих слоев деревни Советская власть предпочтет вручать оные машины в кредит всевозможным артелям и прочим там коммунам?
      Он даже вспотел, произнеся такую речь.
      - Я так соображаю, - отвечала учительница, - что Советское правительство не соблазнится никаким золотом, запрятанным в кубышках, а будет вручать машины артелям и коммунам сельской бедноты.
      После обеда Матвей снова усадил учительницу на дрожки и сказал:
      - Прокачу до мельницы, Анна Ивановна, покажу, как у нее крылья машут, а у нас колеса вертятся!
      - Что ж, валяйте, - улыбнулась учительница. "Жених" припустил коня, и они помчались.
      А Силан посмотрел вслед, как пыль клубится, пожевал конец бороды и прогудел:
      - Умна, честна, чего думает, то и говорит... И чего это такие с беднотой дружат, а не с нами?
      И так шумно вздохнул, что кошка на печке испугалась и спрыгнула.
      ОБЕД У БЕДНЯКА
      А вот как проходил обед учительницы у бедняка. Пригласил Анну Ивановну не кто иной, как Данилка, теперь уж не Болилка, а просто Данилка.
      Жили они вместе с бабушкой в старой бане. Была у его родителей когда-то неплохая изба, но померли они в одночасье от сыпного тифа. Бабушка в ту пору еще у попа жила, и богатые соседи растащили избу по бревнышку. Сказали, что за долги. Оставили сироте одну закопченную баньку.
      Вот тут и поселились они с бабушкой Агафьей, когда выгнали ее из поповского дома по старости.
      В эту осень дела у них поправились. Хлеб с их полосок убирал не Силан Алдохин исполу [Исполу - половину урожая отдавать тому, кто убирает.], а Иван Кочетков.
      А этот ничего с них не взял как с бедняков.
      Поэтому у Данилы с бабушкой и оказалось-и каши на всю зиму и муки столько, что хоть каждый день пироги пеки. То ли с поповского меду, добытого партией свободных ребят, то ли с ушицы из окуней бабушка встала с постели, стала на своих ногах топтаться и строить планы хорошей жизни.
      Купила она телочку, чтобы к тому времени, когда Даниле придется жениться, у них корова была. Мечтала купить жеребенка, чтобы Данила на своем коне в дом невесту привез.
      Бабушка Агафья вместе с учительницей решила пригласить и своего благодетеля, Ивана Кочеткова.
      И он не заставил себя долго упрашивать. Явился еще накануне и спрашивает, чем учительницу угощать будут.
      Не надо ли чего? Может, какие нехватки?
      Бабушка засмеялась, руками замахала: какие нехватки, угостим, мол, учительницу лучше, чем у богатеев, деликатней. Ведь бабушка, она недаром в господских да поповских домах жила. Как приготовить курочку молодую повкусней - это она умеет.
      А главное, у бабушки есть сюрприз, до которого никаким Алдохиным не додуматься.
      Тут старушка стала на колени перед сундуком и из-под самого низу, перебрав все старинные платья, достала мешочек, от которого по всей баньке пошел удивительно приятный запах.
      - Кофий у меня припасен на такой случай, Иванушка, - кофий натуральный, эфиопский.
      И дала понюхать мешочек Кочеткову, потом Данилке.
      Данилка был в полной уверенности, что бабушкин обед учительнице понравится. И после уроков шел впереди нее по селу гоголем, одетый в новую рубашку, в новые штаны, отглаженные бабушкой. И вихры его лоснились от деревянного масла не хуже, чем у Мотьки Алдохин а.
      Правда, он вел учительницу пешком, ну да ведь тут недалеко и, главное, не пыльно. По зеленым тропинкам шел.
      И учительница действительно удивилась, когда в тесной баньке, приспособленной под жилье, отведала она куриного бульона с кореньями, съела куриные котлеты, обжаренные в яйце, с грибным гарниром, а на третье - кисель ягодный. И наконец, совершенно была поражена чашечкой пахучего кофе.
      - Да откуда это у вас, бабушка?
      - А это все крохи-крошечки от моей бесполезно прожитой жизни, вздохнула бабушка Агаша. И, подперев щеку рукой, залюбовалась учительницей.
      - В молодости-то я вроде вас бойкая да пригожая была, смелая да умненькая. И за это взяли меня в господский дом горничной. Получили за меня родители несколько рублей денег и справили свадьбу старшей сестренке моей, его родной бабушке, - указала она на Данилку, - а я ему двоюродная. И прожила я весь век у чужих людей в услужении. Только и делала, что за бездельницами ходила, бездельникам угождала, на бездельников работала. Сначала у господ Крутолобовых, а потом у попа Акакия. А как извела на них все силы, непригодной стала, так и выгнали меня, как старую собаку. Вот и сказка моя вся! А ведь могла я, девонька, вроде тебя ученой быть, малых детей уму-разуму учить. Грамота мне давалась легко. Я и теперь что письма писать, что книжки читать очень горазда. Даже в очках.
      Улыбнулась учительница, а самой стало грустно. Жалко прожитую в услужении богатым Агафьину жизнь.
      - Теперь вот хоть перед смертью хочу полезное дело сделать, креплюсь, не помираю, чтобы Данилушку в люди вывести. Помогу ему на ноги стать, избу поставить, коня завести, невесту в дом привести, ну тогда и умру!
      Денек осенний выдался теплый, вышли хозяева и гости на вольный воздух, сели на крыльцо баньки, кофе пьют и рассуждают.
      - Поможем вашей мечте, бабушка, - говорит Иван Кочетков, - возьмем вашего внука в артель, посадим его не на простого коня, а на стального. И все он себе добудет:
      и хату, и жинку, и лучшую долю!
      - Для себя? Ведь этого мало, - говорит учительница. - Бабушка ведь жалеет свою бесполезно прожитую жизнь! А что это значит? Это значит, что ничего хорошего не сделала она для добрых людей, для человечества!
      - Понятно, Данил должен жить не только для себя, на то ваше воспитание, - говорит Кочетков. - Действуйте, воспитывайте.
      - Одна я не воспитаю - школы для этого мало! Такие, как вы, помогать должны. Своим примером!
      - А как это? - спрашивает Кочетков.
      - Так, чтобы помочь ребятам правильно выбрать мечту. Правильно понять, как они должны изменить жизнь людей к лучшему. Мало своей хаты, мало своего коня, мало этого, мало!
      Сидит Данилка, слушает и не понимает, как это хаты мало, коня мало, когда он в бане живет и вся живность у него - теленок... Эх, ему бы коня да ему бы дом свой!
      А после обеда пошли все вместе прогуляться к мельницам.
      Весело, шумно машет мельница крыльями, мелет хлебушек нового урожая. Весело глядеть на них Данилке.
      А Иван Кочетков и Анна Ивановна ведут разговор.
      Речь уже о самом Кочеткове. Об его мечте.
      - Ну, хорошо, бедняков вы на ноги поставите, а дальше что? Совместно обработаете землю, разделите по справедливости урожай, каждый заберет его себе, утащит как суслик в свою норку... А дальше что, мечта, мечта какая?
      - Укротим кулаков! Ограничим эксплуататоров, - говорит Иван Кочетков. Заживет беднота хорошо!
      - Что значит хорошо? Своим домиком, своей коровкой, своей лошадкой, но ведь это же мелко? Это нищенская мечта!
      - А что же, по-вашему, всех мужиков в пролетарии переделать? обижается Иван Кочетков.
      - Зачем, давайте помечтаем, как сделать их господами.
      - Господами-помещиками, ха-ха-ха! - смеется-заливается Иван.
      И Данилка смеется, хотя не понимает над чем - разве господами быть плохо? Бабушка рассказывала, что господа жили ничего, подходяще.
      - Ну конечно же, - вместе посмеявшись, говорит учительница, - беднякам надо стать настоящими господами над этими лугами, полями, лесами. И жить не в убогих хатках, а вот в этом дворце на холме, над рекой... Господа понимали толк в красоте, знали, где построить поместье.
      Иван Кочетков, прищурившись, смотрит на барские развалины - здесь, недалеко от мельниц, когда-то стоял помещичий дом.
      - Значит, зря его мужики сожгли?
      - Конечно, напрасно. Надо было сохранить, улучшить, украсить, побросать свои убогие хатки да и поселиться всем селом в этом дворце! Коммуной!
      - А ведь разместились бы, - улыбается Иван. - В доме-то было сорок комнат да две залы. Да во флигелях комнат двадцать... А что, вот бы отремонтировать! Но где ж такие средства?.. Ведь это уму непостижимо, сколько должно все стоить... Стекло. Железо. Цемент... Нет, Анна Ивановна, не жизненная эта мечта!
      - А как бы хорошо - и детвора вся вместе... Тут бы и настоящее коллективное воспитание... И мне бы комнатка, вон там, в мезонине! Обожаю мезонины, знаете...
      - А что ж, - говорит Иван, - если сильно захотеть...
      все возможно!
      И долго они смотрят на барские развалины. На зияющие провалами окон каменные стены. На круглые колонны, тронутые дымом пожара. На статуи с отколотыми головами. На чаши бывших фонтанов, покрытые бурьяном.
      - Жили-пожили тут господа действительно как в раю.
      Все имели, чего только душа желала. Получали по потребностям, веселились по способностям, вот это счастье!
      - Только это было счастье бездельников. И вот чем это кончилось! указала учительница на развалины. - А вот если бы такие же условия создать трудовым людям, не было бы этому счастью конца!
      - И вам мезонин? - улыбается Иван.
      - Согласна! - смеется Анна Ивановна.
      На обратном пути идут мимо кладбища. Красиво оно возвышается над обрывом реки, окаймленное вековыми ивами и кудрявыми липами. Среди могил рябины растут.
      Тихо тут, редко кто бывает.
      Грустно разглядывает Анна Ивановна кресты над покойниками и говорит:
      - Жалко мне всех, кто не дожил до свободы.
      - И мне тоже, - говорит Иван, - только не всех. Вот посмотрите на эту могилу, того, кто здесь зарыт, мне не жалко.
      Анна Ивановна посмотрела. И прочла надпись, высеченную на тяжелой каменной плите:
      Здесь спит известный егерь,
      Кулюшкин Родион.
      Не потревожьте, люди,
      Его блаженный сон!
      - Интересная надпись, - сказала она, - видимо, его любили какие-то поэтические души? Почему же вам его не жалко? Чем вам насолил этот Кулюшкин?
      - Да уж насолил. И не мне одному. Бывало, пойдем мы, ребятишки, в лес по грибы, девчонки по ягоды, так он застанет да кнутом так нахлещет, все рубашки иссечет.
      Зверь был. Барский прихвостень. Ненавидел его народ.
      Не помри он в самом начале революции, пришибли бы его осиновым колом...
      - Отчего же он умер?
      - Не знаю, меня здесь не было. Я за царя-батюшку воевал, а после революции за свободу. Без меня это дело было. Говорят, помер Родион от какой-то заразной болезни. Хоронили его помещики в закрытом гробу, чуть ли не ночью. И после этого сами исчезли, бежали от революционной бури в какие-то тихие заводи. Может быть, за границу...
      - О, как таинственно! Может быть, в этой могиле скрыта какая-то тайна?
      - А все может быть, - пожал плечами Иван. - В народе болтали, будто выходил из гроба Родион, бродил вокруг, как медведь-шатун. И сейчас еще иные матери детей стращают: тише, не плачь, а то Кулюшкин придет!
      - Да, бывает и так, - сказала Анна Ивановна. - Хорошего человека народная память веками чтит, но и злого не забывает.
      Так за разговорами прошли они сельское кладбище и вышли из-под темных деревьев на солнечные поляны. И загляделись на далекие просторы.
      - Ах, как прекрасна жизнь! - воскликнула Анна Ивановна. - И так коротка. И как хочется прожить ее так, чтобы оставить по себе добрую память!
      - Очень хочется, - отозвался Иван. - Да вот боишься, успеешь ли? Мне иной раз кажется, будто и дни слишком короткие и ночи слишком длинны.
      Анна Ивановна засмеялась:
      - И мне так кажется. И это очень хорошо!
      КОГДА КУЛАКУ СМЕШНО
      - Ну и выдумщица эта учительница! Ну и чудачка, ха-ха-ха, - веселился Никифор Салин. - Из-за одного батрачонка всю школу мне в полон отдала! Вон, посмотрите, как у меня пионеры корм коням несут, как у меня пионеры телят пасут!
      Поглядели соседи - и верно. Сережка сено коням задает. Поить ведет. На другой день Степка телят выпасает.
      А на третий - Иван свиньям картошки вареной из кухни несет.
      - Да что они, в честь чего? - удивляется народ.
      - А в счет образования Гараськи - дохлого карася.
      Пока он в школе занимается, азы-буки учит, они за него отдежуривают. Должность его батрацкую справляют, - говорит Никишка и снова: - Ха-ха-ха!
      - Ну и как, стараются?
      - Не нахвалюсь, удалые работнички!
      Рассказали об этом учительнице. Она пожала плечами и сказала словно про себя:
      - Ну и пусть, посмотрим, кто будет смеяться последним.
      Ведь это не сами по себе ребята на кулака батрачат, а по решению пионерского отряда. И вот почему. Когда Гараську в пионеры принимали, о его батрачестве как-то и не подумали. Ну приняли, и ладно. Выберет батрачонок свободную минутку и прибежит. Со всеми вместе под барабан пошагает, в дудку подудит. И снова - красный галстук в карман и на кулака батрачить.
      А вожатая говорит - так нельзя. Пусть Герасим всегда галстук носит, пусть кулак знает, что он пионер, и тронуть его не смеет!
      Ладно, с этим согласились. И кулак не возражал, пускай на шее у батрачонка красная полоска болтается, ежели не боится, что быка раздразнит. Ему-то что, лишь бы работал, не ленился.
      Но когда все пионеры в школу пошли, тут встал вопрос: а как же с Гараськой? Кулак его не пускает. "Мне, - говорит, - такой батрак не нужен. Я, что ли, за него буду его должность справлять? Или работа, или ученье, чтонибудь одно. Желаете сироту учить, пожалуйста, забирайте его совсем. Только вот кто его будет кормить?"
      А не учиться Гараське тоже неправильно. Если все пионеры учатся, ни один не должен оставаться за бортом! Не годится. По-пионерски - один за всех, все за одного.
      Долго обсуждали этот вопрос на сборе отряда и, наконец, догадались, что нужно сделать. Распределить батрацкие обязанности на всех пионеров. Каждому исполнять его должность по очереди, пока Гарась в школе.
      Ведь если каждый пропустит в месяц один день, это не страшно, наверстает. А зато Гарась будет учиться без пропусков. Как учительница на это согласится?
      Усмехнулась Анна Ивановна, выслушав такое предложение, и сказала:
      - Я, как ваша вожатая, уговорю вашу учительницу.
      Вот так и начали батрачить всем отрядом на кулака.
      Конечно, обидно, когда он смеется. Гараське даже перед товарищами неловко.
      - Стыдно мне, Анна Ивановна, я тут за партой сижу, чистое писание вывожу, а ребята за меня мучаются.
      - Ничего - хорошо учись, это главное, и тогда тебе ни перед кем не будет стыдно.
      И Гарась старался изо всех сил. Ведь он знал: потомуто и учится, что другие за него работают.
      И ребята не обижались. А когда учительница хвалила его за успехи, они очень гордились. И сознавали, что их партия сильна - захотела батрачонка учить, и учит!
      ЗИМА КАК НЕ ЗИМА
      Ну и зима в этом году наступила в Метелкине! Всем зимушкам зима. Закрутила, завертела такими метелями, каких и не видывали.
      Прежде, бывало, как завалит избушки сугробами, как переметет все стежки-дорожки, так и замрет вся жизнь на селе. Лишь кое-где огоньки светятся. Девки, бабы лен прядут, из кудели нитки сучат. В иных домах постукивают деревянные станки, на которых холстины ткут.
      От скуки парни по посиделкам шатаются, в карты играют, самогон пьют, дурные песни поют. А ребятишкам податься некуда. Тоска-тощища. С посиделок их гонят, в карты играть не принимают. Единственное удовольствие - на салазках покататься да нырки, выструганные из палок, по санным колеям пускать. Вот и все.
      А в эту зиму зажили ребята веселей всех. Чуть выпал снег, давай из него громадные шары катать, крепости строить.
      А потом воевать - снежные крепости брать. И не только в пешем строю, даже в конном. Должен разогнаться богатырь и на полном скаку через спежную стенку в крепость влететь. А стража должна его не пропускать, снежками забрасывать.
      Никогда не знали в Метелкине такой игры. Анна Ивановна подсказала. Она в Сибири за Байкалом такую видывала.
      Тут даже взрослые парни мальчишкам позавидовали и штурмовали крепость в каждый праздник. Все село собиралось посмотреть - какой же богатырь сверзится, какой влетит? Оказалось, это не так просто. Ну кто ни нацелится - все не получается. Сережка однажды в крепость влетел, только без коня. Конь уперся, а он через гриву, через голову - вверх тормашками. Вот смеху было.
      Попытался Матвей Алдохин похвалиться. Засел на жеребца, разогнался конь на дыбки и как махнет через снежную стену. А Матвей Алдохин с него да в девичью толпу - ух!
      И Анна Ивановна поймала его коня, оседлала да с разбегу и послала еще раз на снежную стенку. От удивления, что девка на коне, в нее даже позабыли снежки бросать.
      И всем на диво конь перелетел снежную стенку, как птица. Только вершинку задними копытами сшиб. Да шапка с учительницы прочь отлетела. А сама она на коне в крепость перенеслась и смеется, рассыпав по плечам кудри.
      - Ну, чисто Иван-царевич! - восхитились бабы.
      - Вот какова наша вожатая! - возгордились ребята.
      И всюду за ней. Только бровью поведет, они уже знают, что делать.
      К новому году оборудовали на пруду у кузницы круглый каток. Понаделали деревянные коньки с подрезами из железок и давай крутить вензеля. И вожатая с ними. У нее коньки - снегурочки. Сами фигурки на льду выделывают.
      Явился на таких же Толька-попович. И ничего, не прогнала его. Даже под ручку с ним прокатилась. Только фигурять он не мог. Как шлепнется, так на льду вмятина, и мальчишки кричат:
      - Смотри-ка, сало! Поповское сало отпечаталось!
      - Давай сковороду - жарь блины!
      Учительница ребятам погрозила, чтобы не смеялись над толстяком, пусть больше катается, похудеть ему надо.
      А на масленицу вморозили в середину пруда столб, на него надели старое колесо, а к колесу привязали две длинные жерди крест-накрест. И к концу каждой жердины - салазки. Устроили бешеную карусель. Ну давай, садись, держись, кто дольше удержится!
      Как впрягутся ребята в колесо, как раскрутят, так тебя словно какая колдовская сила поднимет, свернет в охапку и в сугроб закинет. На десятом круге обязательно все слетали.