В ту эпоху у советских ученых родилась дерзкая идея – высадиться и пробыть некоторое время на Северном полюсе. Если интересно собирать информацию в приполярных районах, то ее сбор на полюсе в течение длительного времени представляет еще больший интерес.

– Мы создадим лагерь на Северном полюсе.

Подготовка к экспедиции началась летом 1936 года. На острове Рудольфа, в 900 километрах от полюса, была устроена база. 21 мая 1937 года с этой базы стартовал первый самолет, совершивший посадку на полюсе. За ним отправились еще три самолета, которые доставили оборудование для продолжительного пребывания на вершине мира. Жителями первой дрейфующей станции „Северный полюс“ стали начальник СП-1 Папанин, метеоролог и специалист по магнетизму Федоров, гидробиолог Ширшов и радист Кренкель.

Начало было хорошим. Ученые жили в удобной палатке с двойными стенами. Кренкель несколько раз в сутки выходил на радиосвязь, передавая результаты наблюдений и статьи для прессы.

Исследователи рассчитывали пробыть на полюсе один год. В то время все считали, что льды дрейфуют вокруг полюса, находясь на самом деле в относительной неподвижности. Вскоре ученые заметили, что их льдина дрейфует от полюса. 12 июля станция уже находилась в 200 километрах от него. Льдина со все большей скоростью двигалась в направлении Датского пролива. В октябре станция спустилась до широты 85°. С наступлением осени вести наблюдения стало трудно.

В декабре станция СП-1, продолжая дрейфовать в юго-западном направлении, пересекла 82° северной широты. Льдина начала разваливаться. В конце января появились новые тревожные заботы: начал все быстрее падать барометр. Папанин приказал Кренкелю передать в Москву сведения об угрожающем состоянии льдины и надвигающемся шторме.

Шторм, во время которого скорость пронизывающего ветра доходила до 150 километров в час, разразился 1 февраля, когда станция СП-1 находилась в точке с координатами 74° северной широты и 16° западной долготы, вблизи Гренландии. Льдина покрылась множеством трещин. 2 февраля она развалилась. Люди остались на обломке размером 30 на 50 метров. Большая часть провизии осталась на другом куске льдины, но, к счастью, радиопередатчик уцелел.

К станции уже направлялось несколько советских судов с самолетами на борту.

16 февраля один из самолетов сел неподалеку от лагеря, а 19-го числа к льдине подошли два ледокольных парохода. Они сняли со льда четырех ученых в 400 километрах к северу от Исландии. Во время дрейфа СП-1 было установлено, что теплые атлантические воды доходят на двухсотметровой глубине до самого полюса. В „Правде“ было отмечено, что „работы четырех ученых внесли ценный вклад в знания по метеорологии, магнетизму и гидрологии полярных районов“. Всей четверке присвоили звание Героя Советского Союза.

Но мир уже был занят другими заботами. Гитлер вызвал в Берхетсгаден австрийского канцлера Шушнига и пригрозил ему военной интервенцией. Над Европой сгущались грозовые тучи.

В 1914–1918 годах холодные полярные моря оказались вне зоны военных действий. Во время второй мировой войны северное полушарие было полностью вовлечено в военный конфликт. У меня даже сложилось впечатление, что в течение войны люди в северном Заполярье выстрадали больше и физически, и морально, чем в свое время исследователи и покорители полюсов, – я говорю о моряках арктических конвоев.

Мне выпала честь первым во Франции, еще в 1950 году, рассказать об этих конвоях в книге „Гибель конвоев“. После этого я встречался в США и Франции с несколькими моряками, которые пережили эту северную трагедию, и после бесед с ними по-новому представил те ужасы военного безумия, с которыми не сравнится никакой ад. Затрону лишь один эпизод этих событий.

Напомню, что с августа 1941 до конца 1944 года из шотландских портов и Рейкьявика (Исландия) в Архангельск и Мурманск уходили караваны торговых судов под военным эскортом. Они были гружены военной техникой, горючим, продовольствием и медикаментами. До конца 1942 года плавания совершались только летом, поскольку союзники вначале считали, что зимой льды и тьма полярной ночи полностью препятствуют плаванию. Летом все двадцать четыре часа в сутки светло, льда мало и торговые суда не теряют из виду боевых кораблей охранения. Но двадцать четыре часа светлого времени в сутки были удобными и для немецких самолетов, которые базировались на севере Норвегии. Облегчались и действия подводных и надводных кораблей немецких ВМС.

Конвои получали условные наименования PQ (PQ-0, PQ-1, PQ-2 и т. д.), когда отправлялись из Шотландии в СССР, и QP на обратном пути. Все конвои PQ представляли лакомую добычу почти на всем протяжении пути, то есть восемь – десять суток беспрерывно. Их атаковали бомбардировщики, группы подводных лодок, а изредка и надводные корабли.

Набитые боеприпасами суда, в которые попадала торпеда или бомба, взлетали на воздух в мгновение ока – желтое пламя вздымалось на добрую тысячу метров; после взрыва поверхность моря оставалась чистой – ни обломка, ни щепки, ни единой живой души. Команда этих судов не успевала даже испытать боли. Морякам других судов тоже доставалось сполна. Когда такое судно тонуло, команда попадала в воду, температура которой едва превышала 0°, прямо в растекавшийся по поверхности моря мазут. Всем им грозила неминуемая смерть. В каждый конвой включали кроме двадцати – тридцати пяти грузовых судов и танкеров два или три спасательных корабля, но их бомбардировали и торпедировали наравне с остальными. К тому же у них часто не хватало времени на маневр среди несущихся с разных сторон торпед и сыплющихся с неба бомб, чтобы прийти на помощь тонущему судну.

Потери в этих конвоях были гигантскими. К примеру, конвой PQ-17 потерял из тридцати пяти судов двадцать три транспорта и танкера, а также одно спасательное судно. Людские потери на конвоях во время военных действий в Арктике не были подсчитаны, ибо в момент ухода никогда не было известно точное количество людей на судах конвоя, ведь они формировались в спешке, в самый последний момент часто происходили изменения, а команды состояли из людей самых разных национальностей – англичан, американцев, норвежцев, голландцев, датчан, поляков, греков, югославов, турок, панамцев, костариканцев, гавайцев и других. По закону о ленд-лизе, принятом в США 11 марта 1941 года, американские торговые суда ходили в конвоях союзников еще до официального вступления США в войну.

В 1954 году мой литературный агент организовал для меня в Ньюберипорте (Массачусетс) встречу с двумя пенсионерами американского торгового флота, которые участвовали в этих плаваниях. Патрик Лестер был одним из тех, кто уцелел в конвое PQ-17. Сухогруз „Вашингтон“, на котором он служил, был потоплен бомбой у западных берегов Новой Земли. Любитель выпить. Лестер часто путал географические названия и даты, но я помогал ему, освежая в памяти события тех лет и уточняя некоторые детали.

„Вашингтон“ в одиночку дошел из Гринока (Шотландия) в Рейкьявик (эту дорогу защищали минные поля), где формировался конвой. В различных документах, в частности в книге Сэмюэля Элиота Морисона „История американских морских операций в мировой войне“, можно отыскать сведения о составе всех конвоев, в том числе и конвоя PQ-17 – 33 торговых и 3 спасательных судна, а также один военный танкер. Эскорт состоял из шести эсминцев, двух кораблей ПВО (крупные суда, на которых установили мощную зенитную, артиллерию), двух подводных лодок, одиннадцати корветов и нескольких вооруженных тендеров.

Караван судов отплыл 27 июня 1942 года. В тот же день Британское Адмиралтейство узнало, что верховное немецкое командование получило информацию о конвое (шпионов в портовых кафе Исландии хватало) и решило послать для его уничтожения один или два линкора. Чтобы отразить угрозу, Адмиралтейство отправило из Скап-Флоу (Шотландия) так называемые силы прикрытия – два линкора, один авианосец, четыре крейсера, дюжину эсминцев и корветов. Этим силам была поставлена задача крейсировать в Северном Ледовитом океане и Северной Атлантике все время, пока конвой PQ-17 будет находиться в море, и, если нужно, перехватить немецкие линкоры.

Кроме того, из Исландии вышли так называемые силы поддержки – четыре крейсера и девять эсминцев и корветов. Они должны были нагнать конвой и усилить эскорт.

– Конечно, мы ничего этого не знали, – сказал мне Патрик Лестер. – И к счастью, иначе натерпелись бы еще большего страху. 3 июля мы заметили на горизонте крупные боевые суда, шедшие по левому борту, и решили, что появились немцы. Но командующий конвоя сообщил, что прибыло подкрепление эскорта.

У нас отлегло от сердца, но бесило то, что поддержка эскорта шла на почтительном расстоянии от нас и к тому же держалась к северу от конвоя, а ведь нападения следовало ожидать с юга. Накануне нас атаковали подлодки, а в день появления подкрепления – самолеты-торпедоносцы и пикирующие бомбардировщики. Они прилетели с юга, а эскорт по-прежнему дымил на севере, где был бесполезен. Мы злились и крыли их отборнейшей руганью. От брани становилось легче на душе.

– Вам часто приходилось испытывать страх?

– Он нас почти не покидал, а кое-кого страх терзал с момента отплытия до прибытия на место. Многие никогда не снимали спасательных костюмов. Так и ходили зашнурованными по самую шею, а раздевались только в гальюне.

Хуже всего приходилось машинной команде во время вахты. Они слышали разрывы бомб вокруг судна, ощущали дрожь корпуса, когда охранение сбрасывало глубинные бомбы. Этим ребятам нельзя было вылезать наверх без приказа, они сидели буквально в ловушке. Они страдали от тяжелой депрессии, и их нередко сажали в „психушки“.

– Вы говорили, что все моряки северных конвоев были добровольцами.

– Во всяком случае, на американских судах. У нас ходили только добровольцы.

– Мог ли матрос отказаться от плавания?

– Насчет англичан не знаю, а американцы могли. До объявления войны мы могли даже выбирать судно. Потом нет. Но никого нельзя было отправить на судно северного конвоя силой, обманом.

– Однако вас мобилизовали?

– Нет, мы оставались гражданскими лицами даже после объявления войны. Мы относились к торговому флоту, и мобилизация нас не касалась.

– И, несмотря на такой статус, добровольцы находились, даже когда стало известно, что северные конвои – ад?

– Да, до самого конца. Из-за больших денег. Мы зарабатывали в восемь раз больше, чем ребята, мобилизованные в военный флот.

– Вы считаете, что вами руководили соображения морали?

– Мы были необходимы. Без торговых судов Европа могла проиграть войну. А высокие оклады выбили у государства наши профсоюзы. Хотя не все ли равно, за какие деньги рисковать жизнью – за полсотни или за три сотни долларов?

Итак, конвой PQ-17 подвергался нападениям подводных лодок и самолетов 2, 3 и 4 июля. 4 июля, во второй половине дня, ко дну пошли три судна. В этот момент конвой находился в 240 милях к северу от мыса Нордкап, а до Архангельска, порта назначения, оставалось еще 1000 миль, то есть пять суток пути.

– Именно в этот момент коммодор известил по TBS капитанов торговых судов, что эскорт уходит, а конвой должен рассредоточиться и каждому судну надлежит самому пробираться в Архангельск.

TBS означает „радио для переговоров между судами“. Речь идет о радиосвязи на сверхкоротких волнах, дальность которой не превышала 30 миль; подводные лодки, когда идут под водой, не могут перехватить эти радиопереговоры, но вражеские самолеты могли их услышать. Поэтому было категорически запрещено использовать радио внутри конвоев; переговоры осуществлялись с помощью голоса, флажков, телеграфа Скотта, цветных светосигналов, сирен.

– В тот день, – сказал мне Лестер, – большинство капитанов не решились довести содержание послания до команды судов, но все видели, как эскорт развернулся и удалился. Мы потребовали объяснений. Капитан прочел нам полученную радиограмму.

Капитаны не могли дать вразумительного объяснения, поскольку сами ничего не знали. Приказ оставить конвой без эскорта и защиты исходил от Лондонского Адмиралтейства, и, по-видимому, в истории морской войны это решение подвергалось самой резкой критике. Адмиралтейство получило данные о точном составе немецких надводных сил, вышедших из Тронхейма: линкор „Тирпиц“ водоизмещением 35000 тонн, „карманный линкор“ „Адмирал Шеер“ (10 тысяч тонн), тяжелый крейсер „Адмирал Хиппер“, семь эсминцев. Силы прикрытия и поддержки вполне могли противостоять немецкой эскадре, но возникло непредвиденное обстоятельство: немецкие силы двинулись не к северу, в направлении конвоя, а к западу. Выпустить их на атлантические просторы означало обречь себя на многомесячные поиски вражеской эскадры. Кроме того, вставала проблема посылки мощных эскортов для охраны судов на жизненно важном пути США-Великобритания. Силы поддержки и прикрытия получили приказ преградить „Тирпицу“ и его эскадре путь в Атлантику, то есть они оставляли конвой PQ-17 без защиты. Такое объяснение выдвигалось в неофициальных английских комментариях. Но никто не удосужился объяснить, почему ушел и непосредственный эскорт конвоя PQ-17. Отчет о спорах стратегов Адмиралтейства, если он был составлен, нигде не публиковался, а потому „ключ к разгадке тайны“, а также некоторых других событий военного и мирного времени до сих пор хранится за семью печатями.

Английским морякам было нелегко покидать конвой. Адмирал, командующий сил поддержки, передал на подчиненные ему американские крейсеры следующее сообщение: „Знаю, вы не меньше, чем я, огорчены необходимостью бросить наших славных моряков на труднейшей части пути в порт назначения“. Это чувство разделяли все. Командир эсминца, возглавлявшего эскорт, передал на суда: „Расстроены тем, что покидаем вас. Желаем успеха. А нас, кажется, заставили совершить грязное дельце (Looks like a bloody business)“.

Комментарий Лестера:

– Если бы боссы Адмиралтейства и чины ВМС услышали ту брань, которая сыпалась на их головы на всех судах, они, наверное, поняли бы, что такое гнев и отвращение. Многие кричали: „Сволочи, потопите нас из собственных пушек, так будет честнее!“

Гнев не прошел, но сколько можно кричать в морские просторы, когда остаешься в одиночестве. Следует идти дальше. Многие склонялись к тому, что лучше направиться в более близкий Мурманск. Тогда капитан выложил неприятную новость. Первоначально конвой и направлялся в Мурманск, но затем пришел приказ идти в Архангельск, поскольку Мурманск подвергся жесточайшей бомбежке. Позже мы узнали, что порт очень пострадал. Такая информация не способствовала улучшению морального духа. Утонуть в море или погибнуть по прибытии в порт – разница невелика!

Конвой рассредоточился не сразу, потому что каждый капитан решил отклониться к северу, уйти подальше от норвежских берегов, откуда вылетали немецкие самолеты. Почти все суда шли курсом северо-северо-восток, то есть приближались к сплошным льдам и все чаще встречали плавучие льдины. Постепенно суда, огибая множество препятствий, рассредоточились. Приказа больше не было, все произошло само собой. Мы потеряли друг друга из виду.

Поскольку шел июль, темноты на этой широте не было. Ночь затруднила бы плавание среди льдов, но зато укрыла бы нас от самолетов; мы говорили: „В темноте можно остановить машины и передохнуть несколько часов“. Несколько часов отдыха, не опасаясь самолетов, без выматывающего силы напряжения. У нас уже давно болели глаза из-за постоянного наблюдения за солнцем, ведь немецкие самолеты заходили со стороны светила, чтобы „ослепить“ артиллеристов.

По мере приближения к полярной шапке паковый лед становился все плотнее, и плыть по разводьям было все труднее. Офицер, сидящий в дозорной бочке, наблюдал за льдами и указывал направление, чтобы „Вашингтон“ не попал в тупик. К счастью, самолеты не показывались.

Двигаясь по разводьям, мы достигли сплошных льдов, тянувшихся к северо-западу и юго-востоку. Они были непроходимы. Пришлось идти вдоль кромки на юго-восток. Наступило 5 июля. В тот же день мы встретили два других судна из PQ-17 и пошли дальше вместе.

Я забыл сказать, что все это время в трюмах „Вашингтона“ прибывала вода. Прямых попаданий бомб не было, но близкие от судна взрывы расшатали обшивку. Насосы работали, и вода прибывала медленно. В тот день капитан отдал приказ, который был выполнен без желания и вызвал кучу протестов.

Ему пришлось воспользоваться всей своей властью и даже обратиться за помощью к вооруженной охране. Вооруженная охрана состояла из артиллеристов ВМС, они находились на борту каждого судна. Вооруженная револьверами охрана вряд ли осмелилась бы стрелять в нас, к тому же то были в основном молокососы, и мы относились к ним с презрением. Но они окружили капитана, который отдал приказ, раздражавший нас, и мы знали, что его придется выполнить. Из-за чего разгорелся сыр-бор?

Мы везли триста или четыреста ящиков с тринитротолуолом. Запаянная алюминиевая упаковка была герметичной. Ящики стояли по правому борту, то есть со стороны юга, откуда чаще всего шли торпеды. Только идиот мог разместить их с этой стороны, но погрузка часто производилась в спешке, а эти ящики с тринитротолуолом принесли в последний момент, когда свободное место оставалось лишь на правом борту. Моряки протестовали, но рабочие арсенала заявили, что остальные суда были забиты ящиками со взрывчаткой и по левому, и по правому борту, и нам еще повезло, что на судно грузят только эти ящики. Короче говоря, они стояли по правому борту.

Капитан приказал перенести грузы из трюма С – ящики с тринитротолуолом – на левый борт, а грузы оттуда установить на правом борту. Я уже говорил, что все мы были в ярости: куда проще выкинуть тринитротолуол за борт! И в Мурманске, и в Архангельске русские не стали бы проверять накладные и конассаменты; они быстро разгружали суда, смешивая все грузы, и тут же набивали ими вагоны. Никто бы и внимания не обратил на отсутствие этих проклятых ящиков, а если бы кто и заметил, можно было бы сказать, что морская вода повредила упаковку, они начали дымиться и мы сбросили их в воду. Именно это пыталась втолковать капитану делегация от матросов, но, как я уже говорил, тот был глух к нашим пожеланиям, и пришлось подчиниться.

Мы еще не успели закончить разгрузку трюма С, как появились самолеты. Вначале один, потом десяток „Юнкерсов-88“. Каждый пикировал, сбрасывал бомбу, набирал высоту и снова пикировал на одно из трех судов. Заходы длились беспрерывно. Мы слышали взрывы, видели столбы воды вокруг нас, и вдруг я почувствовал, что палуба „Вашингтона“ наклонилась. Ребята бросились к спасательным шлюпкам. Их спустили на воду нормально. Речь идет о шлюпках по правому борту, ибо судно кренилось в ту сторону. Шлюпки левого борта оказались бесполезны, как часто бывает при кораблекрушении. Нам невероятно повезло: ни один из членов экипажа „Вашингтона“ не был ни ранен, ни убит. На других судах жертвы имелись. Все произошло быстро, за каких-то десять минут. Нас, моряков с „Вашингтона“, набилось сорок шесть человек в две шлюпки, и мы начали грести вдоль льдов. Все три судна затонули. На поверхности моря осталось шесть шлюпок.

Самолеты исчезли на юге, голубое солнечное небо было пустым и спокойным; слева невыносимо сверкали льды, справа расстилалась гладкая синь моря. Единственным звуком, нарушавшим полярное безмолвие, был скрип весел в уключинах. Помню, я подумал, что мы оказались вдалеке от всех, вроде исследователей прошлых времен, и сказал про себя: „Надо было быть чокнутым, чтобы идти сюда по своей воле“.

Мы спросили капитана, сколь долго нам придется грести вдоль кромки льдов. Он ответил, что мы, наверное, находимся южнее Новой Земли. К середине дня кромка льдов пошла к югу, и вскоре перед нами оказалось бесконечное ледяное поле, перерезанное редкими полыньями. Остальные четыре шлюпки подошли ближе, и капитаны стали совещаться между собой. Было решено грести на восток.

Офицеры потопленных судов рассчитали, что шлюпки находятся в 250–280 милях к западу от Новой Земли. Положение не вызывало особых опасений, поскольку в шлюпках имелось и большое количество провизии – пеммикан, порошковое молоко, сахар, галеты, сушеные фрукты и достаточный запас воды в герметичных емкостях, а также одеяла. Каждый надел свой водонепроницаемый костюм, который снимал, пока греб, а затем надевал вновь.

– Триста миль можно пройти за пять суток, – говорили все.

– А ведь еще не кончился этот поистине бесконечный день 5 июля! К концу дня нам встретился спасатель.

Сначала мы заметили на востоке дым, а затем на горизонте появилось судно. Наш капитан посмотрел в бинокль и крикнул: „Судно!“ Чуть позже выяснилось, что это – „Олопана“, одно из судов рассеявшегося конвоя PQ-17. Он принял SOS с наших трех судов и поспешил на помощь. Четыре шлюпки с других судов направились к нему, а мы поступили иначе.

Я не помню, кто заговорил первым, – уверен, что не я, – но все в шлюпке согласились с заговорившим. Увидев, что мы остановились и оживленно спорим, вторая шлюпка с „Вашингтона“ подошла ближе. Тот тип, что заварил все это, сказал, что будет безумием опять оказаться на судне из конвоя PQ-17. Он говорил, что это наилучший способ снова попасть под бомбы. Немцы тоже перехватили SOS и, считая, что наши друзья придут нам на помощь, пошлют новые самолеты. Можно лишь удивляться, что „Олопана“ добралась до нас, избежав атак с воздуха. Зачем подвергать себя новым опасностям на борту судна, лучше продолжать идти к Новой Земле на веслах, поскольку вряд ли немецкие самолеты будут рыскать над морем в поисках двух шлюпок. Ну а там можно осмотреться. Следовало переждать бурю, другими словами, дождаться, пока немцы забудут о конвое PQ-17. На Новой Земле может встретиться русское судно, которое и доставит нас в Архангельск.

На обеих шлюпках все пришли к согласию, но не обошлось без криков, ругани, угроз, резких слов.

Капитан и оба его помощника не стали нас убеждать, что нашим долгом было взойти на борт „Олопаны“. Обошлись и без угроз, что бросят нас, если мы откажемся покинуть шлюпки. Помню, некоторые ребята говорили, что останутся на Новой Земле до конца войны, будут жить „в лесах“ и никакой силой их не заставят ступить на палубу судна. Но они не знали, что такое Новая Земля.

„Олопана“ подобрала экипажи других шлюпок и подошла к нам. Ее капитан, не спускаясь с мостика, поговорил с нашим капитаном. Он крайне удивился, узнав о нашем решении остаться в шлюпках, а некоторые матросы, перегнувшись через борт, ругали нас. Наверное, кое-кто и усомнился, что мы в здравом уме, но промолчал.

После моих слов вы, по-видимому, сочли нас трусами, которые думали только о спасении своей шкуры. Но не забывайте: все мы были добровольцами, а многие из нас уже не раз проделали путь из Исландии в Мурманск и их не раз спасали с тонущих судов. А пока конвой PQ-17 не распался, все делали свое дело, даже во время воздушных и подводных атак. Но когда эскорт ушел, бросив беззащитные суда на произвол судьбы, нашему возмущению не было предела, и, конечно, это сказалось на нашем настроении. Да, мы думали о собственной шкуре, поскольку ВМС, покинув нас, нарушили контракт.

Короче говоря, „Олопана“ удалилась к югу, а мы снова стали грести на восток, сменяя друг друга на веслах. Так прошло трое суток. Время текло медленно, поскольку солнце не заходило за горизонт. В середине дня солнце сверкало на темно-синем небе, белый лед слепил глаза; к вечеру немного темнело, а лед розовел. Затем солнце поднималось, и все начиналось сначала. Мы больше молчали, только время от времени спрашивали капитана, сколько еще до Новой Земли. „Двое или трое суток“, – отвечал он. Ни голод, ни жажда, ни холод нас не мучили – у нас были водонепроницаемые одежды и одеяла. Мы терпели и вовсе не жалели, что не сели на „Олопану“. Иначе говоря, плыли в каком-то отупении.

Нас вывел из этого состояния шторм. Я еще ни разу не видел такого. Менее чем за час небо побелело, поднялся ветер, закружились хдопья снега, а через четверть часа мы оказались в сердце пурги. Шлюпку трясло, словно осину. Шум стоял оглушительный – льдины сталкивались с треском, похожим на пушечные выстрелы. Мы даже начали опасаться за прочность стальной шлюпки. Но, слава Богу, ничего страшного не произошло. Когда разразилась буря, мы бросили весла и уселись на дно, но капитан сказал, что, если мы перестанем грести, шлюпка встанет поперек волны и может перевернуться или набрать воды. Мы могли бы сообразить это и сами, но были не в себе.

Шторм продолжался шесть часов, а потом как-то вдруг утих, и мы, к величайшему удивлению, увидели другую шлюпку в полумиле от нас. Мы подошли ближе и буквально остолбенели: вместо лиц блестели белые маски изо льда, а гребцы походили на призраков.

На следующий день или через день была еще одна буря. Она тоже продолжалась шесть часов. Мы гребли, сменяя друг друга, настроение у нас испортилось, и кое-кто, в том числе и я, стал жалеть, что не пересел на „Олопану“. Но вслух пока не говорили. Тогда мы еще не знали, что „Олопана“ уже двое или трое суток покоилась на дне Ледовитого океана. Ее потопила торпеда с немецкой подлодки. Это мы узнали позже. Мы совсем упали духом, поскольку кончились съестные припасы. Осталась только питьевая вода.

Утром мы заметили сушу. Она проглянула сквозь легкий туман на востоке далеко на горизонте. Она не блестела, как льды. Ошибки быть не могло – то была земля. Мы кричали и плакали от радости. И с удвоенной силой принялись грести, надеясь добраться до берега часа за три. Но нам понадобилось двенадцать часов.

Шлюпки носом зарылись в гальку. Мы смотрели на редкие зеленые холмы, и сердце наполнялось какой-то удивительной нежностью. Любой потерпевший кораблекрушение поймет меня. Мы дошли до холмов и увидели скудную низкорослую зелень. Поднялись на вершину взгорка и тут же расстроились. Насколько хватало глаз, тянулись одинаковые холмы, а дальше вздымались горы с заснеженными вершинами, сверкавшими на солнце. Ни деревца, ни жилья, ни единого человеческого существа. Нас окружала пустыня.

Вернувшись на берег, мы заметили диких гусей. Диких, но не пугливых. Они никогда не встречались с людьми. Мы поймали десяток птиц и сварили из них суп – хорошо, что нашлись спиртовые горелки.

Новая Земля похожа на мол, тянущийся на тысячу километров с юга на север. Мы не знали, на какой широте находимся. Надо было идти на юг, что мы и сделали. Грести становилось все труднее из-за мучившего нас голода. Берег опустел, дикие гуси больше не попадались. Кое-кто начал жаловаться, что отморозил ноги.

Наше мрачное плавание длилось трое суток, а затем мы встретили четыре шлюпки, в которых сидели моряки с голландского судна, тоже входившего в конвой PQ-17. Они, как и мы, страдали от голода, но встреча подбодрила нас. Казалось, что в компании легче будет добраться до цели. В тот день мы опять наткнулись на диких гусей и поймали их больше сотни. Мы досыта наелись и повеселели.

Мы продолжали грести к югу, и на следующий день произошла новая радостная встреча. Обогнув небольшой мыс, мы заметили стоящее у берега судно из конвоя PQ-17. „Уинстон Салем“ сел на песчаную мель и не мог сдвинуться с места. Он был в хорошем состоянии, его котлы работали, камбуз и холодильник были до отказа набиты пищей.

Трое суток мы жили на „Уинстоне Салеме“, как у Христа за пазухой – тепло, сытно, ни забот, ни тревог. Обмороженные ноги залечили в медсанчасти. Немецких самолетов мы не видели уже несколько дней – по-видимому, операция против PQ-17 закончилась. Наступила счастливая пора, но счастье не длится вечно.

На третьи сутки с юга пришел пароходик. На нем развевался красный флаг с серпом и молотом.

К запаху мазута примешивался другой, более аппетитный запах. Когда судно подошло ближе, мы разглядели ржавый и грязный корпус китобойца. Он отдал якорь вблизи „Уинстона Салема“, и с него спустили шлюпку. В нее сели два человека, закутанных в меха. На ногах у них были унты. На их коричневых лицах поблескивали раскосые глаза. Они ни слова не знали по-английски. Жестами они объяснили, что неподалеку, к югу, стоит несколько английских или американских судов, и предлагали доставить туда всех, кто хотел.

Капитан „Уинстона Салема“ промолчал. Решение должен был принять он. Мы же не могли злоупотреблять его гостеприимством и с большим сожалением покинули „Уинстон Салем“, пообещав капитану сделать все возможное, чтобы русские прислали буксир, который стащит его с мели.

Мы снова пустились в путь вдоль побережья Новой Земли, на этот раз на борту китобойца. На завтрак давали какое-то рыбное (или китовое) варево и чай. Русские говорили, что суда союзников недалеко, а мы все шли и шли вдоль берега. Как-то мы заметили маяк и несколько деревянных домов. Человек двенадцать мужчин, две женщины, дети, собаки.

После шестнадцати часов плавания мы наконец заметили в глубине бухты стоящий на якоре „Импайр тайд“, английское судно из конвоя PQ-17. Мы поднялись на его борт.

Нас встретил капитан. Он был приветлив, но мы поняли, что стесняем его. „Импайр тайд“ уже принял большое количество моряков с других судов конвоя PQ-17. Он был переполнен: на его палубе толкалось множество людей. „Вместе с вами у меня на борту окажется двести пятьдесят пассажиров“. Капитан опасался взять на себя ответственность за доставку всех этих моряков в Архангельск, он хотел получить несколько судов для охраны. „Я уже послал радиограмму в Архангельск и запросил помощь“. Мы подумали: „Радиограмма! Он с ума сошел! Рядом базируются немецкие самолеты, они вскоре будут здесь!“

И действительно, вскоре в небе появился самолет. „Вот тебе и ответ на радиограмму, – подумали мы. – Теперь жди бомбардировщиков“. После воздушной атаки переполненный „Импайр тайд“ будет походить на бойню.

С согласия нашего капитана мы покинули это судно, которое не могло ни прокормить нас, ни доставить в Россию, а само было прекрасной мишенью. Капитан „Импайр тайда“ дал нам две шлюпки и парусину. Мы снова сели на весла и пошли к берегу. Он был столь же негостеприимен, как и в более высоких широтах. Мы пробыли на суше двое суток, подстрелив из револьвера несколько морских птиц. Мы ждали атаки самолетов на „Импайр тайд“, но небо оставалось пустым.