Она девушка по вызову. Мы познакомились много лет назад, когда я еще работал в полиции, носил в бумажнике золотой полицейский значок, имел дом, жену и детей в Сайоссете - это за Куинсом, далеко на Лонг-Айленде, так что из окна Элейн его не видно. Мы с ней сошлись, по-моему, из-за того, что обоим нам чего-то не хватало, - наверное, если заглянуть поглубже, люди всегда, или почти всегда, сходятся именно из-за этого.
      Мы немного помогали друг другу. Я делал для нее то, что может сделать полицейский для девушки ее профессии, - отвадил одного настырного сутенера, вселил страх Божий в пьяного клиента, вздумавшего буянить, а когда другой клиент имел наглость помереть прямо у нее в постели, оттащил труп в такое место, чтобы это не повредило ни его, ни ее репутации. Я делал для нее то, что может делать полицейский, а она делала для меня то, что может делать девушка по вызову, и это продолжалось на удивление долго, потому что мы и в самом деле друг другу нравились.
      Потом я ушел из полиции и сдал свой золотой значок. Примерно в это же время я лишился дома, жены и детей. Мы с Элейн виделись редко. Может быть, мы вообще потеряли бы друг друга из вида, если бы кто-нибудь из нас куда-нибудь переехал, но мы по-прежнему жили рядом. Я все больше и больше пил, но, попав несколько раз в больницу на детоксикацию, решил с этим кончать.
      Я прожил так года два - не пил день, потом еще день, и так день за днем, а тут вдруг у Элейн всплыла одна история, связанная с ее прошлым. И как раз стой частью ее прошлого, которая была у нас с ней общей, и эта история касалась не только ее, а нас обоих. Она снова нас сблизила, хотя трудно сказать, что это означает. Элейн, безусловно, была мне очень близким другом. Кроме того, из всех людей, с которыми я виделся более или менее часто, она была единственной, с кем у меня было общее прошлое, - уже по одному этому она стала важной частью моей жизни.
      К тому же я спал с ней раза два-три в неделю, а что это для нас значит и к чему может привести, даже не задумывался. Когда я поговорил об этом с Джимом Фейбером, моим наставником в "А. А.", он сказал, что и тут надо так же - день, потом еще день, и так день за днем. В "А. А." нетрудно прослыть мудрецом - достаточно только постоянно давать вот такие советы.
      Швейцар позвонил снизу ей в квартиру и указал мне на лифт. Элейн ждала меня в дверях - волосы стянуты в хвост, ярко-розовые велосипедные брюки в обтяжку ниже колен, лимонно-зеленая блузка без рукавов с расстегнутым воротом. В ушах у нее болтались громадные золотые кольца, а на лице было ровно столько косметики, чтобы выглядеть чуть-чуть шлюховатой, - это был точно рассчитанный эффект, которого она добивалась только тогда, когда сама того хотела.
      - Вот видишь? Все-таки красота у тебя - от природы, - сказал я.
      - Рада, что вы это заметили, мистер.
      - И что мне особенно нравится - этот отпечаток чистоты и невинности.
      Вслед за ней я вошел в квартиру, и она взяла у меня кассету.
      - "Грязная дюжина", - прочла она. - Это и есть тот фильм, который тебе непременно надо посмотреть сегодня?
      - Так мне сказали.
      - Это где Ли Марвин* против нацистов? Та самая "Грязная дюжина"? Сказал бы раньше, и я бы тебе весь сюжет рассказала по телефону. Я посмотрела его сразу, как только он вышел, а потом не знаю сколько раз по телевизору. Там все они - Ли Марвин, Телли Савалас, Чарльз Бронсон, Эрнест Боргнайн и этот, как его, - он еще играл в "MASH"...**
      - Алан Олда?
      - Нет, в фильме "MASH". He Эллиот Гулд, а другой... Дональд Сазерленд.
      * Здесь и далее упоминаются известные американские киноактеры.
      ** "MASH" - название антивоенной комедии Р.Р.Олтмена, вышедшей в 1980 г. (аббревиатура, означающая "передвижной военный госпиталь").
      - Верно. И Трини Лопес.
      - Да, про Трини Лопеса я и забыла. Его убивают сразу после того, как они приземляются на парашютах.
      - Не порти мне удовольствие.
      - Очень остроумно. Там еще Роберт Райан, верно? И Роберт Уэббер, он недавно умер, такой был хороший актер.
      - Я знаю, что Роберт Райан умер.
      - Роберт Райан умер много лет назад. Они оба умерли - оба Роберта. Значит, ты уже видел этот фильм, да? Конечно, видел, все его видели.
      - Много раз.
      - Тогда зачем тебе смотреть его снова? По какому-нибудь делу?
      Я и сам этого не знал. Прежде чем отдать мне кассету, Уилл убедился, что я детектив.
      - Возможно, - сказал я.
      - Ничего себе дело. Хотела бы я, чтобы мне платили за то, чтобы смотреть старые фильмы.
      - Да? А я хотел бы, чтобы мне платили за то, чтобы трахаться.
      - Неплохо сказано. Только смотри, как бы не сбылось. Ты в самом деле хочешь смотреть или это у тебя пистолет в кармане?
      - Что-что?
      - Это Мэй Уэст так говорила. Не обращай внимания. Мне можно посмотреть с тобой или я тебе помешаю?
      - Пожалуйста, смотри, - сказал я. - Только я не знаю, что мы увидим.
      - "Грязную дюжину", n'est-ce pas?* Разве на этикетке не написано? - Она хлопнула себя по лбу - точь-в-точь Коломбо в исполнении Питера Фалька, который только сейчас понял нечто очевидное. - А, фальшивые этикетки! Опять расследуешь дело о присвоении торговой марки, да?
      * Не правда ли? (фр.).
      Когда-то я работал по найму на одно сыскное агентство, вылавливал уличных торговцев, которые продавали всякое тряпье под Бэтмена - майки, шапочки и прочую ерунду. Платили неплохо, но работа была гнусная - гоняться за приезжими из Дакара или Карачи, которые понятия не имели, что делают что-то незаконное, - и мне она не нравилась.
      - Не думаю, - ответил я.
      - Ну, нарушение авторских прав. Кто-то скопировал упаковку и теперь торгует пиратскими копиями. Правильно?
      - Не думаю, - повторил я. - Но все равно гадай дальше. Только угадала ты или нет, я скажу не раньше, чем просмотрю кассету.
      - Ах, вот что, - сказала она. - Так какого черта, давай смотреть.
      Сначала все было в точности так, как написано на этикетке. Прошли вступительные титры, потом Ли Марвин принялся обходить тюремные камеры. Нас познакомили с двенадцатью американскими солдатами, из которых нужно было набрать грязную дюжину, - с убийцами, насильниками и прочими подонками, приговоренными к смертной казни.
      - На мой неискушенный взгляд, - заметила Элейн, - это очень похоже на тот фильм, который я помню.
      Это продолжалось минут десять, и я уже начал думать, не болен ли Уилл чем-нибудь еще помимо алкоголизма и токсикомании. Но потом изображение на экране вдруг исчезло прямо посреди эпизода, и звук тоже оборвался. Секунд десять экран оставался пустым, а потом на нем появился стройный юноша с открытым мальчишеским лицом, на вид - уроженец Среднего Запада. Чисто выбритый, со светло-каштановыми волосами, гладко причесанными на пробор. И совершенно обнаженный, если не считать канареечно-желтого полотенца на бедрах.
      Его запястья и лодыжки были прикованы цепями к металлической раме в виде буквы "X", наклоненной под углом градусов в шестьдесят к полу. Обе ноги юноши чуть выше колена и обе руки чуть выше локтя были еще перехвачены кожаными манжетами, а вокруг талии был надет такой же кожаный пояс, уходивший под желтое полотенце. Все это, видимо, надежно удерживало его на месте.
      Казалось, он не испытывал никакого особого неудобства и неуверенно улыбался.
      - Эта штука уже снимает? - спросил он. - Эй, я должен что-нибудь говорить или что?
      Мужской голос за кадром велел ему заткнуться. Юноша раскрыл рот, потом снова закрыл. Теперь я разглядел, что он совсем еще мальчик и не столько хорошо выбрит, сколько безбород. Несмотря на высокий рост, он выглядел лет на шестнадцать. Грудь у него была безволосая, и только под мышками торчали светлые кустики.
      Камера по-прежнему была направлена на него. В кадре появилась женщина. Примерно такого же роста, как юноша, она казалась выше, потому что стояла прямо, а он был распростерт на крестовидной раме. Лицо ее закрывала маска вроде той, что носил Одинокий Ковбой,* только из черной кожи. Как и весь остальной ее костюм - черные кожаные брюки в обтяжку с разрезом в паху и черные перчатки до локтя. Она была в черных туфлях на высоких шпильках с серебряной отделкой, и больше ничего на ней не было. Выше пояса она была обнажена, и видно было, как напряглись соски ее маленьких грудей ярко-красные, такого же цвета, как и чувственные губы. Я подумал, что они, скорее всего, подкрашены той же губной помадой.
      * Одинокий Ковбой - герой американских радио- и телесериалов 1930-60-х гг., прекрасный наездник, стрелок и борец за справедливость.
      - Та самая чистота и невинность, которая тебе так по вкусу, - заметила Элейн. - Похоже, это будет погрязнее "Грязной дюжины".
      - Можешь не смотреть.
      - Я же тебе сказала - как-нибудь выдержу. У меня был один клиент, который любил смотреть садистские фильмы. Мне они всегда казались ужасно глупыми. Тебе когда-нибудь хотелось, чтобы я тебя связала?
      - Нет.
      - А меня связать тебе не хотелось?
      - Нет.
      - А вдруг мы что-то упускаем в жизни? Не может же быть, чтобы пятьдесят миллионов извращенцев были не правы. А, вот начинается.
      Женщина развязала полотенце на бедрах юноши и отшвырнула в сторону. Рукой в перчатке она начала ласкать его. Он сразу же возбудился.
      - Ах, молодость, - сказала Элейн.
      Камера крупным планом показала руку женщины, держащую член и играющую с ним. Потом камера отъехала назад, женщина отпустила член и, потянув по очереди за каждый палец, сняла перчатку.
      - Прямо Цыганка Роза Ли,* - заметила Элейн.
      * Цыганка Роза Ли (настоящее имя Роза-Луиза Ховик, 1914-1970) известная американская эстрадная артистка.
      Ногти у нее были покрыты лаком такого же цвета, как и помада на губах и сосках. Держа длинную перчатку в обнаженной руке, она хлестнула юношу по груди:
      - Ой, - вырвалось у него.
      - Заткнись!
      В голосе ее прозвучала злоба. Она снова взмахнула перчаткой и хлестнула его по лицу. Глаза у него расширились. Она опять хлестнула его по груди, потом снова по лицу.
      - Эй, полегче, а? - сказал он. - Больно.
      - И вправду больно, - заметила Элейн. - Смотри, у него на лице остался рубец. По-моему, она слишком вошла в роль.
      Мужчина за кадром велел юноше лежать тихо.
      - Ты слышал - тебе сказано заткнуться, - произнесла женщина. Склонившись над юношей, она потерлась об него всем телом. Потом поцеловала в губы и дотронулась пальцами обнаженной руки до рубца, оставленного перчаткой у него на щеке. Потом принялась целовать ему грудь и живот, опускаясь все ниже и оставляя на его теле следы помады.
      - Круто, - сказала Элейн. Все это время она сидела на стуле, но теперь подошла, уселась рядом со мной на диван и положила руку мне на ногу выше колена. - Тот человек сказал, чтобы ты посмотрел это сегодня, да?
      - Правильно.
      - А он не сказал тебе, чтобы рядом была девушка, когда ты будешь это смотреть? М-м?
      Ее рука двинулась выше. Положив поверх свою ладонь, я остановил ее.
      - В чем дело? - спросила она. - Что, уж и потрогать нельзя?
      Прежде чем я успел ответить, женщина на экране взяла член юноши в ту руку, что была в перчатке. Потом размахнулась другой рукой и изо всех сил хлестнула его перчаткой по яйцам.
      - О-у-у! - вскрикнул он. - Господи, да перестаньте, пожалуйста! Больно же! Отпустите меня, отвяжите от этой штуки, я больше не хочу...
      Он еще что-то говорил, но женщина с искаженным злобой лицом шагнула вперед и изо всех сил ударила его коленом между раздвинутых ног.
      Юноша взвыл. Тот же мужской голос за кадром сказал:
      - Заклей ему рот пластырем. Бога ради. Я не желаю слушать, как он там орет. Ну-ка, отойди, я сам.
      Я полагал, что мужской голос принадлежит оператору, но, когда владелец голоса показался в кадре, фильм не прервался. На этом человеке было что-то вроде открытого гидрокостюма, как у аквалангиста, но, когда я сказал это Элейн, она меня поправила.
      - Просто резиновый комбинезон, - сказала она. - Из черной резины. Их делают на заказ.
      - Для кого?
      - Для психов. Она помешана на коже, он на резине. Ничего себе парочка.
      Еще на нем была черная резиновая маска - скорее даже капюшон, закрывающий всю голову, с двумя отверстиями для глаз и одним - для носа и рта. Когда он повернулся, я увидел, что и в его резиновом комбинезоне сделан разрез в паху. Оттуда свисал член, длинный и расслабленный.
      - Человек в резиновой маске, - нараспев произнесла Элейн. - Какую тайну она скрывает?
      - Не знаю.
      - В этой штуке не поныряешь. Разве что захочешь заняться минетом с какой-нибудь рыбой. Про этого типа я могу тебе сказать только одно. Он не еврей.
      К этому времени человек уже заклеил мальчику рот несколькими слоями пластыря. Кожаная Женщина передала ему свою перчатку, и на теле мальчика появилось еще несколько красных рубцов. Кисти рук у этого человека были большие, поросшие с тыльной стороны темным волосом. Рукава комбинезона доходили до запястий, и практически только кисти были открыты, вот почему я обратил на них такое внимание. На безымянном пальце правой руки у него был массивный золотой перстень с крупным полированным камнем, не то черным, не то темно-синим, - что это за камень, я определить не смог.
      Мужчина опустился на колени и взял член мальчика в рот. Когда член снова встал, мужчина немного отстранился и туго обвязал основание члена сыромятным ремешком.
      - Теперь будет стоять, - сказал он женщине. - Надо только перекрыть вену - тогда кровь туда входит, а обратно выйти не может.
      - Все как в дешевом мотеле, - пробормотала Элейн.
      Женщина села на мальчика верхом и ввела его член в разрез брюк и в соответствующее отверстие своего тела. Потом принялась скакать на нем, как на коне, а мужчина ласкал их по очереди, тиская ее обнаженные груди и пощипывая соски мальчика.
      Лицо мальчика выражало самые разнообразные чувства, оно выглядело то испуганным, то возбужденным. Когда они принимались его мучить, он кривился от боли, а остальное время держался настороженно, словно получал удовольствие от происходящего, но боялся того, что может случиться дальше.
      Мы с Элейн смотрели молча, руку с моей ноги она давно убрала. В этой сцене было что-то такое, от чего исчезало всякое желание ее комментировать, словно и нам заклеили рты белым пластырем.
      А мне это все больше и больше переставало нравиться.
      Мои опасения подтвердились, когда движения Кожаной Женщины, скакавшей на члене мальчика, ускорились.
      - Давай! - повелительно произнесла она, задыхаясь. - Займись его сосками.
      Резиновый Мужчина исчез из кадра, но тут же вернулся, держа что-то в руках, - сначала я не мог разглядеть что, а потом увидел, что это садовые ножницы, какими подстригают кусты роз.
      Все еще продолжая скакать на мальчике, женщина начала большим и указательным пальцами тянуть и крутить его сосок. Мужчина положил руку ему на лоб. Мальчик в исступлении вращал глазами. Рука мужчины мягко и нежно гладила его светло-каштановые волосы.
      Другой рукой он поднес ножницы вплотную к груди мальчика.
      - Давай! - приказала женщина, но он медлил, и ей пришлось повторить.
      И тогда, все еще гладя одной рукой лоб мальчика и его волосы, мужчина другой рукой стиснул ножницы и одним движением отхватил юноше сосок.
      Я нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и изображение на экране исчезло. Элейн сидела, обхватив себя руками. Ее била дрожь.
      - Я думаю, тебе не стоит смотреть дальше, - сказал я.
      Она молча сидела на диване, тяжело дыша. Помедлив немного, она спросила:
      - Ведь это взаправду, да?
      - Боюсь, что да.
      - Они подстригли его, они - как это называется - сделали обрезку. Срезали сосок. Если сразу отвезти его в больницу, сосок можно было пришить на место. Кажется, у кого-то из "Метрополитенз"...
      - У Бобби Охеда. В прошлом году. Кончик пальца.
      - На подающей руке, да?
      - Да.
      - И его сразу же повезли в больницу. Не знаю только, можно ли это сделать с соском. - Она еще несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула. Боюсь, этого мальчика никто не отвез в больницу.
      - Думаю, что нет.
      - Кажется, я сейчас упаду в обморок, или меня стошнит, или что-нибудь в этом роде.
      - Нагнись и сунь голову между колен.
      - И что потом - поцеловать себя в задницу?
      - Когда тебе становится дурно...
      - Знаю - надо, чтобы кровь снова прилила к голове. Я просто пошутила. "Она вне опасности, сестра, раз может шутить". Да нет, ничего со мной не будет. Ты же меня знаешь, я получила хорошее воспитание. Когда меня приглашают пообедать, я все делаю, как надо. Не падаю в обморок, никогда не блюю и не заказываю омаров, Мэтт, ты знал, что так будет?
      - Представления не имел.
      - Щелк - и нет соска, только струйка крови по груди течет. Зигзагом, словно река на карте. Как это называют, когда река так извивается?
      - Не знаю.
      - Меандры, вот как. Кровавый меандр на груди. Ты собираешься смотреть дальше?
      - Думаю, надо смотреть.
      - Там будет еще похуже, да?
      - Наверно.
      - Он истечет кровью?
      - Ну, не от такой ранки.
      - А что бывает потом? Кровь просто свертывается?
      - Рано или поздно.
      - Если у него нет гемофилии. По-моему, я больше не могу это смотреть.
      - Я думаю, тебе и пробовать не стоит. Может, подождешь меня в спальне?
      - А ты скажешь, когда можно будет выйти?
      Я кивнул. Она встала, ее слегка шатнуло. Потом она взяла себя в руки и вышла. Я слышал, как закрылась дверь спальни, и посидел еще немного - мне и самому не так уж хотелось видеть, что там будет дальше. Но через минуту-две я нажал кнопку на пульте, и на экране снова появилось изображение.
      Я досмотрел все до самого конца. В какой-то момент, минут через десять после того, как Элейн вышла, я услышал, что дверь спальни открылась, но не мог отвести глаз от экрана. Элейн обошла меня сзади и снова заняла свое место на диване. Я не взглянул на нее и ничего не сказал, а только сидел и смотрел, стараясь ничего не упустить.
      Когда все кончилось, экран опустел, а потом мы неожиданно снова оказались в самой гуще событий, которые разворачивались в "Грязной дюжине". Набранная майором банда головорезов и маргиналов хозяйничала в каком-то французском замке, где отдыхали нацистские офицеры. Мы и это досмотрели до конца - видели, как Телли Савалас, выпучив глаза, изображал нервный припадок, как наши герои палили из пистолетов, швыряли гранаты и устраивали всеобщий переполох.
      Когда на экране прошли заключительные кадры, Элейн подошла к магнитофону и включила перемотку. Стоя ко мне спиной, она сказала:
      - Я, кажется, говорила тебе, сколько раз смотрела этот фильм? Пять или шесть? И каждый раз все надеюсь, что на этот раз будет по-другому, что Джона Кассаветеса не убьют в самом конце. Он скверный человек, но все равно сердце разрывается, когда его убивают, правда?
      - Да.
      - Потому что им все удалось и они уже вырвались на свободу, а тут неизвестно откуда прилетает эта последняя пуля - раз, и он убит. Джон Кассаветес тоже умер, да? Кажется, в прошлом году?
      - По-моему, да.
      - И Ли Марвин тоже, конечно, умер. Ли Марвин, и Джон Кассаветес, и Роберт Райан, и Роберт Уэббер. Кто еще?
      - Не знаю.
      Она стояла передо мной, глядя на меня сверху вниз.
      - Все умерли, - сердито сказала она. - Ты когда-нибудь это замечал? То и дело кто-нибудь умирает. Даже эта сволочь аятолла умер, тот сукин сын с тряпкой на голове, а мне казалось, что он будет жить вечно. Они убили этого мальчика, да?
      - Похоже на то.
      - Точно. Они мучили его, и трахались с ним, и снова мучили, и снова трахались, а потом убили. Мы это только что видели.
      - Да.
      - Что-то у меня в голове все перепуталось, - сказала она, отошла и плюхнулась в кресло. - В "Грязной дюжине" людей убивают направо и налево, всех этих немцев и кое-кого из наших, ну и что? Смотришь, и ничего особенного. Но этот фильм, эти двое психов и мальчишка...
      - Это было взаправду.
      - Как же можно делать такие вещи? Я сама не вчера родилась и не такая уж наивная. По крайней мере, мне так кажется. Может, я ошибаюсь?
      - Да нет, мне тоже всегда так казалось.
      - Господи, я нормальная женщина, много чего повидала на своем веку. Да чего там, давай говорить прямо - я шлюха.
      - Элейн...
      - Нет уж, дай договорить, мой милый. Это вовсе не самобичевание, а просто констатация факта. Я занимаюсь таким делом, что далеко не всегда вижу людей в самом лучшем свете. Я знаю, что мир полон извращенцев и психов. Прекрасно знаю. Знаю, что есть люди со странностями, которые любят всякие переодевания, любят наряжаться в кожу, резину или меха, и связывать друг друга, и играть в дурацкие игры, и все такое. И я знаю, что есть люди, которые не выдерживают, срываются с резьбы и делают ужасные вещи. Один такой меня чуть не убил, помнишь?
      - Как сейчас.
      - Я тоже. Ну, ладно. Прекрасно. Такова жизнь. Бывают дни, когда мне кажется, что пора бы кому-нибудь одним махом покончить со всем этим человечеством, но вообще-то пока что я еще могу терпеть. Только такое вот свинство у меня просто в голове не укладывается. Правда.
      - Понимаю.
      - Я как будто вся в дерьме, - сказала она. - Пойду приму душ.
      6
      Я бы позвонил Уиллу утром, как только встал, только не знал, где его искать. Я знал о нем много глубоко личных вещей. Знал, что он начал пить микстуру от кашля, когда ему было двенадцать, знал, что его невеста порвала с ним после того, как он в пьяном виде сцепился с ее отцом, знал, что его нынешняя семейная жизнь не ладится с тех пор, как он бросил пить. Не знал я только, как его фамилия и где он работает, поэтому надо было ждать собрания, которое начиналось в восемь тридцать.
      Он явился в церковь Святого Павла сразу после начала, а в перерыве кинулся ко мне и спросил, смогли я посмотреть фильм.
      - Конечно, - сказал я. - Всегда его любил. Особенно то место, где Дональд Сазерленд изображает генерала и устраивает смотр войскам.
      - Господи, - сказал он, - я просил вас посмотреть именно этот фильм тот, что на кассете, которую я дал вам вчера вечером. Разве я вам не сказал?
      - Я просто пошутил, - ответил я.
      - Ах, вот что.
      - Я все видел. Не скажу, что получил от этого удовольствие, но видел все, от начала до конца.
      - И?
      - И что?
      Я решил, что мы вполне можем пропустить вторую половину собрания. Я взял его под руку, мы вышли из зала, поднялись по лестнице и оказались на улице. На другой стороне Девятой авеню какой-то мужчина препирался с женщиной из-за денег, и их голоса далеко разносились в теплом вечернем воздухе. Я спросил Уилла, откуда у него эта кассета.
      - Вы же видели этикетку, - ответил он. - Из прокатного пункта рядом с моим домом, сразу за углом. Перекресток Шестьдесят Первой и Бродвея.
      - Вы взяли ее напрокат?
      - Да. Я уже смотрел этот фильм. Мы с Мими смотрели его несколько раз, но на прошлой неделе по телевизору показывали продолжение, и нам захотелось посмотреть самый первый вариант. А что мы увидели, вы знаете.
      - Знаю.
      - Какая мерзость. Черная порнуха - так это, кажется, называется?
      - По-моему, да.
      - Я еще ни разу такого не видел.
      - Я тоже.
      - Правда? Я думал, раз вы полицейский, и детектив, и все такое...
      - Никогда не видел. - Он вздохнул:
      - Ну и что нам теперь делать?
      - Что вы имеете в виду, Уилл?
      - Пойти в полицию? Не хочется впутываться в такие дела, но мне будет не по себе, если я просто закрою на это глаза. В общем, наверно, все сводится к тому, что я хочу попросить у вас совета, как мне быть.
      Скандал на той стороне улицы все продолжался. "Отвяжись от меня! - орал мужчина. - Отвяжись от меня, сука!"
      - Расскажите мне толком, как к вам попала эта кассета, - сказал я. - Вы вошли в прокатный пункт, взяли ее с полки...
      - Там кассеты с полок не берут.
      - Разве?
      Он объяснил, как это делается: у них выставлены картонные футляры от кассет, каждый выбирает футляр, отдает продавцу и обменивает на кассету, которая в нем была. Уилл состоял членом клуба при этом прокатном пункте, так что ему просто выдали кассету и взяли с него деньги за сутки проката. Что-то около двух долларов.
      - И это было на углу Бродвея и Шестьдесят Первой?
      Он кивнул:
      - Ни то вторая, не то третья дверь от угла. Рядом с баром "Мартин".
      Я знал этот бар - большой зал с окном, как в "Бларни Стоуне", дешевая выпивка и горячие закуски на мармите. Много лет назад у них в витрине красовалось объявление, что "счастливый час", когда выпивка отпускается за полцены, там с 8 до 10 утра. Ничего себе "счастливый час" - в восемь утра!
      - До которого часа они работают?
      - До одиннадцати, по-моему. А по выходным - до полуночи.
      - Пойду поговорю с ними, - сказал я.
      - Прямо сейчас?
      - А почему бы и нет?
      - Ну, не знаю. Вы хотите, чтобы я пошел с вами?
      - В этом нет необходимости.
      - Вы уверены? Потому что если так, то я, пожалуй, вернусь и посижу до конца собрания.
      - Конечно.
      Он двинулся было назад, но потом обернулся:
      - Да, Мэтт. Я должен был вернуть фильм вчера, так что они могут потребовать плату еще за один день. Сколько бы там ни было, дайте мне знать, и я вам верну.
      Я сказал, что об этом он может не беспокоиться.
      Прокатный пункт действительно оказался там, где говорил Уилл. Прежде чем идти туда, я заглянул к себе и захватил кассету. В зале находилось человек пять посетителей, которые просматривали каталоги, а за прилавком стояли мужчина и женщина. Обоим было за тридцать, лицо мужчины заросло двух-трех-дневной щетиной.
      Я решил, что главный тут он: если бы хозяйкой была женщина, то она, скорее всего, велела бы ему пойти домой и побриться.
      Я подошел к нему и сказал, что хотел бы поговорить с управляющим.
      - Я хозяин, - ответил он. - Это вас устроит?
      Я показал ему кассету:
      - Насколько я знаю, эту кассету взяли у вас.
      - Этикетка наша, значит, и кассета наша. "Грязную дюжину" все время спрашивают. Что-нибудь неладно? Вы уверены, что дело в кассете, - может, просто давно не чистили головки?
      - Один ваш постоянный клиент взял ее у вас два дня назад.
      - И вы возвращаете вместо него? Если это было два дня назад, придется доплатить. Давайте посмотрим. - Он подошел к компьютерному терминалу и набрал кодовый номер, который значился на этикетке. - Уильям Хейбермен. Тут говорится, что это было три дня назад, а не два, так что он должен нам четыре доллара и девяносто центов.
      Но вместо того чтобы полезть в бумажник, я спросил:
      - Вам знакома именно эта пленка? Не сам фильм, а вот эта кассета?
      - А она должна быть мне знакома?
      - Фильм наполовину стерт, и на это место записан другой.
      - Дайте-ка взглянуть, - сказал он. Взяв у меня кассету, он указал на ее угол: - Вот, видите? У чистой кассеты здесь перемычка. Если вы записываете что-то такое, что хотите сохранить, вы ее отламываете и тогда сделать по ошибке новую запись на эту кассету нельзя. Кассеты для коммерческого проката, вроде вот этой, выпускают сразу без перемычки, чтобы нельзя было их испортить, если нечаянно нажмешь на кнопку "запись", - клиенты это постоянно делают, такие уж они у нас умники. Но можно заклеить это место скотчем - и тогда пожалуйста. Вы уверены, что ваш приятель этого не делал?
      - Вполне.
      Он бросил на меня подозрительный взгляд, потом пожал плечами.
      - Значит, он хочет другой экземпляр "Дюжины", да? Никаких проблем, на этот фильм спрос большой, и у нас есть несколько копий. Ну, может, не дюжина, пусть даже грязная, но достаточно.
      Он потянулся за кассетой, но я остановил его руку.
      - Дело не в этом, - сказал я.
      - Да?
      - Кто-то стер середину "Грязной дюжины" и записал вместо нее порнографический фильм, - сказал я. - И не просто обычную порнуху, а особо жестокую, с садизмом и насилием над несовершеннолетним.
      - Не может быть.
      Я покачал головой.
      - Мне хотелось бы знать, как это туда попало.
      - Ну еще бы, конечно, - сказал он и протянул руку к кассете, но тут же отдернул ее, словно боялся обжечься. - Клянусь, я тут ни при чем. Мы порнографии не держим - ни "Глубоко в горле", ни "Дьявола, сидящего в мисс Джонс", никакой такой грязи. Обычно в прокатных пунктах есть хотя бы несколько таких кассет - многие женатые пары любят для начала посмотреть что-нибудь эдакое, даже если они не из тех, кто шляется по грязным забегаловкам на Таймс-сквер.* Но когда я открывал свое дело, то решил, что ничего подобного у меня не будет. Я не желаю держать у себя такие вещи. - Он еще раз взглянул на кассету, но даже не дотронулся до нее. - Значит, как это могло сюда попасть - вот в чем вопрос, верно?
      * Таймс-сквер - площадь на пересечении Бродвея и Седьмой авеню, центр зрелищных предприятий и увеселительных заведений.
      - Возможно, кто-то хотел переписать себе это с другой кассеты.
      - А чистой у него под рукой не оказалось, и пришлось взять эту. Но зачем писать на прокатной кассете, а на следующий день ее сдавать? Не вижу в этом никакого смысла.
      - Может, это сделали по ошибке, - предположил я. - Кто последний брал у вас кассету?
      - То есть перед Хейберменом? Сейчас посмотрим. - Он нажал несколько клавишей, посмотрел на экран и нахмурился. - Он был первый.
      - Это новая кассета?
      - Нет, конечно, нет. Разве она похожа на новую? Не знаю, мы все держим в компьютере, это очень удобно, только потом вдруг случаются вот такие штуки. А, погодите. Я знаю, откуда взялась эта кассета.
      Он объяснил, что какая-то женщина принесла ему целую сумку видеокассет, по большей части добротной классики.