IX

Ярда Бобур, сцепщик вагонов на товарной станции, слыл грубияном и нелюдимом на всём вагонном участке. Даже мастер Фихтель — из судетских немцев — и тот его побаивался. Бобур в лютые морозы ходил без фуражки, медвежьей походкой двигался вдоль вагонов. Несмотря на свой огромный рост, ловко нырял и делал расцепку. Мог при случае катнуть пустую теплушку: страшной силы был этот Бобур. Рассказывали, что где-то в Южной Чехии каратели сожгли его семью. Впрочем, этого никто точно не знал. Работал Бобур за четверых, и мастера это устраивало.

Самым деликатным и любимым словом в лексиконе Бобура было «дерьмо». Соберутся вагонники на перекур, говорят о том, о сём, а Бобур молчит. Потом неожиданно скажет:

— Все это дерьмо!

— Ты о чём, Ярдик? — ласково переспросят товарищи.

— Про табак, — ответит Бобур.

Подойдёт во время смены мастер, поёжится:

— Ну, как, Ярда?

— Собачье дерьмо, — сплюнет Бобур.

— Ты это про что?

— А про крючок, — подбросит крюк сцепа. — Дерьмо, а не металл. И все дерьмо.

— Что — все?

— А так — все…

Вечерами Бобур садился в поезд и уезжал в пригород. Говорили, живёт на квартире у какой-то вдовушки.

— Не завидую ей, — сказал мастер рабочим. — Держать квартиранта с таким вот характером — нужно обладать мужеством.

— А откуда вы её характер знаете? — посмеивались рабочие. — Может быть, Ярда подходящую и нашёл…

Бобур сходил в Моджанах и брёл по улицам посёлка Клинца. Действительно, его встречала женщина — худенькая, остроносая. Он брал её рукой за плечо, и так доходили до маленького опрятного домика в глубине посёлка. Оттуда по тропинке, пользуясь темнотой, Бобур добирался до дома Пешека. Он появлялся так внезапно, что даже чуткое ухо Вашела не могло уловить его

— И как это ты ходишь? — удивлялся Отакар, разглядывая Ярду.

— Ножками, — отвечал тот, усаживаясь на скамью.

Вашел глядел на эти «ножки» 48-го растоптанного размера, а Бобур тем временем стаскивал сапог и вынимал из-под стельки сводку.

В тот вечер он доставил особенно ценную информацию. Вашел ушёл в соседнюю комнату готовить радиограмму. Ярда постучался:

— Я подожду, есть разговор.

Отакар сел за рацию.

«20 апреля. Соколову. В квадрате сорок пять две многоствольные батареи 31 зенитного дивизиона. Прибыл в Жишков 20-й полицейский полк, размещается возле заводов. В квадрате 60 подземные склады артснарядов. ПВО в этом районе слабое. Икар».

Закончив сеанс, вышел:

— Какой же разговор?

— Да вот беда с поездом, собачьи они души, три дышла им в печень!..

— С каким поездом?

— Да вот объявили: не будет ходить больше пригородный поезд. А на дорогах этого дерьма полицейского — полно.

— Так что же будем делать?

— Поедем с вами к Ладе, на дачу его тёщи.

Начали собираться. Бобур развернул принесённый им рюкзак, уложил на дно аппаратуру. Подумав, попросил у Пешека картофеля и засыпал рацию. Вашел восхищённо посмотрел, как Бобур легко закинул рюкзак за плечи…

Здесь, за городской чертой, тянулись пёстрые «боуды» — дачные домики, выстроенные горожанами ещё до войны. Сейчас было, конечно, не до отдыха. Домики пустовали. У одной «боуды» Вашела и Бобура встретил хозяин.

— Прошу пана, — громко сказал Лада, оглянувшись по сторонам. — Здесь тихо, уютно, сможете отдохнуть и подлечиться…

Днём Вашел превращался в настоящего дачника. Усердно копался в огороде, потом брал рюкзак и, прихватив удилища, отправлялся к речке. В кустарнике погуще он разворачивал антенну. Однажды услыхал: рядом хрустнула ветка. Упал плашмя, выхватил пистолет…. Из кустов испуганно шарахнулся заяц. Пот мелкими бисеринками покрыл его лоб. «Нервы начали пошаливать, что ли?» Иногда, казалось, ощущал физически, что они натянуты, как на цимбалах струны. Было от чего нервничать: накануне Фиала привёз на дачу объявление — сорвал его с забора на Староместской площади. Комендатура обещала 100 000 оккупационных марок тому, кто укажет местонахождение подпольных радиостанций, поможет в поимке радистов.

— Действуешь не ты один, — задумчиво заметил Фиала. — Но вести передачи теперь придётся в особенно короткие отрезки времени. А ваши передачи сейчас особенно нужны. Ведь каждая радиограмма приближает спасение Праги. Мы выделим охрану, когда будешь выходить на связь…

Вскоре в дачном посёлке появилось несколько молодых землемеров. Привезли с собой в тяжёлых сумках нехитрое оборудование. Объяснили жителям: управа проверяет границы участков землепользования…

Да, Отакар понимал, почему подпольщики отрывают из своих отрядов отважных парней для его охраны. Каждое слово, каждая фраза, переданные им отсюда в Центр, были на вес не одной жизни… И он не довольствовался только теми сведениями, которые ему доставляли чехословацкие патриоты. Наметив важные стратегические квадраты города, объезжал их сам и определял, где гитлеровцы готовят опорные узлы обороны.

Он научился теряться в толпе, не бросаясь в глаза. Волнистые волосы аккуратно причёсаны, чуть печальный взгляд из-под густых бровей — но кто сейчас, весел в Златой Праге? — чисто выбритый подбородок, тёмный галстук, всегда свежая рубашка — преуспевающий делец по лесоторговым операциям, осторожный и немногословный. Политика его не интересует, он нигде не вмешивается в острые беседы, никогда не заглядывает через плечо соседа в свежую газету. В общем — обыватель, и его хата с краю.

В один апрельский день гитлеровцы устроили пир во время чумы: солдаты получили увольнительные и шнапс, офацеры собрались за банкетными столами в варьете, а в кинотеатрах крутили хронику: на каждом экране бесновался, словно в предсмертной агонии, фюрер. Праздновали его день рождения.

Чехословацкие патриоты отметили этот день по-своему: возле Градец-Кралова взлетели на воздух склады авиабомб, а на подъездных путях к Праге исчез целый вагон с боеприпасами… Вашел тоже использовал фашистское гульбище: в самый полдень он передал в Центр очень важную радиограмму.

По мере того, как приближался фронт, обстановка в Праге накалялась, опасность во время сеансов возрастала. Но это был необходимый риск — Вашел не мог молчать, просто не имел права. И чувства иногда берут верх над разумом, особенно, если разведчик недавно был просто солдатом и истосковался по боевому делу. После того, что с ним произошло в один апрельский вечер, Вашел сам себя судил строже любых судей. И всё же тогда он не мог быть равнодушным — даже внешне… Блестящие логические построения с заранее обдуманными ходами и совершенно очевидным положительным исходом — удел профессиональных героев из детективных романов. Жизнь предлагает обстоятельства внезапные, как будто простые, да вот выпутаться из них удаётся не всегда и не всем…

В тот вечер Вашел возвращался трамваем на виллу. Ехал без пистолета — предпочитал совершать свои дневные рейсы без оружия. На задней площадке стояли два человека с мотками проволоки, тяжёлыми сумками — судя по всему, какие-то монтёры. Полупустой трамвай всползал на горку. Шепталась на скамейке молодая парочка, слева, у окна, уткнулся в журнал белесый господин. Возле вагоновожатого устроилась старушка — лицо было закутано в чёрный мохнатый платок, на коленях держала плетёнку и всё время терзала водителя расспросами — не пора ли ей сходить: приехала из села к дочке.

Но вот на остановке с передней площадки вошёл обер-лейтенант. Две ленточки над правым карманом мундира говорили о его ранениях. Обожжённые скулы подёргивались, глаза влажно блестели. Обер пьяно оглядывал вагон и почему-то уставился именно на старушку. Она, прижав корзинку к груди, съёжилась и замерла. Фашист начал тыкать в табличку над скамьёй и грязно ругаться.

А потом… Старушка упала, по разбитому лбу потекла струйка крови.

От внезапного толчка гитлеровца кинуло к двери: вагон затормозил. Водитель сквозь зубы, ни на кого не глядя, объявил:

— Авария. Трамвай дальше не пойдёт.

Словно по команде, парни-монтёры кинулись на обера, повисли на нём и, что-то яростно крича, пытались вытолкнуть его из вагона. Вашел видел все это, как в замедленной съёмке: вот водитель снимает никелированный рычаг, приготовившись вмешаться; вскочил белесый пан; парочка в углу насторожилась… Обер-лейтенант расстегнул кобуру… Парни были горячие, неопытные, гитлеровец — дюжий, понаторевший в драках. Размахивая пистолетом, крикнул:

— Перестреляю всех… Ложись!

И тут Вашел метнулся, перехватил руку офицера, — тот взвыл, уронил оружие. Отакар вывернул ему руку за плечо, подтолкнул его к двери. Подскочили монтёры. Спустя мгновение фашист брякнулся на мостовую. Тут же трамвай рванулся, как пришпоренный. Через несколько минут, остановив вагон, водитель скомандовал:

— А теперь — исчезайте!

Вашел не клял себя за неосторожность. Единственное, чем был обеспокоен, — приметил ли фашист его лицо. Улица была пустынна, но вскоре он услыхал за спиной шаги. По выработанной привычке свернул в подъезд и осторожно выглянул. За ним уцепился тот белесый пан, что сидел в трамвае.

«Этого ещё не хватало!» — подумал Вашел.

«Хвост» тащился следом упорно. Но господин всё время оглядывался — то ли тишина его пугала, то ли патруля высматривал. Уйти от него, наверное, труда не представляло. А где же гарантия, что шпик не составил уже для себя словесный портрет? Значит, пришёл тот «крайний случай», который он, Вашел, предусматривал, оговаривая с подпольщиками свои рейды.

— Ты желаешь встречи? Что ж, получишь все сполна,—прошептал про себя Вашел. Неподалёку был кабачок, в котором он нередко встречался с Фиалой и где гостили все свои. Будто не замечая за собой неясной тени, Вашел остановился у тусклого фонаря, мерцавшего над вывеской пивной «У дуба», на берегу Влтавы. Ещё раз оглянулся — и исчез за дверью.

— Людку, драгий! — шепнул он буфетчику, который возвышался за стойкой горой. — Увязалась «щука». Кажется, одна. В общем — это, по-моему, тот самый случай…

Тем временем шпик остановился у вывески, разглядел её и, мгновение помедлив, решил, было, ретироваться. Но распахнулась дверь — и перед ним выросла здоровая фигура.

— Какое счастье, пан, что вы остановились! Заходите, прошу вас. Не стесняйтесь, — ласково пропел буфетчик Людек и взял шпика за локоть.

Тот начал извиняться, уверяя, что очень спешит и остановился совершенно случайно. Но не успел опомниться, как очутился в пивной. Озираясь по сторонам, шпик лихорадочно нащупал в кармане оружие. Того, кого он преследовал, тут не оказалось. Несколько стариков, морщась, потягивали суррогатное пиво, покуривали трубки и весьма равнодушно отнеслись к появлению нового посетителя. А буфетчик все подталкивал господина к стойке, не отпуская его руку, опущенную в карман:

— Не обижайте, пан, не обижайте! Это ведь и для меня — счастье, и для вас — особенно. Я целый час ожидал, пока вы появитесь, потому что для ровного счёта нужен был двухсотый посетитель. А вы, значит, этот ровный счёт как раз мне и сделали. И вроде бы выиграли в «сазку». Бланка, подай пану выигрышный погар[27].

Такая же солидная жена Людека тащила на подносе высокую двухлитровую кружку.

У шпика со страху округлились глаза, и он начал что-то бормотать.

— Нельзя обижать нашего маленького Пепика, — мягко приговаривал буфетчик. — Нашего дорогого мальчика. Кто не выпьет до дна, на того Пепик обидится. А каково нам, его родителям, это переносить? Правда, Пепичек?

Шпик оглянулся. У двери, отрезая выход, стоял, опираясь руками на бочку, угрюмый детина в плотном свитере.

Пан потянулся к кружке.

Потом ему подали вторую…

На рассвете полицейские выловили у Карлова моста утопленника. Патрульный опознал:

— Это же Карфик из десятого отделения. Нализался — вот и утонул. Так ему и надо, жаднюга был ужасный, — и полицейский принялся обшаривать карманы утопленника.

Вечером, когда на даче Лады обсудили это происшествие, один из подпольщиков сказал Вашелу.

— Пепа хочет встретиться.

Встреча Пепы-Покорны с радистом состоялась в центре, у входа в Староградскую ратушу. Ровно в двенадцать к Аккерману и Вашелу подошёл средних лет коренастый мужчина. Испытующе глянул на радиста и протянул руку:

— Наздар, соудруг Вашел[28].

Трамваем добрались почти до конца Михельской. Потом пошли пешком. Остановились у особняка под номером 472.

— Мой дом, — сказал Покорны радисту. — Будете жить в комнате на втором этаже.

Во дворе Иозеф показал небольшую постройку, где размещалась мастерская: оттуда можно будет вести передачи.

В тот же день поехали в полицейское управление для оформления прописки.

X

Дождь легко барабанил по занавешенным окнам. Пепа сидел в кресле, не зажигая света. Всматривался в светящийся циферблат часов и время от времени осторожно отодвигал занавесь. Он ожидал брата — тот ещё днём дал знать: есть важные вести. Появляться после комендантского часа было делом рискованным. На противоположной стороне, у заколоченной доски булочника, дежурил парень из боевого охранения. Он должен был подать знак, когда в сад за лавкой придёт Ярослав.

И наконец замигал фонарик…

Пепа натянул плащ и вышел во двор. Через мастерскую — в проход позади дома…

В саду, в тесной сторожке, Ярослав торопливо рассказывал брату:

— Зденек из городского архива сказал, что утром к ним ворвались эсэс. Согнали всех в зал. Офицер с нашивками танкиста приказал не выходить. Затем начали вызывать по одиночке. Зденека тоже вызвали. Знаешь, что их интересовало? Мосты через Влтаву. Зденек же — специалист по мостовым сооружениям… Разложили перед ним старые чертежи, заставили объяснять. Потом эти чертежи увезли с собой.

— Ясно, почему мосты.

— Постой, но зачем тогда взяли и схемы канализации. И ещё одно. Эсэс были также на квартире профессора Войтека. Изъяли старинные чертежи замков на Малой Стране. Градчанами интересовались. Понимаешь, что грозит столице?

— Все понимаю, Ярда. Но это лишь догадки. А ты знаешь, чего стоит связь. Мы дадим, конечно, знать, но ведь нужны факты. Если это подрывники — откуда они? Цифры, фамилии командного состава, расположение частей, их номера. Понял? Этим надо заняться.

— Ещё одна новость: эсэс уже сменяют пехотные части в Смихове и Житкове.

— Тем более нужна осторожность. Пепа поднялся к Вашелу.

В эту же ночь Центр узнал об опасности, грозящей Праге.

Ночной дождь стучался и в другие окна — высокие, стрельчатые. Разноцветные стекла мерцали в мертвенно бледном синем свете, который отбрасывала массивная люстра. Штандартенфюрер Дангофер распахнул окно. В зал ворвался шум огромного Петржинского сада. Между кронами торчали хоботы зениток. По ту сторону Влтавы, на правом берегу, темнела громада Национального театра. Штандартенфюрер медленно оторвал взгляд от окна и уселся в кожаное кресло с причудливой спинкой. Он взглянул на гауптмана с петлицами инженерных войск, почтительно вытянувшегося перед его столом. Мизинцем стряхнул пепел с лацкана кителя:

— Продолжайте, гауптман…

Начальник спецслужбы дивизии СС «Рейхс» обожал тёмную одежду. Он всегда считал, что чёрный мундир, как и чёрный фрак, оттеняют профиль его холёного лица… Слева от штандартенфюрера, в глубокой нише под тяжёлой старинной картиной, за резным столиком сидела стенографистка. Рядом с ней стоял молоденький лейтенант, не спускавший глаз с капитана. Поодаль, у дверей, торчал эсэсовец в плаще.

Внезапно Дангофер прервал доклад гауптмана и, улыбаясь, спросил:

— Кстати, вам известно, к какому веку относится дом, в котором вы находитесь?

Гауптман недоуменно взглянул на штандартенфюрера.

— Не знаете? — лёгкая гримаса тронула губы Дангофера. — Начало XIX века, стиль ампир. Дальнейшая реконструкция в духе поздней готики. Памятник архитектуры. — И, не делая паузы, повысил тон: — Его нужно было давно уничтожить, этот памятник! И другие тоже! Все уничтожить, все — и тот театр! — ткнул рукой в окно. — Армейские тюфяки, засевшие по комендатурам, проявляли преступный либерализм, за который с них ещё спросится, не волнуйтесь. Только разрушенные города — безопасные. Мы должны оставлять за собой мёртвое пространство. А чешская столица раньше других заслужила кары: одна жизнь незабвенного нашего Гейдриха стоила того, чтобы уничтожить здесь все до тла!

Штандартенфюрер снизил голос до хриплого шёпота:

— Это мы, именно мы, выполнив волю фюрера, оставили Варшаве только камни, в то время как ваш генерал и вся ваша трусливая шайка…

— Но, осмелюсь напомнить, я вам помогал… — от волнения полные щеки гауптмана покрылись испариной.

— К вам это не относится, но учтите, гауптман: вы знаете Прагу — предместье Варшавы. Танки и огнемёты в сочетании с минированием подвалов — это было великолепно. Теперь от репетиции с маленькой Прагой мы перейдём к большой. Вы меня понимаете?

Дангофер нажал кнопку. В дверях вырос рыжий штурмбаннфюрер.

— Генрих, — сказал Дангофер, — поручаю гауптмана с его молодцами вашей охране. Он начнёт минирование в восемь утра. Срок — пять дней. Возьмите карты, — подвинул рулон, лежавший на столе. — Вы, гауптман, свободны.

Капитан вышел, эсэсовец задержался в дверях.

— Когда они закончат работу, позаботиться о здоровье гауптмана?..

— «Натюрлих, майн либер фрейнд»[29], — словами популярной песенки ответил Дангофер.

Штандартенфюрер кичился своей эрудицией.

Стенограмма сохранила окончание ночного разговора в старинном зале.

Дангофер: — Клаус, как с радистом, которого схватили вчера?

Клаус:— Он оказался слабее, чем мы думали. Судя по аппаратуре и тексту, работал на Лондон.

Дангофер:— Будете консультировать лейтенанта Кирстнера. Лейтенант, вам придаются восемь пеленгаторов комендатуры и моторота СД. Мы покажем этим ожиревшим боровам из гестапо, как надо работать. Каждый дом, в котором будет обнаружен радист, уничтожайте тут же танками. Агентов подвергать немедленной обработке. Исключение составляют лишь радисты военной разведки русских. Они нам нужны живыми, их связные тоже. Понимаете, только они сейчас меня интересуют! Мы должны сделать Прагу глухонемой, иначе передышки не будет.

Да, штандартенфюрер был предусмотрительным человеком. И он не ошибся в своих предположениях: передышки оккупантам, действительно, не было.

Покорны приносил отпечатанные в подпольной типографии сводки от Советского Информбюро. Вашел молча читал, хотя и сам слушал передачи прифронтовых радиостанций и знал, как сжимается стальное кольцо вокруг логова гитлеровцев. Он мог бы слушать эти вести и десятки раз!

Понимал, что в Центре знают многое об обстановке в Праге. И сознание того, что он тут не один, его согревало. А Центр сейчас интересовали любые детали, которые по мере стремительного развития событий могли приобрести огромное значение.

Вашел присел к радиоприёмнику. Москва передавала:

— …Сегодня, в 21 час, столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Белорусского фронта, в том числе 1-й польской армии генерал-лейтенанта Поплавского, ворвавшимся в Берлин, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырёх орудий…

Вашел не мог сдержать своих чувств и прибежал в кухню.

— Что такое, Ота? — спросила Ружена.

— Наши в Берлине! В Бер-ли-не!..

Этобыла огромпая радость. Казалось, все горести, опасности уже позади. Но в Праге фашисты свирепствовали. Исчезло несколько связных, погибли явки на Малой Стране, на товарной станции. Да и сами гитлеровцы держались в этом городе, словно на вулкане. На стенах домов появлялись листовки, рассказывающие о боевых делах партизанских отрядов имени Яна Жижки, о жизни в освобождепных от врага районах. Подпольщики информировали жителей столицы о наступлении советских войск.

Вечером 28 апреля прибыл взволнованный Аккерман:

— Страшное дело, Отто! Прагу хотят сдать американцам!

И рассказал всё, что было известно. Протекторат обратился к главнокомандующему американскими войсками в Европе генералу Эйзенхауэру с предложением сдать столицу. Епископ Пиха, в свою очередь, отправил письмо Папе — просит посодействовать вступлению англо-американских войск в Чехию.

Вашел поспешил в мастерскую, включил рацию.

«Центр. Соколову. Немцы хотят сдать Прагу американцам. Протектор доктор Франк 27 апреля выслал на переговоры к американцам в город Эгер премьер-министра протектората Бинерта и министра Грибы. 28 апреля министры вернулись обратно. Икар».

Понимая важность этой информации, Икар отправил текст через Аккермана и на базу Крылова. Но посланная им радиограмма была получена Центром. Будто коснулась его плеча рука Соколова, когда оттуда ответили: «Большое спасибо. Сведения очень ценные. Соколов».

Когда будут опубликованы документы Великой Отечественной войны, мы узнаем о том, что Эйзенхауэр сообщил руководителям Генерального штаба Красной Армии о намерении американцев наступать на Прагу. В ответ было заявлено, что советские войска уже приступили к операции, в результате которой от фашистов будут очищены берега Влтавы.

Но осуществление этой операции стоило огромнейших усилий, и началась она, как всегда, бойцами невидимого фронта.

Информации накапливалось столько, что один Икар не в силах был её обработать. По заданию Центра Крылов искал пути для переброски в Прагу на подмогу Вашелу радистки Майи Саратовой. И снова на помощь пришёл Аккерман. Всё было подготовлено.

Первого мая Соколов получил радиограмму:

«Резидент для Леры — Выккаря — рабочий завода ЧКД — Прага. Старый коммунист. Имеет связь с подпольной коммунистической организацией. Может осветить Прагу и окрестности. Его адрес: Прага, Выршковице, ул. Булхарска, 23. Крылов».

В руках Майи были документы на имя пражанки Даны Чёрной. Она обживалась с новой легендой и ждала команды. Но поступил приказ отменить переброску: 29 апреля ЦК Компартии Чехословакии принял решение о вооружённом восстании.

В этот день Соколов получил короткую радиограмму. Радисты сообщили, что Икар торопился и слышимость была плохой, видимо, он передавал откуда-то из тесно застроенного района столицы. Вашел сообщал:

«29 апреля. Соколову. В Прагу введены три немецкие дивизии и 70 тысяч эсэсовцев. Коммунисты готовят массы к вооружённому восстанию. На всех предприятиях созданы боевые отряды рабочих. Икар».

Восстание цланировал специально созданный штаб. Но удержать людей, взявших в руки оружие, было невозможно. Первого мая восстание вспыхнуло стихийно на заводах в Смихове и Подбродах. В Праге появились первые баррикады. И уже начались массовые расстрелы людей в восставших районах…

Вашел и его друзья не могли, естественно, знать, что могучие танковые соединения, штурмовавшие Берлин, вскоре после падения фашистской столицы повёрнут на юг, чтобы начать беспримерный в военной истории стремительный рейд на помощь объятой пламенем Праге, и что одновременно с юга и востока тоже движутся к городу советские и чехословацкие войска.

Спустя много лет маршал И. С. Конев в своих мемуарах «Сорок пятый», подробно анализируя пражскую операцию, расскажет об обстановке, предшествовавшей боям за Прагу.