– Ну давай, дьявол, – прорычал Тэтч. Он и сам представлял собой пугающее зрелище: оскаленные зубы, вращающиеся безумные глаза, тлеющие фитили в бороде и волосах. – Попробуй только еще помахать на меня ветвями!
      И не дожидаясь ответа незнакомого лоа, он устремился вперед, крича и размахивая над головой мачете.
      – Выходи, ты, слизняк, nammy-оул! – взревел он, переходя, как решил Шэнди, на диалект ямайских горных племен. – Да разве по силам жалкому дегче бунгодйппи напугать хунзи канцо?!
      Шэнди уже почти не видел Тэтча, было лишь слышно, как мачете с хрустом врубается в заросли, как шелестят, разлетаясь в разные стороны, обрывки лиан. Пригнувшись и выставив вперед нож, Шэнди думал, что, вероятно, это бешенство – единственный способ для Тэтча избавиться от страха. Тут великан-пират снова выскочил из темноты. Часть фителей в бороде и волосах потухла, но он все еще являл собой впечатляющее зрелище. Тэтч подскочил к нему и выхватил из кармана камзола мешочек с травой. Зубами разорвав клеенку, Тэтч швырнул траву прямо в грязь перед собой.
      – Ага! – заорал он, обращаясь к джунглям. Он выхватил у Шэнди факел и ткнул его в рассыпанную траву. – Отныне ты мой раб!
      Взлетели облака пара и дыма, воняющего раскаленной грязью и горящей травой, вызвав такой душераздирающий вопль нечеловеческого гнева и боли, что джунгли содрогнулись. Шэнди упал, и на него посыпались листья. Пытаясь подняться и ворочаясь в скользкой жиже, Шэнди видел силуэт Тэтча, который стоял, широко расставив ноги и запрокинув бородатую голову, издавая оглушительное хриплое рычание. Звук был ужасен: так доисторические огромные ящеры вызывали друг друга на бой. Шэнди подумалось, что ему гораздо ближе волки, вой которых не раз доводилось слышать в те далекие годы, когда они вдвоем с отцом путешествовали по северным землям.
      Троица, несшая Бет, остановилась как вкопанная. Шэнди, пригнувшись, стоял с одной стороны Тэтча, бледный, спокойный Дэвис с саблей наголо – с другой.
      Внезапно порыв ветра унес отголоски вопля Тэтча, и остался только шелест грибов-голов. Ни одна птица не посмела крикнуть.
      Шэнди вдруг осознал, что эти шары действительно открыли глаза и говорят на разных языках, а не шелестят. Ближайший к нему жаловался по-французски: как это жестоко, что такую пожилую женщину забыли ее подлецы-дети. А гриб поближе к Дэвису на шотландском диалекте бормотал советы, какие мог бы давать отец сыну, отправляющемуся в большой город. Шэнди с удивлением услышал, как тот наставляет отпрыска помалкивать насчет религии и казни короля. «Казнь короля? – удивленно подумал Шэнди. – Что, кто-то прикончил короля Георга… или речь идет о казни Карла I в прошлом веке?»
      Тэтч медленно опустил голову, яростным взглядом уставился на небольшой лавр, усыпанный плодами, а затем одним взмахом мачете срубил его. И когда оно упало, вместо путаницы ветвей и лиан открылся провал тьмы, потянуло прохладой и вдали забрезжило смутное сияние, как будто за горизонтом находился ярко освещенный город.
      Тэтч смачно выругался и шагнул в образовавшийся проем; его гребец последовал за ним. Шэнди и Дэвис обменялись взглядами, пожали плечами и шагнули в темноту.
      Джунгли исчезли. Перед ними простиралась равнина, освещенная луной. Ярдах в двухстах перед ними тянулся парапет, окружавший огромный круглый бассейн, больший, чем Колизей. Вдали, над центром бассейна, висело огромное светлое пятно – то ли отблеск огня, то ли брызги, – и вся светящаяся масса медленно вздымалась и опадала, как плавающие в меду опалы. Глядя на мелькающие огни, Шэнди с холодком в груди осознал, что не имеет никакого представления о том, далеко ли до них. То они казались ему радужными стеклянными бабочками, вьющимися на расстоянии вытянутой руки от факела Харвуда, то – неким небесным феноменом, отстоящим от Земли дальше, чем солнце и планеты. Да и в самом бассейне, как заметил позже Шэнди, заключалась странность – как он ни щурился и ни вглядывался, он вынужден был признать, что определить высоту парапета просто невозможно. Далеко слева и справа от стены к центру уходили ажурные мосты.
      Пряжки на сапогах Шэнди стали невыносимо горячими. Обжигаясь о рукоять ножа, он наклонился и спорол их. Он старался не думать о кожаных ножнах, которые теперь начали дымиться, и о том, когда же наступит черед гвоздей, которые держат подметки. Слава Богу, что Тэтч запретил брать пистолеты.
      – Дальше я не ходил, – тихо заметил Тэтч, обернулся к Дэвису и осклабился. – Давай пройди до края бассейна.
      Дэвис сглотнул и сделал шаг вперед.
      – Стой! – крикнул Харвуд. Он, Френд и Боннет, спотыкаясь, только что прошли в проем в стене джунглей. Они едва успели опустить Бет на землю, прежде чем сами повалились на черный песок. Харвуд первым принял сидячее положение. – Направления здесь теряют смысл. Можно идти прямо, пока не умрешь от истощения, но так и не приблизиться к фонтану. Скорее всего он будет перемещаться по кругу, не давая приблизиться.
      Тэтч засмеялся:
      – Я не собирался давать ему уйти далеко, Харвуд. Однако ты прав, так оно и было. Два дня я шел к нему, прежде чем понял, что добраться до него невозможно. И еще три дня мне понадобилось, чтобы вернуться туда, где мы стоим.
      Харвуд принялся отряхиваться.
      – Дней? – спросил он сухо.
      Тэтч бросил на него удивленный взгляд.
      – Пожалуй, нет. Солнце всходило, это верно, рассвет тут же сменялся закатом, дня между ними не было.
      Харвуд кивнул:
      – Мы сейчас на самом деле не во Флориде, во всяком случае, не более во Флориде, чем в любом другом месте. Кто-нибудь из вас серьезно изучал Пифагора?
      Дэвис и Тэтч признали, что нет.
      – Противоречия в его философии здесь не являются противоречиями. Я уж не знаю, имеет ли здесь место общий случай или какой-то частный вариант, но корень из двух здесь не является иррациональным числом.
      – Бесконечность – апейрон, в том виде, в каком она существует здесь, никак не противоречила бы Аристотелю, – добавил Лео Френд, на этот раз, похоже, в виде исключения совсем забывший о Бет Харвуд.
      – Отличные новости для Гарри Стоттла, – сказал Тэтч. – Здесь я смогу избавиться от моих приведений?
      – Да, – ответил Харвуд. – Для этого надо просто доставить тебя к бассейну. Тэтч махнул в сторону фонтана:
      – Веди нас.
      – Поведу. – Харвуд потянулся к сверткам, которые принес с собой, и осторожно опустил их на песок.
      Пока Харвуд и Френд развязывали свертки, Шэнди подошел к Бет.
      – Как вы себя чувствуете? – были единственные слова, которые пришли ему в голову.
      – Хорошо, спасибо, – механически ответила она. Ее глаза невидяще смотрели в пустоту, она дышала неглубоко и часто.
      – Держитесь, – прошептал Шэнди, сердясь на свою беспомощность. – Как только мы вернемся к морю, клянусь, я вызволю вас отсюда и…
      Ее ноги подкосились, и она начала падать. Шэнди успел подхватить ее и, поняв, что она потеряла сознание, осторожно опустил ее на песок. Лео Френд тут же оттолкнул его и принялся нащупывать пульс и подымать веко, чтобы определить, реагирует ли зрачок на свет.
      Шэнди поднялся и поглядел на Харвуда, который зажигал от факела лампу, доставленную в одном из свертков. – Как вы можете так поступать с собственной дочерью? – спросил его Шэнди хрипло. – Сукин вы сын. Надеюсь, что ваша Маргарет оживет и проклянет вас, а потом растает в мерзкую, вонючую лужу, такую же поганую, как ваша душа.
      Харвуд бросил на него равнодушный взгляд и снова вернулся к своей работе. Он запалил фитиль лампы и теперь опускал колпак. Колпак был металлический, и в нем в определенном порядке оказались прорезаны щели. На песок лег узор из переплетающихся полосок света. Шэнди шагнул к однорукому, но Тэтч преградил ему дорогу.
      – Потом, сынок, – сказал пират. – Харвуд сейчас мне нужен, и если ты помешаешь моим планам, то я тебе выпущу кишки. – Он повернулся к Харвуду. – Ты готов?
      – Да. – Харвуд воткнул пылающий факел в песок и поднялся, держа лампу в руке. Деревянная шкатулка свисала с его пояса, как рыболовный садок. – Она пришла в себя? – спросил он у Лео Френда.
      – Да, – отозвался толстяк. – Это был просто обморок.
      – Несите ее.
      Харвуд поднял лампу единственной рукой и стал вглядываться в отбрасываемый ею световой узор, потом кивнул и двинулся в направлении, ведущем чуть прочь от фонтана.
      Френд с трудом выпрямился с Бет на плече, хотя от усилий кровь прилила к лицу. Он затопал вслед за Харвудом, дыша натужно и громко. За ним последовали все остальные. Боннет и гребец Тэтча замыкали процессию.
      Они шли не без остановок. Харвуд часто сомневался, всматривался в рисунок, образованный отблесками света, и принимался энергично спорить с Лео Фрейдом о математических тонкостях. Один раз Шэнди услышал, как Френд указал на ошибку в «ваших антиньютоновских уравнениях». Несколько раз они меняли направление и довольно долго кружили на одном месте, однако Шэнди заметил, что, каким бы ни было их видимое движение, луна все время висела над его левым плечом. Он только поежился от этого, воздержавшись от саркастических комментариев. Факел, который Харвуд воткнул в песок, часто был виден впереди, сзади и один-два раза сбоку. Но каждый раз, когда Шэнди смотрел на него, он отдалялся все дальше и дальше. Сам фонтан оставался чем-то неопределенным, определить расстояние до него было невозможно, но Шэнди все же заметил, что зазор между ажурными мостами явно сократился.
      И тогда он увидел толпу. Вначале Шэнди подумал, что это стелющийся туман, но чем больше он приглядывался к неровным полосам на горизонте, тем лучше различал, что состоят они из сотен тысяч молчаливых фигур, которые мечутся из стороны в сторону. Руки взметались ввысь и колыхались, словно трава на ветру.
      – Никогда бы не поверил, – тихо сказал Харвуд, отвлекаясь от своих подсчетов, – что смерть постигла столь многих.
      «Ад, – подумал Шэнди, – песнь третья, если не ошибаюсь. Впрочем, сейчас это не имеет значения».
      Мосты теперь почти совсем сблизились, и небо начало светлеть в том месте, где мог находиться восток. Световой рисунок от лампы Харвуда на песке явственно приобретал багрово-ржавый оттенок. Харвуд и Френд заторопились. Формы, вздымавшиеся и опадавшие в самом сердце источника, все больше и больше серели, теряя цвет, и походили на облака водяной пыли, а не на всполохи огня. С приближением дня мертвая тишина становилась совсем противоестественной: ни щебета птиц, ни шороха листвы, даже тысячи мечущихся душ и сам фонтан не издавали ни единого звука. Воздух посвежел с тех пор, как они оставили джунгли, хотя ноги согревались от железных гвоздей в сапогах, да и руки можно было погреть над дымящимися ножнами.
      Шэнди то и дело оглядывался на далекую точку оставленного факела, поэтому чуть не сбил с ног Харвуда, когда вся группа остановилась.
      Теперь перед ними был всего один мост, широкой аркой вздымавшийся над бассейном. Мост был шириной в шесть футов и вымощен широкими плоскими плитами, перила достигали уровня плеч, и хотя издали мосты казались крутыми, теперь стало видно, что мост почти совершенно горизонтален, очень постепенно поднимаясь к тому месту, где он исчезал в колышущемся облаке. Как ни странно выглядел мост, Шэнди показалось, что он уже его видел.
      – Твой черед, – сказал Харвуд Тэтчу. Великан-пират, чей пояс и сапоги дымились и искрились, словно тлеющие фитили в спутанной бороде и волосах, шагнул на мост…
      …и, казалось, взорвался. Клочья серого тумана вдруг полетели у него из ушей, из носа, а одежда заходила волнами, задергалась. Руки самопроизвольно взметнулись вверх, когда из рукавов вырвались серые облачка. Тэтч зарычал и, несмотря на конвульсии, умудрился повернуться к ним лицом.
      – Оставайся там! – закричал Харвуд. – Не сходи с моста! Это твои духи обратились в бегство!
      Бурный исход привидений шел на убыль, но Тэтч все еще продолжал дергаться. Его пояс и сапоги загорелись. Обжигаясь, он вырвал из ножен раскаленную саблю, одним движением рассек ею пояс и отшвырнул ее на песок, затем отбросил и пояс. Потом Тэтч стащил с себя сапоги, встал и улыбнулся Харвуду.
      – Вот теперь оставьте все железо. «…Всяк сюда входящий», – эхом пронеслось в мозгу Шэнди.
      – Спускайся. Можешь подождать меня здесь вместе с остальными, – сказал Харвуд. – Твои привидения сгинули, а черной магической травы у нас в избытке. С теми двумя факелами, которые у нас остались, ее вполне хватит на обратную дорогу, мы уже не рискуем подцепить новую заразу. Я выполнил наш уговор. Мы с Лео скоро вернемся и проведем вас всех к тому месту, где этот мир соединяется с известным вам миром.
      Шэнди облегченно вздохнул и стал оглядываться, ища место, где бы присесть, когда заметил, что Френд и не собирается опускать Бет Харвуд.
      – К-кто, – заикаясь, спросил Шэнди. – Кто идет туда, а кто остается?
      – Лео, девушка и я, мы отправляемся вместе, – отрезал Харвуд нетерпеливо, ставя лампу на песок. Он снял пояс, сапоги, потом гротескно интимным движением присел перед Фрейдом и одной рукой расстегнул пояс толстяка. Заляпанные грязью туфли Фрейда, по-видимому, не имели железных украшений.
      – Я тоже иду, – объявил Тэтч, не сходя с моста. – Два года назад я шел сюда совсем не затем, чтобы стать добычей привидений.
      Он глянул мимо Харвуда, и через секунду Боннет и гребец шагнули вперед. Боннет принялся стаскивать пояс и сапоги, у гребца же одежда была зашита на нем, а на ногах не было никакой обуви.
      – Они пойдут со мной, – сказал Тэтч. Дэвис заметно осунулся с того момента, как они покинули побережье, но в глазах его промелькнул насмешливый огонек, и он начал стягивать сапоги.
      «Мне это вовсе не обязательно, от меня ничего не требуется, – подумал Шэнди почти спокойно. – Я и так уже на обочине реальности – я просто и шагу не сделаю дальше. Никто из них уже не вернется, и мне придется самому догадаться о магическом секрете лампы Харвуда, чтобы добраться до джунглей и найти дорогу обратно. Почему вообще я пошел с ними? Почему вообще оставил Англию?»
      Он обнаружил, что непоколебимо уверен: выбраться он сумеет… И тут его бросило в краску, когда он осознал – эта уверенность не более чем остатки детского убеждения: если долго и громко плакать, то обязательно кто-нибудь возьмет его за руку и отведет домой.
      Какое право имели эти люди ставить его в такое унизительное положение?
      Он глянул на Бет Харвуд, которая все еще без сознания висела на плече Лео Френда. Ее лицо по-прежнему сохраняло для него свою красоту, но было осунувшимся и носило отпечаток пережитых испытаний. Невинность, которой не угрожает ужасная опасность. Не было бы… разве не было бы гуманнее дать ей умереть сейчас, пока она без сознания и еще не подверглась мучениям?
      Все еще охваченный сомнениями, он поймал взгляд Лео Френда. На толстом лице доктора играла уверенная, презрительная усмешка, и он передвинул свою пухлую лапу на бедре Бет.
      В тот же самый момент Харвуд принялся успокоительно напевать вполголоса, опустился на четвереньки, потом распластался на песке, бормоча ласковые слова, и затрепыхался на нем в нарастающем темпе.
      Лео Френд побагровел и отдернул руку от бедра Бет.
      – Мистер Харвуд! – взвизгнул он не своим голосом.
      Харвуд, не прекращая движений, довольно хихикнул.
      – Как я заметил, он быстро выходит из этих припадков, – заметил Тэтч, – мы просто немного подождем.
      «Да что они все кругом, помешались, что ли, – подумал Шэнди. – Харвуд – единственный шанс, чертовски ненадежный, выбраться обратно живыми. А теперь он даже более безумен, чем губернатор Сауни. Нет никакой надежды выжить, если не вернуться немедленно. Я не хочу раньше времени оказаться среди молчаливых серых легионов на этом неестественном горизонте. Джек Шэнди не сделает ни шагу, дождется темноты, и когда вы, обреченные глупцы, не появитесь, я как-нибудь найду способ воспользоваться лампой Харвуда и назло всем доберусь до факела, джунглей, шлюпок, берега. Я, конечно, потом пожалею о своей трусости, но по крайней мере я смогу сожалеть при ярком свете солнца, попивая вино».
      Шэнди шагнул прочь от моста и сел. Он не собирался ни с кем встречаться взглядом, но, оглядываясь в поисках лампы Харвуда, поднял глаза на Дэвиса. Тот смотрел прямо на него. Старый пират весело улыбался, явно чем-то довольный.
      Шэнди улыбнулся в ответ, обрадовавшись, что Дэвис понимает его… и тогда сообразил: Дэвис решил, будто он присел снять сапоги.
      И тут он с отчаянием понял, что не может просто отсидеться. Все это было глупо, так же глупо, как и порыв отца, обнажившего нож против целой банды, подстерегавшей их в темной аллее, как и нападение капитана Чаворта на вооруженного пистолетом Дэвиса. Но Шэнди чувствовал, что, как и у них, у него не осталось другого пути. Он рывком сбросил сапоги и поднялся.
      К тому времени как Лео Френд оторвал свой взгляд от нелепо дергающейся фигуры Бенджамена Харвуда, сапоги Шэнди валялись в песке, а сам он стоял перед доктором.
      – В чем дело? – спросил Шэнди толстяка слегка дрогнувшим голосом. – Что, способен только лапать девиц, когда они в обмороке?
      Лицо Френда стало свекольного цвета.
      – Не б-будь-дь идди-ди…
      – Мне кажется, он хочет сказать: не говори чепухи, Джек, – с охотой пояснил Дэвис.
      – Ты уверен? – спросил Шэнди саркастически. – А мне послышалось, он хотел сказать: да, потому что только в таком состоянии их от меня не тошнит.
      Лео Френд попытался что-то сказать, но не мог произнести ни слова. Затем у него из носа хлынула кровь, яркие красные пятна расплылись на шелковой манишке.
      Колени у него подогнулись, и Шэнди на мгновение показалось, что толстяк вот-вот грохнется в обморок или скончается на месте.
      Однако Френд выпрямился, вздохнул полной грудью, поудобнее перехватил Бет и шагнул на мост.
      Харвуд перевернулся на спину и несколько мгновений блаженно улыбался, глядя в небо, затем, дернувшись, осмотрелся, поморщился и поднялся, стряхивая песок.
      – Мы с Фрейдом пойдем впереди, – сказал он, вступая на мост.
      Шэнди и Дэвис последовали за ним, а замыкали шествие Боннет и гребец.
      Однако стоило гребцу ступить на плиты моста, как он исчез, и его зашитая одежда кучкой свалилась на камни.
      Харвуд вопросительно посмотрел на Тэтча:
      – Твой слуга, похоже, был мертвецом?
      – М-м-м… да, – отозвался Тэтч.
      – А, – Харвуд пожал плечами. – Следовало ожидать. Что из праха придет, то в прах и обратится. Он повернулся к ним спиной и зашагал вперед.
 

Глава 13

 
      Некоторое время они шли молча. Единственным звуком, нарушавшим гнетущую тишину, было шлепанье босых ног по плитам. Чтобы отвлечься, а заодно удовлетворить любопытство, Шэнди принялся мысленно считать шаги. Когда счет перевалил за две тысячи, солнечный свет вновь стал меркнуть. У Шэнди не было ни малейшего представления, сколько же длился светлый период.
      Они, казалось, проходили теперь сквозь перемежающиеся полосы света и тени, и один раз Шэнди показалось, что он уловил запах ладана. Харвуд замедлил шаги, и Шэнди невольно глянул в его сторону.
      Все они шли по центральному проходу церкви. Харвуд единственный был одет в длинный нарядный кафтан, и его каштановые волосы оказались тщательно завиты; остальная часть процессии по-прежнему выглядела так же: в драных лохмотьях, грязные, босоногие. Харвуд держал одну руку на деревянном ящике, а другой размахивал при ходьбе. Теперь у него снова обе руки, без всякого удивления констатировал Шэнди, словно во сне.
      Он посмотрел вперед, на алтарь. Там приветливо улыбался им какой-то священник, но сбоку стоял мальчик-хорист, смотревший на них с большим ужасом, чем можно было бы объяснить просто их растерзанным внешним видом. Шэнди нервно оглянулся назад…
      …И увидел, что мост, да и долина за ним погрузились в глубокие сумерки. Он опять повернул голову к алтарю, но алтарь уже таял, растекался серыми прядями, на Шэнди еще раз повеяло ладаном, и мост вновь стал мостом.
      «Что это было? – гадал он. – Сцена из воспоминаний Харвуда? Видели ли то же самое Дэвис и Тэтч, или же иллюзия коснулась только меня, поскольку я взглянул на Харвуда именно в тот момент, когда он думал об этом?»
      Шэнди заметил на плитах моста кровавые пятна. По сгусткам и каплям крови, по отпечаткам ладоней Джек заключил, что по мосту ползли двое истекающих кровью людей. Он нагнулся и тронул пальцем одно из пятен – кровь была еще свежа. По какой-то причине это открытие очень его встревожило, хотя это и казалось пустяком по сравнению со всем остальным. Впереди не было видно никого, ни идущего, ни ползущего, но Шэнди продолжал с беспокойством поглядывать вперед.
      В воздухе и до этого не было особой свежести, а теперь он и вовсе стал затхлым, с неясными запахами тушеной капусты и грязных простынь. Шэнди по очереди оглядел своих спутников, и когда он посмотрел на Френда, перед Шэнди внезапно возникла сцена: толстяк был совсем молод, почти мальчишка, и хотя он двигался, не отставая от остальных, он в то же время лежал в постели. Шэнди проследил за взглядом мальчика и с изумлением увидел смутные очертания женских форм за полупрозрачными занавесками. В этих фигурах присутствовала наивно преувеличенная эротичность, как в грубых мальчишеских рисунках на стенах. Но почему у них всех седые волосы?
      Сцена растворилась во всплеске белизны, и вновь под ногами были плиты моста. Нога Шэнди наткнулась на что-то, похожее на камешек, но он откуда-то знал, что это зуб. Ему стало не по себе.
      Теперь под ногами был песок, и Шэнди видел Дэвиса при свете костра. Лицо того было круглее, волосы темнее, и на Дэвисе была рваная куртка офицера английского флота. Шэнди огляделся. Они шли по берегу Нью-Провиденс, правее смутно различался Свиной остров, и костры усеивали дюны с левой стороны. Но костров было меньше, и кораблей в гавани было немного. И остовы кораблей, которые помнил Шэнди, отсутствовали. Дэвис разговаривал с Тэтчем. Шэнди не слышал их беседы, но хотя Дэвис пренебрежительно качал головой и смеялся, он все-таки казался чем-то расстроен и даже напуган. Казалось, что Тэтч на чем-то настаивал, Дэвис же не отказывался прямо, а скорее просто тянул время, явно сомневаясь в искренности предложения. В конце концов Тэтч вздохнул, отступил назад, расправил плечи и сделал жест рукой, указывая на песок. Шэнди обдало жаркой волной запаха нагретого металла, песок зашевелился, кое-где стали проглядывать белеющие кости, их становилось все больше, они сползались, соединялись вместе, пока не собрались в человеческий скелет. Дэвис стоял и смотрел; его улыбка превратилась в напряженный оскал. Скелет выпрямился и повернулся к нему… Тэтч что-то сказал, скелет опустился на колени и склонил голову-череп. Тэтч взмахнул рукой, кости вновь рассыпались бесформенной грудой, а Тэтч снова начал в чем-то убеждать Дэвиса. Дэвис по-прежнему ничего не отвечал, но насмешливый скептицизм покинул его.
      И Шэнди опять шел по запятнанному кровью мосту. – Скоро же мы дойдем, черт возьми? – спросил он. Заговорив, Шэнди вдруг испугался, что голос выдаст его нарастающий страх, но мертвый, стоячий воздух заглушил его слова настолько, что он едва расслышал их сам.
      Не обращая на него внимания, остальные продолжали идти. Пару раз Шэнди казалось, что он слышит скрежет металла по камням, задыхающиеся всхлипы впереди на мосту, но серые призрачные сумерки не давали ничего разглядеть. Воздух стал тягучим и густым, как сироп, когда еще одна крупинка сахара – и начнется кристаллизация. И хотя это вызывало у него ужас, Шэнди все же не удержался и отыскал глазами Тэтча… и на какое-то время перестал быть самим собой.
      Он был пятнадцатилетним подростком, известным беглым чернокожим рабом в горах, как Джонни Кон, хотя с того самого времени, как он однажды злоупотребил заклинаниями хунган, он перестал считаться подходящим учеником для уважающего себя жреца вуду и не имел больше права называть себя аджаникон. Эд Тэтч будет его настоящим именем, именем взрослого человека, и через три дня он может с полным правом носить его.
      Сегодня первый день его посвящения лоа, который станет его проводником по жизни и чьи цели отныне он будет разделять. Чернокожие маррочы, которые растили его с младенческих лет, этим утром препроводили Джонни к подножию голубых гор к дому Жана Петро, легендарного колдуна, который, по всем свидетельствам, проживал здесь больше ста лет и, как утверждалось, сотворил многих лоа. Из-за этого ему приходилось жить в доме на сваях, потому что земля от долгого соседства с ним становилась бесплодной. По сравнению с Петро все прочие бокоры Карибского моря считались простыми каплата – уличными фокусниками.
      Марроны были беглыми рабами, родом из Сенегала, Дагомеи и Конго. Им не стоило труда привыкнуть к тяжелым условиям жизни в горах Ямайки. Белые колонисты настолько опасались негров, что даже платили ежегодную дань в надежде уберечь свои поселения от грабежа. Но даже марроны отказывались приблизиться к дому Жана Петро ближе, чем на полмили. Парень в одиночку спустился по горной тропинке мимо хлевов, мимо сада, а затем вышел к самому дому. За домом протекала речка, и старик оказался там. За сваями Тэтч увидел сначала его голые ноги, костлявые и узловатые, как палки из терна. Тэтч был, конечно, бос, и, проделав несколько пассов в сторону кур, копошившихся вокруг свай, заставляя их молчать, сам бесшумно перебежал маленький дворик, подкрался к углу дома и выглянул. Старый колдун Петро медленно ковылял по берегу то и дело наклоняясь и вылавливая из воды квадратные бутыли; он внимательно всматривался в затуманенное стекло, встряхивал и прислушивался к чему-то, побарабанив по стеклу длинными ногтями, потом снова опускал бутылку в воду.
      Тэтч показываться не спешил и дождался, когда в конце концов лицо старого бокора сморщилось в улыбке, когда он прислушался к бульканью очередной бутыли. Он вновь побарабанил ногтями по стеклу, затем прислушался и вновь побарабанил, напоминая заключенного камеры-одиночки, который долгое время терпеливо простукивал стены и наконец услышал ответ.
      – Это уж точно наш парень, – дребезжащим старческим голоском нарушил он вдруг молчание. – Здесь Геде, лоа, который… ну вроде подручного у того, которому ты нужен.
      Тэтч понял, что замечен и старик теперь обращается к нему. Своего места он не покинул, но откликнулся:
      – Нужен? Но это я выбрал его.
      Старик хихикнул:
      – Что ж, его здесь, в речке, нет. И нам нужен Геде, чтобы его позвать. Да и Геде у нас просто в виде намека. Здесь, в этой бутыли, лишь часть его, пупок, можно сказать, ровно столько, сколько нужно, чтобы его позвать. – Петро повернулся и шаркающей походкой направился во двор, где стоял Тэтч. – Видишь ли, мальчик мой, мертвые со временем становятся могучими. Что для твоего прадедушки было лишь беспокойным привидением, то твоим внукам предстанет могучим лоа. И я научился направлять их, склонять в нужном направлении, вот как виноградную лозу. Крестьянин сажает семечко в почву, и вот вырастает дерево – а я сажаю привидение в бутыль под бегущей водой, и получается лоа. – Старик улыбнулся, обнажив немногие оставшиеся зубы в белых деснах, и махнул бутылью в сторону речки. – Я вырастил их больше дюжины, они, правда, не такого качества, как лоа Рады, те, которые прибыли с нами из Гвинеи, но зато я могу их вырастить для особых целей.
      Куры в тени дома уже оправились от заклинания Тэтча и принялись кудахтать и хлопать крыльями. Петро мигнул, и они опять замолкли.
      – Конечно, – продолжил Петро, – тот, кому ты нужен или кого ты хочешь, коль тебе так больше нравится, – старый Барон Суббота, существо совсем другого сорта. – Он покачал головой, и глазки его благоговейно сощурились. – Раза два или три за всю мою жизнь мне случайно удавалось сотворить нечто, что обладало сильным сходством… с той или иной тварью в мире духов, понимаешь? Сходство оказывалось слишком большим, чтобы они могли существовать порознь. И вот тогда у меня в бутыли появлялось нечто, для чего она оказывалась тесна, очень тесна… пусть даже в виде намека. Мой домишко чуть было не снесло со свай – когда Барон Суббота чересчур разросся, бутыль взорвалась. Рвануло так, что деревья повырывало с корнем, а русло речки пересохло на целый час. Вон там до сих пор глубокая, широкая заводь, на берегах ничего не растет, и каждую весну приходится мешками вытаскивать дохлых головастиков. Молодой Тэтч вызывающе уставился на бутыль.
      – Так что, в твоей пивной бутылке всего лишь слуга Барона Субботы?
      – Более или менее. Но Геде могучий лоа. Он номер два здесь только потому, что Барон уж очень велик. И как всех других лоа, Геде необходимо пригласить, а затем умилостивить, прибегая к обрядам, какие он требует, чтобы он снизошел до нашей просьбы. Ну вот, я уже раздобыл простыни с постели умершего злодея и черный балахон для тебя, и сегодня суббота – священный день Геде. Мы зажарим для него цыпленочка и козленочка. И где-то у меня припасен целый бочонок рома – ведь Геде много выпивает. Сегодня мы…
      – Я не за тем тащился сюда с гор, чтобы иметь дело с лакеем Барона Субботы. Жан Петро широко осклабился:
      – А-а-а. – Он протянул бутылку парню. – Что ж, почему бы тебе самому с ним не поговорить? Подними бутылку к солнцу и попробуй разглядеть его внутри… тогда ты сможешь высказать ему свое мнение.
      Тэтч сам никогда не имел дело с лоа, но попытался скрыть это за напускной уверенностью, с которой он выхватил бутылку из рук старика.
      – Так и быть. Ну что ж, привидение, – презрительно сказал он, хотя во рту у него пересохло и сердце бешено колотилось, – покажись.
      Сначала он не мог разглядеть в бутылке ничего, кроме отсветов от неровностей стекла, но потом заметил некое движение. Он присмотрелся. Сначала ему показалось, что в бутылке в мутной жидкости плавает неоперившийся птенец с жалкими крылышками и лапками.
      А потом в голове у него раздался голос, визгливо тарахтевший на ломаном французском. Тэтч уловил лишь малую часть, но и по этому малому сообразил, чего требовал лоа: не только цыпленка и рома, но и причитающихся ему по праву сладостей, в каких он захочет количествах. Голос грозил ужасными карами, если будет опущен хоть один из элементов помпезного, замысловатого обряда приглашения, а уж если хоть кто-нибудь позволит себе засмеяться… В то же время у Тэтча возникло ощущение древнего возраста и могущества, которое неимоверно разрослось, и разрослось за счет былой личности, от которой теперь осталась лишь крошечная часть: словно печная труба, стоящая посреди объятого пожаром дома. И этот старческий маразм, как осознал Тэтч, и великая мощь нисколько не противоречили друг другу – одно было следствием другого.