— Я его жена, это мой долг, — возразила Амалия.

Не обращая внимания на эти слова, Мами вынула из шкатулки футляр синего бархата и вложила его в руку невестки.

— Ты проявила редкостное понимание и терпение, девочка, — произнесла Мами прочувствованно. — Спасибо тебе! И пожалуйста, не огорчай меня отказом принять эту безделицу.

Амалия взглянула на футляр, подумав, что понимание и терпение были не столь уж сильными и долгими, как полагала Мами. В последние недели Жюльен появлялся в ее спальне раз шесть, и всякий раз происходило нечто исполненное первобытной страсти, неземного наслаждения и высокой поэзии чувств. Однако наступало утро, они встречались за завтраком и вели себя так, словно ничего не происходило. Обычно Жюльен был сумрачен и нетерпелив, хотя порой и одаривал ее своей прежней ласковой улыбкой, правда, несколько вымученной, как ей показалось однажды. Его вялое поведение днем было полной противоположностью неутомимому напору ночью. Ночью Амалия начинала думать, что нужна ему только как партнерша в постели, а его визиты — простая формальность законного супруга. Чтобы успокоить оскорбленную гордость, Амалия пробовала в самое решающее мгновение их близости оставаться холодной и бесчувственной, сопротивляясь страсти, которую он в ней разжигал. А когда рано утром он спешно, как любовник, покидал ее, Амалия горевала и готова была простить все.

— Открой и посмотри, ma chere! — напомнила свекровь.

Амалия послушно приподняла крышку футляра и обомлела. На подушечке из белого атласа лежало, переливаясь всеми цветами радуги, дивное ожерелье из сапфиров с жемчугом и бриллиантами и такие же точно серьги. В подборе камней заключался тайный смысл: в молодой женщине успешно сочетаются жемчужные семена юности со сверкающими камнями изощренной зрелости.

— О-о, Мами, — только и смогла молвить потрясенная Амалия.

— Не следует придавать такому пустяку слишком большое значение, — улыбнулась Мами, которой понравилась неожиданная реакция невестки. — Надеюсь, ты наденешь украшения, когда пойдешь в оперу и на танцевальный вечер. Они тебе очень к лицу.

— Огромное спасибо, Мами!

— Забудь, дорогая! А теперь нам следует поторопиться, а то Жюльен и Роберт возьмут лестницу штурмом.

Жюльен предпочел бы отправиться в город на своем прогулочном судне, которое, сверкая свежевыкрашенными бортами, стояло у ремонтной пристани перед домом. Баржу трудно было узнать: кремовые с синими полосами паруса свернуты и прикреплены к мачтам, чтобы не выгорели раньше времени на солнце, которое с каждым днем набирало силу.

Хотя столько людей на барже вряд ли бы уместилось, да и многочисленные излучины на реке удлинили бы путь почти вдвое. Кроме того, Хлоя наотрез отказалась участвовать в этой, как она выразилась, сомнительной авантюре. Она заявила, что чувствует себя не настолько хорошо, чтобы потакать очередному капризу Жюльена: очень надо мучиться на этой посудине, чтобы появиться в Сан-Мартинвиле с лицом цвета спаржи.

Правда, у баржи было одно ценное преимущество: она не поднимала пыли. В последнее время движение на дороге оживилось и пыли прибавилось: ею был насыщен воздух, она толстым слоем оседала на листьях тростника, плантации которого подступали к самой дороге, кронах дубов и даже на крышах домов, мимо которых они проезжали. Временами пыль становилась настолько густой, что приходилось прикрывать рты и носы носовыми платками. Хлоя тут же обвинила во всем Жюльена, который, обогнав всех, выскочил вперед, и теперь едущие за ним должны дышать этой гадостью, хотя помимо повозки Жюльена впереди ехало достаточно других колясок и карет.

На подъезде к Сан-Мартинвилю процессия из-за затора на дороге остановилась у какого-то дома. Взору прибывших предстала удивительная картина: пока возницы разбирались, кому в какой очередности ехать, мужчины, разбившись по группам, потягивали вино, передавая кувшины по кругу, о чем-то беседовали, перекидываясь веселыми шутками, смеялись. Дети, обезумев от радости, что обрели долгожданную свободу, носились как угорелые среди людей, колясок и лошадей. Женщины постарше устроились с маленькими детьми на руках на переднем крыльце дома, а те, что помоложе, повязав фартуки, колдовали у трех чугунных котлов под одним из деревьев. Под развесистой кроной другого дерева трое скрипачей настраивали свои инструменты. Воздух был наполнен смехом, гамом и запахом готовящейся рыбы.

— Что это? Что тут происходит? — спросила Амалия.

— Это fais dodo, праздник в стиле акадийцев, — разъяснила Мами, величественно поклонившись женщинам на крыльце, которые ответили ей столь же торжественно-церемонными поклонами.

— Здесь обычно собираются те, кто чувствует свою духовную связь с Амалией, — добавила Хлоя. — Они едят, общаются, слушают музыку, а потом, когда малыши угомонятся и уснут, молодежь и те, кто чувствует себя молодым, танцуют всю ночь. Ранним утром все отправляются в храм, а потом разъезжаются по домам.

В Фелисианасе проживало не так много акадийцев, или каджунов, как называли их американцы. В основном они селились вдоль заводей Лафурша и Теша. Живя там, Амалия не раз слышала о празднике fais dodo, но видела его впервые.

— По-моему, они собираются веселиться, — высказала предположение Амалия.

— О да! И очень славно повеселиться! — рассмеялась Хлоя. — Но и мы тоже своего не упустим.

Однако субботний вечер прошел на удивление тихо. Номер, заказанный для семейства Деклуе, состоял из нескольких комнат и небольшого холла. Амалия радовалась, что ей досталась отдельная комната. После непривычно раннего для распорядка «Рощи» ужина они дружно вышли на верхнюю галерею отеля, построенного в форме квадрата из красного кирпича, в надежде насладиться великолепным видом на реку Теш. Потом какое-то время провели в обществе соседей, в том числе почтенных вдов Одри и мадемуазель Калло, у которых на воскресенье была аналогичная программа. Группа оперных певцов, остановившаяся в той же гостинице, навестила их, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Для Джорджа визит артистов стал настоящей пыткой, поскольку Хлоя не могла глаз оторвать от довольно полного тенора, и англичанину с трудом удалось уговорить ее пойти прогуляться, а заодно посетить могилу Эммелин Лабаш, которую считали прототипом Эванджелины, героини поэмы Лонгфелло. Жюльен еще раз отправился в город на поиски новых развлечений. Мами весь вечер обсуждала с сестрами рисунок на парче для верхнего покрова алтаря, который она намеревалась передать церкви. Роберт увлеченно обсуждал с одним из знакомых плантаторов виды на урожай тростника и новое оборудование для сахарного завода, которое он удачно купил в Филадельфии. Однако скоро собеседник Роберта откланялся: присланный его женой слуга сообщил, что младший из детей боится спать в незнакомой комнате гостиницы и зовет папу.

Амалия видела, как, оставшись один, кузен мужа подошел к балюстраде и, прислонившись спиной к одной из колонн, на мгновение замер, любуясь естественной красотой заводи. Зеленые гирлянды вьюна напоминали праздничное убранство залы, а маленькие белые звездочки жасмина, который рос вдоль перил, наполняли пьянящим ароматом все вокруг. Амалия молча остановилась, боясь помешать. Роберт обернулся и, приветливо улыбнувшись, продолжал созерцать дивную природу. О чем он думал в эти минуты?

Глядя на медленное течение мутно-коричневых вод, трудно было даже представить, что недавно эта сонная река была грозным потоком, затопившим все вокруг. Дома, разбросанные по побережью, скрывались за плотными ширмами из тростника и раскидистыми ветвями дубов, поросших мхом. Прямо перед отелем высился дуб, известный как дуб Эванджелины. Согласно легенде на этом месте бросил якорь корабль, привезший Эммелин Лабаш из Новой Шотландии, где она встретилась наконец со своим Луи и рассталась, узнав, что он женился на другой. При легком дуновении ветра мхи, покрывшие ствол дуба, слабо колыхались.

Амалия облизнула пересохшие губы.

— А вы знаете, что мох — знак беды у индейцев? — заговорила она, не глядя на Роберта.

— Неужели?! — удивился он. — Никогда не слышал.

— Говорят, когда-то на берегах Теша жили принцесса и индейский воин, — начала рассказ Амалия. — Они страстно любили друг друга и должны были вскоре пожениться. Неожиданно принцесса заболела и умерла. Безутешен был жених. Прежде чем похоронить любимую у подножия дуба, он попросил отрезать и отдать ему ее длинные косы, которые положил на ветви поверх могилы. Со временем косы постарели и стали совсем седыми. Ветер разносил пряди по всему лесу, развешивая их по деревьям как знаки траура и безутешного горя. Скоро вся страна заводей, от истоков до устья реки Теш, впадавшей в море, оделась в вечный траур.

— Странная, но красивая легенда, — сказал он мягко и, как показалось Амалии, с оттенком снисходительности.

— Ее рассказал мне Сэр Бент.

— А вы знаете, что говорят акадийцы об Эммелин, Луи и дубе? — кивнул он в сторону знаменитого дерева.

— Об их встрече под дубом? — спросила Амалия, срывая листок жасмина и тщательно растирая его между пальцами.

— Не угадали, — улыбнулся Роберт. — О том, чем закончилась вся эта история. Акадийцы — жизнерадостный народ, поэтому любят истории со счастливым концом. Вот они и решили, поскольку по законам церкви брак может разрушить только смерть, то Эммелин и Луи должны соединиться после их смерти. Так все и произошло. Теперь их тени встречаются под дубом. Если внимательно прислушиваться, то вечерами, когда дует ветер, можно услышать, как они смеются… занимаясь любовью.

Что-то было в его голосе такое, от чего ее сердце сначала замерло, а потом учащенно забилось.

— Я согласна, что эта концовка лучше, хотя не уверена, что вы не сами ее придумали. А вообще-то помогать другим — одна из ваших добродетелей.

— Моих добродетелей?! — Брови Роберта медленно поползли вверх, а на губах появилась презрительная усмешка.

— Вам не нравится это слово? Просто я хотела сказать, что вы добрый человек. Взять хотя бы эту поездку. Вряд ли вам так уж интересно сопровождать Мами? Я уверена, что вы могли бы найти занятие повеселее.

— Ошибаетесь! Если уж вы заговорили о тетушке Софи, то знайте: она так много сделала для меня, что я вряд ли когда-нибудь смогу отплатить ей тем же. В любое время я готов служить ей. А от этой поездки я просто получаю удовольствие.

Слова Роберта подтверждали рассказ Хлои о том, что он предан семье Деклуе.

— Мне показалось, что вы слишком привязаны к своим «Ивам» и не любите их покидать, — попыталась она перевести разговор на другую тему.

— К чему это вы? — Роберт резко повернулся лицом к Амалии.

— В последнее время вы совсем перестали бывать у нас, и я решила, что в «Ивах» накопилось много дел, которые вы забросили, когда помогали нам во время наводнения.

— Сейчас действительно время беспокойное, — ответил он уклончиво.

— Все же вы не отрицаете, что избегали нас? — Амалия вскинула глаза на его бронзовое мужественное лицо, заметив, как появилась, а потом исчезла маленькая морщинка между бровями.

— Избегал?! Нет, это уж слишком!

— Уверены?

— Я часто объезжаю плантации тетушки.

— Как-то утром я видела вас из лоджии, но в доме вы так и не появились.

— Гостеприимство тоже имеет свои границы, — улыбнулся Роберт. — Если хочешь остаться желанным гостем, дай хозяевам отдых. Я полагал, что исчерпал лимит гостеприимства.

— Вы же знаете, что это не так! — возразила она решительно. — Скажите, вы уверены, что ваши отношения с Жюльеном… Может быть, вы поссорились? — нашлась она.

— Что за ерунда! Ничего подобного мне и в голову не приходило! — Его ответ был ровным, точным и слишком уж быстрым, словно заготовленным заранее. И все же Амалия успела заметить, как глаза Роберта сузились, пряча за пушистыми ресницами то, что он не мог или не хотел сказать.

— У меня такое чувство… — Она сглотнула, подбирая нужные слова — Мне кажется… Ну, что вы говорите не совсем правду. Может быть, я вас чем-нибудь обидела?

— Это невозможно, — сказал он мягко, и его голос вызвал у Амалии нервную дрожь.

Она попыталась скрыть это странное ощущение за приветливой улыбкой:

— Тогда я надеюсь…

— Позвольте мне… — Его рука внезапно притронулась к нежной припухлости ее грудей, видневшихся в неглубоком вырезе платья.

Как ни странно, но этот внезапный шокирующий жест вызвал волну удовольствия, перехватил дыхание. Амалия поспешно сделала шаг назад, продолжая ощущать прикосновение его пальцев. Это место горело, словно его опалили клеймом. Глаза Амалии расширились: она смотрела на него и чувствовала, что тонет в глубинах его глаз-озер. Ей показалось, что на бронзовых щеках Роберта выступил румянец, хотя вполне возможно, что она ошибалась. Амалия завороженно взглянула на протянутую им руку, ту самую, которая только что коснулась ее груди.

— О, паук! — воскликнула она, отметив про себя, что голос прозвучал слабо и что в нем не только страх, но и разочарование. Неизвестно, чего больше. Однако в одном она была уверена: близость этого человека тревожила ее, вызывала страстное желание.

Значит ли это, что она была развратна не только в постели с мужем, но и на людях с совершенно посторонним мужчиной, родственником ее мужа? Как же так? Она добровольно и искренне давала брачные обеты и свято верила, что будет их соблюдать. Никогда раньше она не замечала за собой тяги к разным мужчинам, как не считала плотские утехи главным в жизни. И все же она реагировала на Жюльена в постели так, как ей даже и не мечталось, а теперь она почувствовала такую же тягу и распаляющуюся страсть к этому человеку. Возможно, в ее характере было столько испорченности, что, почувствовав себя женщиной после стольких лет мучительных ожиданий, она должна испытывать тягу к каждому встреченному мужчине? О ужас!

— Наверное, он свалился к вам с вьюна, — сказал Роберт, выкидывая маленькое коричневое насекомое за перила. — Простите, я вас перебил. Вы говорили…

Она ответила не сразу:

— Нет-нет, ничего… Простите… Я хотела сказать… Надеюсь, вы будете приезжать к нам чаще? Это доставит удовольствие Мами.

— А вам? — спросил он, склонив выжидательно голову.

— И мне тоже, разумеется! — ответила она твердо и удалилась к свекрови.

Сидя подле Мами, Амалия оглянулась, чувствуя его обжигающий взгляд. И хотя лицо Роберта оставалось непроницаемым, рука, прикоснувшаяся к ее груди, была стиснута в кулак.

Утренняя служба в храме прошла торжественно и чинно. Здание церкви Святого Мартина-странника было сравнительно новым, построенным лет двадцать назад, хотя часовня того же названия, находившаяся рядом, стояла здесь с 1765 года. Церковь сложили из кирпича и потом отштукатурили. Красоту и внушительность ей придавали массивные двери, окна в римском стиле и колокольня, гармонично вписавшаяся в общую архитектуру здания. Внутри церковь украшали алтарь, декорированный стилизованными крестами, ниши с великолепными статуями, и над всем этим благолепием простирался купол из белого дерева, который поддерживали четырнадцать дорических колонн, возвышавшихся над скамьями для молящихся. Над алтарем висела огромная картина с изображением святого Мартина кисти знаменитого Жана Франсуа Муше. Купель для крещения младенцев была выполнена в форме фонтана — прекрасная старинная работа, подарок короля Луи XIV.

Священник отец Жан был таким, каким и положено быть приходскому священнику: доброжелательным, отзывчивым, пекущимся о нуждах прихода и прихожан… И только в одном он был тверд как кремень — в порицании греха.

Из храма Амалия вышла в обществе Мами и ее приятельниц просветленной, умиротворенной душой и телом и жутко голодной. В отеле их ждал роскошный завтрак: жареная ветчина, бекон, горячие булочки, украшенные особым тиснением, вафли с подливой из топленого масла или сиропа из тростникового сахара, бисквиты, белоснежные кукурузные песочники на молоке, пожелтевшие от обилия топленого масла, горячий кофе с огромным количеством сливок, горячий шоколад и молоко. После такого изобилия всем предлагалось отдохнуть в своих комнатах, чтобы набраться сил для дневной и вечерней программ, но Хлоя решила по-своему распорядиться свободным временем.

Никто из троих мужчин в храме не был. Джордж и Роберт дождались дам, позавтракали с ними, а затем разошлись кто куда. Роберт со второй чашкой кофе и газетой отправился в холл, где обычно собирались мужчины. Жюльен уехал из дому рано, и Тиге не знал, куда, но, когда стали допытываться, вспомнил, что, кажется, хозяин упоминал петушиные бои. Он заверил, что месье Жюльен находится где-то поблизости, потому что не приказывал подать ему повозку. Хлоя, весьма обрадованная последней новостью, приказала подготовить повозку к прогулке и немедленно подать к подъезду гостиницы.

Правда, Джордж чуть было не сорвал ее планы, отказавшись наотрез сопровождать их с Амалией во время прогулки по городу. По его мнению, уважающий себя джентльмен не станет выступать в роли наемного работника, пользуясь чужой повозкой и чужими лошадьми для поездки по городу. Не помогали ни уговоры, ни слезы и гнев Хлои — англичанин не хотел принимать объяснения Хлои, слушать об особом положении художника в обществе. Он жил, пользуясь щедростью хозяина «Дивной рощи», и не мог, да и не хотел ответить на его добро черной неблагодарностью.

Мудрая Хлоя тут же бросилась за помощью к Мами, которая под ее напором не только согласилась поговорить с Жюльеном, когда он вернется, но и приказала Джорджу избавить ее на время от общества крестницы, которая мешает ей отдыхать.

Поскольку Хлое удалось настоять на своем, она стала незаменимой компаньонкой в их путешествии по городу. Хлоя показывала дома известных богачей и довольно забавно, порой зло, высмеивала нравы их обитателей. По широким, прекрасно спланированным улицам они проехали мимо оперного театра, который готовился отмечать свое шестидесятилетие, двух банков, суда, мужской и женской гимназий. Объехав еще раз вокруг отеля, они направились к разводному мосту через реку Теш, по которой во время паводков поднимались пароходы, направлявшиеся в Бробридж. На противоположной стороне реки находились, по словам Хлои, очень интересные дома и постройки, на которые стоило взглянуть.

Джорджа не устраивала роль сопровождающего двух дам в этой поездке. И хотя Хлоя уверяла, что все его волнения и переживания Жюльен не оценит, он продолжал дуться. Но время лечит и не такие раны. Ощущение близости драгоценной возлюбленной, пока они сидели втроем на узком сиденье повозки, ее веселое щебетанье и тонкий аромат духов, казалось, примирили его с тем, что может подумать или сделать Жюльен, когда вернется. Однако не прошло и пяти минут в покое, как Хлоя вновь подвергла испытанию терпение и нервы англичанина. К явному его неудовольствию, она приказала ехать по дороге, ведущей от заводи в глубь острова.

— Как необычно! Как интересно! — восторгалась Хлоя, и блестящие черные кудряшки над ушами прыгали от радости, и хитрющие глаза светились любопытством. — По-моему, я никогда еще не была здесь… Хотя…

— О чем это ты? — поинтересовалась Амалия, заглядывая под соломенную шляпку, обшитую шелком и украшенную лентами.

— Все точно! Это место я знаю! — сообщила Хлоя.

— Вот как?

— Мы приезжали с Мами прошлой осенью, но было темно, и все кругом выглядело иначе, — тараторила Хлоя, захлебываясь от избытка нахлынувших на нее чувств. — Нас подвез экипаж, а в роли гида выступала Полина, доверенная горничная Мами.

Звучало все это правдоподобно, хотя и очень странно.

— Ничего не понимаю, — сказала Амалия растерянно.

— Я тоже, — поддержал ее Джордж.

— Мы ехали по этой дороге и остановились у дома с черным крепом на двери, — начала вспоминать Хлоя. — Я осталась в экипаже, а Мами вошла внутрь. Она, наверное, не предполагала, что я догадываюсь, куда мы приехали. Я слышала разговор Полины с кучером и все поняла. Мами приехала выразить соболезнование девушке — ну, той, что была с Жюльеном, — в связи с безвременной кончиной ее младшего брата. Он покончил с собой.

Амалия оценивающе оглядела небольшой дом из крашеных кипарисовых досок, мимо которого они проезжали: широкое крыльцо, высокая крыша, вместительный чердак с сеном для ночлега, к нему снаружи приставлена довольно крутая лестница. Дверца чердака, сделанная тоже из кипариса, легко открывалась наружу. Покрытую кипарисовой черепицей крышу венчала труба из обожженной глины, смешанной с оленьей шерстью, которая крепилась рамой из кипарисовой дранки. Дом находился в стороне от дороги в окружении дуба и низкорослых яблонь-китаек и выглядел вполне ухоженным, хотя и не привлекал внимания.

— Я думаю, мы заехали по этой дороге слишком далеко, — сказал Джордж недовольно, и на его щеках выступил предательский румянец.

При первой возможности он развернул повозку и решительно направился в сторону города. По дороге он начал рассказывать весьма подробно о капитане дальнего плавания, с которым познакомился утром на галерее. Оказывается, этот человек вернулся только что из Китая. Там он повстречался с другим капитаном, который занимался тем, что разыскивал в китайских провинциях предназначенные на выброс кусты и корни различных экзотических растений и загружал ими трюмы своего корабля; там их сортировали, отбирали пригодные для высадки и обеспечивали им достойный уход. Многомесячное плавание заканчивалось тем, что в Америку приходил корабль, нагруженный отличным посадочным материалом экзотических растений. В южных штатах сформировался настоящий рынок таких растений. Джордж получил разрешение мадам Деклуе поехать в Новый Орлеан в качестве ее представителя и, когда корабль с грузом прибудет, приобрести все необходимое для будущих садов «Дивной рощи».

Амалия, занятая мыслями о женщине, которая была любовницей ее мужа, почти не слушала Джорджа, Хлоя тоже думала о чем-то своем. А Джордж размышлял вслух о камелиях, азалиях, других диковинных растениях Востока, которые можно будет приобрести. Однако терпению Хлои пришел конец, и она буквально набросилась на несчастного англичанина:

— Ты можешь часами беседовать с Мами о бесценных кустиках и цветочках. Но почему бы тебе не поговорить лучше с Жюльеном и не попросить разрешения если не на наш брак, то хотя бы на нашу помолвку.

Джордж бросил затравленный взгляд на Амалию, но она сделала вид, что ничего не слышит и не видит.

— Жюльен обещал вернуться к этому вопросу через год, если ты не передумаешь, конечно. Какой смысл настаивать сейчас? — попытался он успокоить подругу.

— Одна из его обычных отговорок! — взвилась Хлоя. — Он, видите ли, думает, что я недостаточно разобралась в своих чувствах. Очень даже разобралась! Если я что-то решила — значит, решила. Ты мог бы попытаться втолковать ему это.

— Мне не совсем удобно говорить с Жюльеном, раз уж я объяснился с тобой, — промямлил Джордж. — Известно, что я младший сын в семье и мои перспективы не самые радужные. Было бы крайне самонадеянно пытаться убедить твоего опекуна не обращать на сей прискорбный факт внимания. Я удивлен уже тем, что он выслушал мои притязания, не указав с самого начала на дверь.

— О каких притязаниях говоришь ты, сын графа?! — рассердилась Хлоя. — И я не верю и не поверю, что ты так уж беден! А на какие деньги, позволь спросить, ты прибыл из Англии, проехал всю Америку, добрался от этого дикого Висконсина до нас? А?

— У меня было небольшое наследство, — начал уже в который раз терпеливо объяснять Джордж. — Я решил воспользоваться им, чтобы посмотреть эту страну и, возможно, написать книгу о ее флоре, которая составила бы мне репутацию серьезного ботаника, заинтересовала влиятельных людей Англии, которым по средствам приглашать ландшафтного архитектора для устройства своих садов, парков, усадеб. Но деньги быстро кончились, а книга пока не…

— Ты слишком много думаешь о деньгах, — перебила его Хлоя. — Для семьи гораздо важнее твое происхождение, а оно — лучше не придумаешь. У меня будет приличное приданое, а места в «Роще» всем хватит.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я смогу жить за счет твоих родных? — В голосе Джорджа прозвучала обида.

— А что тут такого? Так часто бывает, и никто, я надеюсь, не будет возражать.

— Ты забыла обо мне, — сказал он тихо. — Я буду возражать!

— Если ты такой щепетильный, работай, приноси пользу! Возись с садами, пиши свою книгу, а я буду помогать искать образцы, переписывать страницы. Большой разницы с тем, что происходит сейчас, не будет, если не считать такого малозначительного факта, что я стану твоей женой.

Вместо ответа Джордж только покачал головой. Рассерженная его упрямством, Хлоя со злостью откинулась на спинку сиденья так, что пружины взвизгнули.

— Признайся, ты боишься Жюльена! — никак не успокаивалась она. — Ты думаешь, что, рассердившись, он выгонит тебя раньше, чем ты закончишь свой расчудесный садик, не так ли? Тебя только и волнуют цветочки да грязь, грязь да цветочки!

— Будь благоразумной, Хлоя.

— Как же я могу быть благоразумной, если ты не хочешь приложить малюсенькое усилие, чтобы приблизить наше счастье. Я не желаю остаться в старых девах, все интересы которых сводятся к пересудам и вышиванию дурацких гобеленов. Я хочу быть твоей женой!

— Наверное, я сделал ошибку, что открылся тебе в своих чувствах, не поговорив предварительно с твоими родственниками. Если бы ты не знала о моих истинных намерениях, ты бы не сердилась на меня.

— Сердиться на тебя? Никогда! Просто я самый несчастный человек на свете. Но мы не виноваты, виноват Жюльен. Это он заставляет нас ждать. Обещай, что поговоришь с ним! Обещай!

— Хлоя, любовь моя, давай не будем обсуждать эту тему здесь. Ты причиняешь неудобства Амалии и привлекаешь к себе излишнее внимание.

— Хорошо! — воскликнула Хлоя, воинственно выпрямляясь. — Если ты не поговоришь с Жюльеном, я сама поговорю с ним.

Джордж смерил ее тяжелым взглядом, понимая, что всякие возражения бесполезны.

— Как хочешь, — вздохнул он, — только не говори, пожалуйста, что это я тебя подослал. Два месяца назад Жюльен обещал мне вернуться к этой проблеме следующей зимой, а он своему слову хозяин.

Хлоя не проронила больше ни звука, но, зная ее, смешно было бы думать, что решимость покинула девушку. Когда повозка остановилась у подъезда гостиницы Бруссара, она молча вышла и молча поднялась по ступеням крыльца. Ама-лия последовала за ней, оставив Джорджа обдумывать сложившуюся ситуацию. Какое-то время он сидел, уставившись в одну точку между ушами лошади, потом, решившись на что-то, направил повозку на задний двор в конюшню.

Любовь к опере и театру завезли в Луизиану первые французские колонисты. Не обремененные пуританским недоверием к подобного рода развлечениям, они с удовольствием наслаждались заезжими труппами певцов и музыкантов. Именно в Новом Орлеане появилась первая на американской земле постоянная оперная труппа, и случилось это задолго до того, как города на Восточном побережье стали задумываться об этом.

Музыка играла особую роль в жизни первых поселенцев. Фрагменты любимых арий, а то и целые арии, можно было услышать повсюду. Они доносились из французского квартала, из его двориков, их распевали прачки с корзинами белья на головах, мальчишки, торговавшие рыбой на французском рынке. Постоянно шли споры о достоинствах того или иного исполнителя, которые порой заканчивались дуэлями или драками. Оперных див и прославленных теноров засыпали на сцене цветами, худших закидывали огрызками яблок. Жизнь примадонн и премьеров была окружена флером обожания, таинственных историй и затаенной зависти. Они становились кумирами сезона, их приглашали в лучшие дома, задаривали подарками, встречали аплодисментами в ресторанах. Во время спектаклей многие дамы и молодые девушки, не выдержав накала страстей и завораживающей красоты музыки, падали в обморок, а при уборке зала после спектаклей служащие находили мокрые от слез платки, искусанные в волнении перчатки и прочие свидетельства великих переживаний. И нигде в мире крики «браво» и «бис» не звучали так страстно и так долго.

Выход в оперу становился событием в жизни людей. Дамы надевали лучшие туалеты и украшения, а мужчины демонстрировали изысканную галантность. Молодые девушки стремились в антракте заполучить в родительскую ложу какого-нибудь знакомого мужчину в надежде, что он там задержится навсегда. Опера была подходящим местом для встреч со старыми друзьями, сплетен и пересудов, рождения самых невероятных слухов и легенд. Именно в опере можно было увидеть и обсудить новые туалеты, завязать знакомство, выпить бокал холодного пунша и вновь оказаться в зале, когда взвивался занавес и на сцене появлялись любимцы сезона. Летние гала-оперы в Сан-Мартинвиле ничем не отличались от тех, что были здесь десятки лет назад.

Приготовление к выходу в театр превращалось для дам в некое священнодействие. Требовалась сложнейшая прическа, которую нужно было придумать и соорудить с помощью искусной горничной или специально приглашенного парикмахера. Особенно тщательно продумывалась отделка платьев и украшений, ибо их цвет и общий стиль оставались неизменными. Один европеец, побывавший в новоорлеанской опере, удивленно воскликнул, что дамы в ложах напоминали огромный букет белых роз и редкая женщина решилась бы выделиться из такого красивого ансамбля.

Платье Амалии было сшито из блестящего белого муслина с широкой нижней юбкой, составленной из шести слоев узких полотнищ, обрамленных бесконечным числом кружевных рюшей, верхней юбкой, собранной в буфы и закрепленной узкими лентами из серо-голубого шелка, и лифом в форме сердечка, нависшего над колоколом юбок. Убранные горничной волосы напоминали каскад локонов с вплетенными лентами. Туалет довершали дивное ожерелье и великолепные серьги — подарок Мами. Накидку Амалия решила не надевать, на улице было тепло. Взяв веер и сумочку, она вышла из своей комнаты в холл.

Словно по сигналу за ней вышли из своей комнаты Мами и Хлоя. Лицо Хлои, покрытое, как требовала мода, слоем жемчужной пудры, выглядело бледным. На ней было атласное белое платье с верхней кружевной юбкой, украшенное по лифу и в талии любимыми ею розами нежных тонов. Мами надела светло-серое с перламутровым отливом платье, как и подобало ее возрасту и положению вдовы. Поверх платья она накинула шаль из белого шелка с изящной вышивкой по краю.