Глава 16

— Парус! Парус по правому борту!

Этот крик матроса, сидящего почти на самом верху фок-мачты, послышался на рассвете, после того как с начала плавания прошло без малого две бесплодных недели. Взяв подзорную трубу, Морган объявил, что им попался купец-янки из английских колоний в Северной Америке. Его груз, возможно, не представлял особой ценности, однако само судно, аккуратный бриг, безусловно стоило захватить. Сейчас они двигались параллельным курсом, но бригантина как более быстроходный корабль могла догнать его довольно скоро.

Морган отошел от борта и направился вниз, чтобы посоветоваться с капитаном «Черного жеребца». Хотя Жак Бономм не показывался никому на глаза с тех пор, как они вышли в море, только он один мог приказать бригантине вступить в бой и командовать судном во время схватки, будь он пьян или трезв.

Едва Морган ушел с палубы, на полуют неуклюже поднялся Валькур, по-прежнему передвигавшийся держась за бок. Его лицо скривилось в мрачной ухмылке, когда он увидел бриг, на борту которого уже можно было разобрать название «Пруденс». Портом приписки судна был Бостон. Неожиданно Валькур пронзительно крикнул:

— Распустить все паруса! Идем на сближение! После минутного замешательства матросы бросились выполнять команду. «Черный жеребец» помчался вперед, словно расправивший крылья Пегас.

Большинство торговых судов с широким корпусом строилось с расчетом, чтобы брать на борт как можно больше груза при малочисленном экипаже. Создатели таких кораблей в первую очередь заботились об их устойчивости, и лишь потом — о скорости; на них не предусматривалось наличие тяжелого вооружения, занимавшего слишком много драгоценного места. Такими судами, как правило, владели несколько состоятельных людей, финансировавших на паях их рейсы и соответственно деливших между собой риск и вырученную прибыль. Капитаны и команды получали лишь малую толику доходов от перевозимого груза, матросам платили мизерное вознаграждение, а капитанам предоставляли в трюмах совсем мало места для их собственных товаров. Поэтому они не выказывали особого желания защищать судно и находящийся на борту груз. По этой причине купцы всегда считались легкой добычей, захват которой не требовал кровопролитной борьбы, а скорее походил на ловлю рыбы в кошельке невода.

Бригантина быстро приближалась к цели. Пираты, готовые спуститься по выбленкам на небольшое судно, держали в руках абордажные крючья. Полоса воды между кораблями сужалась, пока матросы «Черного жеребца» не заметили наконец, что на борту брига поднялась суматоха.

Неожиданно вверху показался клуб дыма, и грохот пушечного выстрела эхом отразился от палубы бригантины. Матросы тут же попрятались кто куда. Один из пиратов прокричал:

— Дьявольщина! Они неплохо стреляют!

Не столь нетерпеливый капитан наверняка бы заметил легкие пушки на борту брига, чей огонь на таком близком расстоянии оказался губительным. Несколько пиратов уже корчились от боли на палубе, оставляя кровавые пятна на выскобленных пемзой досках настила. Валькур, похоже, не обращал на это внимания. Задумав приблизиться к купцу бортом, он стоял, держась за раненый живот, вывернув губы так, что обнажились зубы. Стоявший рядом рулевой смотрел на него напряженным взглядом, однако продолжал удерживать судно на прежнем курсе.

С брига раздался новый залп Фальконетов и миньонов[13]. Картечь рвала такелаж бригантины. Потом купец неожиданно перерезал ей курс. На носу ударила пушка потяжелее, и дымящее двенадцатифунтовое ядро снесло брамстеньги «Черного жеребца». Белые паруса медленно опали и повисли на реях, едва не касаясь палубы. От сильного удара корабль накренился, и Валькур, споткнувшись упал на колени.

— Лево на борт! Рулевой, лево на борт, во имя Всевышнего! — послышалась громкая и четкая команда. Морган, бегом поднявшийся на палубу и мгновенно разобравшись что к чему, окинул судно тяжелым взглядом.

— По местам, парни, — прокричал он, — не унывать!

Бригантина получила новое ядро, прежде чем они успели развернуться и дать ответный залп. На борту вспыхнул огонь, в воздух взлетели водяные брызги и дубовые щепки. Послышались крики бьющихся в предсмертных судорогах людей. В бортовом ограждении на носу появилась широкая дыра. Черный едкий дым застилал море, окружал их со всех сторон, попадал в легкие, вызывая кашель.

Расстояние между судами увеличилось. Повинуясь отрывистым командам, пираты вскарабкались на мачты. Бригантина двигалась теперь параллельным курсом с бригом. Маневренность ее снизилась, однако она по-прежнему слушалась руля.

— Огонь!

Орудия наполнили утренний воздух грохотом, словно разорвав его на куски. Эхо залпа еще долго перекатывалась над морем медленными волнами, в то время как сами пушки откатились назад, насколько позволяла длина удерживающих их канатов. Перила на правом борту бригантины начали плавно подниматься вверх после того, как корпус корабля содрогнулся от отдачи собственных орудий. Рядом с бригом поднялся лишь один белый фонтан воды, остальные ядра угодили в цель.

На глазах Фелиситэ грот-мачта купца рухнула, как подрубленное дерево, увлекая за собой обрывки парусов и такелажа. До ее слуха донеслись крики раненых, а потом она с облегчением увидела, как одинокий моряк стал торопливо спускать корабельные штандарты, подавая пиратам знак, что судно сдается.

В этот момент Морган, обернувшись, чтобы осмотреть повреждения бригантины, заметил девушку. Его перепачканное сажей лицо побледнело, глаза зло сверкнули.

— Силы небесные! — сердито проговорил он. — Почему ты не ушла вниз? Там не так опасно. Почему ты не желаешь оставаться там, где твое место?

Пришедшие в себя пираты поспешно перебирались на бриг. По их разумению, на борту купца, если он так отчаянно защищался, должен был находиться какой-то ценный груз. Они сначала не поверили своим глазам, а потом искренне возмутились, обнаружив, что трюмы Шедшего на Ямайку судна оказались забиты бочарными клепками и соленой треской. Пираты не нашли на бриге больше ничего, хотя обшарили на нем все закутки.

Два корабля покачивались на волнах борт о борт. Капитан Бономм, наконец протрезвев до такой степени, чтобы держаться на ногах, обсуждал с Морганом как быть дальше. Оба судна получили значительные повреждения, и бриг, в его теперешнем состоянии, представлял собою не слишком ценный приз. Однако от него требовалось получить хоть какой-нибудь доход, по крайней мере для того, чтобы оплатить ремонт бригантины.

В любом случае следовало как можно скорее добраться до берега, с призом или без него. «Черный жеребец» может стать легкой добычей для кого угодно, пока им не займется корабельный плотник. Ядра купца не только поломали брам-стеньги с лонжеронами и проделали большую пробоину в правом борту, но и расщепили бизаньмачту, так что она теперь не могла нести паруса даже при слабом ветре, не говоря уже о порывистом шквале.

Валькур, не желая обращать внимания на повреждения, советовал сначала заняться делами попроще. Он предлагал раскалить на огне гвоздь и прижечь им ступни бородатого капитана из Новой Англии, чтобы заставить этого обманщика указать тайник, где спрятаны ценности. На самом деле Валькуру хотелось дать выход злобе, вызванной тем, что его отстранили от командования. Матросы оказали доверие Моргану, который не только спас судно и их жалкие шкуры, но и довел схватку до победного конца, после того как они едва не проиграли ее по вине Мюрата. Попытка избавить пиратов от охватившего их разочарования могла помочь Валькуру вернуть их расположение. Кроме того, он советовал потопить бриг вместе с экипажем, конечно, после того как будут найдены спрятанные сокровища, будто этим можно было исправить ошибку, которую допустил он, недооценив противника. Француз и ирландец не обращали внимания на красноречие Валькура. Если капитан Бономм не возражает, заявил Морган, ему известен небольшой остров, находящийся не слишком далеко, где есть укромная бухта. Кроме того, там они могли бы запастись пресной водой, набрав ее из ручья. Наконец, на острове можно разжиться свининой, по крайней мере так было, когда он находился там в последний раз. Они могут провести в бухте дней десять или две недели, в зависимости от того, сколько времени потребует ремонт обоих кораблей, занявшись заодно килеванием «Черного жеребца», чтобы очистить его днище от наросших ракушек. Это уже давно не мешало сделать, судя по тому, как двигалось судно. Потом, когда они приведут корабли в порядок, можно будет выйти в море, не опасаясь встречи с фрегатом или еще каким-нибудь хорошо вооруженным парусником, от которого им сейчас ни за что не уйти.

Предложение Моргана было принято. Они зашили тела погибших, двоих с бригантины и четверых с брига, в их матрасы и спустили за борт. Потом, выбрав якорь и поставив импровизированные паруса, взяли курс на юго-запад. Спустя четыре дня, с трудом добравшись до острова, пираты со вздохом облегчения бросили якоря в бухте.

Остров, казавшийся маленьким раем, не имел названия. Менее двенадцати миль в длину и шесть в ширину, он вздымался на западе крутым утесом высотой в 140 футов, постепенно понижаясь и переходя в плоскую равнину на востоке. Известняковый утес пронизывали, словно соты, многочисленные трещины и пещеры, в нескольких местах из нее били пресные источники, сливавшиеся в ручей, что делало остров обитаемым. На северной стороне, где в берег врезалась небольшая бухта, виднелись следы человеческого жилья — остатки фундаментов домов и сгнившие бревна примитивного причала. Однако сейчас их появление приветствовали лишь чайки и крачки, парящие в голубом с медным оттенком небе и оглашающие пронзительными криками искрящееся от солнца море, как будто подчеркивая безлюдье этих мест.

Остаток дня пираты занимались разгрузкой кораблей, перевозя на остров на спущенных с обоих судов баркасах ящики, бочки и тюки. Команды «Ворона», «Черного жеребца» и «Пруденс» расположились на берегу тремя отдельными группами. Они явно не желали сближаться друг с другом. Даже раненые, находящиеся под присмотром индийца с «Ворона», которые, казалось, могли рассчитывать на взаимное сочувствие, не проявляли стремления к общению.

На берегу соорудили палатки, укрепив запасные паруса на кольях из стволов молодых деревьев. Потом на свет извлекли котлы и жестяные тарелки, захваченные на корабельных камбузах, после чего несколько человек с мушкетами на плече отправились в лес охотиться на диких свиней. Не прошло и часа, как оттуда донеслась пара выстрелов. Через несколько минут охотники возвратились, держа на плечах шест с привязанной к нему свиньей весом более двухсот фунтов. Ее мяса вполне должно было хватить, чтобы накормить около сотни человек, устроивших лагерь на морском берегу.

Ближе к вечеру Морган подозвал двоих матросов и приказал им расчистить место на опушке леса, на некотором удалении от палаток, стоящих вдоль изогнувшегося дугой берега бухты. Подготовив площадку, они принялись сооружать хижину с четырьмя стенами и островерхой крышей из шестов, покрытых длинными и тяжелыми пальмовыми листьями.

— Посмотрите ваше новое жилище, мадемуазель Лафарг, — объявил Морган, когда матросы закончили работу.

До сих пор он даже не намекал, что хижина предназначается для нее, и Фелиситэ не осмеливалась на это надеяться. Наградив его исполненным сердитой благодарности взглядом, она направилась к открытой двери и вошла в нее.

Хижина была не слишком велика: менее четырех шагов Фелиситэ в одну сторону и три шага в другую. В такой тесноте могло хватить места лишь для небольшого стола и стула, если поставить их у входа, да для соломенного тюфяка, которой можно положить в дальнем углу. Однако это жилище показалось ей уединенным и потому уютным; в нем пахло свежей, недавно срезанной зеленью. Через раскрытую дверь сюда проникало слабое дуновение ветерка, а над головой тихо шелестели листья пальм, чьи кроны слились в единый купол. За стеной начинались густые заросли колючих кустов бугенвилля, чьи цветы с тонкими, словно бумага, лепестками нависали над крышей ярко-алым ковром.

В дверном проеме возникла тень. Наклонив голову, в хижину вошел Морган, держа в обеих руках какой-то предмет. Поставив на земляной пол небольшой стол, он обернулся и бросил у стены нечто вроде пары покрывал с завернутой в них одеждой. Фелиситэ не успела ни о чем спросить, как следом за Морганом вошел матрос с двумя стульями и фонарем, а потом — еще один, с целым набором кухонной утвари и тарелок. Сложив эти пожитки на пол, они удалились, получив от Моргана разрешение отправляться куда угодно.

— Похоже, — проговорила Фелиситэ, оглядевшись по сторонам, — ты позаботился обо всем.

— Я старался.

— Мне хватило бы палатки из паруса, как и всем остальным. Не нужно было затевать эту стройку для меня одной.

— Это не только для тебя, — тут же пояснил Морган. Фелиситэ обернулась, пристально посмотрев на него.

— Ты хочешь сказать…

— Я хочу сказать, что буду жить здесь с тобой.

— Конечно, как же я сразу не догадалась? — сказала она, слабо улыбнувшись. — Мой охранник должен постоянно находиться рядом.

— Да.

— Это очень хорошо, что ты предупредил меня заранее, а то я могла бы постелить только один тюфяк!

— Тут я дал маху, — согласился Морган, посмотрев в глаза девушки пристальным долгим взглядом. Затем он повернулся и, выйдя из хижины, зашагал прочь.

Фелиситэ развела костер, и пока дрова прогорали, превращаясь в угли, на которых она собиралась зажарить переднюю ногу свиньи, доставшуюся им с Морганом, попробовала навести в хижине хотя бы подобие порядка. Она расставила стол и стулья, нашла большую корзину для кухонных принадлежностей и укрепила на стенах несколько крючков, чтобы вешать на них одежду. Покончив с этим, она задумалась над тем, как лучше устроить постели.

Выход был только один: установить стол на песчаном полу в центре хижины и, расстелив с обеих сторон покрывала, положить на них тюфяки, так чтобы они не соприкасались. При этом ей в голову закралась мысль, что Морган, возможно, рассчитывал, что она положит их рядом, однако такое предположение тут же показалось ей нелепым. Он не будет действовать столь изощренно. Если бы ему захотелось восстановить между ними близость, он бы заявил об этом напрямую.

Но что, если она ошибалась? Однажды он воспользовался ее привязанностью к отцу, чтобы заставить изображать показное расположение к испанцам; расположение, которое могло бы стать потом искренним, если бы обстоятельства сложились по-другому.

Нет, ей не следует думать о таких вещах. Фелиситэ вдруг сделалось смешно. Морган Мак-Кормак ничего не хочет от нее. Возможно, время от времени в нем просыпается что-то похожее на желание, однако ему ничего не стоит справиться с этим без особых усилий, что вполне можно объяснить лишь ненормальностью положения, в котором они оказались, и отсутствием возможности общения с другими женщинами. Какое ей в конце концов дело до того, что он испытывает беспокойство, находясь с ней рядом? Бог с ним. Она должна радоваться тому, что он чувствует себя как бы не в своей тарелке. Он это заслужил, так ведь?

Заметив, что руки ее вдруг сделались непослушными, Фелиситэ расстелила покрывала рядом с задней стенкой хижины. Расправив их и разгладив складки, она дала себе слово больше не думать об этом.

К возвращению Моргана хижина пропиталась ароматом жареной свинины, фонарь отбрасывал в темноту длинные лучи света, а на столе стояли две тарелки, лежали два кинжала и кисть мелких коричневых бананов. Фелиситэ сидела неподалеку от входа, устроившись на стволе пальмы, поваленной давним ураганом, и любовалась темным морем, прислушиваясь к шороху прибоя. Увидев в полумраке силуэт Моргана, она поднялась и направилась в хижину, прежде чем он туда вошел.

Нарезав свинину, она разложила ее в тарелки, поставив одну из них перед Морганом. Это занятие вдруг неожиданно напомнило ей о домашней обстановке. Влажная темнота за стенами хижины, свежесть и приятный запах пищи абсолютно не сочетались с шумной пьяной гулянкой, которую устроили пираты на песчаном берегу неподалеку отсюда. Расстеленные вдоль стены покрывала манили к себе, или это только казалось ей, судя по тому, как часто Морган устремлял на них взгляд зеленых глаз. Рядом с ним Фелиситэ не могла избавиться от ощущения, что мужчина заполняет собою всю хижину, вытеснив из нее все другие предметы.

После ужина у них не оставалось никаких дел, кроме того, как вычистить песком тарелки, прополоскать их в ручье и убрать в корзину. За этот длинный день им обоим пришлось немало потрудиться, и теперь настало время отдыхать.

Морган вышел за дверь полюбоваться звездным небом. В его отсутствие Фелиситэ погасила фонарь и, быстро раздевшись, легла в постель, выбрав ближний к стене тюфяк. Когда она успокоилась, ей вдруг показалось, что земля под ней колышется, словно она по-прежнему находится на корабле. Стоило ей закрыть глаза, как ощущение качки стало еще сильней, и Фелиситэ пришлось сделать над собой усилие, чтобы открыть их снова. Взглянув в распахнутую дверь, она увидела, как над морем поднимается луна. Огромная, полная на две трети, она залила песок холодным блестящим светом, четко высветив силуэт Моргана, отражаясь серебром от его белой льняной рубашки и играя темными медными бликами на его волосах.

Взглянув через плечо в сторону темной хижины, Морган направился к пляжу, откуда доносились веселые крики матросов, разливающих ром, сидя вокруг трех костров из просоленных деревяшек, собранных на морском берегу. Через несколько минут он вернулся с кружкой в руках и, опустившись на ствол поваленной пальмы, сделал глоток, потом — еще один.

Луна уже скрылась за утесом, когда он наконец отправился спать. Споткнувшись о табурет, ирландец выругался, потом быстро снял одежду и, бросив ее на пол, повалился на тюфяк.

Фелиситэ, внимательно прислушивающаяся в темноте, успела откатиться к стене, так что та задрожала от толчка. Морган повернулся на бок, его тяжелая рука легла на талию Фелиситэ. Обхватив ее покрепче, он притянул девушку к себе, вплотную прижав к груди. Уткнувшись лицом в ее волосы, Морган издал протяжный вздох и в следующее мгновение уже храпел, забывшись тяжелым сном.

Сквозь кроны пальм пробивался бледный молочный свет утренней зари, когда Фелиситэ пошевелилась и открыла глаза. Она лежала в объятиях Моргана, так что их ноги сплелись вместе, а ее голова покоилась на его руке. Она ощущала приятное тепло его тела, согревавшее ее в этот ранний час, когда поднявшийся прохладный ветерок проникал в их убежище, шурша высыхающими на крыше пальмовыми листьями.

Фелиситэ не спеша разглядывала лицо спящего рядом с ней мужчины — сильное, загорелое, с правильными чертами, с короткой щетиной, появившейся на подбородке. Ресницы окаймляли опущенные веки широкой полосой, а в темных дугах бровей кое-где проглядывали жесткие, словно проволока, рыжеватые волосы. В уголках глаз собрались пучки тонких, расходящихся лучами морщин, свидетельствовавших о том, что ему часто приходилось вглядываться в горизонт. Замкнутое, неуязвимое; его лицо ничем не выдавало чувств и мыслей. Всматриваясь в него, Фелиситэ так и не смогла понять, почему он снова и снова пытался во сне прижать ее к себе, в то время как она старалась отодвинуться как можно дальше. Ее сейчас беспокоил не страх и даже не чувство отвращения. Она боялась собственных эмоций, какого-то затаенного желания, замершего в глубине души в ожидании подходящей минуты, какой-нибудь интонации в голосе, нежного прикосновения руки в нужный момент.

Опустив ресницы, Фелиситэ пробежала взглядом по изгибу его плеча, по расслабленным мышцам руки, лежавшей на ее талии, и ниже — по твердой глади груди, с легким покровом волос, постепенно сужавшимся в темную линию ближе к животу. Что будет, спрашивала она себя, если ее пальцы проделают тот же путь, если она прижмется к нему так, чтобы…

Нет. Она сделала глупость, даже задумавшись о подобных вещах. С какой стати ее должен ласкать мужчина, не испытывающий к ней никаких чувств, кроме минутной страсти, овладевший ею насильно, а потом, когда она ему надоела, отпустивший на все четыре стороны, даже не оглянувшись вслед? Она не сумеет привязать его к себе лишь с помощью уз плотской любви. Уже само желание сделать это являлось непростительной ошибкой.

Медленно, чтобы не разбудить Моргана, Фелиситэ легла на спину и попробовала осторожно выбраться из-под его тяжелой руки. Стоило ему пошевелиться, как она тут же замерла.

Морган согнул ногу в колене, повернувшись так, что прижал бедро Фелиситэ, а его рука легла на грудь девушки, слегка прикрыв расслабленными пальцами розовую вершину одного бугорка. Когда он снова затих, его губы почти касались мягкого плеча Фелиситэ.

От охватившей ее досады и неожиданного прилит чувств, Фелиситэ набрала в легкие воздуха, а потом потихоньку выдохнула. Прошло несколько долгах томительных минут, прежде чем ей показалось, что Морган снова задремал. Тогда она осторожно оторвала плечи от постели. Ладонь Моргана бессильно перевалилась с одной груди на другую. В этот момент он снова зашевелился, его пальцы сделались цепкими, а мышцы нога напряглись, и Фелиситэ как будто оказалась в капкане, лишавшем ее возможности двигаться.

Заподозрив неладное, она поспешно повернула голову и увидела, что веки Моргана дрогнули, словно он только что плотно закрыл глаза. Она замерла, ей вдруг нестерпимо захотелось узнать, что он будет делать дальше. Эта коварная мысль овладела ею настолько, что Фелиситэ почувствовала, как у нее перехватывает дыхание.

Потом, как будто приняв неожиданное решение, она вцепилась пальцами в его руку и сбросила ее с себя. Откатившись в сторону, она села на корточки, ухватилась за край покрывала, выдернула его из-под Моргана и натянула себе на колени.

— Проснись, нахал, хватит улыбаться!

В ответ послышался леденящий душу рык:

— Тихо, женщина. Мне сейчас кажется, что у меня в голове устроил кузницу сам дьявол!

— Так тебе и надо, в другой раз не будешь хлебать на ночь столько рома!

— Лучше скажи мне спасибо. Тебе бы вряд ли понравилось, если бы я пришел трезвым. — Вцепившись в край другого покрывала, Морган завернулся в него и уткнулся лицом в стену.

Фелиситэ с отчаянием посмотрела на его спину.

— Ты просто не знаешь, на что это похоже, да?

Он мгновенно повернулся к ней, уставившись на девушку изумрудными глазами.

— Поосторожней, Фелиситэ, я сейчас достаточно трезв и могу справиться с любым штормом.

Охваченная холодным гневом, Фелиситэ откинула волосы назад.

— Сам берегись, Морган Мак-Кормак. Если тронешь меня хоть пальцем, я отрежу его тебе на память об этом солнечном утре!

— А что, может, я не против его потерять, — сказал он, выбравшись из-под покрывала и усевшись на постели, — чтобы убедиться, что ты такая же, как прежде?