Два баркаса вновь приближались к «Черному жеребцу». На одном, где находились капитан Бономм, Фелиситэ и Валькур, царило задумчивое молчание. С другого доносились громкие веселые возгласы, часто довольно непристойного содержания. Пираты поздравляли Моргана, заново переживая каждый удар недавнего поединка и вспоминая другие схватки между доблестными бойцами, свидетелем которых им довелось стать.
      Фелиситэ нахмурилась, погруженная в свои мысли. Баркас уже подходил к бригантине, когда она поняла, что для нее не найдется места на борту судна. Даже если оставить пока статью соглашения, запрещающую ее нахождение на корабле, ей все равно будет негде спать, кроме как в одной каюте с Валькуром, чего она просто не могла представить теперь, когда не стало Ашанти.
      — Капитан Бономм, — обратилась она к французу, — простите, но я должна просить вас вернуться и высадить меня на берег.
      — Прямо сейчас, ночью? Это будет очень невежливо с моей стороны. Я не могу пойти на такое.
      — Но ваши статьи насчет женщин…
      — Нам удавалось обходить их раньше на короткое время. Не будет беды, если мы сделаем это еще раз.
      — Мне но найдется у вас места, — возразила она.
      — С учетом того, что случилось, я могу понять ваше нежелание оставаться с нами. Но я прошу вас не переживать. Мы отыщем для вас койку… где-нибудь.
      Гребцы все равно не стали бы поворачивать обратно без приказа капитана. Сейчас они уже положили на планшир длинные весла, и шлюпка тихо заскользила вперед, приближаясь к борту судна, которым раньше командовал Морган. Фелиситэ поймала себя на мысли, что ей хочется, чтобы Бономм оставался рядом, что ей нравится его хрипловатый голос, когда он обращается к ней.
      — Я, наверное, должна отблагодарить вас, — сказала она.
      — Не надо. В этом нет необходимости. Ведь мы же друзья, верно? — Бономм протянул руку и обнял ее плечи небрежным ласковым жестом.
      — Да, конечно, — ответила она, отодвигаясь в сторону.
      — Вы совсем озябли, дорогая, и на вас все то же платье, в котором вас вытащили из воды. Мы сделали большую глупость, не позволив вам переодеться. Нам здорово повезет, если вы не погибнете от тропической лихорадки, будь она трижды проклята!
      — Со мной ничего не случится. Волосы уже почти высохли.
      Бономм потер руку Фелиситэ, а потом крепко прижал девушку к себе, не обращая внимания на ее попытки вырваться из объятий.
      — На бригантине я видел медное корыто в капитанской кабине. Я прикажу нагреть для вас воды и дам вам немного рому. Это поможет вам сохранить здоровье.
      Как она могла отказаться? Без рома еще можно было обойтись, но корыто с водой! Бог даст, там найдется еще и мыло.
      Мыло действительно нашлось, хотя оно оказалось самого низкого сорта, грубое от щелока, с таким запахом, что годилось скорее для того, чтобы драить палубу, а не мыть нежную кожу. Тем не менее Фелиситэ чувствовала себя словно в раю. Потом она еще подумает, как уклониться от пылких ухаживаний капитана, сейчас же она в первую очередь решила вымыться.
      Оставшись одна в капитанской каюте, Фелиситэ разделась и стала тереть кожу так сильно, что она вскоре покраснела. Затем она занялась волосами, долго перебирая покрытые пеной пряди. Тщательно прополоскав их и смыв остатки мыла, она перекинула сырые пряди через плечо. Вновь усевшись в корыто, Фелиситэ закрыла глаза, наслаждаясь теплом, медленно наполнявшим тело, и впервые за последние недели позволила расслабиться мышцам и нервам…
      Поднявшись на борт, она сразу обратила внимание на царившее на судне необычное оживление. Вахтенные, как и оставшаяся на берегу часть команды, явно были заняты каким-то делом. Несколько зеленых черепах, которых раньше погрузили на люгер, теперь переправили на более крупный корабль. Кроме того, оставшись в каюте старшего офицера, ожидая, пока для нее разогреют воду, Фелиситэ обнаружила там узелок с ее одеждой. Похоже, пираты могли проявить расторопность, когда им того хотелось.
      Что теперь станет с «Вороном»? Он сделал свое дело и его наверняка продадут. В такие времена корабль считался слишком дорогой вещью, чтобы бросить его просто так.
      Как все переменилось! Кто бы мог подумать, что Морган, столь непреклонный защитник испанских порядков, намеревавшийся сделаться землевладельцем и добропорядочным гражданином новой колонии короля Карлоса, вновь встанет на стезю вольного мореплавателя? Какое роковое обстоятельство заставило его принять такое решение? Она бы дорого дала, чтобы узнать это.
      Что касается ее чувств, разве можно было представить всего лишь день назад, что несправедливость в отношении ирландца, в какой бы форме она ни выражалась, так глубоко тронет ее душу? Кто бы мог предположить, что она испытает такое удовлетворение, увидев, что именно Морган поставил Валькура на колени, а не наоборот?
      Все-таки жизнь любопытная вещь. Люди меняются за одну ночь; или окружающие не сразу замечают перемены, которые на самом деле случились уже давно.
      … Вода в корыте мерно опускалась и поднималась в такт движениям раскачивающегося на якоре судна. Вдруг сверху донесся мощный хлопок, похожий на приглушенный взрыв. Вода тут же вздыбилась, словно волна прилива, и достигнув горла Фелиситэ, перелилась через край корыта, а потом отхлынула назад, выплеснувшись наружу с другой стороны. Фелиситэ выпрямила спину. Она уже кое в чем разбиралась, чтобы понять, что означает этот глухой звук. Его мог издать только грот, самый большой парус, когда он наполнился ветром и расправился во всю ширь. «Черный жеребец» быстро набирал скорость. Они вновь уходили в море.
      Фелиситэ выбралась из корыта, и уровень воды в нем сразу упал, она перестала литься через край водопадом. С недовольной гримасой она взяла бокал, который принес юнга по приказанию капитана, и отхлебнула глоток рома. Фелиситэ не хотелось пить, однако Бономм дал ей понять, что обидится, если она этого не сделает. У нее сейчас не было желания дурманить себя алкоголем, но это могло оказаться весьма удобным как для него, так и для нее самой.
      Поставив бокал, Фелиситэ вытерлась длинным куском льняной материи, специально оставленным с этой целью на умывальнике. Завернувшись в ткань, она принялась изучать содержимое узелка. Она могла надеть ночную рубашку, чего ей хотелось сейчас больше всего на свете, а также — нижнюю сорочку, юбки и халат, или вновь нарядиться в бриджи и мужскую рубаху. Первое могло подтолкнуть капитана к более решительным действиям, если он вернется, чтобы показать ей место для сна, а последнее требовалось хорошенько постирать. Таким образом, у нее оставался лишь женский наряд, однако необходимые для него корсет и нижние юбки оказались намоченными морской водой, так же как и пришедшее в негодность бархатное платье.
      Собираясь с мыслями, она взяла деревянный гребень и стала расчесывать спутанные пряди волос. Окинув каюту хмурым взглядом, Фелиситэ заметила шпагу, наискось лежавшую на стуле рядом со столом в углу. Она сразу узнала ее по военным ножнам, по эмблеме и форме. Эта шпага принадлежала Моргану. Ее отняли у него, когда он потерял сознание. Поскольку во время поединка соперники воспользовались саблями, шпага ему не понадобилась. Как она могла оказаться здесь? Может, кто-нибудь из команды отнес ее в каюту бывшего капитана в знак почтения к нему? Или согласно правилам шпага смещенного командира становилась собственностью победителя?
      Впрочем, все это не имело значения. Обернувшись, Фелиситэ подошла к стоявшему у стены рундуку. Подняв без труда крышку на смазанных петлях, она увидела одежду Моргана — рубашки, шарфы, старые мундиры, пару бриджей, камзол и жилет — все голубых тонов или цвета буйволовой кожи.
      Эта находка помогла Фелиситэ решить проблему. Она возьмет чистую рубашку из запасов Моргана и, надев свои старые бриджи, вновь станет играть роль юноши. Теперь она, конечно, уже никого не проведет, однако в таком костюме ей будет легче находиться на борту судна, и он лучше сочетается с той решимостью и твердостью характера, которые она стала ощущать в себе в последнее время. Она больше не станет вести себя как беспомощная женщина, вынужденная покоряться судьбе в силу сложившихся обстоятельств. С этой минуты она сама сумеет постоять за себя. Теперь ей незачем скрывать истинное лицо. Оставшись одна и почувствовав себя свободной, она больше не считала себя кому-то обязанной, вынужденной соблюдать верность кому-то еще, кроме себя самой. Какие бы превратности судьбы ни ожидали ее впереди, она все равно останется такой, какая есть, не сделается чьей-либо собственностью или рабыней, не станет игрушкой в руках любого мужчины.
      Над умывальником висело небольшое стальное зеркало, очевидно, предназначенное для бритья. Взглянув в его матовую поверхность, Фелиситэ заметила, что от загара кожа ее лица приобрела золотисто-абрикосовый оттенок, нежно контрастирующий с безупречной белизной льняной рубашки Моргана. Высохшие волосы, казалось, излучали мягкий золотистый свет, а обрамлявшие лицо пряди отливали серебром. Сейчас собственная внешность не имела для нее значения, если не считать того, что она могла стать причиной затруднений. Фелиситэ отошла в сторону и оделась, а потом вновь вернулась к рундуку, не зная. чем прикрыть длинные пряди волос, доставляющие ей столько неудобств.
      Внезапно дверь каюты за ее спиной широко распахнулась. Уронив крышку рундука, Фелиситэ резко повернулась и увидела Валькура. Каждый мускул ее тела напрягся от мгновенно охватившей ее тревоги. Валькур окинул сестру взглядом прищуренных глаз, светившихся каким-то безумным блеском. Судя по всему, ромом согревалась не одна Фелиситэ; она догадалась об этом по долетавшему до нее запаху, по расслабленной позе Валькура и по тому, как неловко он наклонился, чтобы закрыть дверь.
      — Я знал, что найду тебя здесь, — проговорил он. — Ты, конечно, всегда готова сбежать с вожаком шайки, кем бы он ни был. Добыча достается победителю.
      Он собирался добавить что-то еще в том же ядовитогрубом тоне, однако Фелиситэ перебила брата: — Что тебе нужно?
      — Одно дело… очень важное, которое мы так и не Довели до конца, ты не забыла?
      — Между нами все кончено, — холодно ответила она. — Ты осквернил мои воспоминания о детстве, и я теперь сожалею, что отец имел несчастье встретиться с тобой. Я больше не желаю слушать тебя. А если ты дотронешься до меня по какой бы ни было причине, я заставлю тебя об этом пожалеть.
      — Сильно сказано, дорогая. Но ты уверена, что сумеешь подтвердить их делом? Я мог уступить более ловкому фехтовальщику, однако я пока способен в любой момент уложить тебя к себе на колени кверху задницей. Эта мысль поддерживала меня все эти долгие годы.
      Фелиситэ пристально посмотрела на брата.
      — Долгие годы? О чем ты говоришь?
      — Помнишь, дорогая, тебе было восемь лет, а мне — на десять лет больше? Ты тогда убежала и спряталась от меня в шкафу. Я забрался туда вслед за тобой и наслаждался свободой действий, пока ты извивалась и плакала. Я не сделал тебе больно, но испытал немалое удовольствие. Ты пожаловалась матери Ашанти, и она стала внимательнее следить за тобой, но я был просто восхищен.
      Внезапно Фелиситэ вспомнила, о чем сейчас говорил Валькур. Как вообще она могла об этом забыть, разве что забвение стало для нее своего рода защитой? Боль от этих странных позорных шлепков жгла ее сейчас не меньше, чем много лет назад, хотя тогда она лишь испугалась, не разобравшись, в чем дело.
      — Я рада, — отчетливо проговорила Фелиситэ, — что Ашанти дала тебе отраву.
      — Даже если это стоило ей жизни?
      Она смотрела на него, не отводя глаз, пораженная больше тем, что он не побоялся признаться в содеянном.
      — Ты? — прошептала она. — Так это ты сделал с ней то, о чем даже страшно говорить?
      — Она давно на это напрашивалась.
      Перед ней стояло чудовище с поврежденным рассудком, начисто лишенное моральных принципов, руководствующееся в поступках лишь собственными желаниями и поползновениями. Неожиданно Фелиситэ пожалела о том, что Морган не покончил с ним, чего он вполне заслуживал.
      — Убирайся, — процедила она.
      — Ну нет. Ни за что на свете. — Покачав головой, Валькур стал приближаться к ней медленной походкой шакала, учуявшего раненую жертву. — Сегодня вечером ты предала меня, умоляя пощадить своего любовника Моргана. Благодаря тебе его освободили, позволили сразиться со мной на пистолетах и саблях. Из-за тебя я проиграл поединок, я, который всегда выходил победителем из подобных схваток. Это было единственное, чем я мог гордиться.
      — А как же насчет той ночи, когда Морган разогнал вас в темноте, словно паршивых шавок? — Фелиситэ не собиралась уступать, даже если он убьет ее сейчас.
      — Тогда мне помешали мои же люди, два глупых сукиных сына. Один из них даже перепутал меня с Морганом, и мне пришлось проткнуть его шпагой. Я не желаю вспоминать о том случае.
      — Почему же? — с издевкой поинтересовалась Фелиситэ. — Неужели ты не хочешь признать, что Морган лучше тебя…
      Не успела она договорить, как Валькур размахнулся и ударил ее по губам тыльной стороной ладони. В последний момент Фелиситэ успела отклонить голову, однако она все равно ощутила во рту привкус крови: Валькур разбил ей губы костяшками пальцев. Мощная волна гнева захлестнула Фелиситэ. Не раздумывая, она откачнулась назад и ответила брату звонкой пощечиной.
      Зарычав, Валькур попытался схватить ее за горло. Пригнувшись, Фелиситэ проскользнула у него под рукой, но он стремительно повернулся и, обхватив ее за талию, повалил на пол.
      Падая, Фелиситэ ушибла бедро. Нестерпимая жгучая боль, казалось, заставила ее отбиваться еще с большим неистовством, и она с силой ударила Валькура ногой, угодив ему в пах. Застонав, он разжал руки. Извиваясь всем телом, Фелиситэ отползла подальше, потом поднялась на одно колено. Валькур бросился следом и, схватив ее за рубашку, оказавшуюся для нее слишком большой, медленно потянул девушку к себе.
      Не в силах вырваться, Фелиситэ стремительно обернулась и вонзила ногти ему в лицо, стараясь выцарапать глаза. Валькур пронзительно закричал и с силой ударил ее кулаком в грудь, потом нанес еще один удар, от которого она отшатнулась назад и рухнула на пол, поскользнувшись в луже выплеснувшейся из корыта воды. Валькур тут же навалился на нее сверху.
      Дикая боль разрывала тело Фелиситэ изнутри, не позволяя ни дышать, ни двигаться. Однако она все же сумела собрать пальцы в кулак и с силой ткнуть Валькура в горло. Он закашлялся, издавая сдавленные гортанные звуки, но тем не менее не выпустил своей жертвы, крепко вцепившись девушке в грудь и сжав ее так сильно, что Фелиситэ закричала, не выдержав адской боли. Запустив вторую руку в волосы, Валькур оттянул ей голову назад, так что затылок едва не касался основания шеи. Фелиситэ почувствовала, как ее плотно закрытые глаза начинает застилать серый туман — предвестник спасительной тьмы обморока.
      Стиснув зубы, она из последних сил напряглась и немного сдвинула Валькура, навалившегося на нее всей тяжестью тела. В следующее мгновение Фелиситэ, свернувшись в клубок, ударила брата обеими ногами. Стараясь защитить пах, Валькур отодвинулся в сторону, и удар пришелся в живот. Согнувшись пополам, он ослабил хватку. Фелиситэ выкарабкалась из-под него и, оттолкнув брата, стала отползать в сторону, чтобы он не мог дотянуться до нее рукой. При этом она зацепила локтем стул, шпага Моргана со стуком упала на пол. Фелиситэ тут же схватила ее и, вытащив из ножен, вскочила на ноги.
      Валькур, с налитыми кровью глазами, обезумевший от боли и извращенной страсти, пошатываясь, встал с пола. Не обращая внимания на направленное на него острие шпаги, он снова кинулся на сестру.
      Тяжело дыша, Фелиситэ подалась назад.
      — Не подходи. Я не Морган, и у меня нет причин тебя щадить.
      — Коли, будь ты проклята! — хрипло прорычал он в ответ и, качаясь, шагнул вперед, ухватившись за обнаженное лезвие обеими руками.
      Валькур сделал ошибку. Сначала Фелиситэ отступила назад, порезав ему пальцы и ладонь до самых костей, а потом, держа шпагу наперевес и чуть согнув колено, сделала изящный выпад, стараясь поразить его в сердце.
      Фелиситэ нельзя было упрекнуть в том, что Валькур, заметив опасность, отраженную в полуночной тьме ее глаз, успел выпрямиться и попытался отскочить в сторону. Острое, словно игла, лезвие вонзилось ему в живот рядом с желудком и, проткнув тело насквозь, вышло с другой стороны, окрашенное кровью.
      Несколько мгновений Валькур не отрываясь смотрел на шпагу, вонзившуюся в него по самую рукоятку, а потом страшно закричал, и крик его эхом отразился от стен каюты.
      — Мадонна, что она наделала?!
      Услышав эти негромкие слова, произнесенные ошеломленно и почти благоговейно, Фелиситэ поняла, что на нее кто-то смотрит. Капитан Бономм, кому принадлежал голос, стоял в дверях, а Морган, сжимающий в руке саблю, выступил почти на середину каюты.
      Ирландец, пребывавший до сих пор в позиции готового к бою фехтовальщика, наконец выпрямился.
      — Да, — проговорил он с явным удовольствием в голосе. — Она это сделала.
      Выдернув шпагу, Фелиситэ обернулась, взглянув на вошедших. На губах Моргана играла мрачная улыбка. Валькур перестал кричать и упал на колени, держась за живот обеими руками. Капитан, немного помешкав, выступил вперед.
      — Примите мои поздравления, мадемуазель. Вы сработали очень чисто. Однако на борту судна запрещено кровопролитие. Я вынужден попросить вас отдать шпагу.
      Отказываться не имело смысла. Поклонившись с изяществом завзятого фехтовальщика и взяв шпагу за лезвие, Фелиситэ протянула ее французу эфесом вперед.
      — Восхитительно, — воскликнул капитан Бономм, обменявшись с Морганом взглядами.
      В эту минуту послышался голос Валькура. Изрыгая проклятия, он потребовал, чтобы ему оказали помощь. Морган вместе с французом подняли его и уложили на нижнюю койку. Потом, заткнув входную и выходную рану пропитанной ромом ватой, обмотали пояс бинтами, стянув его, как корсетом. Не дождавшись конца этой грубой, но действенной процедуры, Валькур потерял сознание, перестав ругаться и кричать.
      Оставив раненого под бдительным присмотром юнги, мужчины вместе с Фелиситэ направились к главному трапу.
      — Бедный Мюрат, — заметил капитан Бономм, — ему крепко досталось от всех его подруг. Сначала эта покойная девушка-рабыня, наверное, ваша служанка, мадемуазель, подсыпала ему хорошего слабительного, а теперь вы проделали дырку у него в животе.
      — Я вовсе не его подруга, — возразила Фелиситэ.
      — Рад это слышать. Мне бы не хотелось думать, что сцена, которую я только что видел, являлась выражением привязанности. Впрочем, вы настолько хорошо владеете шпагой, что моя мысль, скорее всего, оказалась бы неуместной.
      — В каком смысле? — Фелиситэ бросила быстрый взгляд на Моргана, который наблюдал за ними, упорно стараясь сохранить на лице бесстрастное выражение.
      — Теперь, когда он столь уютно устроился в моей каюте, ему наверняка будет трудно двигаться. Разделить каюту с вами, дорогая, да еще с Мюратом и моим юнгой, это вовсе не то, на что я рассчитывал.
      — Я не знала, что мне придется жить с вами в одной каюте, капитан.
      — Правда? Но это, судя по всему, единственный выход. Не станете же вы спать вместе с командой на полубаке или прямо на палубе? Мои люди просто перебьют друг друга, если каждый из них заявит свои права на вас, или вы сами умрете мучительной смертью оттого, что вам придется отдаваться им слишком часто. Можете раздражаться сколько угодно, но вам нужно выбрать себе защитника из тех, кто может отстоять доставшуюся ему добычу.
      — Вы имеете в виду себя? — отрывисто бросила Фелиситэ, рассердившись как из-за справедливости его слов, так и из-за того, что он набрался смелости решать ее судьбу, не спрашивая ее мнения.
      — А почему бы и нет? Я владею шпагой лучше, чем большинство людей на борту, и я не такой невезучий, как некоторые.
      — Вы знали, к чему это приведет, когда отказались отвезти меня на берег, — с укором проговорила Фелиситэ.
      — Возможно, только смею вас уверить, с вами случилось бы то же самое, если бы вы в одиночку отправились в это погрязшее в пороке поселение. Успокойтесь, дорогая, будьте умницей. Смиритесь и постарайтесь чувствовать себя счастливой. Вы сами понимаете, у вас просто нет выбора.
      — Ошибаетесь, выбор есть.
      Эти слова, произнесенные глухим голосом, в котором чувствовался вызов, сорвались с губ Моргана. Фелиситэ и француз обернулись, взглянув на него, первая с удивлением, второй — с досадой.
      — Что вы имеете в виду, мой друг? — спросил Капитан.
      — Только что команда, ваши люди вместе с моими, выбрала меня парусным мастером, не так ли?
      — Верно, — неохотно согласился Бономм. — Хотя они так восхищались вашим мастерством фехтовальщика, что мне. иногда казалось, они вас вскоре изберут капитаном.
      Морган покачал головой.
      — Это вряд ли. За вами утвердилась слава капитана, командующего счастливым кораблем, которого, ко всему прочему, не берут пули. Но как бы там ни было, я как офицер, подчиняющийся только вам и квартирмейстеру, имею право занять каюту рядом с вашей.
      На лицо капитана Бономма набежала мрачная тень, но он кивнул в знак согласия.
      — В таком случае мадемуазель Фелиситэ может разделить каюту со мной.
      — Нет! — воскликнула Фелиситэ.
      Мужчины не обратили внимания на ее крик. Карие галльские глаза капитана сузились.
      — Ты согласна, Фелиситэ? Вы ведь знакомы друг с другом.