Гром орудийного салюта всколыхнул знойный, казавшийся совершенно неподвижным, воздух. Грохот сотряс здания Нового Орлеана и прокатился над Миссисипи, отразившись от кораблей, стоявших на якоре, прежде чем гулким эхом раскатиться среди зеленых деревьев на противоположном берегу. Голуби в испуге сорвались с ветвей и принялись описывать круги в ослепительных лучах ярко-оранжевого солнца, клонившегося к закату. Облезлая дворняжка, принюхивающаяся к зловонию сточной канавы под балконом, на котором стояла Фелиситэ Лафарг, присела от страха, а потом бросилась наутек. Фелиситэ изо всех сил вцепилась в перила, так что кончики пальцев побелели и наклонилась вперед, устремив пристальный взгляд в сторону Оружейной площади. В ее бархатно-карих глазах появилось выражение тоски и презрения, когда она посмотрела на голубовато-серые облака порохового дыма, клубами поднимавшиеся к небу, чтобы раствориться в жарком марево, висящем над крышами домов.
      В ответ прозвучал орудийный залп с кораблей эскадры О'Райли, длинной цепочкой вытянувшейся вдоль реки, а потом захлопали выстрелы из мушкетов. Со стороны церкви Святого Луи послышался глухой немелодичный колокольный звон. Все эти звуки заглушил приветственный возглас, вырвавшийся из более чем двух тысяч солдатских глоток, кричавших на презренном испанском языке: «Viva el rey! » — «Да здравствует король! »
      Но вот наконец колокола смолкли, возгласы улеглись, голуби вернулись на площадь, и наступила тишина.
      Тяжело вздохнув, Фелиситэ подняла голову и расправила плечи. Все кончено. Штандарт Франции с золотыми лилиями на голубом поле был спущен, уступив место алому флагу с изображением львов и замков — символу Испанской Империи. Теперь ни она и никто другой ничего не могли изменить.
      Фелиситэ не сожалела о том, что не присоединилась к толпе зевак на Оружейной площади. Опасаясь неприятностей, которые могли возникнуть, если бы жители города вдруг решили выразить недовольство, отец посоветовал ей остаться дома. Честно говоря, ей самой не хотелось идти. С какой стати ей лицезреть могущество испанцев, преодолевших океан, чтобы сломить гордость французов, уничтожить их недолгую независимость и силой принудить к повиновению? Если не видеть все эти корабли, пушки и солдат, число которых едва ли не превышает здешнее французское население, можно сделать вид, что их вообще не существует, и еще на несколько мгновений убедить себя, что это просто кошмарный сон, который закончится, как только она проснется.
      Когда это началось? Наверное, два или три года назад, когда появились первые слухи о секретном договоре в Фонтенбло. В результате тайного соглашения Людовик XV Французский, славнейший из монархов, уступил колонию Луизиану своему кузену из династии Бурбонов — Карлосу III Испанскому. Этот сговор состоялся в силу множества причин и ухищрений, однако все это теперь не имело значения. Жителей Нового Орлеана, несмотря на их протесты, превратили в испанских подданных.
      Они выражали свое недовольство в письмах, публичных заявлениях, даже отправили во Францию специальную депутацию. Король не внял их мольбам. И все же надежда на примирение с родиной, со страной, откуда они пришли и которая управляла колонией семьдесят лет, с самого ее основания, не исчезала.
      Эта надежда сохранялась в первую очередь потому, что тянулись долгие утомительные месяцы ожидания, а Испания не торопилась взвалить на себя бремя снабжения из своей казны этого нового отдаленного уголка своих бескрайних владений и не спешила им управлять. Французы, жившие в Новом Орлеане, начали проявлять нетерпение. Некоторые предлагали сбросить испанское иго и провозгласить независимую республику, которой будут управлять сами колонисты, если Франция решила от них отказаться. Стоило ли упрекать их за это, если им казалось, что такое выражение верности заставит французского короля смягчиться, а если он этого не сделает, хуже все равно не станет.
      Вздохнув, Фелиситэ сделала несколько шагов по небольшому тенистому балкону. В сиреневом свете ее густые вьющиеся волосы блестели как старинное золото. Полумрак подчеркивал перламутровую кожу ее лица с тонкими чертами, изящным прямым носом, черными бровями и ресницами, столь редко встречающимися у блондинок. На девушке было платье из индийского коленкора в светло-золотистую полоску с вышитым золотом корсажем из белого шелка, суживающимся к талии, и с пышной юбкой. Рукава с манжетами чуть ниже локтя были украшены бантами золотистого цвета. Фелиситэ остановилась, губы ее плотно сжались, брови сдвинулись от мрачных воспоминаний.
      Неприятности начались с появлением первого испанского губернатора Уллоа. Образованный человек, высокомерный и абсолютно равнодушный к людям, он больше интересовался флорой и фауной новой колонии, чем проблемами ее жителей. Кроме того, держался Уллоа отчужденно. Он привез невесту из Южной Америки, и их свадьба больше походила на некий тайный обряд, чем на праздник. Присутствовать на ней никому из жителей города не позволили.
      Возможно, чтобы не накалять и без того напряженную обстановку, он не стал официально заявлять о переходе колонии под правление Испании. Над городом продолжал развеваться французский флаг, а должность коменданта попрежнему занимал француз. И это, естественно, вызывало раздражение у жителей и сбивало их с толку.
      Ропот недовольства, разговоры в кабачках и содержание расклеенных по городу листовок становились все более откровенными, и Уллоа забеспокоился. Вместе с молодой женой он поднялся на борт корабля, стоявшего у причала в гавани и готового при первой же необходимости выйти в море. Такая откровенная демонстрация своей трусости послужила только на руку заговорщикам, в числе которых была большая часть взрослого населения города. Целую неделю группы молодых людей, разгоряченных вином и весьма странной свадьбе испанского губернатора, прогуливались по набережной, громко высказываясь в адрес этого высокомерного, но оказавшегося столь малодушным, человека. Наконец какой-то шутник предложил пустить корабль по течению, и толпа в мгновение ока перерубила швартовы. Когда его корабль вынесло в открытое море, Уллоа, вместо того чтобы приказать повернуть обратно, предпочел бездействовать, а на рассвете распорядился поднять паруса и отплыл в Испанию, чтобы рассказывать королю басни о непочтительном отношении французов к испанскому губернатору и о том, что ему удалось вырваться из рук заговорщиков только благодаря собственной отваге.
      Узнав о глумлении над его властью, Карлос III пришел в ярость и немедленно приказал вызвать одного из лучших своих военачальников — генерал-капитана Алехандро О'Райли. Возведя его в ранг генерал-губернатора, Карлос III поручил ему подавить восстание в Луизиане. Прибыв в устье Миссисипи около месяца назад, ирландец встретился с делегацией жителей города в лице французского военного коменданта, наместника Обри, до сих пор сохранившего полномочия, нескольких состоятельных горожан и нескольких испанских чиновников, оставшихся в городе после бегства Уллоа.
      О'Райли попытался успокоить взволнованных жителей с помощью любезных улыбок и ни к чему не обязывающих фраз, но вид двух десятков транспортных судов, набитых солдатами, и фрегат самого О'Райли, ощетинившийся сотней пушек, говорили сами за себя.
      Внизу, на улице, показался человек, идущий стремительной легкой походкой. На нем были башмаки с красными каблуками и атласный камзол до колен. Увидев его, Фелиситэ невольно насторожилась.
      Взглянув вверх, ее приемный брат Валькур Мюрат приподнял треуголку в шутливом приветствии и, пройдя под балконом, вошел в дом.
      Бросив шляпу и трость служанке, он не задерживаясь поспешил дальше. Подобрав ворох юбок, Фелиситэ перешагнула через порог, направляясь ему навстречу.
      — Где отец? — спросила она низким мелодичным голосом.
      — Я оставил его любоваться спектаклем, который отцы церкви разыграли специально для О'Райли. Когда хор запел молебен, он, принимая благословение сил небесных, склонил голову. Запах ладана был настолько неуместен, что я поспешил прочь.
      — Итак, — подвела итог Фелиситэ, — теперь мы испанцы.
      — Только не я. — Валькур вышел на балкон и, приподняв полы своего камзола, рухнул в одно из кресел, стоявших около небольшого столика. — Я до конца дней останусь французом.
      — Попробуй повторить это в присутствии дона Алехандро О'Райли! — Фелиситэ посмотрела на брата.
      — С удовольствием, дорогая, с удовольствием. Девушка вновь облокотилась о перила балкона:
      — Валькур, тебе не кажется…
      — Что мне может казаться?
      — Что это слишком опасно? Это не Уллоа. О'Райли не испугается оскорбительных бумажек на деревьях, толпы, перебравшей шампанского, и выкриков о свободе.
      Усмешка исказила выразительное лицо Валькура, — Он пренебрежительно передернул плечами.
      — Что он может сделать?
      — Как что? — Фелиситэ покачала головой, изумленно приподняв бровь. — Он ирландский наемный убийца на службе у Испанцев, и за спиной у него стоит целая армада. Он может сделать все, что ему заблагорассудится!
      — Любой француз стоит доброго, десятка испанцев вместе с этим невежественным ирландским выскочкой. Не волнуйся. До войны дело не дойдет. Нам не понадобится применять силу. Ведь одолели же мы длинноносого иберийца, которого послали управлять нами.
      Фелиситэ уставилась на него удивленным взглядом. В голосе Валькура звучали ненависть и злость. Чувствовалось, что он не отступит ни на шаг.
      Валькур Мюрат, молодой человек, худощавый, бледнолицый, был ниже среднего роста, с серым, даже болезненным цветом лица. Зато он всегда эффектно одевался, бросал по сторонам томные взоры и отличался изысканными манерами. Он носил напудренный парик, завязанный сзади широким черным бантом, концы которого, касаясь шеи, подчеркивали ее бледность. Тонкие кружева украшали сорочку и манжеты. Камзол из шелковой ткани небесно-голубого цвета, так же как и светло-серый атласный жилет и бриджи, были украшены серебряным шитьем. Ноги Валькура обтягивали чулки без единой морщинки. Лицо покрывал тонкий слой пудры из маисового крахмала. На щеке, скрывая след от оспы, перенесенной в детстве, чернела наклеенная бархатная мушка в форме кабриолета с впряженной в него миниатюрной лошадью. Единственной ненужной деталью туалета была шпага в чеканных серебряных ножнах, выглядывающая из-под камзола.
      Фелиситэ снова приблизилась к перилам балкона.
      — Твои слова вызывают у меня сомнения.
      — Ты мне не веришь? Или, так же как отец, думаешь, что разумнее и безопаснее демонстрировать преданность?
      — Нет, дело не в этом, — ответила она, посмотрев на брата через плечо. — Если мы провозгласим независимость, это будет вызовом могуществу Испании, угрозой ее силе и престижу. Возможно, испанцы не будут нам мешать, потому что они боятся потерять другие колонии в Новом Свете.
      — И Франция, и Испания раздают колонии налево и направо. Вспомни, как Людовик XV отдал Канаду англичанам, а наш будущий хозяин подарил им Флориду. Что для них значит потеря еще нескольких арпанов земли?
      — Одно дело лишиться чего-либо по собственному легкомыслию или на войне, а совсем другое — позволить кому-то просто так вырвать это из рук.
      — Дорогая, ты что, знаток человеческих душ и заодно колониальной политики Испании и Франции?
      Искоса взглянув на него, Фелиситэ сухо ответила:
      — Ты отлично знаешь, что это не так!
      — Фу! Ты сняла камень с моей души. Я был бы очень огорчен, если бы мне пришлось защищать твою честь в разгар таких увлекательных событий. — Валькур слегка встряхнул руками, расправляя манжеты.
      Несмотря на шутливый тон, это не было пустой болтовней. Валькур не раз охлаждал пыл заинтересовавшихся ею мужчин, рассеивал иллюзии тех, кто домогался руки девушки. Он мастерски владел шпагой и отличался вспыльчивым характером. Иногда Валькур наносил противникам ужасающие раны и при этом дерзко улыбался.
      Дело было не в том, что Валькур имел какое-то право препятствовать ее замужеству. Решающее слово оставалось за отцом Фелиситэ, однако мсье Лафарг пока не встретил для дочери подходящего жениха. Погруженный в дела и политику, он, кажется, вообще не замечал, что ей уже нужен жених. Дочь была ему слишком дорога. Фелиситэ минуло девятнадцать. Время расцвета нежной юности уже прошло, и теперь она запросто могла остаться до конца дней старой девой.
      Но и у самой Фелиситэ до сих пор не возникало ни одной прочной привязанности к кому-либо из молодых людей, пытавшихся с ней познакомиться, и она вовсе не стремилась покинуть родной кров. К тому же она понимала: когда настанет ее черед выйти замуж, в расчет будет приниматься не ее выбор, а достаток и происхождение будущего жениха. Многие из ее подруг, вместе с которыми она обучалась в школе при монастыре урсулинок, вышли замуж четыре года назад и уже успели родить двоих, а то и троих детей. Она не завидовала их судьбе, хотя довольно часто с любопытством расспрашивала о физической стороне супружеских обязанностей и о трудностях и радостях семейной жизни.
      В последнее время эти вопросы занимали ее мысли все больше и больше. Она часто задумывалась, доведется ли ей когда-нибудь познать их самой, или судьба уготовила ей жребий хранительницы дома, где живут ее отец и брат.
      Фелиситэ стала испытывать неловкость, появляясь всюду под руку с Валькуром. Внимательный кавалер, одинаково искусный в танцах и на дуэлях, он всегда изъявлял готовность сопровождать ее как на рынок в гавани за свежей рыбой и овощами, так и на роскошный бал. Однако Валькур, конечно, не мог заменить ей настоящего жениха. Речь шла о ее гордости. Каким бы непривлекательным ни выглядело замужество в ее глазах, она все-таки втайне переживала оттого, что выглядит для будущего мужа недостаточно красивой.
      Валькур сделался защитником Фелиситэ по своей собственной воле. Он был старше ее почти на десять лет. Мсье Лафарг усыновил его, когда его дочери исполнилось всего несколько месяцев, вскоре после того как родители Валькура умерли во время эпидемии чумы, унесшей и жизнь матери Фелиситэ. Разница в возрасте между ними была слишком велика, но он все больше заботился о ней по мере того, как сестра становилась взрослее. Валькур всегда находился рядом, в то время как отца трудно было оторвать от книг и радикальных идей о свободе и равенстве. Валькур и Фелиситэ не были кровными родственниками, но узы между ними были настолько крепки, что у Валькура появилось чувство собственника, граничащее с ревностью. Фелиситэ утешало только то, что ее приемный брат, непредсказуемый в своих поступках, никогда не проявлял по отношению к ней отрицательных черт характера.
      — Валькур, — тихо проговорила она, скрестив руки на груди, — я боюсь.
      — Не говори глупостей, дорогая, — в его голосе послышалось раздражение, — будь умницей и попроси принести мне чего-нибудь выпить. От этой жары у меня в горле пересохло.
      Фелиситэ прошла в комнату и позвала молоденькую служанку Мари, которая не замедлила появиться, взволнованная и запыхавшаяся. Фелиситэ велела принести ореховый ликер с персиками и миндалем для себя и вино для Валькура.
      — Я выпью коньяку, — поправил ее брат, смерив служанку бесцеремонным взглядом. — Пусть Дон придет сюда с веером.
      Почтительно поклонившись, служанка удалилась. Фелиситэ тут же вернулась к волнующей ее теме.
      — Валькур, у меня плохое предчувствие. Я боюсь. Вздохнув, Валькур поднялся, подошел к сестре и коснулся ее руки сухими холодными пальцами.
      — О чем ты говоришь? Не забывай, я знаю, что ты у нас смелая.
      — Смелая? Ты ошибаешься.
      — Разве трусиха может броситься в реку, чтобы научиться плавать, как сделала ты несколько лет назад, и скакать верхом подобно Валькирии? Разве трусиха могла бы, переодевшись в бриджи и камзол, со шпагой на боку отправиться со мной в игорные притоны, словно какойнибудь безусый щеголь, в вызвать на дуэль какого-нибудь нахала, оказавшегося недостаточно вежливым?
      — По-моему, это лишь сумасбродство, — резко оборвала его Фелиситэ, — хотя последнее было действительно испытанием для меня. И я до сих пор жалею, что ты поспешил вызвать его на дуэль и не позволил мне самой с ним рассчитаться.
      — Ну, тебе, наверное, понравилось выступать в роли моего партнера по фехтованию. Только упражняться со шпагой с колпачком на конце — это одно дело, а драться на дуэли — совсем другое. Ты не принадлежишь к числу тех, кому идут шрамы на лице, девочка моя.
      — Ты, как всегда, несправедлив.
      — Зато я, как всегда, прав.
      — Просто тебе хочется отвлечь меня старыми уловками. Однако ты напрасно стараешься. Возможно, я иногда могу поступать безрассудно, но я никогда не стану напрасно рисковать, если речь пойдет о тебе и отце.
      — Да, но — послушай!
      С Оружейной площади донесся грохот барабанов. Вскоре их мерный бой зазвучал в ритме марша, зовущего солдат в поход.
      Валькур склонил голову набок, и его тонкие губы искривились в иронической улыбке.
      — Похоже, нас удостоили чести полюбоваться смотром войск его испанского величества. Признайся, ты сейчас волнуешься?
      — Ты хочешь спросить, не страшно ли мне? — ответила Фелиситэ с грустью в голосе. — Они наверняка задумали принудить нас к повиновению, продемонстрировав свою мощь.
      — Да, чтобы мы дрожали от страха, — согласился Валькур. — Как ты думаешь, у них это получится?
      Его холодный вопросительный взгляд заставил Фелиситэ покраснеть.
      — Конечно, такое высокомерие только разозлит жителей Нового Орлеана и послужит поводом к восстанию, так?
      Валькур утвердительно кивнул.
      — Я знал, у тебя просто разыгрались нервы. Ты не настолько малодушна, чтобы дрожать как осиновый лист при одной мысли об испанцах.
      — Дело не только в этом.
      — Понимаю. Ты переживаешь из-за отца, потому что он связался с заговорщиками.
      — И из-за тебя тоже. То, чем ты занимаешься, кажется, зовется изменой или еще чем-то вроде этого.
      — Глупости. Можно ли предать страну, которая официально не владеет нашей колонией?
      Фелиситэ в ответ промолчала. Резкий неумолчный грохот барабанов постепенно приближался, и теперь до слуха уже доносился приглушенный топот тяжелых шагов.
      В это время в комнату вошла служанка, неся поднос с вином и закусками. Вслед за ней появился слуга Валькура — Дон. Взяв бокал, Фелиситэ увидела, как Дон с поклоном протянул хозяину опахало из раскрашенной кожи цыпленка, а затем отступил назад, чтобы Мари подала Валькуру коньяк.
      Сильный, хорошо сложенный негр не произнес ни слова. Он был нем. Впрочем, пять лет назад, когда мсье Лафарг приобрел его на аукционе, Дон еще умел разговаривать. Через несколько месяцев после того, как его взяли в дом, поручив ему обязанности лакея у старика и Валькура, Фелиситэ однажды спросила его, где ее брат. Лакей объяснил, что Валькур ушел на петушиные бои, а потом собирался навестить одну девушку в ее доме. Упомянутая особа была метиской и не отличалась строгостью правил, в обществе ее считали дамой полусвета, но тогда Фелиситэ еще этого не знала. Когда она стала расспрашивать брата, Валькур страшно рассердился и раз и навсегда запретил ей интересоваться тем, где он бывает, а заодно и вспоминать об этой женщине. В тот же вечер с Доном случилось несчастье: он упал из окна второго этажа во двор и перекусил язык пополам. Однако края раны были такими ровными, как будто язык отрезали ножом…
      Тем временем служанка легкой походкой вышла из комнаты, но когда Дон собрался последовать за ней, Валькур остановил его, подняв руку. При этом он пристально смотрел желтовато-карими глазами вниз, на улицу — одну из самых главных магистралей города, которую испанцы никак не могли миновать.
      — Интересно, — проговорил он, — найдется ли в этом доме хотя бы один полный ночной горшок?
      — Что? — Фелиситэ подняла на брата недоуменный взгляд.
      — Неужели ты такая заботливая хозяйка, что заставляешь слуг выносить горшки по нескольку раз в день?
      — Валькур, неужели ты хочешь… — Фелиситэ замолчала, со страхом глядя на брата, не в силах продолжать.
      — А почему бы и нет?
      — Это же просто безумие, испанцы никогда не простят такого оскорбления!
      — Сомневаюсь, что наши пропахшие чесноком «друзья» почувствуют новую вонь. — Валькур улыбнулся, довольный собственным остроумием, расправил опахало и томно помахал им.
      — Представь, что о нас подумают! Ты бы еще повесил на дверь объявление о том, что мы сторонники независимости. — Фелиситэ давно убедилась, что Валькура можно отговорить от очередной сумасбродной затеи только с помощью каких-нибудь веских аргументов.
      — Думаешь, им это еще неизвестно? О'Райли скоро узнает, кто здесь устраивал заговор. Наш добрый и храбрый комендант Обри позаботится об этом.
      — Не надо самому накликивать беду.
      — По-моему, она и так придет, хотим мы этого или нет, точно так же как пришли испанцы, тебе не кажется? Дон, принеси сюда горшок, полный до самых краев. Живо!
      Лакей поклонился с застывшим выражением лица и отправился выполнять приказ хозяина. В дальнем конце улицы появилась колонна испанских солдат, то освещаемая солнечными лучами, то почти скрываемая в тени, отбрасываемой стенами домов.
      — Валькур, прошу тебя, не надо.
      — Ты так жалобно просишь. Сам не пойму, как я до сих пор тебе не уступил, — размышлял вслух Валькур, созерцая сцену, достойную кисти Фрагонара, и по-прежнему обмахиваясь опахалом.
      — Тебе дороги только твои прихоти! — с горечью проговорила Фелиситэ.
      — Несправедливое замечание. Тебе тоже понравится спектакль. Не упрямься, скажи, что согласна.
      Девушка покачала головой.
      — Ты только подумай, что будет потом.
      — Слишком поздно, сестренка.
      Наконец появился Дон с грубым керамическим горшком в цветочек, зловонное содержимое которого едва не переливалось через край. Как раз в этот момент к балкону приблизились солдаты, шедшие в голове колонны. На их багровых лицах проступали капли пота; в этот удушливый летний день они выглядели утомленными после долгого марша в тяжелых мундирах с золотыми галунами. Гарцевавший впереди офицер держался в седле с гордым видом победителя, его эполеты блестели в лучах заходящего солнца.
      — Валькур! — Фелиситэ снова попыталась урезонить брата.
      Однако он, не обращая внимания на протест сестры, указал быстрым нетерпеливым жестом на перила, как будто подавая безмолвную команду.
      Дон нерешительно переминался на месте, его лицо вдруг приобрело пепельный оттенок. Фелиситэ перевела взгляд с чернокожего слуги на его хозяина.
      — Подумай. Во всем будет виноват Дон. Они ни за что не поверят, что это не намеренное оскорбление, а случайность, что ему просто приказали выливать горшки именно в это время. Его могут высечь, посадить в тюрьму, а то и сделать что-нибудь похуже.
      — Какая досада, — ответил Валькур с притворной дрожью в голосе. — Однако боюсь, ты права. Испанцы славятся жестокостью в таких делах. И все же это придется сделать.
      — Ты не можешь этого допустить, — начала было Фелиситэ.
      — Дон?
      В тихом голосе Валькура чувствовалась скрытая угроза, заставлявшая всех слуг в доме беспрекословно подчиняться. С окаменевшим лицом и безнадежным выражением в глазах лакей поднял горшок и вылил его содержимое через перила на улицу.
      — Фу! — воскликнул Валькур, выхватив из рукава надушенный носовой платок и помахав им перед носом. — Ты чуть не обрызгал меня.
      Снизу послышались злобные крики, топот ног и чья-то команда. Фелиситэ осторожно выглянула на улицу, посмотреть, что случилось с колонной солдат, а потом заступилась за Дона:
      — Если бы он подошел ближе к перилам, они бы наверняка увидели его.
      — Ну и что из того? — Валькур продолжал обмахиваться платком.
      Он оставил это занятие и изобразил на лице надменную улыбку лишь после того, как в дверь на первом этаже забарабанили изо всех сил. Едва Фелиситэ опустила свой бокал на стол, рядом с пустой рюмкой, из которой ее брат пил коньяк, как на лестнице послышался топот. Обернувшись, она сделала несколько шагов, чтобы встать рядом с Валькуром, но в этот момент дверь распахнулась и Мари впустила в комнату отделение солдат в алых мундирах. Ими командовал офицер, скакавший верхом во главе колонны.
      Фелиситэ застыла, сжав кулаки и спрятав их в складках платья, в то время как Дон попытался укрыться в тени портьер, обрамлявших дверь на балкон. Валькур выступил вперед, сжимая платок в изящно согнутой руке и всем своим видом выражая удивление.
      — Я протестую, — растягивая слова, произнес он, — что означает это вторжение?
      Офицер отвесил легкий поклон, адресованный одновременно и Фелиситэ и Валькуру, даже не постаравшись скрыть гнев, как будто ему публично бросили вызов.
      — Я расследую оскорбление, только что нанесенное этим домом армии его величества короля Испании. Именем короля я требую немедленных и исчерпывающих объяснений.
      Валькур взглянул на знаки различия офицера.
      — Как вас зовут, мой полковник?
      — Я полковник Морган Мак-Кормак, — его голос звучал твердо и безапелляционно.
      Валькур едва заметно улыбнулся Фелиситэ, прежде чем вновь обернуться к Мак-Кормаку.
      — Тогда считайте, что я вам все объяснил. Полковник был высок и широкоплеч. Он не носил парика и не пудрил золотисто-каштановых волос, заплетенных в косу. Зеленые глаза вьдавали его ирландское происхождение. Морган Мак-Кормак несомненно являлся соотечественником О'Райли, одним из тех наемников, которые, по словам очевидцев, служили вместе с ним. Полковник оставил это замечание без ответа.
      — Я жду ваших объяснений.
      Приподняв тонкую бровь, Валькур произнес:
      — Мы с радостью готовы помочь вам, мой полковник, и конечно, испанской короне тоже, но прежде я и моя сестра хотели бы узнать, в чем заключается это столь вопиющее оскорбление.
      — Думаю, объяснения излишни. — Выражение лица полковника Моргана Мак-Кормака сделалось жестким. Он с трудом сдерживал гнев, уловив иронию в голосе Валькура.
      Валькур потянул воздух и вновь прибегнул к помощи надушенного платка.
      — Даже если я и догадался, — негромко проговорил он, — вам, кажется, удалось уберечься от ливня?
      — Совершенно верно. Но моим людям повезло куда меньше. — Запас терпения ирландца явно был на исходе. Он изъяснялся по-французски почти безупречно, лишь с едва заметным акцентом.
      — Понятно. — Валькур снова взмахнул платком, с притворным сочувствием окинув взглядом вымокших солдат.
      — Смею напомнить, что источником запаха, который вы нашли столь неприятным, является ваш дом, — процедил полковник. — Перед тем как это случилось, на балконе стояли трое. Остается только выяснить, чья это работа.
      — Боюсь, я и моя сестра пребываем в полном неведении. — Валькур протянул Фелиситэ руку, и та, внутренне подобравшись, неохотно приблизилась к нему.
      — Простите, но, по-моему, такое просто невозможно.
      — Вы утверждаете, что я лгу? — Валькур нахмурился.
      — Я сказал, что должен найти виновника во что бы то ни стало. — Посмотрев через плечо Валькура, полковник уперся мрачным взглядом в Дона.
      — Но это же мелочь, полковник. Такое случается чуть ли не каждый день.
      — Но не с солдатами испанского короля. К тому же вы не хуже меня знаете, что это не простая случайность. Поэтому или вы мне поможете, или мне придется арестовать вас всех, чтобы разобраться, что к чему.
      Мари, слышавшая все через распахнутую дверь, испуганно ахнула и закрыла ладонью рот, чтобы в комнате не услышали ее восклицания. Валькур на мгновение застыл, затем недоуменно пожал плечами.
      — Разумный и воспитанный человек не станет долго ломать голову в поисках ответа. Горшки обычно выливают лакеи.
      Дон съежился, словно от удара, лицо его судорожно задергалось, он то и дело открывал и закрывал рот, как будто пытаясь что-то сказать. Издаваемые им гортанные звуки напоминали слова, исполненные отчаяния.
      Лицо офицера сделалось неподвижным и теперь представляло маску. Кивнув в ответ, он бросил короткую команду, повинуясь которой, солдаты взяли мушкеты на изготовку, а двое из них приготовились арестовать чернокожего слугу.
      Фелиситэ больше не могла оставаться безучастной. Сделав шаг вперед, она крепко вцепилась пальцами в рукав мундира полковника.
      — Не надо, подождите. Я не хочу, чтобы Дон расплачивался за мой поступок. Это сделала я, полковник Мак— Кормак. Я устроила вашим людям неожиданный душ.
      Густые брови офицера сошлись на переносице, он с удивлением посмотрел на девушку сверху вниз.
      — Вы? — Полковник произнес это так, как будто только сейчас заметил ее присутствие, несмотря на то что приветствовал ее легким поклоном. Во взгляде смотревших в упор зеленых глаз чувствовалась строгость, граничащая со злобой, однако Фелиситэ непонятно почему показалось, что офицер не упускает ни одной детали ее внешности. Теперь он пристально разглядывал ее золотистые волосы, унаследованные от норманнских предков, разбойников-викингов, некогда наводивших ужас на побережье, правильные черты ее лица, молочно-белые плечи и стройную фигуру в роскошном платье, подчеркивающем ее изящество.
      Под таким откровенно оценивающим взглядом Фелиситэ покраснела; воспоминание об отвратительном поступке, в котором она только что призналась, заставило ее покраснеть еще больше. Тем не менее она не опускала темно-карих глаз, стараясь ничем не выдать охвативших ее раздражения и смущения.
      — Не надо, сестра! — протестующе воскликнул Валькур. Заметив пристальный взгляд офицера, устремленный на Фелиситэ, он побагровел так, что под слоем пудры на лице проступили красные пятна. — Не стоит жертвовать репутацией ради такой бесполезной твари, как мой лакей. В этом нет необходимости.
      Фелиситэ обернулась к брату.
      — Не стоит? Или ты забыл, что он не более чем пешка в твоей игре?
      — Которая недорого стоит, — ответил Валькур.
      — Неправда!
      — Хватит, — вмешался в их спор офицер. — Вы будете выяснять отношения потом. Сейчас речь идет о чести короля. Мадемуазель, вы должны понять…
      — Полковник Мак-Кормак, — перебил Валькур, повысив голос, — я попрошу вас не разговаривать с моей сестрой таким тоном, тем более что она ни в чем не виновата.
      — Как это понимать? — вопрос был задан с угрожающим спокойствием.