Глава 9

В тишине утра обрушившиеся на дверь удары показались оглушительными. Элиз мгновенно проснулась и села в постели. Рено, мрачно нахмурившись, уже опустил ноги на пол и успел натянуть брюки, когда дверь распахнулась и в комнату ввалились мужчины.

Ночной сорочки на Элиз не было, и ей пришлось завернуться в простыню. В смущении и гневе смотрела она на Паскаля, Сан-Аманта и Генри.

— Черт побери, что все это значит? — В голосе Рено звучала ярость.

— Подонок, мерзкий подонок! — закричал Паскаль, потрясая кулаком. — Я удушил бы тебя голыми руками!

— И я, — заявил Сан-Амант, лицо его было сурово.

Элиз переводила взгляд с одного на другого, потом обратила внимание на раскрасневшееся лицо Генри, крепко сцепившего руки. Наблюдая этот взрыв ярости, она чувствовала, как все у нее внутри холодеет. Ее первой мыслью было: «Откуда они узнали?» Потом она поняла, что дело не в этом: ведь они уже давно считают ее падшей. Их разъярило что-то более серьезное, чем страстная ночь, проведенная ею с Рено.

В комнате было прохладно. Рено невозмутимо подошел к камину, чтобы разжечь дрова, сложенные здесь же, и, не оборачиваясь, произнес:

— Если бы кто-то из вас сказал, чему я обязан столь ранним визитом, это помогло бы мне понять, чем вы так… недовольны.

— Мы открыли твой обман!

— Неужели?

— Мы узнали от твоего друга, что этот дом находится менее чем в десяти лье от форта Сан-Жан-Баптист. Десять лье! Туда же можно за один день дойти пешком!

У двери произошло какое-то движение, и в комнату с чашкой шоколада в руках вошел Пьер:

— Рено, дорогой, я очень сожалею. Я не знал, что это тайна.

— Ты держал нас здесь, как стадо баранов в загоне! — продолжал Паскаль. — Мы уже давно могли быть в форте или даже в Новом Орлеане. Почему ты так поступил? Почему, черт тебя побери?!

При этих словах Генри взглянул на Элиз и тут же отвел глаза, а лицо его и даже уши покраснели от смущения.

— А как вы думаете, почему?

— Я полагаю, что причина рядом с тобой в постели!

— Мы считаем, — сказал Сан-Амант, — что ты удерживал именно мадам Лаффонт, а остальные оказались в этом положении волей-неволей.

Элиз сидела, опустив голову, не в силах пошевелиться. Неужели это правда, и он сознательно ввел их в заблуждение? Если так, то не ради того, чтобы подольше наслаждаться ее благосклонностью, как думали другие. Он хотел обольстить ее, чтобы эту благосклонность завоевать, но от этого было не легче. Она ждала, что он опровергнет обвинения, но ждала напрасно.

Дрова в камине разгорелись, в комнате запахло горящей сосной и дубом. Рено обернулся:

— Если помните, я предлагал вам продолжить путь одним.

Сан-Амант сделал шаг вперед:

— Но ты оставил нас в неведении относительно расстояния, которое нам предстояло пройти, так как знал, что мадам Лаффонт ушла бы вместе с нами. Тебе надо было, чтобы мы все были здесь, и ты об этом позаботился. Мы как дураки били здесь баклуши только для того, чтобы ты мог подольше поразвлекаться с женщиной, которую принудил разделить твое ложе! Теперь наши друзья будут думать, что мы бессердечные негодяи, равнодушные к трагедии в форте Розали и к чувствам тех, кто дожидается вестей оттуда. Мы сибаритствуем здесь в то время, как все думают, что мы погибли вместе с нашими соседями.

— Нет-нет, по крайней мере в этом вы обвиняете меня напрасно. Я сообщил коменданту Сен-Дени, что все вы живы и будете у меня, пока не оправитесь от выпавших вам тяжких испытаний.

— Ты сообщил? — начал Паскаль, и ему пришлось глубоко вздохнуть, чтобы успокоиться. — Когда?

— Как только мы приехали сюда. Вечером того дня я уехал в форт на быстрой лошади и вернулся на следующий день к полудню. Кроме всего прочего, мне нужно было достать какую-то одежду для Элиз. Я знаком с одной женщиной в форте, у которой с Элиз почти один размер, и у нее большой гардероб. Она помогла мне.

Пораженные вероломством Шевалье, все молчали, но это продолжалось не более минуты. Паскаль начал ругаться, а в сузившихся глазах Сан-Аманта сверкнул гнев. Пьер взглянул на побледневшее лицо Элиз, на ее белоснежные плечи, на гриву золотисто-каштановых волос, рассыпавшихся по простыне, а потом повернулся к Рено. Он удивленно приподнял бровь и покачал головой, будто не веря, что его друг мог оказаться в таком затруднительном положении. Хмурый Рено только пожал плечами.

— Это правда? — требовательно спросила Элиз, наконец обретя дар речи. — Мы могли бы добраться до форта за несколько часов, если бы ты дал нам лошадей и показал дорогу?

Когда Рено посмотрел на нее, в его глазах мелькнула боль, но он не сделал попытки уйти от ответа:

— Это правда.

До сих пор Генри окаменело стоял, не сводя глаз с Элиз и Рено. Его взгляд был полон детской ревности, разочарования и гнева. Теперь он заговорил:

— Б-боже мой, если никто другой не н-накажет этого н-негодяя, это сделаю я!

Сан-Амант положил руку на его плечо.

— Спокойно, спокойно. Давай сначала послушаем, что он скажет.

Элиз смотрела только на Рено, не слыша ничего вокруг.

— Но ты же знал, что все откроется?

— Только тогда, когда это уже не имело бы никакого значения. По крайней мере, для меня.

— То есть после того, что произошло вчера вечером? Ты мог бы уже сегодня нам все рассказать?

Он отрицательно покачал головой:

— Нет. Через несколько дней, через неделю.

«Когда устал бы от меня», — подумала Элиз, пристально всматриваясь в его окаменевшие черты. Он предполагал, что удовольствие от обладания ею не продлится дольше! А после этого ему было бы уже неважно, что думает она или любой из них…

— Послушайте, я сейчас спущу с него шкуру! — прорычал Паскаль.

— Умоляю, не надо насилия, я еще не закончил завтракать, — сказал Пьер, размахивая чашкой. — Я этого не допущу.

Это было своего рода напоминание, что Рено есть кому прийти на помощь, если бы они решились напасть на него все вместе.

— В этом нет смысла, — согласился Сан-Амант. — Все, чего мы требуем, это чтобы нас тотчас, как можно быстрее, доставили к месту назначения.

— Вы вполне можете добраться сами, — заметил Рено, склонив голову. — Мои вам наилучшие пожелания.

— Так ты отказываешься…

— Вы же теперь знаете, что это всего лишь десять лье. Совершенно случайно здесь проходит проселочная дорога, ведущая прямо к воротам форта.

— Так, — саркастически заметил Паскаль, — значит, ты и о дороге нам все наврал?

— Удивлен, что вы не додумались проехать по ней, когда были на охоте.

— Мы проехали немного… Ты сказал, что дорога идет только до границ твоих владений. Значит ли это, что твои земли простираются до самого форта?

Рено улыбнулся.

— Не совсем.

— Мы уедем через час, — заявил Сан-Амант, небрежно поклонился и вышел.

Генри направился следом, но у дверей остановился и резко обернулся:

— Мадам Лаффонт, вы поедете с нами?

— Да, поеду.

Пьер стоял в стороне, пока все не вышли. Затем и он удалился, тактично прикрыв за собой дверь. Элиз и Рено остались одни. Тишину нарушало только потрескивание и шипение огня. Элиз соскользнула с постели, подошла к гардеробу и достала свое старое платье. Швырнув его на кровать, она принялась искать свою нижнюю юбку и сорочку.

Рено молча наблюдал за ней, разрываемый потребностью объясниться и желанием, чтобы

она поняла мотивы его действий без объяснений. Так или иначе, он не мог отказать себе в удовольствии любоваться жемчужным сиянием утреннего света на ее коже, талии, бедрах. Его руки все еще ощущали ее мягкость, во рту еще оставался ее вкус. Он бы все отдал, чтобы можно было протянуть руку и удержать ее, заставить остаться.

— Элиз, послушай меня…

Она взглянула на него, и в это краткое мгновение Рено отчетливо понял, что надеяться ему не на что. Едва ли когда-нибудь эта женщина сможет простить его. В следующую секунду она отвернулась и натянула через голову сорочку и нижнюю юбку.

Внезапно воздух прорезал истошный вопль. Элиз вздрогнула, потом поняла, что это мадам Дусе. Может, она увидела еще одного индейца? Казалось, только это могло вызвать у нее такой ужас.

Затем в дверь громко застучали. Послышался голос Пьера:

— Рено, тебе лучше выйти сюда!

Все собрались на террасе. В гостиной слышались рыдания мадам Дусе и мягкие увещевания Маделейн, но никто не обращал на них внимания. На этот раз тревога оказалась настоящей. Дом был окружен воинами-начезами — высокими крупными мужчинами с разрисованными белой и желтой краской лицами и кожаными, отороченными мехом накидками на плечах. У них были мушкеты, луки и стрелы, но они держали их, прижав к боку, застыв в напряженных позах.

К лестнице приблизились несколько воинов. На голове у каждого были лебединые перья, указывавшие на принадлежность мужчин к роду Солнца. Возглавлявший процессию индеец нес на вытянутых руках огромную трубку мира длиной около полутора метров.

Элиз стояла рядом с Рено и слышала, как он негромко отдавал Пьеру торопливые распоряжения относительно подарков, которые должны быть вручены по такому поводу, и праздничной трапезы. В следующую минуту процессия остановилась, и трубка мира была торжественно предложена Рено. Он решительно шагнул вперед и направился вниз по ступенькам, чтобы принять трубку. Произошел обмен любезностями на языке начезов.

Элиз понимала, что эти индейцы прибыли не как боевой отряд, а с некоей особой миссией. Похоже было, что они привезли какое-то прошение Рено. И похоже было, что, если его ответ не удовлетворит их, эта мирная делегация вполне может превратиться в боевой отряд…

— Я думаю, — тихим задумчивым голосом проговорил Сан-Амант, — что тензасский воин, преследовавший нас в лесу, был самым настоящим, а не порождением больного воображения мадам Дусе.

Паскаль выругался, но негромко, чтобы не услышали индейцы. Еще через мгновение Элиз вспомнила, что индеец, которого мадам Дусе видела в первый раз, вскоре после того, как они перебрались через Миссисипи, был из племени тензасов, союзников начезов. Выходит, во время их путешествия они постоянно были под наблюдением! Что же это значило? Что Рено их предал? Что он только делал вид, будто помогает им бежать от опасности, а сам все время знал, что их преследуют? Или их держали в поле зрения не потому, что они могли стать заложниками, а из-за самого Рено? Ведь он все-таки родной брат их вождя… Ответов на эти вопросы у Элиз не было.

— А что если начезы прибыли за нами? — ровным голосом спросила она.

— Не думайте об этом, — ответил Сан-Амант. — Просто не думайте об этом.

Вскоре оказалось, что его совет очень кстати.

Было принято единодушное решение отложить отъезд. Не было никаких гарантий, что им позволят уехать, а если бы и позволили, то их отъезд мог быть расценен как трусость и разбудить охотничьи инстинкты начезов. Он мог быть воспринят и как оскорбление — последствия были бы теми же. Никому не хотелось состязаться с индейцами в беге всю дорогу до форта Сан-Жан-Баптист.

Между тем слуги Рено лихорадочно готовили угощение. Наблюдая, как они носятся взад-вперед, а задерганная Маделейн отдает им распоряжения, сверяясь со списком блюд и напитков, просто неприлично было не предложить помощь. Вскоре руки Элиз были уже по локоть в муке, она руководила выпечкой пятидесяти буханок хлеба в печи во дворе. Одновременно, бегая то в кухню, то обратно, она присматривала за девушкой, зажаривавшей целого поросенка, и мальчиком, помешивавшим оленье рагу в огромном черном котле. Хорошо, что она была занята. Как только она останавливалась, на нее снова наваливались мысли — и были они неутешительными.

Наконец гигантский обед был готов. Подавали его на огромных деревянных подносах, которые ставили прямо на землю вокруг костра. Старший из прибывших индейцев произнес длинную речь, выслушанную с уважением. Когда он сел, это было воспринято как сигнал, и все начали есть. Каждый мужчина орудовал собственным ножом, накладывая себе еду в деревянную или глиняную чашку и добавляя туда соус или бобы костяной ложкой. Из напитков была крепкая тафия, ароматизированная специями. Прошло совсем немного времени, а голоса индейцев становились все громче, и все чаще раздавался их смех.

Элиз наблюдала за происходившим из окна, чуточку приоткрыв ставень, — женщинам не разрешили участвовать в пиршестве. Генри тоже хотел отказаться, но его убедили, что лучше вести себя цивилизованно, подобно послам, садящимся за стол переговоров со своими врагами. Юноше все это так не нравилось и вызывало такое недоверие, что он почти не разговаривал, уставившись в свою тарелку. Паскаль свирепо посматривал по сторонам, а Сан-Амант держался так чопорно, что Элиз побаивалась, как бы он не навредил их делу вместо того, чтобы помочь. Впрочем, наблюдая за ними сейчас, Элиз видела, что все трое явно с удовольствием ели и так же жадно, как все остальные, опрокидывали свои стаканы.

Пьер, казалось, чувствовал себя совершенно непринужденно. Он смеялся над шутками, его ответные замечания, судя по взрывам смеха, нравились индейцам. Его светлые волосы отливали тусклым блеском в свете костра; он снял камзол, жилет и рубашку и надел кожаную накидку. Ничего удивительного в этом не было — он вырос среди этих людей, и многие из них могли когда-то быть его друзьями.

Элиз отыскала взглядом Рено. Он пошел еще дальше, чем Пьер, надев набедренную повязку и накидку, а волосы собрал узлом сзади и украсил лебедиными перьями. Он разговаривал со старейшим из начезов, совсем забыв о чашке с едой. Каким чужим, каким дикарем снова показался он ей! Она пробовала представить себя в его объятиях, вспомнить ощущение от его поцелуев — и не могла.

Или могла? Прошедшей ночью они сошлись в такой дикой, необузданной страсти… Едва ли какой-то другой, более цивилизованный мужчина мог так же полно удовлетворить ее.

Как бы то ни было, Элиз теперь чувствовала себя свободной. Нежная непреклонность Рено избавила ее от страха перед мужчинами. Они были просто существами мужского пола — одни хуже, другие лучше. И они могли причинить ей боль, только если она сама допустит такое. Она была уверена, что уже не съежится от страха при одном прикосновении кого-нибудь из них и даже когда-нибудь в будущем сможет позволить кому-то любить ее. Сможет ли она ответить взаимностью, пока представлялось сомнительным. Но дело было не в физическом отвращении, а в недостаточном доверии.

Она поверила Рено, хотя и не сразу. А он предал ее. И это было очень больно…

Наступила ночь, а пиршество продолжалось. Элиз поела вместе с мадам Дусе и Маделейн — точнее, без всякого аппетита поковыряла в тарелке. Потом она играла на клавикордах, а Маделейн спокойно занималась рукоделием, будто ничего особенного в том, что происходило у нее во дворе, не было. Время от времени кузина Рено уходила на кухню проследить, чтобы угощения подавали в достатке, однако большей частью ее работа была уже сделана.

Мадам Дусе пробовала вышивать носовой платок, но путалась, несколько раз распарывала и в конце концов зашвырнула шитье в угол. Она ходила взад-вперед по комнате, ломая руки, и говорила, говорила о том, какая страшная опасность им грозит, снова и снова вспоминала смерть мужа и пленение дочери и внука. Спустя какое-то время Элиз почувствовала, что больше не может, и ей пришлось сжать зубы, чтобы не закричать на женщину. В этом, конечно, не было никакого смысла — мадам Дусе так же, как и другие, переживала нервный кризис. И потом нужно отдать ей должное, она все-таки оказалась права относительно индейцев. Только бы она перестала причитать!

Около полуночи пришел Пьер. Лицо его было серьезно, хотя глаза горели, а губы блестели от жира. Взгляд его остановился на Элиз.

— Рено послал меня к тебе.

Элиз кивнула, стараясь не обращать внимания на то, что внутри у нее все сжалось.

— Что? — спросила мадам Дусе, едва дыша. — Что они собираются сделать с нами?

— Вам нечего бояться, мадам. Они прибыли только за Рено.

Маделейн подалась вперед:

— Что ты хочешь сказать?

— Произошла стычка с французским разведывательным отрядом. Военачальник начезов убит.

— А что с французами? — пронзительно закричала мадам Дусе, раздраженная тем, что ей сообщают о смерти какого-то индейца.

— Погибли, к сожалению. Похоже, что их командир оказался преступно глупым и не смог принять элементарных мер, чтобы предотвратить нападение.

— А при чем здесь Рено? — нетерпеливо спросила Элиз.

— Прибывшее посольство просит его вернуться в Большую Деревню начезов и стать их военачальником. Ведь он сын Татуированной Руки, брат Большого Солнца.

— И Рено согласился?!

— Он считает, что отказаться было бы ошибкой. Сейчас нужен кто-то с холодным рассудком, кто сможет вести переговоры с французами, чтобы возместить потери и восстановить мир. Конечно, если французы позволят все это.

— Думаешь, они могут отказать?

— Губернатор Перье может посчитать, что только месть смоет бесчестье и придаст французским колонистам уверенности.

— Что же сможет в этом случае сделать Рено?

— Если Перье не захочет выслушать начезов, если он проигнорирует все призывы к миру, Рено попытается убедить его, что война с индейцами окажется очень дорогостоящей затеей. Он надеется, что материальные соображения вынудят их к компромиссу.

— Но зачем ему все это нужно? — простонала мадам Дусе.

— Не забывайте, что начезы — народ его матери, и он не может стоять в стороне и наблюдать, как Франция подняла на них руку. Особенно теперь, когда ясно, что именно политика нынешнего правительства спровоцировала восстание.

— Он что, поднимет индейцев на очередную резню? Теперь они будут истреблять французов в самом Новом Орлеане? — гневно поинтересовалась Элиз.

По лицу Пьера пробежала тень.

— Иногда трудно заранее сказать, как Рено поступит, но думаю, он не сделает этого. Ясно одно: если он будет с начезами, с пленными женщинами и детьми будут лучше обращаться. Это нужно учитывать.

Элиз пришло в голову, что если бы индейцы потерпели поражение, французы не простили бы изменника-полукровку, возглавившего нападение начезов. Что бы они с ним сделали, если бы схватили?

— О, да, да! — возбужденно выкрикнула мадам Дусе. — Пусть тогда отправляется. Пусть сейчас же отправляется!

— Он собирается выехать на рассвете, вернее — как только пировавшие ночь напролет мужчины будут в состоянии сесть на коней. — Пьер многозначительно оглядел их. — Вы же, милые дамы, вместе с вашими попутчиками отправитесь в другом направлении. Рено предпочитает, чтобы вы уехали до того, как выступят начезы, так будет безопаснее. Вам нужно приготовиться.

Он поклонился и повернулся, чтобы покинуть их, но тут мадам Дусе вскочила на ноги:

— Подождите! Я не хочу! Я поеду с Рено!

Пьер удивленно уставился на нее:

— Это невозможно, мадам.

— Не употребляйте это слово по отношению ко мне! Я поеду!

Старая женщина неистово размахивала руками. К ней подбежала Маделейн:

— Не убивайтесь так, мадам. То, что вы окажетесь рядом с дорогими вам людьми, не поможет им.

Элиз только теперь осознала смысл обуявшей мадам Дусе идеи и тоже попыталась урезонить ее:

— Это длительное и трудное путешествие; никто не знает, чем оно может закончиться. Вы ведь не хотите сами оказаться рабыней?

— Мне все равно, если только я буду вместе с дочерью и внуком! — Лицо мадам Дусе сморщилось, она всхлипнула.

— Вы не отдаете себе отчета в том, что говорите. Так нельзя, право же. Рено сделает все от него зависящее, чтобы помочь им. Вы должны ему верить.

Элиз сама удивилась, произнеся эти слова, но не могла не признать, что говорила вполне искренне.

— Я хочу поехать — и поеду. Он мне позволит, вот увидите!

На мгновение у Элиз мелькнула мысль, что мадам Дусе потеряла рассудок. Это и в самом деле не казалось таким уж невозможным. Неглубокая, привыкшая к комфорту, без всяких внутренних резервов и с такой чрезмерной зависимостью от мужа, дочери, внука, мадам Дусе оказалась отрезанной от всего привычного. Она положилась на Рено, пока он вел их по диким тропам через леса и потом здесь, в этом доме. Что с ней будет, когда он откажется потакать ей в ее новом желании?

Элиз пробовала уговаривать, льстить, угрожать — но все напрасно. Маделейн, в свою очередь, давала советы и успокаивала. Пьер уже через несколько минут малодушно сбежал. В конце концов мадам Дусе вырвалась от них и побежала к парадной двери. Распахнув ее, она помчалась вниз по ступенькам, будто снова стала молодой.

— Рено позволит мне поехать с ним! — кричала она. — Я знаю, он позволит! Я вам докажу, я докажу вам!

Элиз не успела ее остановить — мадам Дусе подбежала к Рено и схватила его за локоть.

Пиршество подходило к концу. Мужчины наелись до отвала, и сейчас их мало волновало, что среди них появилась женщина. Элиз отметила только, что все они стараются смотреть в сторону, давая таким образом Рено возможность с глазу на глаз поговорить с этой странной женщиной, если уж он этого хотел. Сам Рено казался озабоченным, но не слишком. Он разговаривал с мадам Дусе очень серьезно, внимательно выслушивал и что-то отвечал.

Элиз почувствовала, что у нее больше нет сил. Она резко повернулась и направилась вверх по лестнице.

К отъезду готовиться ей было не нужно — перешитые специально для нее платья она не возьмет. Пусть Маделейн их выстирает и переделает, а впрочем — как распорядится Рено, ему это решать. Единственное, чего ей сейчас хотелось, это снять свое платье и упасть в постель. Небольшой отдых перед долгой дорогой просто необходим.

Она лежала в темноте, заложив руки за голову, и наблюдала за игрой теней на стенах. Веселье во дворе продолжалось, и шум не давал ей уснуть. По неизвестной причине индейцы стали произносить длинные речи, прерываемые то ли победными криками, то ли поздравлениями. Время от времени раздавались взрывы хохота. Это действовало ей на нервы, так как она не знала, чем это может закончиться.

Элиз думала о Рено, который был сейчас среди них, от души веселился и понимал их лопотание. Он был частью всего этого! И он был тем самым мужчиной, который накануне ночью шептал ей ласковые слова любви на ее родном языке. Тем самым мужчиной, которого она ласкала, — его плечи, руки, грудь, бедра. Невероятно!

Где он будет спать сегодня ночью? Завернется в плащ, как его друзья-дикари, и уснет, где упадет? Или найдет какой-нибудь тюфяк в комнате Пьера и отдохнет несколько часов до рассвета? А может, он надеется разделить ложе с ней? Если так, то его ожидает разочарование. Она больше не желает иметь с ним никаких дел!

И все же Элиз не могла не признать, что он замечательный любовник. До него она и не подозревала, что способна испытывать такие сильные чувства, что в слиянии двух тел может быть такое волшебство. При одной только мысли об этом ее охватил сладостный трепет. За эту часть ее заточения она не держала на него зла. Нельзя было оправдать только средства, которые он использовал для достижения своих целей…

Элиз резко повернулась на живот, решительно прогоняя прочь подобные мысли. Вместо этого она попробовала думать о форте Сан-Жан-Баптист, о том, что будет делать там, с кем встретится. Элиз надеялась отыскать одну знакомую, с которой они вместе плыли из Франции на «Непокорном». Эта женщина, тоже бывшая воспитанница исправительной колонии, вышла замуж за поселенца и жила рядом с фортом. Они сдружились за время плавания, хотя Клодетт была постарше — ей тогда было почти девятнадцать. Ее история была грустной: собственный дядя продал ее в дом терпимости после того, как сам посвятил в тонкости этого ремесла. Клодетт очень радовалась перспективе выйти замуж за доброго мужчину, много старше ее, и жить за его спиной. Она надеялась, что никто не узнает о ее прошлом и она сможет стать уважаемой дамой.

А что будет с ней самой в этой маленькой колонии? Станет ли известно о ее близости с полукровкой? Можно ли верить Паскалю и остальным, что они не станут болтать об этом на каждом углу? Моральные устои поселенцев были не очень строги и достаточно терпимы, но ей не хотелось слышать хихиканье и грубые шутки у себя за спиной.

А впрочем, все это неважно. Она будет контролировать ситуацию так же, как делала это прежде. Самое главное — возвратить свою собственность. Первое, что она должна сделать, — это переговорить с комендантом, человеком по имени Сен-Дени. Он должен помочь ей добраться до Нового Орлеана, где она смогла бы обратиться со своим делом в консульство или даже к самому губернатору. Война с индейцами в тех местах, где были ее владения, конечно, затруднит возвращение туда, и какое-то время нельзя будет приступить к восстановлению разрушенного. Но рано или поздно это же должно будет произойти. Ничего больше она все равно не могла сделать.

Элиз проснулась от того, что кто-то положил руку ей на плечо. Прежде чем она шевельнулась, ее схватили, повернули, и она оказалась крепко прижатой к сильному мужскому телу.

— Лежи спокойно, — прошептал Рено. — Просто лежи спокойно.

Элиз попробовала оттолкнуть его, но у нее ничего не получилось.

— Отпусти меня! — полным негодования голосом воскликнула она.

Рено не ответил, только еще крепче прижал ее к себе. Она обнаружила, что на нем нет никакой одежды. Все его тело было прохладным, и только внизу живота Элиз ощутила его разгоряченную твердую волнующую плоть. Он нежно погладил ее распущенные волосы, вдохнул их легкий аромат, прижался к ним губами.

Элиз вдруг охватила странная слабость. Она с ужасом осознала, что больше не сердится на Рено, а чувствует только страшную боль. Он овладел ею, угрозами и хитростью подчинил ее своей воле не потому, что испытывал к ней какие-то чувства, а потому, что она бросила ему вызов. Она оскорбила его, и он сделал все, чтобы она пожалела об этом. Он пробил брешь в ее обороне и вынудил сдаться, использовав ее же собственные чувства.

Единственным утешением Элиз было то, что, по какой бы причине он ни предпринял свою осаду, для него это не было бескровной борьбой. Она не так-то легко сдалась, поскольку Рено тоже оказался уязвимым. Может, она и мало интересовала его как личность, но к концу он отчаянно желал ее.

Что же, скоро все закончится. Возможно, он выполнил не все условия их сделки, но завтра это будет уже в прошлом. А может, даже сегодня — если лошади окажутся достаточно быстрыми и домчат их в форт до захода солнца.

Рено положил ей руку на затылок и запрокинул ее голову назад. В его поцелуе была сладостная крепость тафии, которую он пил. Не отпуская ее, он начал совершать медленные движения, давая ей почувствовать, чего он хочет.

Против собственной воли — или так только казалось — Элиз ответила. Она обняла его за шею, потом легонько коснулась ладонями татуировки на груди. Это будет в последний раз. Никогда больше не почувствует она его силы, его нежной сдержанности. Будет ли кто-нибудь другой в ее жизни так же ласково добиваться ее, думать в первую очередь о ее желаниях, а не о своих? Будет ли кто-нибудь ждать ее благосклонности с таким железным самообладанием и терпением?

Один, последний раз… Что в этом плохого? Ей это не причинит вреда, а он разве не заслужил? Она всегда платила свои долги, заплатит и этот — с удовольствием. Она будет щедрой, она отдаст себя всю, без остатка, как он отдавал ей себя. Она доставит ему радость на прощание, если сможет. Кажется, именно этого он хочет — и она тоже. Неужели это так дурно? Ведь завтра он навсегда отпустит ее, чтобы взяться за опасный труд военного вождя начезов. И даже если он станет врагом ее народа — какое это имело значение сейчас?

Едва сдерживая слезы, Элиз прижалась губами к его губам. Она чувствовала, как ее заполняет лихорадочное желание; груди ее набухли, соски затвердели и уперлись ему в грудь. Когда его рука скользнула по ее бедру и потянула вверх ночную рубашку, она вся задрожала.