ГЛАВА 16

Рефухио глубоко опустил весло в мутную желтовато-коричневую воду и сделал мощный гребок, чтобы не столкнуться с полузатопленным гнилым древесным стволом, преграждавшим им путь. Лодка весело бежала по волнам. Утро было погожим, ласково пригревало солнце, дул попутный ветерок. Сидеть на веслах — занятие довольно утомительное, но вместе с физической усталостью оно приносило душевное облегчение. Это было для них чем-то вроде искупления грехов, когда с каждым взмахом весел снималась частичка вины. Они боролись с течением, зорко следя за тем, чтобы судно не попало в стремнину и не напоролось на бревно-плывун. Им постоянно приходилось быть настороже, чтобы ни пираты, промышлявшие на реке, ни индейцы не застали их врасплох. Времени для размышлений или воспоминаний не оставалось. Да это было к лучшему.

Они гребли, не зная отдыха, до самого вечера. Передышку сделали только тогда, когда Новый Орлеан остался далеко позади. Лагерь разбили на песчаной отмели. Конечно, можно было заночевать в зарослях деревьев, росших на прибрежной полосе: тенистая прохлада так и манила к себе. Но это казалось более опасным. Лучше было не рисковать.

Ночь все провели отвратительно. Спать пришлось на голой земле. Для Рефухио и остальных мужчин не были в новинку ни жесткая бугристая подстилка, ни москиты, эти маленькие кровожадные дьяволы, которые тучей вились над ними. Но вот женщины… Они-то не были подготовлены к походной жизни.

Пилар сидела в лодке напротив Рефухио и плела для всех шляпы из пальмовых листьев. Она подняла глаза от своей работы и посмотрела на убегающую вдаль линию берега. На дне лодки, у ног Пилар, расположилась донья Луиза. Сиденье напротив двух женщин занимали Висенте и Балтазар. В узком пространстве между их скамьей и той, на носу лодки, где сидели Энрике и Чарро, на узле, будто птица на жердочке, примостилась Исабель. Мужчины гребли в одном ритме, весла слаженно поднимались и опускались — вверх — вниз, вверх — вниз. Луиза не издавала ни звука — верный признак того, что она заснула. Впервые за все время, что они в пути, не было слышно ее стенаний. Она не относилась к тому типу женщин, которые стойко переносят удары судьбы.

Но Пилар была именно такой женщиной. Она по нескольку раз на дню требовала, чтобы ей дали заменить Висенте на веслах. Она взвалила на себя кучу всяких обязанностей и прошлой ночью опустилась рядом с Рефухио на грубое одеяло, прикрыв лицо от насекомых-кровососов, только тогда, когда уже еле держалась на ногах от усталости. Пилар вообще теперь старалась спать как можно меньше. Часами она сидела на жесткой скамье, сплетая между собой полоски колючих пальмовых листьев и раздирая при этом в кровь свои нежные пальцы. Но ни слова жалобы не слетало с ее губ. Она держалась мужественно, но от этого Рефухио не чувствовал себя менее виноватым перед ней.

Ну почему эта девушка должна страдать? И почему он не в силах избавить ее от этих страданий? Возможно, даже более чем вероятно, они никогда не вернутся домой, в Испанию, да и вообще к цивилизации. Это он, Рефухио, вынудил Пилар вступить на этот опасный путь. Он убеждал себя, что на это были свои причины, но они по большей части были надуманными. Все дело в его эгоизме. Он виноват в том, что она стала скиталицей, что ее жизнь все время подвергается опасности. Как он раскаивался теперь. И это чувство раскаленным железом жгло его сердце.

Солнце запуталось в волосах Пилар, окрасив их в золотой цвет. Нежные прядки красиво обрамляли ее лицо, обволакивали шею и блестящими шелковистыми волнами падали на плечи. Как ему хотелось знать, что чувствовала она, когда ночью они лежали, тесно прижавшись друг к другу, и ее головка покоилась на его груди.

К полудню солнце покроет кожу Пилар загаром, а возможно, и раньше, если перестанет то и дело прятаться за облаками, которые ветер гнал с юго-запада. Да и все они скоро станут смуглыми, как цыгане. Может быть, шляпы, которые плела Пилар, хоть немного защитят путешественников от палящих лучей. Солнцепек был даже не столько неприятным, сколько опасным: легко можно было перегреться и получить солнечный удар. Для Рефухио и других мужчин, людей привычных, это были сущие пустяки. Но не для Пилар. И конечно же, не для Луизы и Исабель.

Пилар повернула голову и посмотрела на Рефухио долгим взглядом.

— Что-нибудь не так? — спросила она.

Рефухио почувствовал, какое мрачное, суровое выражение застыло на его лице. Невероятным усилием воли он стряхнул напряжение и произнес как можно мягче:

— Я весел и бодр, как мул, навьюченный вязанкой хвороста. Что, по-твоему, здесь может быть не так?

— Да все, что угодно. Но это вовсе не значит, что тебе следует так переживать из-за этого.

— Мне ничего другого не остается.

— Если ты думаешь о том, что произошло в Новом Орлеане, то, прошу тебя, успокойся. Пожар вспыхнул не по твоей вине.

— Как раз это волнует меня меньше всего на свете.

— Что-то я сомневаюсь.

— Вижу, что сомневаешься. Боишься, что я опять захандрю и брошу тебя на произвол судьбы?

Она холодно посмотрела на него.

— Ничего подобного. Я уже убедилась, что ты никогда не теряешь над собой контроль.

— Ты льстишь мне.

— Вовсе нет. А вот ты недооцениваешь меня. Я не пропаду, если наши пути разойдутся. Ни трудностей, ни опасностей я не боюсь.

Ему вдруг стало страшно, мысли путались. Голос предательски дрогнул, когда он наконец произнес:

— Полагаю, это предупреждение о том, что приготовления к самостоятельной жизни уже ведутся. Позволено ли мне будет узнать, какие? Или я должен сам догадаться?

— Никаких. Господи, как ты вечно все усложняешь. Я просто попыталась прояснить ситуацию.

— Ты сама все это придумала?

— Конечно. Мне больше не с кем было обсудить эту проблему.

— Тебе неприятно то, что ты зависишь от меня?

— Мне неприятно то, что ты считаешь себя связанным обязательствами по отношению ко мне.

Она затронула тему, которая его действительно волновала. Будто заглянула в его душу.

— Я по своей воле взял на себя эти обязательства, когда принял твое предложение там, в саду, ночью. И не тебе освобождать меня от них.

— Ну, если тобой овладела тоска по мученичеству, то, пожалуйста, неси свой крест. Я не могу тебе в этом помешать.

— А я неплохо справляюсь, правда? — с горечью заметил он.

— Просто замечательно. Поэтому я совершенно уверена, что тебя беспокоит печальная участь Нового Орлеана.

— Это кажется вполне логичным. — Он еще сильнее налег на весла.

Пилар задумчиво покачала головой.

— Ты думаешь, что мог остановить дона Эстебана? Но как?

— Я должен был сразу выпустить дух из этой гадины, вместо того чтобы дать ему возможность защищаться.

— Ты же не знал, что все так обернется.

— Я должен был это предусмотреть. И то, что не сделал этого, — серьезная ошибка с моей стороны. — С замиранием сердца он ждал ответа.

Когда их глаза встретились, Пилар не отвела взгляд.

— Кому-то может так показаться, но не мне, — сказала она. — Ты же не дон Эстебан, чтобы совершать такие жестокие и бессмысленные убийства. И потом, я тоже виновата. Если бы я не увязалась за тобой, то эта вылазка могла бы пройти гораздо более успешно.

— Или вообще никакой вылазки не было бы? Нет уж. Этот план полностью разработал я.

— Но ведь именно мое присутствие подставило тебя под удар и вызвало пожар. Если бы не я, тебе не пришлось бы драться с доном Эстебаном и уж тем более не было бы этой стычки в часовне. Я везде была тебе только помехой.

— Да нет же! Я испытывал огромное желание убить его, особенно после того, как увидел, что он сделал с Висенте. Мне достаточно было любого повода. И не твоя вина в том, что я не сдержался.

— Ты собираешься лишить меня удовольствия немного покаяться и пообвинять себя? Грабитель. Ты уже отнял мою свободу.

— У меня и в мыслях никогда не было что-то отнимать у тебя силой.

Эти слова, казалось, повисли в воздухе между ними. Их взгляды — нежных карих глаз и холодных стальных — встретились. Краска, не имеющая ничего общего с загаром, медленно заливала лицо девушки.

— Намерения меняются, — сказала она. Рефухио резко кивнул:

— Люди тоже.

— О чем это вы спорите? — Висенте смотрел на них через плечо.

— О разном. В основном о грабеже и добрых намерениях, — глухо произнес Рефухио.

— Это касается сундука с золотом? Я заглядывал внутрь. — В его голосе слышалась нотка осуждения.

— Не совсем так, — сдержанно и немного устало ответил Рефухио.

— А я думал, об этом разговор. Интересно, что я, по-твоему, должен был почувствовать, когда узнал, что оказался замешанным в краже? — Висенте смотрел на брата неприязненно.

— Я бы непременно поразмыслил об этом, если бы догадался, что в университете тебя превратили в самоуверенного болвана, — вздохнул старший Карранса.

Висенте закусил губу.

— Ты прав, как всегда. Можешь теперь оторвать мне за это голову. Возможно, я это заслужил. Но не трогай сеньориту Пилар.

— Ты уже обращаешься к даме по имени, — вскинулся Рефухио. — Слишком большая вольность, на мой взгляд, если учесть, что вы познакомились совсем недавно.

— Я знаком с ней дольше, чем ты, братец.

— Да ну?

В тоне Рефухио звучала скрытая угроза, но Висенте не обратил на это внимания.

— Я был первым, к кому она обратилась.

— Так почему же ты не поспешил на выручку и не умчал ее на белом коне, подобно сказочному принцу?

— Она не просила меня об этом. Увы. Рефухио почтительно поклонился Пилар:

— Поздравляю. Вы сделали правильный выбор.

— Честь мне и хвала за это, — сказала она.

— Я тоже думаю, что ты это заслужила, — съязвил Рефухио, затем повернулся к брату:

— Кстати, а где золото? Что-то я нигде не вижу ларца.

Висенте снова нахмурился и тряхнул головой:

— Неужели ты думаешь, что я стал бы пачкать руки об это золото, когда наверняка знал, что оно краденое?

— Так ты оставил его?

Висенте медленно кивнул, насмешливо глядя на старшего брата.

— Вот это да, — ошарашенно пробормотал Рефухио и тут же разразился громовым хохотом.

— Это золото принадлежало Пилар, мой честный и благородный мальчик. Это было ее золото.

— Ты оставил его? — Пилар все еще не могла поверить. — Ты оставил его в доме дона Эстебана?

— Мне казалось, что я поступаю правильно. — Висенте сразу сник и заерзал на сиденье, умоляюще глядя на брата, но тот сделал каменное лицо.

— А дом сгорел, — подвела итог Пилар.

— Наверняка, — подтвердил Висенте убитым голосом. Пилар смотрела на него некоторое время, потом ее лицо прояснилось, морщинки на лбу разгладились. Она скользнула взглядом по шраму на его щеке и покачала головой.

— Думаю, мне не на что жаловаться и некого обвинять. Я сама во всем виновата. Мне просто не следовало впутывать тебя в мои дела. Я… я прошу прощения.

— Вы не должны извиняться. Рефухио раньше никогда не позволял мне быть рядом с ним, но теперь ему от меня никуда не деться. Поэтому я вам даже благодарен.

— Он не позволил бы тебе следовать за нами? Висенте с вызовом посмотрел на брата, но в глубине его глаз таилась нежность.

— Похоже, он думает, что одного разбойника в семье вполне достаточно.

— Так оно и есть, — согласился тот.

Пилар и Висенте украдкой обменялись улыбками, затем вернулись каждый к своему делу.

Рефухио обдумывал слова Пилар, уставившись невидящим взглядом куда-то ей в затылок. Он чувствовал, как сострадание, которое он испытывал к девушке, постепенно заменяется чем-то другим, большим. Да, он сочувствовал ей, но в то же время его захлестывала откровенная, бесстыдная радость. Теперь Пилар придется остаться с ним, у нее нет выбора.

Мгновение спустя Рефухио затянул песню, грустную и мелодичную. Мужчины подхватили ее. Песня будто скользила над волнами, сопровождаемая плеском воды за бортом. А лодка уносилась все дальше и дальше на северо-запад.

Стемнело. Они опять остановились, чтобы сделать привал. Уже давно пора было спать, но все сидели у костра, глядя на веселые голубые язычки пламени. Как приятно было отдохнуть, расслабиться, отвлечься от дневных забот. Ужин удался на славу. Исабель приготовила великолепное блюдо из двух странного вида рыбин, которых Висенте поймал при помощи крючка, сделанного из шпильки Пилар. Ко всему прочему дым костра отпугивал москитов. На землю спустилась ночь. Воздух то и дело оглашался стрекотом цикад и кваканьем лягушек. Охотничий клич болотной кошки был похож на женский плач. Звезды тускло поблескивали на иссиня-черном небе.

На рассвете они проплыли мимо деревушки под названием Бэтон-Руж. Все предполагали, что после этого на их пути еще будут какие-нибудь поселения или форты, но обманулись в своих ожиданиях. Часы шли за часами, но никаких признаков человеческого жилья они больше не встретили. Создавалось впечатление, что, кроме них, в этой пустынной, дикой местности нет больше ни одного человека.

Рефухио здесь все казалось странным. Эта первобытная красота и отталкивала, и притягивала одновременно. Все было не похоже на Испанию: огромные болотистые равнины, буйная растительность, которая образовывала непроходимые заросли, диковинные животные, от аллигаторов и змей до лохматых остроносых зверьков, таскавших своих детенышей в сумках на брюшке. Рефухио понемногу привыкал ко всему этому, и к здешнему сладковатому воздуху, и к непроницаемому мраку ночи.

Испания постепенно теряла свое превосходство. При всем блеске Мадридского двора, при том, что армады испанских кораблей бороздили бескрайние океанские просторы и Испании принадлежало четверть мира, золотой век испанского могущества был уже позади. Более ста лет тому назад начался упадок империи.

Это была прекрасная страна, которую населяли храбрые, умные, благородные люди. Но они слепо верили, что их родина слишком хороша для того, чтобы в ней еще что-нибудь нужно улучшать. Они боялись каких бы то ни было перемен, отворачивались от всего нового и непривычного и непоколебимо придерживались старых устоев и порядков. Они разучились мыслить, разучились действовать. Чтобы пополнить свои богатства, они грабили Новый Свет, вели бессмысленные войны, продавали земли колоний. Испания слабела и умирала. А людишки вроде дона Эстебана, будто хищная стая родственников, толпящихся у постели больного, ждали его последнего вздоха и уже делили и растаскивали между собой предполагаемое наследство.

А эти новые земли, наоборот, были полны жизненных сил, они оказались плодотворной почвой для развития новых идей.

Впервые за много лет Рефухио было немного не по себе. Сидя у костра на очередном привале, он поежился; хотелось оглянуться, чтобы узнать, что там, у него за спиной, и было страшно это сделать. Кто знает, какие опасности таила в себе эта непроглядная ночь.

Донья Луиза с ожесточением прихлопнула москита, севшего ей на руку. От резкого движения деревянная миска с остатками ужина, которую она держала на коленях, опрокинулась. Вся юбка вдовы оказалась в жирной подливке. Луиза с ревом подпрыгнула, пнув ногой миску, и та покатилась прямо в огонь.

— Хватит! Надоело! — заверещала вдова. — Меня едят живьем москиты, я почернела на солнце так, что меня скоро можно будет принять за эту мулатку, любовницу моего муженька. У меня нет другой одежды, кроме той, что сейчас на мне, я вынуждена питаться всякой дрянью, от которой даже свинья будет нос воротить. Я хочу домой! Тысячу песо, две тысячи песо тому, кто отвезет меня обратно в Новый Орлеан!

Рефухио быстро наклонился, схватил палку и, подцепив миску, вытащил ее из огня. Она не успела сильно обгореть и теперь лежала в сторонке и дымилась. У них было только по одной миске на человека, и где бы они еще в этих краях смогли достать другую.

— Тебе живется не хуже, чем всем остальным, — сказал Рефухио Луизе, — но, если ты предпочитаешь смерть, мы можем просто бросить тебя здесь. По крайней мере, возни меньше, чем с возвращением в Новый Орлеан.

— Это называется убийство, — прошипела Луиза, бросив на Рефухио взгляд, полный ненависти и презрения.

— Но не исключено, что все еще хорошо кончится, — вступил в разговор Энрике и озорно подмигнул благородной даме. — Здесь вас может найти какой-нибудь дикарь, и он наверняка возьмет вас в наложницы. Он не будет вас сильно мучить и перегружать работой. Вы будете трудиться всего лишь с утра до вечера. А после того как вы родите ему кучу маленьких дикарят, он вообще оставит вас в покое.

— Не смешно, — Луиза исподлобья смотрела на акробата.

— Это только на первый взгляд. А потом ситуация покажется вам очень даже забавной.

— Ты просто дурак!

— А вы тщеславны и избалованны, но я вас прощаю.

— Я не нуждаюсь в твоем прощении! — завизжала она.

— Но я все равно дарю вам его. Какая щедрость с моей стороны, не правда ли?

Пилар, которая сидела, слегка согнувшись и опустив руки на колени, выпрямилась.

— Ваша жизнь, донья Луиза, находится в опасности до тех пор, пока мой отчим остается в Новом Орлеане. Он всегда был очень изобретателен в своей мести.

— Да, конечно, твой отчим, — сказала Луиза, поджав губы. — Выходит, это ты во всем виновата.

— Не оскорбляй Пилар, — осадил ее Энрике. — Ты стала нашей сообщницей на «Селестине» по доброй воле. Тебе нравилось играть с огнем, и не наша вина в том, что все оказалось сложнее и опаснее, чем ты ожидала.

— Эта ваша Пилар, возможно, и находит удовольствие в общении с бандитами, но я не такая.

— Неужели? — Энрике даже не старался скрыть иронию. — Но ведь еще на корабле ты прекрасно знала, кто мы такие, но это не мешало тебе поддерживать с нами приятельские отношения.

— Если вы намерены вцепиться друг другу в волосы, — сказал Рефухио, — я готов предоставить вам такую возможность. Но никто, Луиза, не позволит тебе вернуться в Новый Орлеан. Я увез тебя оттуда, чтобы уберечь от мести дона Эстебана. Пилар права. Даже сейчас не стоит строить иллюзий, что опасность миновала. Луиза тряхнула головой,

— Я уверена, что дон Эстебан не причинил бы мне вреда.

— Так же хорошо моя сестра думала о его сыне. Ну, давай, соберись. Ты же волевая женщина. Если бы ты не была такой, разве рискнула бы отправиться в Луизиану? А теперь тебе очень пригодится твое мужество.

— Но я терпеть не могу эти походные условия. — Луиза снова прихлопнула москита. — Кругом только вода, вода и ничего, кроме воды. Я больше этого не вынесу.

— Рано утром мы снова двинемся в путь, и тебе придется смириться с этим. Но ты выдержишь, я знаю. Ты очень сильная.

— Ты действительно так думаешь? — спросила Луиза, не глядя на Рефухио.

— Безусловно. Это у тебя в крови. Эту силу ты унаследовала от своих предков, которые погибли на полях Испании в битвах с маврами, но сделали свою родину свободной, которые приняли вызов индейцев, живущих в этих загадочных землях, и вернулись домой, прославляя милость Всевышнего, с карманами, набитыми золотом.

— Пожалуй, ты прав, — согласилась донья Луиза. Теперь она сидела, задумчиво глядя куда-то вдаль.

— Как ты считаешь, в Техасе есть золото? — спросила она после минутного размышления.

Чарро, сидевший чуть поодаль, замотал головой и открыл было рот, но Рефухио сделал ему знак не вмешиваться. Не моргнув глазом, он ответил:

— Ты же знаешь о прославленном Франциско Васкесе де Коронадо, который путешествовал по западным землям в поисках сокровищ Семи Городов Сиболы. Он, правда, не нашел их, но разве это значит, что они не существуют? И потом, точно известно, что индейцы, живущие к югу отсюда, носят одежду, целиком сделанную из золота. Кроме того, ходят слухи, что здесь полно серебра.

— Тогда, может быть, нам удастся сколотить состояние и с его помощью вернуться домой? — Донья Луиза коротко вздохнула.

— Вполне возможно, — пробормотал Рефухио, а Чарро и Энрике весело переглянулись.

Донья Луиза хранила молчание, но было видно, что какая-то мысль не дает ей покоя.

— У моего отца было много золота, — тихо произнесла Исабель. — Я всегда любила играть с желтыми кругляшками. Но отец жить не мог без азартных игр и спустил все состояние. Нас выгнали из нашего собственного дома, нам пришлось побираться на улице. Рефухио пришел на помощь, когда два извозчика пытались затащить меня в лошадиное стойло. Я обязана ему своим спасением.

— Не надо об этом думать, Исабель, — ласково сказал Балтазар. — И не будем больше говорить о грустном. Пойдем-ка спать.

Исабель подняла на него глаза, ее губы дрогнули в улыбке. Улыбка вышла нежной и чуть-чуть печальной.