Глава 5

Поскольку тема конференции имела непосредственное отношение к Франции, вечер, посвященный ее открытию, проводился в одном из старых особняков Французского квартала. В праздничном убранстве дома доминировал голубой цвет — символ Франции. Над входом висели два флага: трехцветный флаг Франции и флаг штата Луизиана, на синем фоне которого изображен сидящий в гнезде пеликан.

На коктейле присутствовал французский посол со своей очаровательной женой — они были снисходительно любезны и явно скучали. То здесь, то там появлялся губернатор, быстро обходя гостей, сверкая обаятельной улыбкой и щедро осыпая окружающих пикантными остротами. Несколько сенаторов и официальных представителей штата пожимали друг другу руки и шептались по углам. Тут же крутились братья Невилл, невероятно довольные собой. Харри Конник-младший оккупировал пространство возле окна неподалеку от двери, откуда можно было быстро и незаметно исчезнуть в любой момент. Куда ни глянь — всюду светились улыбками знакомые лица местных телезвезд. Прошел слух, что на вечер явится сама Анн Раис, и какая-то подвыпившая светская матрона билась об заклад, что на знаменитости будет черное платье. Основную же массу приглашенных составляли люди, имеющие непосредственное отношение к СПОФЛ — мелкие чиновники, школьные учителя, а также те горожане, которые были связаны со старыми французскими эмигрантами.

Так как дело происходило в Новом Орлеане, гвоздем программы стало угощение. Как обычно, подавали необъятные серебряные подносы с горами фруктов, уложенных затейливыми узорами. Повара в высоких колпаках отрезали кусочки мяса от ляжки жареного быка и прямо на глазах у публики начиняли ими булочки. Был тут и молодой картофель, разрезанный пополам, облитый сметаной и посыпанный бусинками икры, и устрицы в полураскрытых раковинах, и пряные отварные креветки, и мясо крабов в соусе, и жареные креветки, завернутые в тонкие пластинки бекона, и еще дюжина разнообразных деликатесов.

Вина и более крепкие напитки разливались в искрящийся хрусталь и разносились официантами, одетыми во все белое. Во внутреннем дворике под открытым небом джаз-оркестр играл какие-то душераздирающие мелодии в бешеном темпе, а в доме квартетом скрипачей исполнялись Верди и Моцарт.

Сегодняшний коктейль мало чем отличался от сотни других, на которых Камми побывала в Новом Орлеане. Самым интересным для нее в этот раз было наблюдать за поведением Рида. Он ходил вместе с ней по залу без видимого стеснения и не выказывал стремления подпереть ближайшую стену, что обычно делают мужчины из южных штатов, оказавшись в незнакомом окружении. Улыбаясь и чувствуя себя совершенно непринужденно в любом обществе, будь то важная персона или группа учителей, Рид первым вступал в разговор и убедительно отстаивал свою точку зрения. Он не только понимал французские слова и отдельные фразы, звучавшие вокруг как неотъемлемая часть сегодняшнего вечера, но и сам иногда говорил по-французски.

Перемена была просто поразительна. Камми снова и снова бросала на него удивленные взгляды, не узнавая в этом джентльмене человека из леса. А ведь она не сомневалась, что Рид был настоящим дикарем; не то чтобы абсолютно невежественным и неотесанным, но, определенно, не интересующимся светской жизнью и не имеющим даже отдаленного представления о языке дипломатии.

Поймав взгляд Камми, когда они одни стояли у открытых дверей, вдыхая прохладный ночной воздух, Рид вопросительно посмотрел ей в глаза, а потом мягко улыбнулся.

— Вечера в посольствах — что в них особенного? — сказал он, пожав плечами, словно не было ничего проще, чем читать ее мысли. — В течение нескольких лет мне приходилось посещать подобные мероприятия в Вашингтоне. Мы бывали на таких приемах вместе с одним моим хорошим другом, французом из Тель-Авива. Сейчас он живет в Нью-Йорке.

— Ты был вместе с ним на войне? — спросила Камми.

Улыбка исчезла с его лица, которое мгновенно сделалось непроницаемо-жестким, а в глазах появился холодный стальной блеск. Когда он заговорил, его голос напоминал скрежет:

— Откуда ты это взяла?

— Ходят такие слухи, — поспешила ответить Камми. — Это неправда?

— Нет, — через секунду проговорил он, — это так. Просто иногда я забываю об этом источнике информации.

Любопытство заставило Камми задать еще один вопрос:

— Ты долго был в Израиле?

— Довольно долго.

Было похоже, что внутри у Рида поднялись железные щиты и, с лязгом сомкнувшись, перекрыли все доступы к этой теме. Пытаться выяснить еще что-то было бесполезно.

Эти внутренние барьеры, эта твердая сердцевина, приближаться к которой было запрещено, вызывали уважение. И хотя Камми сгорала от желания достучаться до глубин его души, она воздержалась от этого рискованного эксперимента и сменила тему разговора:

— Скажи, почему ты решил пойти сюда? Только серьезно.

Он посмотрел на стакан с бурбоном и содовой, который держал в руке, так, будто только что заметил его.

— Мне показалось, что здесь можно провести время не хуже, чем в другом месте.

— Но мне все-таки непонятно, как тебе удалось достать приглашение.

— Связи.

Это было похоже на правду. Камми видела, как он кивал одной из женщин — офицеров связи из французского посольства. По всей вероятности, с ней он тоже знаком по Вашингтону. А сенатор их округа господин Графтон, имевший влияние на конгресс США, сам перехватил Рида, когда тот ходил освежить напитки, и живо обсуждал с ним что-то целых пятнадцать минут.

Разумеется, он объявился в Новом Орлеане не только ради того, чтобы сопровождать ее на сегодняшнем вечере, как было сказано при встрече. Камми начала нервничать. Неужели у него не возникает никаких сомнений по поводу того, где он проведет ночь? И хочется ли этого ей самой?

— Не помню, чтобы ты говорил, где остановился, — как-то само собой вырвалось у Камми. Странно, она была настолько изумлена внезапным появлением Рида, что так покорно отправилась с ним на вечер, как ягненок на заклание.

— В «Виндзорском дворе», — ответил он, и в синих глазах вспыхнул лукавый огонек. — Как видишь, я не слишком самонадеян.

Легкая улыбка коснулась губ Камми. Секс между двумя совершенно чужими людьми без всяких условий и обязательств на будущее — вот что она предлагала Риду, и он принимал ее предложение. Удивительно, но еще никогда в жизни Камми не ощущала себя до такой степени женщиной. Она чувствовала ласковое тепло взглядов, которые он иногда забывал прятать; замечала, каким глубоким становилось его дыхание, когда она была рядом, как улыбались его глаза, когда он ловил запах ее любимых духов с ароматом гардении; а когда он ненароком задевал ее, тело Камми то напрягалось, то, наоборот, расслаблялось под тонким шелком платья. Это было пугающе, но в то же время просто восхитительно!

Но как бы там ни было, Камми очень сомневалась в том, что у них могут быть другие отношения, кроме тех, что возникли той изумительной ночью. Слишком много капканов стояло у них на пути, слишком много различий было между ними. А еще существовали любопытные глаза, уши и злые языки, от которых некуда скрыться. Камми была уверена в том, что в Гринли уже пережевывались новости об их совместном пребывании в Новом Орлеане. Она слышала эти взволнованные телефонные звонки, видела, как съезжаются тележки в продовольственном магазине. Богатейшее воображение тех, кто не мыслил вечера без телевизионной чепухи, не знало границ. Сплетники, вероятно, уже уложили их в постель какого-нибудь отеля, название которого первым пришло на ум, дали им в руки по бокалу с шампанским и заставили заниматься такими грешными и постыдными вещами, о которых и говорить-то неприлично.

— О чем ты думаешь? — спросил Рид, с интересом рассматривая ее покрасневшее лицо.

Камми подняла задумчивые глаза и сказала:

— О человеческой натуре.

Вечер продолжался. Женщина — офицер связи в шикарном, ослепительно желтом шелковом платье увела Рида в противоположный конец зала, чтобы познакомить со своими друзьями. Двое из них были изрядно навеселе и так громко разговаривали и смеялись, что Риду пришлось склониться почти к самому лицу женщины, чтобы слышать ее.

Француженка была не единственной, кто обратил внимание на Рида. Две молоденькие учительницы по меньшей мере три раза продефилировали мимо него с откровенно-призывными улыбками на взволнованных лицах. Дама в красном, с блеском черных как смоль крашеных волос, жадно пожирала его глазами. Знойное рыжеволосое существо в платье, покрытом сверкающими каплями бисера, подавало ему недвусмысленные знаки через плечо своего лысеющего супруга.

Все это выглядело довольно забавно и развлекало Камми, но пора было уходить, она устала.

Камми знала такие семейные пары, прожившие в браке не один десяток лет, которые безошибочно понимали друг друга без слов: стоило одному из супругов бросить через комнату утомленный взгляд, как другому становилось ясно, что подошло время откланяться. Вряд ли такой прием годился для них с Ридом, но Камми все же решила попробовать и стала пристально смотреть ему в затылок.

Рид обернулся, встретился с ней глазами и едва заметно кивнул. Камми почувствовала, что у нее перехватило дыхание. В этот момент кто-то легонько тронул ее за локоть.

— Миссис Хаттон, весь вечер мне очень хотелось побеседовать с вами, но каждый раз, когда я намеревался подойти к вам, вы были заняты. Можно ли попросить вас уделить мне несколько минут?

Возле Камми стоял сенатор Графтон — высокий, слегка сутуловатый мужчина с вытянутым лицом, гладко зачесанными волосами и меланхоличными глазами — точь-в-точь портрет позднего Джефферсона Дейвиса. Любезно поздоровавшись с ним, Камми приготовилась слушать.

— Мне хорошо известно, каким влиянием вы пользуетесь в Гринли как активная общественница, — начал сенатор с милой улыбкой, — и я бы хотел просить вашей поддержки в этом деле с бумажной фабрикой. Шведский конгломерат стремится выйти на американский рынок, и, естественно, ему не нужны лишние проблемы. Я знаю, что старшее поколение вашего города отличается консервативностью, поэтому существует вероятность, что с продажей фабрики возникнут кое-какие трудности. Но я уверен: вы согласитесь со мной в том, что перспектива создания двух тысяч новых рабочих мест гораздо важнее любой застарелой традиции.

Камми была в явном недоумении:

— Так вы имеете в виду… вы говорите, что какая-то шведская компания ведет переговоры о покупке фабрики?

— Разве вы не знали? А я решил, раз вы с Сейерзом, то… — сенатор замялся, почувствовав себя неловко от такого промаха.

— Нет, я ничего не знала, — искренне сказала Камми, — и я не уверена, что мне нравится эта затея, пусть даже она обещает расширение производства.

— От этого выиграет весь штат. Я говорю о финансовом аспекте, конечно.

Поскольку отец Камми в какой-то мере занимался охраной природы, ей были хорошо знакомы проблемы промышленного загрязнения окружающей среды, а нежная привязанность к лесу пробуждала в ней самый непосредственный интерес к вопросам экологии. Склонив голову набок и спокойно глядя на сенатора, она рассудительно заметила:

— Однако при нынешнем объеме производства поддерживается разумный баланс между водным бассейном и лесным массивом. Что же случится, если мощность фабрики увеличится? Не будет ли негативных последствий?

Сенатор Графтон поправил галстук, выражение сильного беспокойства появилось на его лице.

— Честно говоря, этим занимается другой департамент, но я уверен, что будет сделано все возможное, чтобы выполнялись требования инструкций.

— Инструкции — это хорошо, но они не всегда контролируют качество воды, которую люди пьют, и воздуха, которым они дышат. И не забывайте о дикой природе. Две тысячи рабочих мест, как я полагаю, означают расширение производства почти вдвое. Для этого потребуется в два раза больше сырья, то есть деревьев, которые будут срублены. Вместе с лесом будет погибать и животный мир. Этот ваш проект учитывает то, какой урон будет нанесен окружающей среде?

— Боюсь, что не смогу ответить на ваш вопрос. Моя задача состоит в том, чтобы способствовать развитию промышленности на территории штата — как отечественной, так и иностранной. Моей главной заботой является увеличение государственного дохода, а также повышение уровня жизни людей.

Поймав взгляд Рида, который направлялся в их сторону, сенатор поспешил завершить беседу:

— Люди — вот моя забота, самая первая и самая важная. Об остальном, я думаю, вы поговорите с Сейер-зом. Только он, как держатель основного пакета акций, имеет право сказать последнее слово.

Сенатор коротко и сухо кивнул и отошел к ожидавшему его помощнику. Рид проводил его внимательным взглядом и повернулся к Камми.

— По-моему, ты уже догадался, о чем у нас шла речь.

— Думаю, да.

Подавляя возмущение, Камми тихо спросила:

— Почему ты ничего не рассказал мне?

Рид ответил после непродолжительного молчания:

— Я сейчас не думал об этом, да и в двух словах обо всем не расскажешь. Я с радостью побеседую с тобой на эту тему, но только не здесь. Может быть, за ужином?

Камми подумала, что ресторан будет подходящим нейтральным местом, гораздо более удобным, чем чужая квартира, где она остановилась.

— Где? — спросила она просто.

Рид посмотрел на циферблат золотых часов.

— У нас заказан столик в «Луи XVI» приблизительно на это время.

«Луи XVI», мрачноватый и изысканный в своем красно-золотом убранстве, был одним из городских бастионов французской континентальной кухни. Его официанты отличались высоким профессионализмом и были начисто лишены рабского угодничества. Камми была благодарна Риду за то, что он пригласил ее сюда. Она с рассеянным наслаждением пробовала сменявшие друг друга великолепно приготовленные блюда. Все ее мысли сейчас занимала бумажная фабрика.

Скорее всего, так все и было, как говорил Рид: ничего конкретного относительно продажи фабрики решено не было. Представители шведского конгломерата присутствовали на фабрике в качестве наблюдателей, они объездили окрестности городка, чтобы составить представление о размерах земельных угодий, полноправным собственником которых являлась «Бумажная Компания Сейерз-Хаттон», а также тех участков леса, которые были арендованы ею на девяностодевятилетний срок. Шведы заключили договор с одной из независимых бухгалтерских контор, которой поручалось провести анализ финансовых операций предприятия. Срок проверки истекал через две недели. Но официального предложения о покупке еще сделано не было, и ни одна из сторон не имела перед другой никаких обязательств.

Камми слушала рассуждения Рида, сосредоточившись не на смысле слов, а на интонациях его голоса. Когда он замолчал, она откинулась на спинку стула и медленно проговорила:

— Ты ведь именно поэтому вернулся домой, правда? Чтобы продать фабрику?

— Я вернулся домой, потому что мне позвонил отец и попросил приехать, вот и все. В ту же ночь у него случился сильнейший сердечный приступ, и я бы очень удивился, если бы мне сказали, что переживания из-за продажи фабрики здесь ни при чем. Но нельзя отрицать и того, что перспективы расширения производства весьма заманчивы. Ты и сама это понимаешь.

Да, Камми понимала. Понимала она и то, что он мог хотя бы упомянуть о возможности такой сделки, он же не обмолвился ни словом. Почему? Предпочитал молчать до тех пор, пока дело не будет сделано, опасаясь найти в ее лице лишнего противника? Или считал продажу исключительно своим личным делом?

Откровенно говоря, она не имела к фабрике никакого отношения. Предприятие принадлежало Риду, за исключением той доли прибыли, которая досталась по наследству Киту и его брату Гордону, и только Рид имел право распоряжаться им по своему усмотрению. У него не было никакой необходимости обсуждать с ней свои проблемы так подробно, как он делал только что. И все же, как ни крути, в данном случае на карту было поставлено очень многое: от исхода этой сделки зависела жизнь не одного человека.

Взяв в руки бокал с вином, Камми стала медленно поворачивать его, наблюдая, как играют в золотистой жидкости отблески света стоявшей на столе свечи. Не глядя на Рида, она сказала:

— А ты подумал о том, как это все отразится на жизни Гринли и всей округи?

— Я подумал не только об этом, — немедленно отозвался он. — Гринли — умирающий городок, ты не заметила этого до сих пор? Половина магазинов на главной улице закрыта. Два из трех автомобильных салонов прогорели. Когда-то в городе было три кинотеатра, семь или восемь ресторанчиков, три или четыре парикмахерских. Теперь ничего этого нет. Куда же, скажи, все подевалось?

Камми едва заметно пожала плечами.

— Многие магазины перестали существовать, когда открылся «Уол-Март». Действительно, не стало комиссионки, магазинчика уцененных вещей, но ведь в «Уол-Марте» работает вдвое больше людей, чем во всех исчезнувших лавочках, вместе взятых. Рестораны закрылись, когда появились передвижные экспресс-кафе. Понимаешь, люди сейчас более подвижны. За покупками они стремятся ездить в большие города, где шире выбор машин, одежды, где можно спокойно посидеть в каком-нибудь ресторанчике, не здороваясь через каждые две минуты с очередным знакомым или родственником. Так что дело совсем не в том, что люди уезжают из Гринли.

— И все же они уезжают, — настаивал Рид. — Как бы мы ни старались сохранить рабочие места, многие процессы на фабрике приходится автоматизировать, чтобы остаться конкурентоспособными на рынке бумагопроизводителей. А это значит, что сегодня на производстве занято меньше людей, чем десять лет назад.

— Но ведь и детей теперь рождается меньше, — вставила Камми.

— Да, это так, но этот факт не имеет значения, кроме одного аспекта — семьи стали жить более обеспеченно, и все больше денег тратится на образование детей; дети учатся, получают дипломы и, не найдя себе занятия в Гринли, уезжают в Новый Орлеан и Батон-Руж, в Атланту и Лос-Анджелес. Так не должно продолжаться.

— Наверное, ты прав. То, что нам нужно, это развитие какой-нибудь новой промышленности. Слишком долго Гринли был захолустным городком, где вся жизнь вращалась вокруг одной-единственной бумажной фабрики.

— Я с тобой совершенно согласен, — серьезно сказал Рид, — но этого не произойдет до тех пор, пока мы не будем иметь свободного доступа к национальному рынку, проще говоря: четырехполосной магистрали до центра Северной Луизианы. А для этого нужно, чтобы в казне штата появились дополнительные деньги. Этого мы дождемся через много лет, когда завершится очередной экономический цикл. Шведы же предлагают свои услуги сейчас.

Камми подалась к нему всем корпусом и напряженно заговорила:

— Им потребуется слишком много леса, пусть даже они не начисто вырубят его, хотя и это вполне возможно. Дожди быстро размоют почву, которую больше не будут удерживать корни деревьев, и все ручьи, речки, озера и пруды заплывут илом. Очень многие из этих водных артерий еще не оправились от загрязнения сороковых-пятидесятых годов, а с новой угрозой им просто не справиться; так что нашему округу придется затратить на восстановление природных ресурсов столько же средств, сколько прибыли дадут новые рабочие места, а может быть, и больше!

— Но природоохранная служба следит за состоянием водного бассейна, — сказал Рид с едва заметным раздражением. — Она не допускает такой катастрофы.

— Не исключено. Однако она не станет бить в набат, если кое-где начнут исчезать ручьи. А именно так и получится.

— Но зато будут созданы две тысячи новых рабочих мест; люди перестанут уезжать отсюда, наоборот, начнется приток рабочей силы, здесь поселятся новые семьи. Несколько тысяч человек станут жить лучше!

— Есть и другая сторона дела, — упорствовала Камми. — Естественно, что в случае расширения производства будет затронут тот лесной массив, который расположен непосредственно за теперешней фабрикой. А ведь это девственный лес, которого почти не осталось в нашем штате. До сих пор там не было вырублено ни одного дерева. Единственное, к чему приложилась человеческая рука, так это к расчистке нескольких просек для прогулок и двух-трех полян для пикников. Рид поджал губы.

— Я прекрасно об этом осведомлен, потому что мой отец, а до него — его дед, приложили немало усилий, чтобы сохранить заповедные места в первозданном виде.

— А осведомлен ли ты о том, что эта зона является одним из немногих мест обитания красноголового дят-ла? Тебе известно, что красноголовый дятел — вид, ко-торому грозит вымирание?

— Но ведь это же не единственное место…

По его тону Камми поняла, что Рид начал сдавать позиции и переходить к обороне. Она твердо продолжила:

— Нет, не единственное, зато самое лучшее. Всем дятлам нужен старый лес, они ведь не могут выдалбливать дупла в молодых сильных деревьях, которые лесничество обычно высаживает на места вырубок. К тому же в коре таких деревьев невозможно найти насекомых, колонии которых селятся, как правило, в подгнившей, трухлявой древесине. Кстати, насчет древесины: дятлам требуется твердая древесина, а не та сосновая поросль, что поднимается на месте старых лесов, срубленных для нужд фабрики.

— С каких это пор, — с издевкой спросил Рид, — ты стала экспертом по среде обитания красноголового дятла?

— Я наблюдала за ними всю жизнь! Мой отец очень любил птиц. Он называл этих дятлов «индейцами».

— Мой тоже так называл их, — мягко сказал Рид. — И мне хотелось бы сделать все возможное, чтобы спасти этих симпатичных пичужек, но, видишь ли, люди для меня гораздо важнее птиц.

— Ты цитируешь сенатора, — сердито, с пренебрежением бросила Камми. — Мог бы быть чуть-чуть пооригинальнее.

Рид был совершенно спокоен.

— А ты не подумала о том, что это сенатор цитирует меня?

Камми бросила на него уничтожающий взгляд. Дрожащими от обиды и гнева руками она вцепилась в край стола и срывающимся голосом проговорила:

— Совсем не важно, кто сказал это первым. Это только предлог для того, чтобы делать все, что тебе выгодно, отмахнувшись от разумных доводов.

— Разумными в данном случае, — ровным тоном заметил Рид, — я считаю свои аргументы.

— Бесспорно! Ты придумал себе оправдание, чтобы успокоить совесть, когда придет время забрать денежки и скрыться. Все очень просто!

Ярость огнем вспыхнула в его синих глазах.

— Наоборот, все очень непросто!

— Еще бы! — со злостью продолжала Камми. — Я сама возьмусь за это дело и не дам тебе спать спокойно. Я создам общественные комитеты, организую петиции, вызову представителей прессы. Я подниму такую шумиху, что ты не обрадуешься! Ты не сможешь слышать слово «швед», а «шведы покупают бумажную фабрику» — и подавно!

Рид выпрямился на стуле и резким движением отодвинул от себя тарелку. Он протянул к Камми руку, словно хотел дотронуться до нее. Но она отшатнулась, и его ладонь легла на стол.

— Послушай, Камми, — он понизил голос, — если ты собираешься делать все это из-за того, что случилось прошлой ночью…

— Прошлая ночь не имеет к этому никакого отношения.

— Правда? — переспросил он. — А мне показалось, я напугал тебя, и ты решила выбросить меня из своей жизни. И как раз подвернулся удобный случай.