Когда этот "гонг" зазвенел громче обычного, прямо над головой, друг проговорил:
      - Такого звука никто не слышал. Его нельзя описать... разве что так: он нечеловеческий, не ведомый людям.
      Страх вновь овладел мною. Он словно рождался из древнего ужаса, что глубже самых жутких воспоминаний или фантазий. Мы сбились с пути, сбились и забрели туда, где очень опасно, но понять ничего нельзя; туда, где рядом границы какого-то неведомого мира. Завеса между мирами истончилась именно здесь; через это место, как через скважину, глядят на землю неземные невидимые существа. Если мы задержимся здесь, нас перетащат за эту завесу, лишат того, что мы зовем "нашей жизнью", только не физически, а через разум, через душу. В этом смысле мы и станем, как сказал мой спутник, жертвами.
      Мелочи свидетельствовали о том же, и сейчас, в тишине, у костра, их нетрудно было заметить. Самый воздух усилил все и странно исказил - выдра в реке, перекрестившийся гребец, ползущие ивы утратили свою естественную суть и обрели суть иную, нездешнюю. Изменение это было новым не только для меня, но и для них, для всех. Люди еще не знали такого. Поистине мы видим другой порядок бытия, неземной в прямом смысле слова.
      Загорелое, обветренное лицо друга стало совершенно белым. И все-таки из нас двоих он был сильнее.
      - Бежать бесполезно, - он высекал слова тоном врача, устанавливающего диагноз. - Лучше сидеть и ждать. Это не физические силы. Те, кто здесь, рядом, махом убьют стадо слонов. Спасение у нас одно - сидеть тихо. Может быть, нас спасет то, что мы ничтожны, незаметны.
      В моей голове пронесся рой вопросов, но слов я не нашел.
      - Понимаешь, они знают, что мы здесь, - продолжал он, - но не нашли нас, не засекли, как теперь говорят. Вот и пробуют, ищут, как, например, ищем мы, где утечка из газовых труб. Весло, байдарка, еда именно это и доказывают. Наверное, они чувствуют нас, но не могут разглядеть. А чувствуют они наше сознание. Значит, оно должно быть как можно тише. Надо следить за мыслями, иначе нам конец.
      - Ты хочешь сказать "смерть"? - еле выговорил я, холодея от ужаса.
      - Нет, куда хуже, - ответил он. - Смерть - это уничтожение, или, если ты веришь, освобождение из плена чувств. Сам ты не меняешься, если тела уже нет. А тут - изменишься, станешь другим, потеряешь себя. Это гораздо страшнее смерти, тебя даже не уничтожат. Мы по случайности разместились в том самом месте, где их мир соседствует с нашим, завеса тут очень тонка, она протерлась... вот они и знают, что мы где-то здесь.
      - Кто это знает? - спросил я.
      Я забыл о том, что ивы трепещут без ветра, и о том, что наверху, над головой, что-то звенит, - я обо всем забыл, кроме ответа, которого ждал и боялся свыше всякой меры.
      Ответил он тихо, слегка склонившись над огнем, а лицо его так странно изменилось, что я стал глядеть в землю.
      - Всю жизнь, - сказал он, - я остро чувствовал, что есть другой мир. Не далекий, просто другой. Там все время творится что-то важное, куда-то проносятся страшные существа, и по сравнению с их делами расцвет и упадок наших стран, судьба империй, армий, континентов - прах и пыль. Понимаешь, дела эти связаны с душой напрямую, а не косвенно, не с тем, в чем она себя выражает...
      - Наверное, сейчас... - начал я, ибо мне показалось, что он сошел с ума. Однако поток его речи нельзя было остановить. Он говорил:
      - Ты думаешь, это духи стихий, а я думал - это боги. Но сейчас скажу - оба мы не правы. И богов, и духов можно понять, они общаются с людьми, связаны с ними в жертве и молитве. А эти существа совершенно чужды людям, и мир их граничит здесь с нашим по чистой случайности.
      Все это почему-то было убедительно, но мысль об этом - в тишине, в темноте, на заброшенном острове - так пугала меня, что я вздрогнул.
      - Что же ты предлагаешь? - снова начал я.
      - Заклание, - продолжал он, - жертва может спасти нас, отвлечь их, пока мы не уйдем, Так бросают волкам собаку, Только... нет, не вижу, каким образом здесь можно принести жертву.
      Я глупо глядел на него. Глаза его жутко светились. Он немного помолчал, потом произнес:
      - Конечно, это все ивы. Ивы скрывают их, но они нас вынюхивают. Если заметят, что мы боимся, нам конец, мы пропали. - И он так спокойно, твердо, просто взглянул на меня, что я уже не мог усомниться в его нормальности. Он был совершенно здоров.
      - Продержимся эту ночь, - прибавил он, - Тогда сможем уйти незаметно... нет, незамеченно.
      - Ты действительно думаешь, что жертва... - еще раз начал я.
      Странный звук опустился совсем низко, к нашим головам, но замолчал я не от этого.
      - Тише! - прошипел мой друг, подняв руку, и лицо его было поистине страшным. - Не называй их. Назовешь - и расколдуешь, имя - это ключ. Единственная надежда - не замечать их, тогда и они нас не заметят.
      Я помешал в костре, чтобы тьма не завладела всем. Никогда не тосковал я по солнцу так отчаянно, как тогда, в жуткой летней ночи.
      - Ты не спал прошлую ночь? - внезапно спросил он.
      - Плохо, и то уже на рассвете, - осторожно ответил я, пытаясь выполнить его наказ, судя по всему, правильный. - Конечно, при таком ветре...
      - Да, да, - прервал он. - А другие звуки?
      - Значит, ты их слышал? - удивился я.
      - Шажки и перестук, - сказал он и, поколебавшись, прибавил: - И тот звук, другой...
      - Над палаткой? - уточнил я. - Когда на нас что-то навалилось?
      Он многозначительно кивнул.
      - Как будто мы стали задыхаться... - уточнил я снова.
      - Да, в каком-то смысле, - согласился он. - Мне показалось, что воздух потяжелел... страшно потяжелел, вот-вот раздавит.
      - А это? - не унимался я, твердо решив вымести все из головы и показывая пальцем вверх, туда, где гудел невидимый гонг, утихая иногда, словно ветер.
      - Это их звук, - прошептал мой спутник. - Звук их мира. Перегородка очень тонкая, он как-то просачивается. Вслушайся получше, он не сверху, он всюду. Он в этих ивах. Ивы и гудят, здесь они знаменуют враждебные нам силы.
      Толком не уяснив, что он хочет сказать, я все-таки с ним соглашался. Мы думали одно и то же, я чувствовал так же, хотя не умел во всем разобраться. Еще мгновение - и я бы проговорился о тех фигурах и ползучих ивах, но он внезапно приблизил лицо ко мне прямо над костром, и я услышал его шепот. Как спокоен был мой спутник, как тверд, как владел собой и событиями! А я-то много лет считал его эмоционально глухим...
      - Слушай, - шептал он, - мы должны вести себя как ни в чем не бывало: жить как жили, спать, есть... Притворимся, что мы ничего не чувствуем и не замечаем. Это связано только с сознанием. Чем меньше мы думаем, тем легче уйти. Главное, не думай, мысли сбываются!
      - Хорошо, - выговорил я, задохнувшись от его слов и от всех этих странностей, - хорошо, постараюсь, только скажи... Скажи мне, что это за дырки в песке, воронки?
      - Нет! - крикнул он, забывшись от волнения. - Я не смею, просто не смею выразить это словами. Если ты сам не угадал, и прекрасно, не старайся. Они объяснили мне, а ты делай всё, что можешь, чтобы тебе не объяснили.
      Он снова шептал; я не настаивал. Ужаса хватало и так, больше бы я не вынес. Разговор закончился, мы молча, сосредоточенно курили.
      И тут что-то случилось, вроде бы мелочь, но когда нервы очень натянуты, большего и не надо. Я стал иначе видеть. Взглянув случайно на свою парусиновую туфлю - они лучше всего для байдарки - я заметил дырочку на носке и вспомнил лондонскую лавку, продавца, который никак не мог найти нужный размер, другие подробности будничной, но полезной покупки - и тут же вернулся здравый, современный, скучноватый мир, к которому я привык там, дома. Мне представились ростбиф и эль, автомобили, полисмены, дюжина других вещей, воплощавших обыденность, быт. Сказалось это сразу, я даже удивился. Что бы ни послужило причиной, напряжение стало ослабевать.
      - Чертов язычник! - заорал я, громко смеясь. - Фантазер! Идиот! Суеверный идоло...
      Я остановился - страх накатил снова - и попытался погасить самый звук своего голоса, только бы загладить кощунство. Спутник мой, конечно, тоже услышал странный вопль над нами, во тьме, и ощутил перепад воздуха, словно что-то к нам приблизилось.
      Его загорелое лицо снова побелело. Он встал, выпрямился, как палка, и посмотрел на меня.
      - Теперь, - беспомощно проговорил он, - нам надо уходить, мы не можем оставаться. Сложим все и поплывем вниз по реке.
      Говорил он сбивчиво, дико, охваченный ужасом - тем ужасом, которому долго противился и который его настиг.
      - В темноте? - вскричал я, трясясь от страха после моей истерической выходки, но все еще соображая лучше, чем он. - Ты с ума сошел! Река разлилась, у нас одно весло. Да и вообще, мы только уйдем глубже в их мир! Впереди, на пятьдесят миль, одни ивы, ивы, ивы!
      Он даже не сел, а рухнул на землю. Природа похожа на калейдоскоп, и теперь наши роли поменялись: распоряжался я. Разум его, кажется, достиг точки, с которой начинается безумие.
      - Зачем ты это сделал? - прошептал он в самом искреннем ужасе.
      Я обошел костер, опустился на колени, взял его руки в свои и посмотрел в испуганные глаза.
      - Разожжем костер, - твердо сказал я, - и ляжем спать. Когда взойдет солнце, как можно быстрее поплывем к Коморну. А сейчас вспомни свой совет, не думай о страхе!
      Мой друг молчал, и я понял, что возражать он не станет. Немного легче было и от того, что оба мы пошли за хворостом. В темноте мы держались вместе, почти касались друг друга, пробираясь вдоль берега, сквозь кусты. Над головой постоянно гудело, но мне показалось, что звуки становились тем громче, чем дальше уходили мы от костра.
      В самой гуще ив, где еще оставался хворост, принесенный раньше рекой, кто-то схватил меня, да так крепко, что я упал на песок. Это был мой спутник. Он просто рухнул на меня и цеплялся, ища поддержки, коротко и тяжело дыша.
      - Смотри! - прошептал он. - Господи, да посмотри же! - и я впервые в жизни понял, что такое слезы ужаса. Голос его дрожал от рыданий, а сам он показывал на костер, который был футах в пятидесяти. Я посмотрел, и, честное слово, сердце у меня, хоть на миг, но остановилось. В смутном полусвете что-то двигалось. Видел я плоховато, словно сквозь марлевый занавес, но различил, что это - не человек и не зверь. Мне показалось, что оно - такой величины, как несколько животных, скажем, две или три лошади, и движется очень медленно. Швед различил то же самое, но назвал иначе - позже говорил, что видел кущу низеньких деревьев, которая колыхалась и клубилась, как дым.
      - Я видел это сквозь кусты, - рыдал он. - Оно спускалось. Да смотри ты! Движется сюда! Господи, Господи... - И вскрикнул, словно взвизгнул: - Нашли!
      Я увидел, что странная штука приближается к нам. Рухнул в кусты. Не выдержав тяжести, они громко хрустнули - на мне лежал еще и мой спутник - и мы шевелящейся кучей повалились на песок. Плохо понимая, что же с нами творится, я чувствовал, что невыносимый ужас просто обдирает нервы, крутит их так и сяк. Глаза я зажмурил, в горле стоял комок, сознание как-то расширялось, а потом, почти сразу, я ощутил, что оно уходит, и я сейчас умру.
      Острая боль пронзила меня. Я успел подумать, что это мой спутник вцепился, падая, но позже он говорил, что боль меня и спасла. Из-за нее я забыл о них, в то самое мгновение, когда они почти нашли нас. Я подумал о другом, и они меня не поймали. Он же сам потерял сознание, и это спасло его.
      Так говорил мой друг, а я знаю только, что через какое-то время определить его невозможно - я выбирался из сети ивовых веток, а он стоял впереди, протягивал мне руку. Растерянно глядя на него, я не знал, что и сказать. Он говорил:
      - Я потерял сознание, вот и спасся. Перестал о них думать.
      - Ты чуть не сломал мне руку,- откликнулся я. Более связных мыслей у меня не было.
      - Это спасло тебя! - сказал он. -Мы их куда-то отогнали. Больше не гудит. Их нет хотя бы сейчас!
      Истерический хохот снова накатил на меня, а там и на него, мы тряслись от целительного смеха. Стало гораздо легче, мы вернулись к костру, подложили хворосту - огонь разгорелся. Тогда мы увидели, что палатка упала и лежит кучей на земле.
      Мы стали ее поднимать, то и дело спотыкаясь.
      - Это все воронки, - сказал швед, когда палатка уже стояла, а костер освещал несколько ярдов. - Ты смотри, какие они большие!
      Вокруг палатки и у костра не было никого, зато были воронки, следы вроде тех, что мы видели, но гораздо глубже и шире - красивые, круглые и такие глубокие, что в них уместилась бы вся моя нога, до колена.
      Мы молчали. Мы знали оба, что самое безопасное - уснуть, и легли, забросав огонь песком. Мешок с едой и весло мы взяли в палатку, байдарку положили так, чтобы касаться ее ногами. Любое движение, самое малое, разбудило бы нас.
      5
      Я твердо решил не засыпать, но так устал и душой, и телом, что сон почти сразу окутал меня блаженной пеленой забвения. Помогло этому и то, что спутник мой уснул, хотя поначалу беспокоился и часто просыпался, чтобы спросить, "слышал ли я..." Ворочаясь на пробковом матрасе, он говорил, что палатка движется, река затопила остров, и я выходил, смотрел, успокаивал, так что он расслабился, задышал ровнее, потом захрапел, а я впервые в жизни обрадовался храпу.
      Проснулся я потому, что стало трудно дышать. Лицо мое покрывала простыня, на ней было еще что-то, и мне показалось, что спутник мой перекатился ко мне со своего матраса. Окликнув его, я сел и тут же понял, что палатку окружили. Мелкий перестук слышался снова; ночь пропиталась ужасом.
      Я опять окликнул друга, погромче, он не ответил, но храпа не было, брезентовая дверца болталась. "Так нельзя", - подумал я и подполз к ней в темноте, чтобы ее покрепче зашпилить, и только тут понял, что я один, спутник мой куда-то делся.
      Вылетев из палатки как сумасшедший, я очутился в потоке гулкого звона, который просто хлестал с неба, словно и он обезумел. Гудело так, будто вокруг слетелись тучи невидимых пчел. Воздух стал гуще, мне было трудно дышать.
      Заря еще не занялась, но слабый свет поднимался от тонкой белой полоски у горизонта. Ветра не было. Я мог разглядеть кусты и реку за ними и бледные пятна песка. Бегая по острову, я выкликал имя друга, орал как нельзя громче какие-то бессвязные слова. Голос тонул в ивах, его заглушало гудение, он умирал в нескольких футах. Я кинулся в самую заросль, стал пробиваться, спотыкаясь о корни, царапал лицо о враждебные ветки.
      Внезапно я вышел на чистое место и увидел между водой и небом темную фигуру. Друг мой стоял одной ногой в воде! Еще секунда - и поток его унесет.
      Я бросился на него, обхватил руками, вытащил на песок. Конечно, он боролся изо всех сил, издавая при этом странный звук, похожий на это проклятое гудение, и выкрикивая странные фразы о том, что пойдет туда, к ним, "дорогой воды и ветра". Позже мне не удалось припомнить все, что он кричал, но тогда меня просто мутило от ужаса и удивления. Наконец я дотащил его до палатки, где все-таки безопасней, бросил на матрас и, как он ни бился, ни ругался, держал, пока припадок не кончился.
      Произошло это очень быстро, он сразу затих, да и звуки резко замолкли - и гул, и перестук. Наверное, это было самым странным из всего, что с нами случилось; друг мой открыл глаза, повернул ко мне измученное лицо так, что заря осветила его слабым светом, и сказал как испуганный ребенок:
      - Ну, ты меня спас!.. Все прошло, они нашли вместо нас другую жертву.
      Потом откинулся на матрас и заснул буквально тут же, сразу, просто выключился, а храп его был таким здоровым, словно ничего не случилось и он не предлагал в жертву свою жизнь. Когда солнце разбудило его часа через три (я все это время ждал), было ясно, что он забыл, как чуть не утопился, и я решил не беспокоить его, не спрашивать.
      Проснулся он легко; как я уже говорил, его разбудило солнце, стоявшее в безветренном небе, он сразу вскочил и принялся разводить костер. Мы пошли умыться, я насторожился, но он не ступил в воду, только ополоснулся и заметил, что вода очень холодная.
      - Река спадает, - сказал он. - Это хорошо.
      - И гудеть перестало, - откликнулся я. Он посмотрел на меня спокойно, своим обычным взглядом. Конечно, он помнил все, кроме своей попытки.
      - Все прошло, - сказал он, - потому что... И запнулся. Я помнил, что он произнес перед обмороком, и решил узнать все.
      - Потому что они нашли другую жертву? - подсказал я.
      - Вот именно, - ответил он. - Я в этом так же уверен, как в том... Ну, опасности нет.
      Он с любопытством огляделся. Солнечный свет пятнами лежал на песке. Ветра не было. Ивы стояли тихо. Он медленно встал.
      - Пойдем, - сказал он.
      Мы побежали, он - впереди, я - сзади. Он держался у воды, тыкал палкой в песчаные пещерки и бухточки, в крохотные заводи.
      - Вот! - закричал он наконец. - Вот. Голос его вернул страхи этих суток, я подбежал к нему. Он показывал на что-то большое, черное, наполовину лежащее в воде, наполовину - на песке. Видимо, оно зацепилось за изогнутые корни, и вода не могла его унести. Несколько часов назад это место было залито.
      - Смотри, - спокойно сказал он. - Вот она, жертва. Благодаря ей мы спаслись.
      Взглянув через его плечо, я увидел тело. Спутник мой перевернул его палкой: это был крестьянин. Несомненно, он утонул совсем недавно, а приплыл сюда, когда рассветало - когда кончился кошмар.
      - Надо его похоронить, - сказал мой друг.
      - Да, конечно, - ответил я. Все-таки меня знобило; этот несчастный утопленник внушал какой-то нездешний ужас.
      Друг пристально и непонятно посмотрел на меня, потом стал спускаться ниже. Течение порвало одежду, унесло лоскутья, грудь у крестьянина была голая.
      На полпути мой друг остановился и поднял руку, предупреждая об опасности. То ли я поскользнулся, то ли слишком разогнался, но врезался в него. Он отпрыгнул. Мы свалились на твердый песок, ногами в воду, и коснулись трупа.
      Спутник мой пронзительно вскрикнул. Я отскочил, словно в меня стреляли.
      В то самое мгновение, когда мы коснулись тела, от него, прямо от него, поднялся вверх громкий, гулкий звук. Воздух задрожал, словно мимо нас пролетели какие-то существа и скрылись, постепенно исчезая в небе. Да, все было точно так, будто они работали, а мы их спугнули.
      Спутник мой вцепился в меня, я, кажется, - в него, но прежде, чем мы опомнились, мы увидели, что движение это повернуло труп и освободило его из неволи. Через секунду-другую утопленник лежал лицом вверх, как бы глядя в небо. Еще через секунду его бы унесло.
      Мой друг кинулся его спасать, что-то крича насчет "приличных похорон", - и вдруг упал на колени, закрыв руками глаза. Я подбежал к нему.
      И увидел то, что видел он.
      Когда утопленник перевернулся, оказалось, что лицо и грудь испещрены лунками, точно такими, как песчаные водовороты, которые мы видели по всему острову.
      - Их знак... - услышал я. - Их страшный знак! Когда я снова поглядел на реку, она исполнила свою работу, унесла тело, и мы уже не могли ни спасти его, ни разглядеть: оно кувыркалось на волнах, словно выдра.