- Значит, в нотариальной конторе заседаешь... Сильно. А я вот намучилась с этими бюрократами... Точнее, не я, любимый человек... Но где он - там и я, пожениться собираемся. Никак одну пустяковую бумажку оформить не можем, насчет квартиры.
      - Что за бумажка? - спросила Аня с заинтересованной готовностью помочь подруге, с которой был съеден не один пуд соли.
      - Да вот, - в руке Лены тут же появился, подобно кролику из шляпы фокусника, сложенный вчетверо лист бумаги. - Все время с собой таскаю, с ума схожу от крючкотворов!
      - Дай посмотреть, - Аня развернула бумагу. - А, понятно... И в чем загвоздка? Кто это Иван Лукич Самарин?
      - В нем и загвоздка, - Адамова с отвращением ткнула зашипевшим окурком в остатки салата. - Противный дедок, пьяница... Ну, не можем мы это пропихнуть, понимаешь? А ты можешь. Напечатаешь, когда у вас запарка будет, бумаг побольше, да и подсунешь нотариусу... Он не глядя подмахнет, проштампует, как уже подготовленную... Дальше наше дело.
      Аня застыла, глядя то на бумагу в руке, то на самодовольную физиономию лучшей школьной подруги, задыхаясь от изумления, непонимания, разочарования.
      - Да ты что... Как же это можно?!
      - Не сечешь, подруга - циничная усмешка исказила лицо Адамовой. - Тебе - пять процентов от суммы сделки... Теперь усекла?
      - Нет!
      - Ой, какие мы жадные, - Лена всплеснула руками. - Ну, восемь процентов! В баксах...
      - Ты не поняла, - сказала Аня с холодной яростью и швырнула бумагу на стол. - Сделать такое - значит выбросить на улицу пожилого человека...
      - Кончай кобениться. Дед выступать не будет, мы ему культурненько разъясним... Да не бойся, никто его пальцем не тронет. Мы ж не бандиты какие, хоть и дальние, а родственники. Надо поставить его перед фактом, тогда он сломается.
      - Пошла вон, - процедила сквозь зубы побледневшая от бешенства Аня.
      Теперь до Адамовой дошло. Она подобрала бумагу и бочком отодвинулась от столика с намерением убраться подальше, но её перехватил Дима Барковский. То, что он ей говорил, не было предназначено для Аниных ушей, однако подвыпивший Дима возвысил голос сильнее, чем следовало, и Аня слышала каждое слово.
      - Ленка, я тут незримо присутствовал... Ты соображаешь? Если ваша афера накроется, с тебя взятки гладки - бумага не на тебя составлена, я заглянул. Нотариус тоже отделается легким испугом - ну, ответит за головотяпство, за халатность... А сидеть-то Аньке, как исполнительнице преступления!
      - Другие тоже рискуют! И я, между прочим... Не даром же!
      - До тебя и других мне нет дела, уж извини. Каждый сам выбирает. А если Анька из-за тебя погорит...
      - Таким, как она, за решеткой самое место... Чистоплюи, мать их...
      Она грязно выругалась, а Барковский добавил:
      - Чтобы я тебя возле Аньки больше не видел. Ты меня знаешь.
      Вслед за Барковским Адамову остановил красавчик Лерков.
      - Дура, - ласково и громко зашептал он. - Такие вещи иначе делаются. Даже если бы Анька и согласилась, ни фига бы у вас не вышло... Там знаешь, как проверяют? Хуже КГБ, честное слово... Пошли, дам пару советов.
      - За так? - ухмыльнулась Лена.
      Со смехом Лерков приобнял её за плечи и повел к деревьям. По пути что-то втолковывал, долго, убеждающе, горячо.
      Подняв полные слез глаза, Аня наткнулась на смущенный взгляд Сони Корнилович. Она знала, мгновенно поняла Аня. Знала уже тогда, когда звонила по телефону, о работе расспрашивала... Конечно, глупо думать, что пикник был организован только из-за этой бумаги, но случай - удобнее не бывает.
      Ане стало до того тошно, что захотелось немедленно уйти, но куда тут уйдешь? Автобус угнать разве...
      На поляне включили большой японский магнитофон, начались танцы под какую-то полуграмотную эстрадную лирику с приблатненным надрывом. Стул рядом с Аней затрещал под тяжестью основательно усевшегося Паши Образцова.
      - Хочешь мандарин, Анечка?
      - Спасибо, - Аня машинально взяла протянутый Пашей мандарин, очищенный и разделенный на дольки.
      - Давай выпьем, - незамедлительно предложил Образцов.
      - Не хочется... Да и за что, собственно?
      - Хотя бы за нас с тобой.
      Аня с сомнением покосилась на рюмки и вдруг разозлилась на себя. Почему она отказывается? Образцов хочет помочь ей, утешить, из деликатности делает вид, будто не замечает её состояния, а она... Ведь Паша, пожалуй, не из тех, кто стал бы марать руки в махинациях вроде адамовских.
      - Ладно, - кивнула Аня и взяла рюмку.
      - Прозит, - салютовал Паша, выпил и впал в философское настроение. Вот нам и по тридцать четыре, Анечка... А давно ли отгремел выпускной вечер? Помнишь, как Сережка с Женькой старую стиральную машину скинули с седьмого этажа? Грохоту было...
      - Кстати, как Женька? Знаешь о нем что-нибудь?
      - Еще бы. Работает в моей фирме, сейчас в командировке. Удивлена? Отличник работает у двоечника? Такие времена, Аня. Ценятся другие достоинства.
      - Понятно, - вздохнула Аня.
      - Пошли пройдемся? Отряхнем с наших ног пыль этого печального места...
      - Ты-то что печалишься? Ты здесь король... И не только здесь.
      - Ой... - Образцов поморщился. - Вот не надо. Король на сплошных нервах. Бегаешь с утра до ночи, конкуренты жмут, бывает, что и за семью страшно... Супруга болеет, перенесла операцию, двое спиногрызов, одному шесть, второму десять... А ты думаешь, я только пикники устраиваю круглый год?
      Он встал, и Аня поднялась вслед за ним. Хоть ненадолго оказаться подальше от этих людей, этой унылой пьянки, навязчивой ноющей музыки...
      Не торопясь они пошли вдоль реки к полуразрушенным домикам лагеря. Паша нес в руке прихваченную со стола бутылку коньяка, по карманам он рассовал мандарины и рюмки. Обрывки несостоявшихся туч постепенно расползались, солнце пригревало сильнее. Под кустами Паша и Аня спугнули Вику Болдину с Лешей Воробьевым. Вика пригладила растрепанные волосы, почему-то засмеялась. Паша подмигнул ей.
      Возле одного из домиков сохранился врытый в землю стол, а около него скамейка, где и устроились Паша с Аней. Образцов выгрузил мандарины и рюмки, ловко разлил коньяк. Они выпили; Паша делил мандарин и по дольке отправлял Ане в рот. Он улыбался, обнимал Аню, бормотал не слишком вразумительные любезности. Коньяк, видимо, подействовал на Аню: она перестала чувствовать себя как на собственных похоронах, и объятия Паши не были ей неприятны. Это напоминало ей школу, когда в классе занавешивали окна и гасили свет, чтобы показать учебный диафильм... Кто только не обнимался, милые полудетские вольности...
      Потом Паша попытался поцеловать Аню и расстегнул пуговицу на её воротничке. Она отодвинулась, ещё продолжая обманывать себя школьными аллюзиями, но Паша гладил её ноги, расстегивал юбку, и это было уже не по-школьному.
      Аня вскочила со скамейки. Подхватив её на руки, Паша вошел в домик, где пахло теплой сыростью и мерзостью запустения. Здесь он опустил Аню на ржавую кровать с панцирной сеткой.
      Сильно оттолкнув его, Аня рванулась, выбежала из домика. Солнце ударило в глаза; Аня пошатнулась и едва не упала.
      Анечка! - Паша бежал за ней. - Прости ради Бога, я забылся... Ну, а что тут такого, сто лет друг друга знаем... Разве я какой урод?
      - Вот именно, - отрезала Аня. - Урод моральный!
      Она больше не слушала Пашины сбивчивые излияния. Возвращаться не хотелось, но деваться было некуда, и она пошла на звуки магнитофонной музыки. Что произошло за эти годы, думала она, что происходит со всеми нами? Или так было и будет всегда? Не монстры, не чудовища из фильмов ужасов - просто люди...
      28
      ДЕКАБРЬ 1875 ГОДА
      Бесконечной зимней ночью дорога в снегах может привести куда угодно... Все, что есть в мире - невидимое небо и столь же невидимая, укрытая белым пологом земля. Властное российское небо, бескрайнее, гулящее, тяжелое, забитое снеговыми тучами, сумасшедшее, ватное российское небо сделало такой же бескрайней землю, охватило её, засыпало снегом до бессмысленности и теперь грустно смотрело на нее, любимую, сверху. Ночь долго не отпускала изящную гостью луну, но и она погибла в суровом царстве мрака, и её занесло снегом.
      Царство белого мрака! Ветер, хлопья, вой ветра, снова хлопья, сплошная завеса. Обрушилась с незримой вершины снежная лавина и поглотила все вокруг...
      Этой ночью в разгар зимы по дороге тащилась карета Александра фон Агенауэра. Со станции выехали ещё в приличную погоду - немецкий профессор торопил, несмотря на предупреждения о вьюге. Поставленная на санные полозья, увлекаемая тройкой лошадей карета пока не застревала в снегу, и фон Агенауэр мог надеяться добраться до Санкт-Петербурга хотя бы к следующему вечеру. Как ушедшая луна, карета была гостьей, а с высоты самой луны, наверное, выглядела еле ползущим по трудноразличимому пути насекомым. Впрочем, теперь луна и того не увидела бы из-за туч, да и не стала бы, обиженная, смотреть.
      Профессор Геттингенского университета Александр фон Агенауэр (это имя носил теперь Агирре) приехал в Россию по приглашению Дмитрия Ивановича Менделеева. Точнее, дело обстояло не совсем так. Прослышав о выдающихся открытиях русского коллеги, фон Агенауэр направил в Санкт-Петербургский университет письмо, в котором просил дать ему возможность поработать на кафедре Менделеева простым адъюнктом, помощником профессора. Просьба была удовлетворена, и фон Агенауэр собрался в дорогу. Кроме исследований Русского химического общества, его также чрезвычайно интересовала работа созданной в мае 1875 года по инициативе Менделеева Комиссии по медиумическим явлениям, куда входили ведущие русские ученые Александр Михайлович Бутлеров (увлекавшийся также алхимией) и Николай Николаевич Зинин. Словом, фон Агенауэр не напрасно стремился попасть в круг российской интеллектуальной элиты. Здесь он рассчитывал обрести новые, подлинно научные подходы к занимавшим его проблемам, новую свободу мысли. Он очень нуждался в этом, ибо... Ибо разгадка тайны Кассиуса по-прежнему не давалась ему. Изучение книги Герцфельда принесло немало дополнительной информации, и фон Агенауэр чувствовал, что пусть не полное и окончательное решение задачи, но главный принцип, алгоритм, ключ лежит совсем близко. Вот он протяни руку и возьми! Но как? Собрать воедино разрозненные сведения, выстроить идеи в систему и захлопнуть ловушку не удавалось. Требовалось некое озарение... Фон Агенауэр часто вспоминал коллегу Кекуле, десять лет назад открывшего структурную формулу бензола. Как рассказывал Кекуле, ему приснился бал, где танцевали, кружились похожие на змей молекулы. Вдруг одна из них захватила в рот собственный хвост... Мгновение - и Кекуле осознал: в кольцевой форме кроется объяснение загадочных свойств бензола... Да если на то пошло, и Дмитрий Иванович Менделеев утверждал, что ему приснилась периодическая система элементов. Приснилась - и все... Вот оно, озарение. Но за ним - годы напряженнейшего творческого труда, концентрация всех умственных сил... А у фон Агенауэра - столетия размышлений над загадкой Кассиуса, и не снится заветный сон. Наверняка все кирпичики, все фрагменты мозаики уже на местах. Теперь увидеть, только увидеть, во сне или наяву, целостную картину!
      Геттингенский профессор глубже нахлобучил шапку, плотнее закутался в лисью шубу. Один в карете, во власти вьюги, возницы и белого мрака... Возница изредка напоминал о себе щелканьем кнута, да завывал ветер, да скрипели по снегу полозья и всхлипывал жалобно колокольчик - вот и все звуки. Фон Агенауэр представил, как тяжело дышат уставшие лошади, как разлетаются из их ноздрей струйки пара и растворяются тут же в вихре снежной крупы. Кому она нужна, эта вьюга? Какие ответы можно искать в этой стране слишком большого неба и невероятных просторов? И все же есть, есть смысл в настойчивой насупленности небес, в долготерпении возницы и лошадей, в ещё не до конца понятном русском слове "авось". Вон он, этот "авось"... Обступает карету фон Агенауэра в виде мрака и холода.
      Карету покачивало, потряхивало. Клонило в сон, но Александр фон Агенауэр обостренно чувствовал, как НЕ СПИТ, как дорога и холод привносят в это ощущение оттенки бесконечности и как эта вьюга постепенно становится ЕГО ВЬЮГОЙ. Неважно, что происходит... Если есть на свете идеальная тишина, она здесь, она состоит из тоскливого воя неугомонного ветра, деревянного скрипа кареты, плача колокольчика...
      Лошади остановились, и фон Агенауэр выглянул наружу. Возница объяснил не очень хорошо владевшему пока русским языком заграничному профессору, что задержка вызвана поломкой какой-то важной части упряжи, и ремонт займет около часа. Фон Агенауэр кивнул и вышел из кареты.
      Окружившую его тьму рассеивало лишь тусклое свечение фонарей, теперь по надобности во множестве зажигаемых возницей. Тысячи снежинок, несущихся с неба, кололи, обжигали лицо. Профессор сделал шаг по заскрипевшему снегу. Он не боялся заблудиться, потерять карету, но он боялся потерять особенность СВОЕЙ вьюги, её запредельность.
      Фон Агенауэр запрокинул голову. Там, за метельными вихрями и бездной мрака, прячутся звезды. Нерушимый порядок звездного неба... Созвездия, соедененные дугами воображаемых алгебраических кривых... Их не видно, но они там, строгие, недвижимые в нерушимом порядке мироздания.
      Нерушимый порядок черных строк на пожелтевшей бумаге, приводимый в систему исчислением единого коэффициента...
      Тонкие, плавные, гармоничные линии под текстом на пергаменте в начертании Марко Кассиуса...
      Вот оно! Прозрение, озарение, истина, к черту, не так, все что угодно... КЛЮЧ!!!
      - Как просто, - ошеломленно пробормотал фон Агенауэр. - Невозможно поверить, КАК ЭТО ПРОСТО...
      И он расхохотался так, что возница едва не свалился в снег от изумления.
      - Друг мой, - крикнул ему фон Агенауэр по-русски, зачерпывая снег ладонями, и перешел на немецкий. - Как это просто, как я был слеп! Ну конечно же! Та строка в пергаменте Кассиуса! "Ключ к небесным знамениям"! Я истолковывал её метафорически, поэтически, а её следовало понимать буквально! Криптографическая система Кассиуса основана на расположении небесных светил! Формула позволяет вычислить дни и часы, графики указывают на сочетания звезд, фрагменты текстов приводятся в соответствие!
      Геттингенский профессор смеялся, разбрасывал снег, а возница начинал опасаться за рассудок иноземного гостя. Хорошенькое дело - вдвоем в глуши, ночью со спятившим иностранцем...
      Фон Агенауэр вдруг бросился в карету, раскрыл саквояж с хитроумным замком немецкого мастера, что-то долго искал там. Когда он снова вышел и встал рядом с возницей, на его ладони поблескивала золотая монета с истертым краем, монета Марко Кассиуса.
      - Sapienti sat, - прошептал фон Агенауэр.
      Широко размахнувшись, он швырнул монету вдаль, в русский снег, в СВОЮ вьюгу. Она ещё сверкнула напоследок в луче фонаря, прежде чем исчезнуть навсегда.
      - Эх, барин, барин, - возница укоризненно покачал головой. - Кто ж золотом-то кидается...
      - Делай свое дело, друг мой, - весело отозвался профессор по-русски. Ты получишь золото, но поверь мне: есть вещи более важные, чем золото. Намного более важные.
      Возница молча повернулся к фон Агенауэру спиной. Теперь он уже не сомневался, что иностранец слегка рехнулся: в здравом уме такого не скажешь.
      29
      ФЕВРАЛЬ 1876 ГОДА
      САНКТ - ПЕТЕРБУРГ
      В уютном кабинете роскошного дома Александра фон Агенауэра, купленного по распоряжению профессора ещё до его приезда в Россию, горели десятки свечей. За хорошо освещенным столом фон Агенауэр завершал свою рукопись. На двенадцати страницах он излагал частично разгаданную криптограмму Кассиуса (частично, потому что ещё не пришло время для такого расположения светил, какое окончательно установило бы на места все избранные фрагменты книг Кассиуса, Ксемвла и Герцфельда). Собственно, это не было криптограммой, то есть шифрованным посланием - скорее, тут можно было вести речь о совершенно необычном, сложнейшем криптологическом методе. Фон Агенауэр, изучавший языки древних жреческих мистерий, находил здесь много общего со стеганографией и акромантикой - наиболее тонкими и сложными системами неявносокрытия. "Ты отделишь землю от огня, тонкое от грубого, осторожно, с большой ловкостью... Из этого будут и выйдут неисчислимые применения, которых средство здесь"... Для разгадки послания Кассиуса было недостаточно подставить одни буквы на место других или механически соединить строки нескольких книг в соответствии с начертанием, хотя присутствовали и такие элементы. Многое, очень многое требовалось не только прочесть, но и осмыслить, ведь во многих частях послания по существу не содержалось никакого шифра. Смысл тут был построен на аллегориях, метафорах, символах, погруженных в труднопроницаемую оболочку акромантической конструкции. Для осмысления необходимо было обладать Знанием - таким, каким не мог обладать Альваро Агирре в Испании на рубеже шестнадцатого века, но каким уже обладал Александр фон Агенауэр, человек, проживший четыреста двадцать три года...
      Фон Агенауэр мог бы восхищаться Кассиусом, гениально уместившим сложное в простом и простое в бесконечно сложном. Мог бы, если... Если бы был уверен в том, что категории восхищения и гениальности наделены значением в тех странных и темных мирах, к которым, как считал фон Агенауэр, Кассиус имеет большее касательство, нежели к миру земному.
      Так или иначе, теперь профессор знал многое. Он снова и снова перечитывал поблекшие строки на пергаменте, и теперь он понимал их.
      "Откроются Врата, ведущие к смерти и к бессмертию, и сам изберешь путь"...
      Он знал отныне, где и как откроются Врата, какой путь надлежит избрать.
      "Ты встретишь женщину храни её, ты встретишь мужчину, опасайся его, не причиняя вреда, ибо торжество силы иссушает источник могущества"...
      Он знал, кто эта ещё не родившаяся женщина и кто этот мужчина, знал, что означает опасаться и хранить, знал, как отличить их в миллионоликой толпе обитателей Будущего, знал, чего и как следует добиваться.
      Это будет нелегко, очень нелегко... Но разве не на его стороне опыт столетий, сила магии, мощь Империи Эго, пронизавшая Вселенную? И разве не сказано в пергаменте Кассиуса: "Дерзнувшему пройти дорогу здесь Начертание; овладевший им овладеет собой; овладевшему же собой нет более преграды"?
      Отложив гусиное перо, фон Агенауэр подошел к окну. Луна летела над Санкт-Петербургом, пылающая ярким серебром, страшная, близкая. Растворяясь в этом серебряном сиянии, фон Агенауэр мчался в будущее, навстречу своему последнему искушению.
      30
      АВГУСТ 1998 ГОДА
      Аня Данилова и сама не знала, что заставило её зайти в книжный магазин по дороге с работы. Несомненно, она не собиралась покупать книг, да и денег у неё с собой почти не было. Возможно, какая-то тень, мелькнувшая за чисто вымытым, блестящим витринным стеклом - тень человека, вроде бы ей знакомого... Да, но если так, что из того? Аня устала, да и вообще не отличалась настолько гипертрофированной общительностью, чтобы преследовать знакомых в магазинах. Тем не менее она замедлила шаг, потом остановилась и двинулась в сторону двойных дверей с прозаической табличкой "ОТКРЫТО".
      Она не сразу вошла. Приблизившись к дверям, она снова застыла, как в нерешительности, хотя нерешительность здесь была ни при чем. Аня ощутила волну теплого воздуха, исходящую словно от здания, где на первом этаже располагался магазин, и не волну даже, а бездвижную воздушную зону, где температура была заметно выше, чем вне её пределов. Или так казалось? Ведь перепад температуры воздуха сам по себе не способен преображать растущие из-под асфальта старые тополя, придавать им неожиданную красоту и значительность, будто стражам входа в волшебную страну вечного лета.
      Птицы щебетали на ветках, и шум проходящих машин совсем не мешал слушать эту нехитрую радостную музыку. Лето было и там, и здесь - по обе стороны границы теплой воздушной зоны - но внутри оно каким-то образом покидало город, становилось больше и добрее, чем он.
      Хлопнула дверь - молодая женщина покинула магазин, едва не задев Аню плечом. Она миновала невидимую плоскость раздела на ДВА РАЗНЫХ ЛЕТА, ни на секунду не задержавшись, не изменившись в лице. Аня тряхнула головой, шагнула вперед и открыла дверь.
      Она очутилась в длинном зале, где царил обычный для любого магазина подобного типа, немного казенный и все же уютный запах. Покупателей было мало - пара студентов, пожилой человек профессорского вида, две девушки в очках бродили вдоль стеллажей. На полках стояли книги, каких в избытке хватало везде - детективные боевики, сентиментальные романы, гороскопы, домоводство, кулинария... Аня рассеяно рассматривала пестрые переплеты, медленно продвигалась вглубь зала и пыталась сообразить, что же все-таки привело её сюда.
      За дальним прилавком продавец, стоя спиной к Ане, расставлял книги на полках. И здесь те же детективы и дамская литература... Аня пробежала глазами по рядам книг. Некоторые из них стояли вплотную друг к другу, как в домашней библиотеке, другие были приглашающе повернуты лицевой стороной обложки к потенциальным читателям.
      По книге, расположившейся на верхней полке в углу, Аня так же бегло скользнула взглядом, как и по остальным, не прочтя осознанно её названия, но вздрогнуло сердце аритмичным сбоем, и неопределенное ощущение холода вдоль позвоночника вынудило вновь посмотреть наверх.
      Это была тоненькая книжечка, производившая впечатление потрепанной конечно, ложное, не станут же здесь продавать подержанные книги, тут не "Букинист". Шероховатая бумажная обложка темно-красного, почти коричневого цвета без всяких зазывных картинок. Имени автора нет, только название, напечатанное большими черными буквами, слегка расплывающимися на плохой бумаге.
      "ДОМ В ОГНЕ"
      Буквы куда-то уплыли из поля зрения Ани, а с ними двадцать последних лет. Она была юной, очень юной. В тишине она шла через лес к холму, а потом был грот, и гусеница на шелковинке, и багряно-желтые кроны деревьев... Нет, Аня не вспоминала все это, как вспоминают эпизод из жизни или виденный когда-то фильм. Это явилось к ней осенней щемящей печалью - не вместе с печалью, а её неотъемлемой частью или даже не частью, а целым. Мгновенный вихрь тоски захлестнул Аню, вихрь ностальгии по месту, куда нельзя вернуться... Впрочем, разве бывает ностальгия по месту - стране, городу, дому, холму, дороге? Ностальгия - это всегда тоска по ВРЕМЕНИ.
      В следующее мгновение Аня уже старалась подобрать обращение к продавцу, по-прежнему стоявшему к ней спиной. Как окликнуть его? "Молодой человек"? Но у него седые волосы. "Гражданин"? Звучит по-трамвайному. "Товарищ продавец"? Совсем нелепо.
      Наконец Аня тихонько произнесла одно старомодное слово, единственное, показавшееся ей уместным.
      - Сударь...
      Продавец обернулся - высокий, широкоплечий старик. Античной лепки лицо с тонкими чертами, греческий нос... Голубые глаза под выпуклым лбом смотрели спокойно-выжидающе. Не его ли Аня увидела сквозь витринное стекло с улицы? Но где она могла встречать этого человека раньше? Такие лица не забываются. Во сне, в дремотных грезах?
      На кармане пиджака человека за прилавком был укреплен картонный прямоугольник с надписью "Продавец-консультант Марк Абрамович Кассинский".
      Марк Абрамович Кассинский? Это имя ничего не говорило Ане.
      - Что вам угодно? - доброжелательно осведомился продавец.
      - Будьте любезны, покажите мне ту книгу... Вон ту, - Аня указала пальцем наверх.
      - Эту? Сию секунду.
      Продавец встал на стремянку, и его спина на миг скрыла от Ани угол верхней полки. Почти сразу он снова шагнул на пол, протягивая скромного формата томик.
      - Пожалуйста.
      Аня взяла книгу так, словно опасалась электрического удара, но сейчас же увидела, что это НЕ ТА книга. Тоже в красно-коричневой мягкой обложке, но здесь с фотографии щерилась бандитская физиономия, золотым тиснением значилось имя автора - Сергей Зарубин, и произведение называлось "Дело крутых".
      - Нет, - разочарованно сказала Аня и положила книгу на прилавок. - Вы ошиблись...
      Продавец несколько удивленно оглянулся на полку. Он смотрел туда, где раньше стоял "Дом в огне" и откуда, по всей видимости, была взята книга "Дело крутых".
      Ничего. Пустое место, а справа - другие книги, те же, что и прежде.
      - Простите, - пролепетала Аня, - вы ведь достали эту книгу вон оттуда, из угла?
      - Да, - кивнул продавец.
      - А больше там ничего не было... Никакой книги впереди этой?
      - Нет. Только эта.
      - Еще раз простите... Это я ошиблась.
      - Дело поправимое, - улыбнулся Кассинский. - Скажите, что вы ищете, и может быть, подберем. У нас богатый выбор.
      - Я ищу книгу, - Аня набрала в грудь воздуха, как перед прыжком в ледяную воду, - под названием "Дом в огне".
      - "Дом в огне"? Не припомню такой... А кто автор?
      - Не знаю... Не помню... Я читала её давно, в детстве...
      - Совсем сложно, - Кассинский развел руками. - А в Интернете вы искать не пробовали? В поисковых системах. Если книги там и нет, возможно, какие-то ссылки...
      Ане такое и в голову не приходило, но и сейчас идея не показалась ей удачной. Собственно, ей вообще никогда не приходило в голову ИСКАТЬ "Дом в огне" - некогда пригрезившуюся рукопись, пропавшую в тех мирах, откуда она явилась... Да и явилась ли на самом деле? Ее нельзя найти. Если так сложатся звезды, ОНА может найти Аню.
      - Не отчаивайтесь, - сказал Кассинский. - Я расспрошу коллег, наведу справки, сам загляну в Интернет... Вот вам карточка нашего магазина. Позвоните через недельку...
      Аня машинально сунула картонку в сумочку, не взглянув на нее, щелкнула никелированным замком.
      - Спасибо...
      - Пока не за что, - Кассинский пожал плечами.
      Как во сне, Аня вернулась на улицу. Никакого барьера, никакого двойного лета... Все это иллюзия - и барьер, и "Дом в огне", и якобы знакомое лицо Кассинского. Переутомление... Отпуск попросить, что ли, съездить к дяде в Санкт-Петербург?
      Жара усиливалась к вечеру. Машины плыли в дрожащем мареве нагретого воздуха, и дрожал контур здания оперного театра на площади, которую Ане предстояло пересечь по пути домой. Нет, строгие линии лаконичных архитектурных украшений театра не дрожали, они колыхались, растекались... Это не оперный театр, это копия старинного замка, созданная из прозрачного зеленоватого льда. Вот башни, пушки, ворота и подъемный мост - все изо льда, точно сейчас зима и этот замок на площади выстроил для детей ледяной архитектор.
      Аня не вошла в замок, она просто оказалась внутри, замок охватил и поглотил её. Воздух здесь был невероятно прозрачен, слишком прозрачен, будто это и не воздух вовсе, а материализованный холод, проникающий прямо в мозг. Головокружительное ощущение пустоты вело к разделению пространства на этот воздух или холод и зеленоватый лед в кристаллах неподвижных синих искр. Везде - сверху, снизу, со всех сторон - странно искривленные плоскости льда... Под ногами Ани лед упруго пружинил. Он не покрывал какую-то поверхность, а сплошной толщей уходил в бесконечность. Над головой к ледяному куполу вплотную, без атмосферного промежутка, прижималось звездное небо. Ледяные стены чуть мерцали, как если бы это осторожное мерцание опасалось разрушить самое себя и весь замок впридачу. Искаженные миллионами отражений и преломлений, сквозь лед были видны балконы, галереи, стрельчатые окна, арки, колонны - пространственная световая структура замка, словно просвеченного рентгеном.
      Холод и безмолвие пугали, заставляли идти. Аня бесшумно шагала по сводчатому коридору с почти невидимыми стенами, сама становясь невидимой, прозрачной, стеклянной. Она открывала двери, и волны холода от круглых ручек сковывали её, отнимали силы. В маленькой пирамидальной комнате Аня опустилась на ледяную кушетку. Глаза её закрывались, веки тяжелели. "Только не спать, - тупо, упрямо повторяла она без слов, - Только двигаться, уснешь - замерзнешь, сон - смерть..."
      Но сопротивляться властному тяготению она больше не могла. Сквозь стеклянные веки закрытых глаз по-прежнему был виден мерцающий скелет замка, потемневшего и как-то ставшего меньше по размерам, но вскоре Аня не видела уже ничего. Она спала...
      Ее разбудил оглушительный звон, взорвавшийся внутри нее, как будто она упала с высоты и ледяной игрушкой разбилась на тысячи осколков. Потом тишина и снова тот же звон, бессмысленный, звучащий ниоткуда, ни для кого.
      Аня с усилием повернула голову. Звон издавал телефон, притаившийся в полутьме, совсем рядом.
      Пока Аня вспоминала, как следует реагировать на этот бесцеремонный звук (протянуть руку, снять трубку, поднести к уху), телефон умолк. Аня рывком приподнялась и села. Здесь не холодно... А почему должно быть холодно? Она не в ледяном замке, а у себя дома, на диване возле открытого окна, и снаружи - летняя ночь...
      Включив светильник, Аня встала с дивана. Она ещё дрожала от одних воспоминаний о холоде. Как она попала домой? И если она этого не помнит, не мешает проверить, заперта ли входная дверь...
      Из лежащей на столе сумочки Аня вытащила ключи, прошла в прихожую. Все в порядке, заперто... Возвратившись в комнату, Аня бросила ключи в раскрытую сумочку - она всегда старалась держать их там, потому что про другие места вечно забывала. С веселым звяканьем ключи упали на белую картонку, примостившуюся поверх косметики и прочих женских мелочей... Стоп. Что за картонка? Ах да, карточка из книжного магазина...
      Аня вынула карточку и прочла несколько строк затейливого летящего шрифта, зеленых на белом.
      КНИЖНАЯ ТОРГОВЛЯ
      М. А. КАССИНСКИЙ
      АЙСВЕЛЬТ
      ПРОСПЕКТ КЛЕНОВОГО ЛИСТА, 321А.
      РАЗВОРАЧИВАЙТЕ ЭМИТТЕРЫ ПЕРЕД ТРАНСГРЕССИЕЙ
      С обескураженным видом Аня перевернула карточку - другая сторона была девственно чистой, никаких телефонных номеров. Ну и ну... Даже оставляя в стороне загадочные эмиттеры, трансгрессию и Айсвельт, книжный магазин помещался на улице, которая испокон века именовалась Дворянской, потом Ленинской... Теперь, наверное, снова Дворянской, но едва ли проспектом Кленового Листа.
      Из шкафа Аня достала увесистый энциклопедический словарь. Помимо узкоспециальных значений, эмиттер в самом общем смысле означал излучающую антенну, а трансгрессия - переход. Об Айсвельте она не нашла ничего. По-немецки это, что ли? Айсвельт - ледяной мир...