- Мне нужны воины, - сказал Айсман, - чтобы идти к кораблю. И ты пойдёшь. Далеко это отсюда?
      - Если выйти на рассвете, дойдём, когда солнце достигнет зенита.
      По приблизительному подсчёту Айсмана, это составляло около двенадцати среднесистемных часов. Плюс привалы - может быть, для Тоа и пустяк шагать двенадцать часов без отдыха, но не для Айсмана.
      - Я дам воинов, - добавил вождь, - и я пойду с тобой... Но прежде скажи, почему ты хочешь защитить нас?
      - Я враг Коргулла, - незамысловато ответил Айсман.
      Арк склонил голову так низко, что подбородок прижался к груди. Что бы это ни означало, по-видимому, вождя вполне устроило полученное объяснение.
      24.
      Сильнейшая буря застигла их в пути. Пришлось отсиживаться в пещере, зато ураган разогнал облака, и после бури можно было любоваться редким на Хэйтросе зрелищем: солнцем на чистом тёмно-синем небе. Близкая звезда в короне бушующих протуберанцев показывалась аборигенам не просто редко, а редко настолько, что её появление в свободных от туч небесах сочли добрым предзнаменованием.
      Айсман увидел корабль не сразу - вернее, не сразу понял, что это корабль. Зарывшийся в тяжёлую глинистую почву Хэйтроса, обгоревший в атмосфере корпус, пересечённый внизу широкой трещиной, давно присыпали влажные пески, там пустили корни неприхотливые жестколистые кустарники. Низина, где лежал несчастный корабль, укрывала его от сильных ветров, но не от ливней и смерчей, и упрямым растениям нелегко было бороться за выживание.
      Трещина прошла как раз по тройной обшивке грузового трюма. Айсман заглянул внутрь, потом вошёл, споткнувшись о скафандр с расколотым шлемом. У него не возникло желания проверять, был ли скафандр пустым.
      На стенах трюма довольно ярко светились пластиковые трубки с каким-то люменисцентным газом. Некоторые из многочисленных контейнеров были сорваны с креплений, искорёжены, разбиты. В них находились бэнгеры в специальных ячейках. Айсман вытащил два из них, только чтобы для очистки совести убедиться, что они не заряжены. Он снял крышки с уцелевших контейнеров. Везде были такие же бэнгеры.
      Да, это торговый корабль, и он перевозил оружие. Но вёз ли он также энергоблоки? Такое было возможно в случае, если корабль направлялся на одну из отсталых планет, где производство универсальных энергоблоков ещё не успели наладить. Однако в этом отсеке трюма нет ничего, кроме контейнеров с оружием, а другой отсек за герметичной переборкой. Как туда попасть? Люк наглухо задраен. Вероятно, открывается с центрального пульта, но к пульту доступа нет, да и что стало с аппаратурой после катастрофы...
      Подошедший Арк молча смотрел на расстроенного Айсмана, мысли которого вертелись вокруг люка. Трудно допустить отсутствие аварийного варианта для нештатных ситуаций. Люк должен открываться ещё как-то, отсюда. И едва ли это сложный кодовый замок: от кого им хранить секреты, от самих себя?
      Ладонью Айсман провёл по краям люка и нащупал небольшую выпуклость. Что это - кнопка? Айсман слегка надавил, и выпуклость утонула в стене, но люк не спешил открываться. Айсман толкнул кнопку вверх - она подалась, поползла, раздвигая металл, как застёжка-молния. Стоп, дальше не идет. Теперь - направо... Нет. Налево.
      Под рукой Айсмана скрытая кнопка описала замкнутый треугольник, где-то в стене взвыл механизм, и плита люка откатилась в сторону.
      Во втором отсеке трюма лежали на полу два сморщенных трупа-мумии. Невольно Айсман опустил голову, точно отдавая скромные почести погибшим. Что случилось с кораблём? Вся ли это команда или наверху есть ещё тела, в рубках, каютах, коридорах? Как оказался этот корабль в окрестностях забытого всеми Хэйтроса? Может быть он был атакован, подбит (ведь шла война, в Кригсвельте всегда война) и выброшен из корда, дрейфовал в космосе, не имея возможности подать сигнал бедствия? Или произошло что-то другое... Никто не узнает правды пятьсот лет спустя, да и не нужна она никому. Сейчас идут новые войны, и новые жертвы впереди.
      Контейнеры в этом отсеке имели меньшие размеры и отличались по форме от тех, где хранилось оружие. Айсман с волнением расстегнул замки на одном из них и поднял крышку. Ровными поблескивающими рядами в углублениях мягкой пластмассы там тянулись цепочки универсальных энергоблоков. Но в рабочем ли они состоянии? Полтысячи лет...
      Айсман достал один блестящий кубик, вернулся в первый отсек, зарядил бэнгер. Сопровождаемый Арком, он вышел из корабля. Воины Тоа с любопытством смотрели на вождя и пришельца.
      В кроне могучего дерева раздался громкий треск. Какое-то грязно-коричневое, состоящее из сплошных когтей и оскаленных клыков существо падало прямо на Арка, ломая ветки. Не задумываясь, инстинктивно Айсман вскинул бэнгер и выстрелил.
      Слепящая молния разряда рассекла воздух, испепелив чудище в падении. К ногам Арка свалились обугленные останки. Резко запахло горелым мясом.
      - У нас есть оружие! - в восторге закричал вождь, и воины издали боевой клич Тоа.
      - Это был гворт? - спросил Айсман.
      Арк отмахнулся от кружащихся, как снег, крупных хлопьев пепла.
      - Да.
      - Им тоже достанется, но сначала - Коргулл... Пусть воины возьмут столько оружия, сколько смогут унести.
      - Мы можем сплести корзины из лиан.
      - Отлично, делайте. Потом пришлём из деревни ещё людей, надо забрать всё...
      Пока сооружали корзины под руководством вождя, Айсман тщательно осмотрел второй отсек трюма. Он надеялся проникнуть в другие помещения корабля, ведь не исключено, что уцелели транспортные средства - станнеры, например - и какое-нибудь оружие помощнее бэнгеров. Но ресурсы его удачи иссякли, и следующий люк он открыть не сумел. Обойдя корабль снаружи, он также не нашёл способа забраться внутрь.
      - Ладно, - сказал он себе, - подарок и так хорош.
      Тяжело нагруженная экспедиция возвратилась в деревню Арктад глубокой ночью при свете факелов, сделанных из смолистых ветвей. Айсман очень устал, но прежде чем свалиться и уснуть, отдал распоряжения Арку.
      - С утра отправь к кораблю столько сильных воинов, сколько потребуется, чтобы унести всё оружие и энергоблоки. Потом разошли людей по соседним селениям и собери всех в долине. Расскажешь им о Коргулле, а я научу их стрелять. Пусть практикуются на гвортах или на мишенях, но заряды хорошо бы экономить. С новыми блоками боезапас почти неистощим, но эти пролежали так долго, кто их знает... А мы с тобой приступим к выработке диспозиции...
      Арк не успел спросить, что такое диспозиция - пришелец уже спал.
      Утром Айсман проснулся отдохнувшим, когда воины уже ушли. Он подкрепился твердыми кислыми фруктами, какие грыз и вчера в дороге. Пока Арк был занят организацией сбора людей, Айсман из хижины связался с Альваро Агирре. Он кратко обрисовал обстановку и получил стандартное благословение действовать по обстоятельствам. По субъективному ощущению Айсмана, весь сеанс связи продолжался около сорока секунд.
      Толпа заполнила долину к полудню. Арк произнёс речь со скалы, затем туда взобрался Айсман, сжимая в руках бэнгер для демонстрации.
      Он стоял под злыми порывами холодного ветра и почему-то молчал. Тысячи глаз смотрели на него с надеждой и тревогой. Этих людей он поведёт в бой... У Айсмана запершило в горле. Нужно, чтобы сражение было настоящим, и чтобы Коргулл победил... Но Айсман вдруг понял, что ему самому совсем не хочется победы Коргулла.
      25.
      Триста среднесистемных часов спустя транспортные челноки "Призрака" совершили посадку в базальтовой долине, а с вершины скалы, откуда Арк обращался к своему народу с воодушевляющей речью, наблюдали за разгрузкой Коргулл и Дорман. Челноки доставили на Хэйтрос восемь бронированных боевых машин, десять станнеров и пятьсот десантников. Коргулл считал, что этих сил будет достаточно для завоевания Арктада и окрестных селений, а дальнейшая экспансия планировалась с участием обращённых и обученных людей Тоа.
      - Дикари, конечно, попрятались, - сказал Коргулл, разглядывая в оптический преобразователь убогие хижины деревни, - но они... А это что такое? Они вооружены?
      Он заметил характерную вспышку за стеной громадных деревьев. Нет, люди Тоа и не думали нарушать строжайший запрет Айсмана и Арка на преждевременную стрельбу, но к одному из воинов подкрался гворт. В рукопашной схватке произошёл случайный выстрел...
      - И никто не знал об этом, Дорман!
      - Да, для меня это полнейший сюрприз, Ваше Сиятельство... Для наших этнографов, полагаю, тоже. Кто-то помог дикарям... И этот кто-то может иметь в арсенале не только бэнгеры.
      Генерал не ответил, но весь его вид служил живой иллюстрацией приблизительно к такому укоризненному высказыванию: "Вы пренебрегли моим мнением, Ваше Сиятельство, а ведь я советовал вам не трогать Хэйтрос, и вот теперь..."
      - Тем лучше! - воскликнул Коргулл, вполне оценив безмолвный упрёк генерала. - По крайней мере, здесь не будет скучно. Идите вниз, Дорман, сделайте сообщение. Возможно, это один бэнгер у одного дикаря, кем-то тут забытый, и больше у них оружия нет, но едва ли.
      Опираясь на выступы скалы, Дорман поспешно спустился и побежал к боевой машине генерала Корна. Следовало не просто довести обстановку до всеобщего сведения, а быстро и грамотно наметить с Корном новую тактику.
      - Тем лучше, - повторил Коргулл для себя, - тем интереснее.
      Он не ожидал отклика, потому что рядом никого не было. Но отклик прозвучал ВНУТРИ его сознания - так личность Андрея Карелина впервые напрямую обратилась к личности Коргулла Разрушителя.
      - Мне неинтересны твои войны, Коргулл.
      - Я рад, что ты говоришь со мной, - ответил Коргулл мысленно, - и огорчён твоими словами. Наши разумы различны, но чувства у нас одни. Разве не испытываешь ты, как и я, высокой гордости и восхитительного трепета побед, будоражащей ностальгии по новым победам?
      - Разум и чувства неразделимы. Эмоции, о которых ты сказал, не чужды мне. Но их недостаточно.
      - Так что же? Разве чувство каждой новой победы не острее предыдущего?
      - Я не хочу с тобой спорить, Коргулл. Я попал в твой мир потому, что хотел вернуться на Землю.
      - На Землю? А что там хорошего? Быть может, любовь? О, я знаю о ней кое-что, не из личного опыта, конечно. Любовь - внешнее обстоятельство, которое должно что-то означать и определять, служить оболочкой или обёрткой для искомого лакомства. Покоя, например, гармонии. Или бегства от одиночества. Словом, любой ипостаси эгоизма. Да, любовь - эффективный наркотик для взыскующего Эго. Но мы в Кригсвельте не нуждаемся в ней, потому что Эго - наша Империя. В Кригсвельте нет любви. Нет никакой морали, даже лицемерной. Есть смелость и страх, есть изысканное наслаждение от решения трудной задачи, есть дерзость, унижение врага, торжество и победные гимны. Меня и власть не слишком занимает, власть - только инструмент войны. Самым чёрным днём моего существования стал бы тот, когда у противников больше не осталось бы армий.
      - Я устал от твоих побед. На какое-то время тебе удалось сделать твой мир и моим тоже, но это время кончилось, и я ухожу. Самая лучшая игра только игра, Коргулл. Но я благодарен тебе за подарок.
      - Я не делаю подарков.
      - Нет, я не имею в виду твой мир.
      - У тебя есть то, чего нет у меня, и наоборот. Вместе мы могли бы стать непобедимыми.
      - И ты умер бы от скуки... Прощай, воин.
      Что-то дрогнуло, изменилось в воздухе - что-то, послушное воле Андрея Карелина. Усилие, которое он сделал, было похоже на памятное ему опустошающее усилие в Компвельте - такое же по внутреннему наполнению, но неизмеримо слабее. В фиолетовом бездонном мерцании он уходил прочь, он уже не был Коргуллом, он снова был Андреем Карелиным во плоти, и перед ним лежала смутная дорога, укрытая ковром опавших листьев.
      Андрей оглянулся назад. Странно было видеть Коргулла извне, гордого и одинокого на вершине скалы. И прежде чем Андрей шагнул на дорогу, прежде чем Коргулл и Кригсвельт навсегда пропали для него в тумане, ему показалось, что воин-киборг кивнул ему на прощание... А может быть, и улыбнулся.
      26.
      С наблюдательного пункта Айсмана, оборудованного в тройной развилке гигантского дерева метрах в тридцати над землёй, событие выглядело гораздо эффектнее. Фигуру Коргулла внезапно окутало фиолетовое свечение, потом оно приняло форму веретена, вокруг него вращались плоские искристые кольца. Почти невидимый в насыщенности яркого света силуэт завоевателя разделился на два, и эта вновь возникшая тень Коргулла сразу исчезла. Свет не померк, напротив, он стал ещё ярче и в одно мгновение разлетелся по всем направлениям миллионами стремительных лучей, как если бы Коргулл очутился в центре фейерверка. Лучи эти, образовавшие пронизанное ими световое полушарие, похожее на огромный одуванчик, быстро гасли один за другим, словно ветер срывал с одуванчика семена-парашюты. Когда погас последний луч, Коргулл по-прежнему стоял на скале, не изменив позы.
      Немедленно Айсман открыл канал трансцендентной связи. Его не могли видеть и слышать снизу, но если бы и могли, это не имело бы значения. Магия помещала его внутрь вневременной капсулы-кокона. Для Айсмана это было упругим полупрозрачным барьером, за который слабо проникал взгляд. А вот для посторонних протяжённость сеанса связи выпала бы из времени.
      - Фиолетовый свет, веретено и кольца? - переспросил Альваро Агирре, выслушав подробный доклад. - Это знак перехода.
      - Но Коргулл здесь, и он ничуть не переменился.
      - Коргулл там, но Андрея Карелина уже нет с ним. Он в Холвельте, мире Пустоты.
      - Мир Пустоты?
      - На самом деле это мир Покоя. Он называется миром Пустоты потому, что вплотную примыкает к последнему из тех миров, что доступны Мечу Единорога, служит его внешним воплощением и воротами в него - в Новельт, мир Ничто, мир абсолютного познания.
      - Как может ничто быть абсолютным познанием? - у Айсмана начинались головная боль, тошнота, обычные спутники трансцендентных контактов.
      - Ничто И ЕСТЬ абсолютное познание, - подчеркнул Агирре. - Ничто, понимаемое не как место, где ничего нет. Ничто, исключившее Бытие в самом себе, чтобы воплотиться в полноту всего Бытия. Сама Вселенная родилась когда-то из единственного элемента Ничто - а единственность была тогда всем, ибо считать хотя бы до двух было некому и нечего. Вспомните строки поэта, Виктор. "Что-то нужно для ничего, из ничего появляется что-то". Новельт, мир Ничто - это граница, это конец и начало.
      - А за ним? - пробормотал Айсман, как зачарованный.
      - Двери Вечности. Но они открываются только ключом Великого Шианли... Готовьтесь к переходу в Холвельт, Виктор.
      - Учитель, - сказал Айсман, потирая ладонью ноющий висок, - я мог многое сделать для осуществления вашего замысла здесь, в Кригсвельте. Дальше моя миссия сведётся лишь к наблюдению. Так ли она важна?
      - Вы хотите отказаться?
      Головная боль накрыла Айсмана ослепляющей волной, потом чуть отступила. Какие-то неясные видения проносились в его памяти. Ночь, площадь, неверный свет факелов, человек на трибуне... Нельзя разобрать, что он говорит, слышен только голос, то вкрадчиво-убеждающий, то взлетающий ввысь, зовущий, увлекающий, завораживающий. Фюрер? Нет, это сам Айсман там на трибуне, это с него не спускает глаз тысячеликая толпа, объединённая истовой верой.
      Как смотрели на него люди Тоа, когда он взошёл перед ними на скалу! Как покидало их лица сомнение, как уступало место сначала желанию поверить, а затем и претворению желания в чувство! Они смотрели на него, на Айсмана, который всегда был изгоем, парией, отверженным, который привык видеть совсем другие взгляды, направленные на него - в лучшем случае испуганные, в худшем презрительные.
      - Да, я хочу отказаться от миссии, - медленно проговорил Айсман. - Я не предаю вас, Учитель, ведь и впрямь моя роль отныне становится слишком незначительной для вас, ей можно пренебречь. Я остаюсь на Хэйтросе. Здесь войска Коргулла, и мои люди полагаются на меня, они нуждаются во мне.
      - Я не ослышался, Виктор? - в голосе Агирре звучал не столько сарказм, сколько искреннее удивление. - Вы отказываетесь СЕЙЧАС, когда до Великого Шианли остаётся пара шагов, не требующих от вас вдобавок почти никаких усилий? Вы предпочитаете стать вождём дикарей на захолустной планетке, а может быть, и погибнуть в первом же бою с Коргуллом?
      - Да, - ответил Айсман и ничего не добавил.
      - Что ж, - произнёс Агирре после долгого молчания, и как показалось Айсману, с настоящей болью. - Мне жаль. Совсем не таким видел я ваше будущее. Но вы правы, это не предательство, а в выборе вы вольны. Прощайте, Виктор.
      - Мы больше никогда не встретимся? - вырвалось у Айсмана совершенно непроизвольно.
      - Не знаю.
      И всё. Барьер вневременной капсулы пропал, освобождая дорогу ветру, шуму листвы, рокоту боевых машин Коргулла в отдалении, крикам лесных птиц. А мысли Айсмана уже целиком занимал предстоящий бой - выиграть сразу невозможно, но надо показать завоевателю, что на Хэйтросе он столкнулся с достойным противником. И нельзя ли как-то использовать тут магическую силу Меча Единорога? Это тоже следует обдумать.
      /"Не всякий человек, - сказал бы по этому поводу Марко Кассиус, находит то, что он ищет, ибо не каждому ведомо, что же ему действительно нужно. Но когда он увидит, наверняка узнает, не правда ли?"
      Впрочем, быть может, он так и сказал./
      27.
      Только что кончился слепой теплый дождь, и разноцветные листья, устилающие дорогу под ногами Андрея Карелина, были мокрыми. Солнце клонилось к закату, ветер стирал с темно-синего неба последние облака, лишенные теперь тяжелой влаги. Облетевшие листья напоминали о конце лета или о ранней осени, но трава зеленела ярко, как весной, а многие деревья совсем не пожелтели.
      Вскоре дорога, петляющая в лесу, вывела Андрея к берегу неширокой реки. Сузившись до тропинки, дорога сбегала к самой воде и терялась там среди камней и песка. Андрей шел вдоль берега, наподдавая камешки носком ботинка.
      Вокруг не было никаких признаков человеческого жилья... Но впереди, на освещенном солнцем пригорке стоял небольшой деревянный домик - три окна, крылечко, покосившаяся скамейка возле него. Каким-то радостным теплом веяло от этого домика, словно он был картинкой из детства, сотканной из неповторимых счастливых мгновений.
      - Андрей! Андрюша! - послышался в промытом дождем воздухе женский голос. - Иди скорее, я тебе пирог испекла...
      Андрей силился вспомнить, где он слышал этот голос раньше. И слышал ли вообще? Как будто да... Но голос мог идти не из полузабытого прошлого, а из будущего, которое тонуло в волнах вероятностного тумана, или принадлежать несбыточным странам воображения. Услышав его теперь, Андрей обрадовался, ему захотелось сразу бежать на зов, как мальчишке, каким он был когда-то. Свободный, с удивительной легкостью во всем теле, он взлетел на пригорок, не чуя ног.
      В маленьком садике у дома с влажным стуком падали с веток перезрелые сливы, иногда с яблони срывалось увесистое краснобокое яблоко. Но странно на грядках подмигивали из-под листьев ягоды клубники, дальше на колючих кустах заманчиво светилась красная и желтая малина. Ведь кажется, клубника созревает в начале лета, малина потом, а яблоки и сливы уже под занавес, к осени? Но может быть, такие разные бывают сорта?
      Если и бывают, дело не в том. Здесь перепутались все времена года. Тут может и зима наступить ночью, и выпадет снег, и укроет садик толстым пушистым одеялом, но не причинит ему ни малейшего урона, а утром исчезнет без следа.
      Взойдя на крыльцо с облупившейся на деревянных перилах краской, с удовольствием ощущая, как упруго подаются под ногами скрипучие ступеньки, Андрей открыл незапертую дверь и очутился в светлой комнате. Здесь была выбеленная печка (над заслонкой тянулись черные полосы копоти), простой некрашеный стол, аккуратно застеленная кровать с тумбочкой. На стене между окнами размеренно тикали ходики с кукушкой. Через раскрытые настежь форточки, затянутые сеткой от комаров, долетал из сада птичий щебет. А на столе Андрей увидел пирог, заботливо приготовленный именно для него - о том говорила запеченная сверху румяная буква "А".
      Андрей сел к столу. Почему-то он не решался притронуться к пирогу, хотя ему очень хотелось и внутренне он был совершенно убежден, что тут нет ни ловушки, ни угрозы. Этот мир был создан для покоя, в нем попросту не хватало места смятению и тревогам. Не хватало места и лжи, любым иллюзиям. Все здесь НАСТОЯЩЕЕ - и пирог, и дом, и яблоки, и тот голос, услышанный Андреем у реки. Но было тут и ещё ЧТО-ТО, неуловимое, неназываемое, некая тень предчувствия или предзнания.
      Откликаясь на неосознанный зов, Андрей повернулся к тумбочке у кровати. Там лежали исписанные листы бумаги, листы его рукописи. Он встал, подошел ближе, и рукопись растворилась в пустоте. Ее появление и исчезновение также не было обманом, иллюзией, трюком. Она возникла здесь ради него, Андрея, она сказала ему: вот видишь, я тут, и буду тут, когда ты пожелаешь, но нужно ли это тебе? Оглянись вокруг, вот все, для чего ты писал книги. Усталый путник, ты можешь отдохнуть.
      Он принял это как должное, как принимал чистоту и ясность мыслей, как принимал тихую незамутненность чувств. Здесь, в старом простом домике над рекой, со скрипучим крыльцом, печкой и ходиками, он мог быть самим собой. Не Коргуллом, не виртуальным Ильзором, не Карелиным-писателем и не Карелиным, Дающим Интервью, а собой в изначальном, очищенном от всех лукавых или неизбежных значений смысле. Это не было даже возвращением в детство, потому что в детстве-то как раз он чаще жил отождествлением с героями любимых книг, чем своей слабо выявленной, скорее угаданной тогда самостью. Это было возвращением к себе.
      Прокричала кукушка, с треском вылетев из-за дверки ходиков. Видное за окнами солнце опускалось ниже, за реку, и Андрей вышел из дома, чтобы не пропустить ни одного мгновения заката. Этот спокойный, нехитрый закат не поражал великолепием световой игры, не расцвечивал неземными красками причудливые облака. Он был естественным до обыденности и неизмеримо далёким от всяческой смуты и суеты. Оранжевая дорожка пересекла реку, солнечные блики плясали на маленьких волнах - не для Андрея, ни для кого. Просто солнце садилось, вот и всё - как садилось и вчера, и будет садиться завтра, и всегда... И можно положиться на его постоянство, на незыблемость главного в этом мире.
      Андрей сидел на верхней ступеньке крыльца до тех пор, пока синие сумерки не поглотили дальние холмы, и реку, и лес. Только тогда он вернулся в комнату, зажёг свечу на столе. Не раздеваясь, он прилёг на кровать. И снова, но уже настойчивее, тень отстранённого предзнания подступила к нему. Что это было... Какие вихри метались за небесным куполом этого доброго бесхитростного мира?
      Не вихри, поправил себя Андрей, совсем другое, противоположное. Вихрь - движение, стремление... Но там, откуда проникает неощутимая тень тени, отражение отражения, ничто не движется, ничто никуда не стремится. Да может быть, никакой тени и нет. Может быть, если вот так, в сумерках и одиночестве прислушаться к себе, непременно ощутишь то, что и всегда должен был ощущать, если бы не уровень шума, беспрерывное бормотание ипостасей добровольных и навязанных ролей.
      Пламя свечи заколебалось и погасло, стоило Андрею подумать о том, что неплохо бы его задуть. Стало темно, но и темнота была доброй, уютно-мягкой, как плюшевый медведь...
      И неполной. Сквозь оконные стёкла просачивался едва видимый сиреневый свет. Оттенок этого свечения живо напомнил Андрею, хотя и при отсутствии явного сходства, зиму на даче, когда он нашёл золотую монету. Он поднялся с кровати, выбрался из дома ощупью, потому что сиреневый свет ничего толком не освещал, он был самодостаточен. Источник его находился, очевидно, где-то с другой стороны дома, края крыши серебрила невесомая световая бахрома.
      Осторожно спустившись по ступенькам, Андрей обошёл дом. Прямо перед ним, чуть ниже по склону пригорка, сиял сиреневый прямоугольник, ярче по периметру, бледнее в центре, похожий на дверь. Это и была дверь; она открывалась.
      Андрей шагнул к двери и остановился. Я не хочу уходить отсюда, подумал он, так почему же я готов уйти? Потому ли, что здешний мир - это мечта, и должен мечтой оставаться?
      Мечта достигнутая оборачивается недостижимой, действительное тривиальным, вожделенное - навязчивым. Но разве только в том причина? Этот мир не обманывает. Здесь есть всё, чего можно искать, но есть ли здесь то, чего можно желать?
      Андрей вошёл в дверь Новельта, мира Ничто, не помедлив на пороге.
      28.
      Так мало пространства... И какая чарующая красота!
      Внутренняя поверхность замкнутой сферы, куда попал Андрей, переливалась ошеломляющим радужным сиянием. Все цвета видимого спектра - и множество иных, точно Андрей вдруг обрёл инфракрасное и ультрафиолетовое зрение, а плюс к тому какое-то новое, небывалое. Фантастические цвета сочились ароматами ожидания и обещания... Сами слова "сфера", "цвет", "аромат", "пространство" не годились здесь, где всё было преисполнено иных значений и смыслов. Замкнутое раскрывалось в космос, малое развёртывалось в Бесконечность, краски сливались в чёрное, и это чёрное таило в себе неисчерпаемость. Поверхность сферы не была сделана из какого-то материала, образована каким-то полем, и вообще не была "сделана" или "образована". Ограниченная, она была безграничной, и за ней (в ней?) прятались ответы на все загадки бытия. Если уж говорить о "сделанности" сферы Новельта, она состояла не из материи, энергии или информации, а из бытийной всеобщности.
      Андрей вытянул руку ладонью вперёд. От безмолвных красочных переливов его ладонь отделяло на взгляд около двух сантиметров (на взгляд, ибо Ничто не знает реальных расстояний). Стоит сделать шаг, один только шаг... Один шаг земного человека, и Ничто хлынет в него, становясь абсолютным пресуществлением. Полнота познания, не испытанная доселе никем, тщетное упование мудрецов и бессильные слёзы художников. Изысканнейший из всех соблазнов, доступный и близкий, как наконец-то найденный и увиденный (но ещё не твой!) уникальный бриллиант. И чтобы заявить право безраздельной собственности, нужно лишь дотронуться до него, а помешать уже никто не в состоянии.
      Дотронуться... Этот крошечный мир, опустошивший себя до сокровенного первоединства всех начал, чтобы вместить доступные и недоступные воображению Вселенные, трепещет в ожидании прикосновения. Дотронуться - и он радостно сбросит радужную вуаль, за которой угадываются неясные очертания неразделимости внутреннего и внешнего. Взовьётся занавес, и продолжится спектакль, начинающийся в каждом человеке с его появлением на свет - но вот конца не удалось увидеть ещё никому. В одном ярчайшем взрывоподобном откровении Новельт готов был объединить для Андрея то, что предшествовало первому акту и то, что последует за финалом. Открытая тайна приведёт к тысячам других, ибо дороги познания нигде не кончаются, и Время не расставляет на них предупредительных знаков. Мир Ничто относится к Времени с тем же безразличием, что и к Пространству,
      /дистанции, расстоянию/
      и миллионы лет протекут на Земле и далёких от неё планетах, пока Новельт раскроет перед Андреем ничтожную часть своих сокровищниц. Властно влекущее
      /вот здесь, рядом, только прикоснись/
      откровение-миг, откровение-взрыв - просто сигнал, приглашение идти дальше. Новельт приглашал Андрея поиграть с ним в эту миллионолетнюю игру, единственную, которая никогда не надоест.
      Приходи, чтобы поиграть в моём опустевшем саду... Навсегда... Навсегда.
      Андрей чуть отклонил ладонь вправо, потом влево, и ему показалось, что сфера ответила лёгким колыханием, отозвавшимся в беспредельности. Путь познания ВСЕГО?
      А значит, и...
      Есть на свете нечто, недоступное никакому познанию извне, ни интуитивному, ни рациональному, ни полученному в подарок. Такое, что нельзя заслужить, завоевать, выпросить или купить... Такое, что стоит всего остального.
      Андрей засмеялся... И сделал шаг.
      Не вперёд, а назад.
      /Щёлкнули зубами обманутые чудовища, голодные стражи Империи Эго, пожирающие не людей, а чёрную энергию утолённой страсти. Какого пира лишил их отказ от утоления сильнейшей из страстей человеческих, жажды познания!/
      ...Дождь, холод и темнота окружали Андрея. Когда глаза немного привыкли, он с трудом разглядел деревья и мокрую просёлочную дорогу. В полнейшем ночном мраке он, естественно, совсем бы ничего не увидел, но издали падал отблеск золотистого света из окон дачного дома. Андрей уже знал, где он. Он знал, что дальше за домом возвышается холм, за ним растут клёны и дикие вишни, а ещё дальше есть гора, а в ней грот, пещера пирата Флинта. Он видел всё это на КАРТИНЕ, но помимо того, он был здесь и раньше, несомненно был.
      В доме его ждёт Аня, но не одна. Тот странный человек, загадочный ночной пассажир, тоже там. Ему известно о возвращении Андрея, и просто так он ждать не стал бы. Какими бы ни были его замыслы и цели, ничего ещё не кончилось.
      Откинув со лба намокшие волосы, Андрей поднял воротник и зашагал по дороге к дому.
      29.
      В кабинете Александра Львовича Штерна работал телевизор. Сентябрьские темы девяносто восьмого не отличались разнообразием - в основном обсуждали прогремевший недавно финансовый кризис и его последствия.
      - Рекордсменами в подорожании, - говорила телевизионная девушка, сегодня являются импортное растительное масло и чай - в три с половиной раза. Подсолнечное масло "Идеал" аргентинского производства со средней цены десять рублей за литр взлетело на тридцатипятирублёвую отметку, пачка цейлонского чая "Дилма" с двенадцати рублей поднялась до сорока.
      Штерн поглядывал на экран, но едва ли вникал в смысл льющихся из динамика слов. За последнее время он сильно сдал - сутулился, ходил медленными стариковскими шагами, посвящал делам, несмотря на кризис, не более четырёх часов в день, весь как-то высох и почернел. Потеря пары-другой миллионов, из-за чего прежде он ввязался бы в нешуточные битвы, мало его трогала. Он постоянно думал об Ане... И сейчас тоже.