В эту ночь Андрей так и не лег спать.
      5
      ИЮЛЬ 1991 ГОДА
      МОСКВА, ГОСТИНИЦА "ЮНОСТЬ"
      - Да, - сказал Андрей в телефонную трубку, - да, я буду вовремя, в двадцать два часа. Да, я помню, что эфир в двадцать три... Я, наверное, пойду не первым? Конечно... Спасибо... До свидания.
      Закончив разговор с режиссером телепрограммы, Андрей отправился в ванную, чтобы ещё раз побриться. Ему предстояло первое в жизни выступление по телевидению, и он справедливо полагал, что даже легкая небритость будет ни к чему.
      В Москву он приехал не для участия в программе "Собственное мнение", а для переговоров с издателем "Ученика Нострадамуса". Впечатляющий успех "Неоновых Псов" в столице привел к тому, что "Нострадамус" попал в планы издательства почти автоматически, оставалось обсудить детали. В редакторском кабинете на Андрея случайно наткнулась суетливая девушка, режиссер ночного молодежного канала. Последовало приглашение, от которого Андрей отказываться не стал.
      Книга "Неоновые Псы", выпущенная приличным тиражом и раскупаемая, как газировка в жаркую погоду, принесла Андрею Карелину определенную известность. Он выступил по радио, дал несколько интервью газетам, причем ради одного из них столичный журналист специально приезжал к нему из Москвы. Интервью получило многозначительное название "Присоединяйтесь, барон". Подразумевался барон Мюнхгаузен из фильма Марка Захарова, и по мысли журналиста таким образом тонко намекалось на отличие Андрея от прочей современной пишущей братии. Андрей и за это был благодарен - в основном общение с представителями уже практически свободной прессы вызывало зубную боль. Ему хотелось рассказывать о важных, интересных вещах, о творчестве, о попытках понять, как устроено то или другое, а его спрашивали чуть ли не о том, с кем он спит...
      Он вышел из ванной, тихонько напевая "Мир без героев"*. На глаза попался экземпляр газеты, успевшей опубликовать краткий анонс романа "Ученик Нострадамуса". Сложенная газета валялась в кресле у окна гостиничного номера. Андрей перебросил её на тахту, сел, закурил и принялся созерцать московское столпотворение внизу.
      В дверь негромко постучали.
      - Войдите, - отозвался Андрей, разворачивая кресло.
      Дверь отворилась как-то очень робко, словно стоявший за ней человек далеко не был уверен в правильности своего решения прийти сюда и до сих пор колебался.
      Возраст вошедшего нелегко было определить, с равным основанием он выглядел и на тридцать пять, и на сорок пять. Такая же неопределенность, приблизительность присутствовала и во всем его облике. Невысокого роста, коренастый, лысеющий, с бесцветными глазами и невыразительными чертами лица. Не красавец, не урод, ничего запоминающегося. Незнакомец был одет в скромный серый костюм; в одной руке он держал объемистый потертый атташе-кейс, а в другой - "Неоновых Псов" с портретом Андрея на обороте обложки и лаконичной биографической статьей. Впрочем, собственно биографических данных там почти не содержалось, их место занимали панегирики типа "Уже первая книга вывела Андрея Карелина в элиту мастеров жанра..." Словом, реклама.
      - Здравствуйте, Андрей Константинович, - несмело произнес вошедший.
      - Здравствуйте, - кивнул Андрей, гадая, кем бы мог быть неожиданный визитер. Телевизионщик, журналист, сотрудник издательства?
      - Позвольте представиться... Городницкий Владимир Сергеевич.
      - Рад познакомиться. Проходите...
      Городницкий прошел в комнату, присел на край тахты, положил кейс рядом.
      - Вот, - он протянул Андрею книгу. - Будьте добры... Автограф.
      Шариковой ручкой Андрей написал на титульном листе: "В. С. Городницкому с уважением и наилучшими пожеланиями от автора". Поставил дату, расписался, вручил книгу своему гостю.
      - Вы только за автографом пришли? - поинтересовался он.
      - Спасибо... Да... То есть не совсем... То есть совсем нет.
      - Вот как? - удивленно протянул Андрей. - А зачем же?
      Молча, упрямо Городницкий смотрел в пол.
      - Мы с вами земляки. - буркнул он наконец.
      - Да? Это приятно... Но что из того?
      - Я сидел в тюрьме, - тихо вымолвил гость. - По несправедливому обвинению.
      - Гм... - Андрей заметно растерялся. - Я, конечно, сочувствую вам...
      - Я не мог доказать, - перебил Городницкий, - никаких доказательств не было. Она узнала... Она умерла. Теперь есть доказательства. Сейчас мы посмотрим видеокассету...
      Он подцепил крышку кейса и вынул плоский видеоплейер "Орион". Подойдя к телевизору, он присел на корточки и принялся подключать плейер. Андрей следил за его действиями, не зная, что и сказать, потом решил ничего не говорить.
      Городницкий вложил в плейер кассету, нажал кнопки на корпусе телевизора и на пульте дистанционного управления. На экране появилось нечеткое, смазанное изображение - два человека в комнате. Съемка велась под неудобным углом, при плохом освещении, и все же Андрей сразу узнал одного из персонажей. Да и мудрено было его не узнать: лицо этого человека постоянно мелькало в газетах, журналах, телепередачах. Его звезда взошла в восемьдесят пятом, когда Горбачев искал новых людей... Теперь, как помнилось Андрею, человек на экране занимал крупнейший пост в руководящих структурах КПСС, будучи при этом весьма популярным политиком. Только вот фамилия не вспоминалась... Как же его... Григорьев? Гаранин? Ах да, Гараев. Точно, Евгений Семенович Гараев.
      Андрей повернулся к Городницкому, намереваясь задать вопрос, но тот поднял руку в предупреждающем жесте и кивнул на экран.
      В отличие от изображения, звук был хорошим. Каждое слово, произнесенное двумя собеседниками, слышалось так ясно, будто они находились в гостиничном номере рядом с Карелиным и Городницким. Их разговор длился минут двадцать. Потом запись оборвалась, в динамике зашумело, по экрану заметались белые полосы. Городницкий выключил плейер.
      - Вы узнали его? - спросил он. Судя по интонации, он не сомневался в ответе.
      - Гараева? Конечно.
      - Вы поняли, о чем идет речь?
      - Примерно. Похоже, Гараев убеждал этого второго подставить кого-то... Создать видимость преступления с фальшивыми уликами...
      - Не убеждал, а нанимал, - поправил Городницкий. - Когда вы посмотрите кассету вторично, вам все станет понятно. В конце отлично видно, как Гараев передает деньги. Запись сделана семь лет назад, когда Гараев работал прокурором города...
      - Какого города?
      - Нашего с вами родного города. Вы не знали?
      - Нет.
      - Ну да, разумеется, вы далеки от этих сфер... Теперь знаете. Я служил под его началом... И эти двое договаривались подставить именно меня.
      - Право... Мне очень жаль, - сказал Андрей, машинально разминая в пальцах сигарету.
      - Я хочу рассказать вам всю историю.
      Прежде чем Андрей успел как-то отреагировать на это предложение, Городницкий начал говорить. Его речь была насыщена эмоциями до предела, что и не удивительно, учитывая, через какой ужас пришлось пройти этому человеку. Пока он рассказывал, Андрей выкурил две сигареты одну за другой. Когда Городницкий закончил и выжидательно, настороженно посмотрел на Андрея, тот неуверенно произнес:
      - Я не совсем понимаю... Вы что, хотите, чтобы я написал об этом? Или ждете от меня совета?
      - Нет. Мы должны восстановить справедливость. Точнее, вы должны, потому что у вас есть возможность, а у меня нет.
      Андрей взглянул на Городницкого, как усталый психиатр на трудного пациента.
      - Но что же я могу сделать?
      - Сегодня ваше выступление по телевидению, в прямом эфире. Я оставлю вам пленку. Расскажите все перед камерой и передайте кассету журналистам.
      - Помилуйте, Владимир...
      - Сергеевич.
      - Владимир Сергеевич. Почему бы вам самому не отнести пленку на телевидение, отдать журналисту, или пойти в прокуратуру, сделать заявление?
      - Да вы представляете, кто такой Гараев? - взорвался Городницкий. Ему достаточно моргнуть, чтобы меня в пыль стереть. Если бы я мог сам выступить по телевидению! Когда мою историю узнают миллионы людей, расследование неминуемо, он не отмоется. Но кто я? Ноль. Вот вы говорите, отдайте пленку журналисту. Да какому, кому я могу доверять? А вы будете в прямом эфире.
      - Но почему я? - разозленно бросил Андрей. - Мало ли людей выступают в прямом эфире, вот и обращались бы к ним!
      Городницкий вдруг улыбнулся.
      - Все дело в этом, - он погладил обложку "Неоновых Псов". - Я прочел вашу книгу. Вы не такой, как многие другие. Я верю вам.
      Наступило молчание. Э, погодите, если на то пошло...
      - Как вы нашли меня? - резко, почти грубо спросил Андрей. - Как узнали, что я в Москве, где остановился, что буду выступать по телевидению? Я сам узнал об этом сегодня утром в издательстве.
      - Случайно, - пробормотал Городницкий.
      - Не слышу.
      - Практически случайно! Какое вам дело до подробностей? Я что, втягиваю вас в преступление?! Я прошу вас о помощи, и вы - мой единственный шанс! Неужели все, что написано в вашей книжке - ложь? Или вы боитесь?
      - Да, боюсь!
      - Чего? Мести Гараева? Бросьте. Он негодяй, но не идиот. Он мог бы навредить вам, если бы что-то изменил этим в свою пользу. Но он не станет махать кулаками после драки. И потом, что ему вы? Передаточное звено. Если уж он захочет кому-то отомстить, так мне.
      В номере снова установилась тишина. Андрей распечатал новую пачку сигарет, хотя обычно не курил так много.
      - Давайте посмотрим пленку ещё раз, - предложил Городницкий. - Вы убедитесь, что это не фокус, не монтаж и не подделка.
      - Не хочу я её смотреть, - буркнул Андрей.
      Но Гараев уже перематывал кассету, и они просмотрели запись сначала.
      - Хорошо, - ровным голосом сказал Андрей. - Я не эксперт, но верю, что это не подделка. Но это не значит, что...
      Его прервал дробный стук в дверь.
      - Андрей Константинович! - дверь приоткрылась, показалась горничная. Подойдите, пожалуйста, к телефону, вам звонят.
      Андрей потянулся к телефону.
      - Не к этому, - промурлыкала девушка. - К нашему, что в коридоре.
      - Вы не можете переключить звонок сюда?
      - Нет, это разные линии.
      - Ладно, сейчас. - Андрей повернулся к Городницкому. - Извините, Владимир Сергеевич, я на минуту.
      Он вышел из номера, не закрывая дверь, прошагал вслед за горничной по длинному коридору, устланному ковровой дорожкой, мимо рекреационных холлов и взял трубку, лежавшую на столе возле аппарата.
      - Да. Алло!
      Никакого ответа, и гудков тоже нет, лишь далекое потрескивание, будто трубку на другом конце линии поднесли к разгоревшемуся костру.
      - Алло! Слушаю! Не слышу вас... Перезвоните!
      Андрей положил трубку.
      - Что-то со связью, - сказала горничная. - Так бывает.
      - А кто звонил?
      - Мужчина какой-то.
      - Не представился?
      - Нет. Попросил пригласить Андрея Константиновича Карелина.
      - М-да...Ну, ладно. Если он ещё позвонит, попросите его перезвонить прямо ко мне, дайте телефон... Я удивляюсь, почему вы сразу так не сделали.
      - Как-то не сообразила, - смущенно ответила девушка.
      Когда Андрей вернулся, Городницкий уже отсоединил плеер от телевизора и укладывал его в кейс.
      - Кассета вон там, на тумбочке, - сообщил он.
      Покосившись на кассету, Андрей пожал плечами.
      - Я ничего вам не обещаю.
      - Разумеется, я не смею требовать... Но если решитесь, не давайте им смотреть кассету до вашего выступления, вообще не упоминайте о ней. Иначе все пропало.
      - Это понятно, - кивнул Андрей.
      - Вот мой московский адрес и телефон, - Городницкий протянул Андрею листок из блокнота. - Я остановился у знакомого... Я буду смотреть передачу.
      - Не очень-то на меня рассчитывайте.
      - Я надеюсь на вас.
      Со старомодным поклоном Городницкий покинул комнату. Андрей слушал, как затихают в коридоре его шаги, потом взял кассету и подбросил на ладони, точно прикидывая, какой вес она может иметь в его жизни.
      6
      Первый час эфира молодежного канала "Собственное мнение" подходил к концу. В просторной студии, где множество столов располагалось в декоративных нишах на разных уровнях, допрашивали эпатажного общественного деятеля демократического толка. В той нише, где сидели за столом в ожидании своей очереди Андрей Карелин и тележурналист Максим Щербаков, камеры и микрофоны были отключены.
      Кассету Городницкого Андрей положил во внутренний карман пиджака. Он ещё не знал, как поступит, скажет или промолчит. Он пришел в студию без всякого определенного намерения по этому поводу, он просто не думал об этом. Как получится.
      Общественного деятеля отпустили, и ведущий программы в манере непринужденной болтовни перекинул мостик к Андрею Карелину, представил его как восходящую литературную звезду. Вспыхнули прожекторы над столом Андрея и Максима. Щербаков начал с традиционно-биографических вопросов. Разговаривая с ним, Андрей чувствовал себя так, словно беседует с приятелем на лавочке в парке - никакого "страха телекамеры", а когда речь зашла о важных для него вещах, и совсем о камерах забыл.
      - ...В том интервью, - развивал свою мысль Щербаков, - вас сравнивали с заглавным героем фильма Марка Захарова "Тот самый Мюнхгаузен". Вы согласны с этим определением?
      - Ну конечно же, нет, - Андрей расслабленно улыбнулся. - Я в принципе против таких сравнений. Может ли один человек походить на другого больше, чем поверхностно? И потом, никому не нужен, не интересен второй Мюнхгаузен, или второй Герман Гессе, или второй Максим Щербаков. Достаточно того, что вы есть то, что вы есть... Другое дело - взаимоотношения Мюнхгаузена и Марты. Помните финал, где его должны отправить из пушки на Луну? Она говорит "я люблю тебя", а он отвечает - не то. Она говорит, что будет ждать... Опять не то! И вот тогда она говорит, что ему подложили сырой порох. Вот! Это - главное. Только так и никак иначе, потому что иначе ничто не имеет смысла.
      Журналист взглянул на Андрея с сомнением, как бы озадаченный столь радикальной точкой зрения. Но в его профессиональные обязанности не входило комментировать высказывания гостя студии или спорить с ним, и он задал следующий вопрос.
      - Тема любви - одна из главных в ваших "Неоновых Псах". У вас она неразрывно связана с темой предательства. Почему так?
      - Пожалуй, я не согласен, что тема любви у меня связана с темой предательства, - сказал Андрей. - Это слишком разные вещи, чтобы быть связанными. Противоположные. Тут скорее можно говорить не о связи, а о том, что эти темы идут рядом, рука об руку. К сожалению, так бывает и в жизни, хотя литература и жизнь тоже в общем ничем не связаны.
      - А что такое для вас предательство? - спросил Щербаков, преодолев секундное искушение увести разговор в сторону связи жизни и литературы.
      - О таких предметах можно рассуждать долго, - Андрей провел рукой над крышкой стола. - Предательство, любовь, совесть, ответственность, прирученность - неконкретно, как понятия. Но если мы сузим рамки до отношений мужчины и женщины, все становится простым и ясным. Мы в ответе за тех, кого приручили. Определенные моменты в жизни человека - это бой. Для писателя, например, это может быть время работы над каким-то произведением, особенно трудным и важным, но совсем не обязательно. Трудные моменты жизни - это бой. И ты веришь, ты рассчитываешь, что вот этот человек прикроет тебе спину в бою. А он уходит, сбегает. Вот что такое предательство. Наверное, это не имеет отношения к любви или нелюбви. Бросить того, кто и без тебя прекрасно обойдется - не предательство. Сесть на коней и разъехаться после боя - не предательство. Но после боя, черт возьми, после!
      - А физическая измена?
      - Она может и быть предательством, и не быть таковым. Все зависит от обстоятельств - в какой момент, почему... И от внутренней сущности человека, от того, как он умеет понять другого. Простить можно почти все или не прощать почти ничего. Я не назову вам конкретный поступок, какой стопроцентно нельзя простить. Все зависит не от поступков, а от мотивов и обстоятельств. Решительно все.
      - Спасибо... А теперь давайте вернемся к вашему творчеству. Расскажите, как все начиналось.
      Андрей усмехнулся.
      - Очень забавно. Знаете, я всегда любил фантастику... В детстве проглатывал все, что удавалось раздобыть, даже полную чушь, лишь бы был ярлык "фантастический роман". И вот классе, кажется, в седьмом написал я в школьной тетрадке коротенький рассказ под названием "Экспедиция доктора Хейма". Литературных достоинств у него не было никаких, графомания. Вся соль в сюжете. Эта самая экспедиция прибывает на какую-то планету ради месторождений редких металлов. Там они обнаруживают рабовладельческую цивилизацию. И что же они, по-вашему, делают? Утруждают себя попытками разобраться в сложностях чужого разума? Да ничего подобного. Без малейших колебаний, как по свистку, они сразу хватаются за лазерные пушки и в два счета разносят рабовладельцев на куски.
      - Действительно забавно, - вставил Щербаков с вежливой улыбкой.
      - Самое смешное начинается дальше. Я отправил этот рассказ в журнал "Техника - Молодежи"...
      - О!
      - Да... И мне прислали ответ, такую мини-рецензию. Одну фразу из неё я никогда не забуду: "Рассказ ваш порой становится просто кровожадным"...
      Щербаков рассмеялся, а с ним и Андрей.
      - Дальше было много всякого, - продолжал Андрей с прежней интонацией, на той же волне. - Я до сих пор не уверен, нормально ли то, чем я занимаюсь, да простят меня коллеги. Писать книги - странная профессия, и не так легко объяснить, как они появляются на свет. Я прочту вам одно небольшое шуточное стихотворение с длинным названием: "Универсальный рецепт творческого коктейля. Продукт к употреблению не рекомендуется, очень опасен для здоровья".
      - Интересно, - сказал Щербаков.
      - Да... Вот послушайте.
      Андрей взял паузу, чтобы вспомнить стихи.
      Плесни в бокал по капельке печали и молчания,
      Добавь осколок сумерек, колючий звездный свет,
      Добытый из щемящих снов на острове отчаяния,
      На острове, где можно все, где лжи и смерти нет.
      Потом долей, да не жалей, пусть будет там немерено,
      Экстракт из неизбывных бед и горестей твоих,
      Но должен быть он извлечен тобой со дна неверия,
      Где каждый слишком смел и горд, чтобы искать других.
      Поверь, что ты уже в пути туда, куда нельзя дойти,
      Где бьется пламя на краю сгорающего дня...
      Рецепт не полон мой, прости, не торопись к губам нести
      В твоем бокале нет ещё ни тайны, ни огня.
      Добавь до верха, не скупясь, густого одиночества,
      Смешай отдельно в миксере души добро и зло,
      Теперь зажмурься и глотай коктейль "Особый творческий"...
      И если сразу не умрешь, считай, что повезло.
      А после в синем сумраке лежи, ищи решение,
      Таращась вопросительно в кружащуюся тьму...
      Все в мире преходяще, и в этом - утешение,
      Хотя никто на свете не знает, почему.
      Он помолчал, слегка кивнул, так обозначив конец стихотворения, и добавил:
      - Просто шутка, конечно. Но в каждой шутке...
      - А над чем вы работаете сейчас? - полюбопытствовал журналист.
      Андрею вдруг стало холодно, словно жаркие лучи прожекторов неожиданно заледенели.
      - Вы имеете в виду новый сюжет? - его голос дрогнул.
      - Хотя бы в общих чертах. Я знаю, что писатели не любят говорить о будущих книгах.
      - Как правило, и я не люблю. Но об этом замысле расскажу охотно думаю, он всех заинтересует, потому что основан на реальных и сравнительно недавних событиях.
      - О, пожалуйста, Андрей Константинович, - обрадовался Щербаков.
      - Основных персонажей трое, - заговорил Андрей, стискивая в замок похолодевшие руки. - Прокурор некоего российского города - будем называть его для краткости просто Прокурор, его подчиненный - дадим ему условное имя Владимир, и жена Владимира, допустим, Рита. Первая экспозиция - восемьдесят четвертый год. Прокурор убежден, что был бы много лучшим мужем для Риты, нежели Владимир. Постепенно эта мысль превращается в манию, в навязчивую идею... Но Рита любит Владимира, счастлива с ним. Как убрать соперника? Прокурор готов даже на убийство, но это не решает его проблем, вариант Дон Гуана он отметает как нерезультативный или слишком долгий. Нужно убить не соперника, а любовь, скомпрометировать Владимира в глазах Риты и выступить благородным утешителем. Лучше всего обвинить соперника в преступлении, но в каком? Ясно, что не в краже кошелька в трамвае. Преступление должно быть мерзким. И вот Владимира арестовывают за покушение на изнасилование школьницы. Рита навещает его в тюрьме, он клянется в своей невиновности, но улики неопровержимы.
      У Андрея запершило в горле, и он глотнул минеральной воды из стоявшего перед ним стакана. Он старался говорить быстрее, опасаясь не уложиться в отпущенное время.
      - Владимиру дают шесть лет - могли бы и больше, адвокат помог. Рита выходит замуж за Прокурора, тот идет на повышение, едет в Москву... Тут в нашей истории появляется новый персонаж, назовем его Режиссером. Это тот, кому Прокурор поручил подставить Владимира. По сценарию Прокурора Режиссер нанял проститутку школьного возраста, и та познакомилась с Владимиром на улице. Как-то она убедила его пригласить её домой - может быть, просила помочь в чем-то, неважно. В квартире она набросилась на Владимира, как разъяренная кошка. Тому пришлось отбиваться. Визг, крик, милиция, соседи-свидетели, синяки, частицы кожи под ногтями, заявление потерпевшей, полный набор улик. Но не так прост наш Режиссер! Оказывается, он догадался тайно снять на видеокассету свой разговор с Прокурором, где тот планирует операцию против Владимира, дождался лучших для Прокурора времен, звездного часа, и разыскал его в Москве. Шантаж! Личная ответственность Режиссера не пугала, масштаб фигур несравним, как и масштаб потерь. Линия шантажа лежит немного в стороне от сюжета - существенно то, что в конце концов пленка попала к Прокурору. По каким-то соображениям он не уничтожил кассету, и на неё случайно наткнулась Рита. Это произошло в прошлом году, когда Владимир вышел из тюрьмы. Узнав страшную правду, Рита кинулась к Владимиру. Она умоляла простить её, но не получила прощения. Тогда она покончила с собой, перед смертью отправив Владимиру пленку...
      Андрей умолк, снова глотнул воды.
      - Означает ли этот сюжет, - осторожно спросил крайне разочарованный Щербаков, - что вы намерены выступить в жанре уголовной мелодрамы?
      С усмешкой Андрей поставил стакан на стол.
      - Нет, конечно. Я вас мистифицировал. Вы могли бы догадаться, заметить противоречие. Чуть раньше я говорил о разности литературы и жизни, и тут же преподнес жизненную историю... Нет, это не будущий роман, это реальность. Прокурор - всем известный теперь Евгений Семенович Гараев. Если не ошибаюсь, он принимал участие в вашей программе неделю назад?
      - Не в нашей программе, - пролепетал абсолютно растерявшийся журналист.
      - А вот доказательство его преступления.
      Андрей вынул из кармана видеокассету.
      В студии возникла тихая паника. Побледневшие телевизионщики беспомощно переглядывались, кто-то в углу отчаянно махал руками: заканчивайте, заканчивайте! Погасли красные огоньки телекамер, направленных на Андрея и Щербакова, заработали камеры ведущего.
      - Вот такой неожиданный поворот событий, - оправдывался тот с жалкой улыбкой. - Так как наша программа выходит в прямом эфире, мы...
      Щербаков схватил Андрея за руку, выволок в какую-то дверь, увлек за собой по узкому, тускло освещенному коридору.
      - Скорее, сюда... Сейчас начнется пожар в дурдоме во время наводнения... Слушай, - он перешел на "ты" незаметно ни для себя, ни для Андрея, волнение сказалось. - Ты уверен, что это та самая пленка?
      - Я смотрел её дважды. Мне отдал её Городницкий.
      - Какой Городницкий?
      - Владимир.
      - Понятно. Мы должны её поскорее переписать в нескольких экземплярах, пока кто-нибудь не наложил лапу... Эх, какую прекрасную, жирную свинью мы подложим коммунистам! Сюда...
      Он втолкнул Андрея в полутемное безлюдное помещение, где стояли ряды видеомагнитофонов и мерцали телеэкраны.
      - Давай.
      Выхватив у Андрея кассету, Щербаков зарядил магнитофон и нажал кнопку. Послышались страстные вздохи, и на экране замелькали кадры немецкого фильма фривольного содержания.
      - Что за черт, - пробормотал Андрей. - Перемотай туда-сюда. Наверное, до этого или после.
      Щербаков перематывал пленку. На всей кассете, с начала до конца, были записаны легкомысленные упражнения, и ничего больше.
      Андрей посмотрел на Щербакова, Щербаков посмотрел на Андрея, потом они вместе посмотрели на экран.
      - Да-а, - только и сказал Андрей.
      - Да, - односложно подтвердил Щербаков. - Перепутал кассету?
      - Как я мог перепутать?! У меня других не было.
      - Ну, вот что... В гостиницу не возвращайся, там тебя уже ждут...
      - Кто ждет?!
      - Не пугайся, не убийцы... Во всяком случае, пока. Ждут мои коллеги, репортеры. Нас ведь, как волков, ноги кормят, и рабочий день у нас ненормированный. А твоя сенсация полгорода подняла.
      - Что же мне делать?
      - Поедешь со мной. Не ко мне домой, там тоже найдут, а к подруге. Сейчас я тебя потихоньку выведу отсюда, я знаю как. И все мне расскажешь.
      - Ты хочешь мне помочь или прячешь сенсацию от конкурентов?
      - И то и другое. Если твоя история подтвердится, я её не выпущу... Ладно, после поговорим, надо сматывать удочки. Подожди здесь.
      Он исчез на полминуты, потом заглянул в дверь.
      - Пошли. Я верно рассчитал, нас пока ищут в других местах. Путь свободен. - Максим вытянул из магнитофона кассету, сунул в карман и пояснил: - Может, она пригодится, какой-нибудь след нарисуется...
      По невероятно запутанным пыльным коридорам, лестницам и подвалам, где тянулись под потолком сотни труб и кабелей, они пробирались минут пятнадцать. Покинув здание телецентра и озираясь подобно шпионам из советских детективов, короткими перебежками они достигли машины Щербакова, и журналист катапультировал старенькую "Волгу" с места.
      - Пронесло, - выдохнул Максим, когда машина остановилась у первого светофора. - Теперь давай, рассказывай.
      - Курить в твоем лимузине можно?
      - И мне дай.
      Они задымили, и Андрей со всеми подробностями, какие мог припомнить, начал повествование о визите Городницкого. "Волга" катила по Москве, красные огни светофоров сменялись зелеными и наоборот, а он все говорил, словно освобождаясь, фиксируя внимание на мельчайших деталях. Щербаков не перебил ни разу, а затем сказал:
      - Нелепая какая-то история. Знаешь, он мог подменить кассету, когда ты выходил к телефону. Звонил, допустим, его сообщник... Ведь повторных звонков не было?
      - Не было.
      - Вот видишь.
      - Но зачем?..
      - Шут его знает, зачем... А зачем ты в это ввязался?!
      - Не знаю. Наверное, из-за его жены. Она просила прощения, а он её прогнал. Он тоже косвенно виноват в её смерти.
      - Ага, - кивнул Щербаков, - и ты решил помочь ему снять камень с души.
      - Ничего я не решил! Я до последнего момента не знал, как поступлю.
      - Зато уж поступил так поступил. Вся столица на ушах.
      - Что ты кипятишься? У меня есть его телефон, позвоним и узнаем. Возможно, произошла ошибка.
      - Ну да, само собой, - насмешливо подхватил Максим. - Господин Городницкий явился к тебе с двумя кассетами. Одна с уликами, вторая любимая, с порнухой. Он никогда с ней не расстается, вот и перепутал невзначай... Приехали.
      Щербаков свернул во двор пятиэтажного кирпичного дома. Он запер машину, и Андрей последовал за ним на третий этаж, где журналист трижды постучал в дверь, оклеенную пластиком под шпон. Открыла симпатичная девушка лет двадцати в купальном халате и шлепанцах, с мокрыми волосами.
      - Максим... - она увидела Андрея и отступила в прихожую. - О, извините за мой вид. А я вас узнала... Это вы только что...
      - Да, - сказал Щербаков, подталкивая Андрея к порогу. - Это он только что.
      Жестом пригласив гостей в квартиру, девушка отправилась в спальню переодеваться. Андрей сразу сел к телефону, разыскал в кармане листок с номером Городницкого, накрутил диск.
      - Да, - раздался в трубке заспанный голос.
      - Владимир Сергеевич?
      - Нет.
      - Пригласите, пожалуйста, Владимира Сергеевича Городницкого.
      - По какому телефону вы звоните? - осведомился голос.
      Андрей назвал цифры и услышал:
      - Да, вы набрали правильно. Это мой номер. Я живу здесь уже сорок лет и не знаю, не знал и надеюсь никогда не узнать никакого Городницкого. А теперь прошу вашего соизволения лечь спать.
      - Осечка? - спросил Щербаков, едва Андрей положил трубку.
      - Городницкий там не живет.
      - Надо же, какая неожиданность, - съязвил журналист.
      - Есть ещё адрес. Он ведь остановился в Москве у знакомого, мог и забыть, ошибиться в двух-трех цифрах телефона, да хоть в одной. Впрочем...
      - Что?
      - Максим, у меня такое паршивое ощущение, что Городницкого искать бесполезно.
      - У меня тоже, - Щербаков вынул из кармана кассету, осмотрел со всех сторон. - Все, что от него осталось. Никаких пометок, ничего. Содержание нам известно. Хотя... Имеется микроскопический шанс, что в каком-то месте пленки записана некая подсказка. Если просмотреть её внимательно...
      - Ты сам в это не веришь.
      - Правильно, не верю. - Щербаков швырнул кассету через всю комнату на диван.
      - У тебя будут неприятности?
      - Да как сказать... Нервы потреплют, но обойдется. Прямой эфир есть прямой эфир, всякое случается. Подумай лучше о своих неприятностях.
      - Ой, не хочу, - простонал Андрей.
      В комнату вернулась девушка, в синих брюках и белой блузке, накрашенная и причесанная.
      - Что ж вы, черти, приуныли?! - весело воскликнула она. - Давайте пить кофе!
      - Покрепче бы чего-нибудь не помешало, - сказал Максим. - С того раза водка не прокисла?