Я промямлил что-то невразумительное, а он пристально изучал меня. Появилось ощущение, что он знает ответы на все свои вопросы. Но кто он, этот хиппи с ободранной гитарой?
      Он начал перебирать струны, и постепенно из разбросанных аккордов возникла мелодия удивительной чистоты. Он запел. Он пел высоким, чуть дрожащим голосом, затаенная печаль крылась в его песне, печаль, порой срывающаяся в безысходную тоску. Он пел об умершей музыке и несбыточной мечте, которая воплощается в реальность здесь и сейчас, пока он поет, и которая угаснет вместе с песней. Он пел о том, как синее небо становится черным и меркнут одни звезды, чтобы зажглись другие. Я опустил голову, оперся о руль мотоцикла. Мне казалось, что я вот-вот разгадаю загадку, память подскажет мне, кто он такой и где мы встречались раньше. Но воспоминание снова и снова ускользало.
      Песня кончилась. Солнечный диск коснулся горизонта, в небе загорелась первая бледная звезда.
      - Истинная любовь рождается в небесах, - тихо промолвил парень с гитарой. - Хочешь, я скажу, чего тебе не хватает, почему ты бежал из дома в разрушенном городе, а сейчас бежишь из дома на ветру?
      Я провел рукой по лицу, точно пытаясь стереть пелену. Он продолжал говорить.
      - Да, тебе недостает любви, той самой, что рождается в небесах, да, ты расплачиваешься за совершенное тобой зло. Но все это лишь оболочка истины, сама истина глубже. Откровенность - вот слово.
      До белизны я сжал кулаки, посмотрел прямо ему в лицо.
      - Вот источник твоего страдания, - говорил он. - У тебя нет, никогда не было и не будет человека, с которым ты мог бы быть откровенным. Ты никому не сможешь открыть всего, и это всегда останется капсулой со смертельным ядом. Капсула растворяется медленно, но теперь она почти растворилась, и скоро яд хлынет в твой мозг изнутри. Ты обречен.
      Я смотрел на него в страхе. На фоне быстро темнеющего неба и красного диска солнца его силуэт представлялся мне сумрачной ипостасью самого карающего Времени. Но кто же, кто же он, сумевший найти зерно истины, которое я так тщательно и заботливо прятал от себя? Как он прозорлив, как беспощаден!
      - Но у тебя есть выход, - сказал он с жесткой улыбкой. - Ты можешь быть откровенным со мной.
      - Нет! - в ужасе закричал я. - Нет! Я узнал тебя! Нет!
      Я вскочил в седло мотоцикла, трясущейся рукой повернул ключ.
      - Догадался? - его улыбка превратилась в издевательскую усмешку. Правильно. Я - это ты, на несколько лет раньше.
      - Будь ты проклят, - простонал я и крутанул ручку газа. Мотоцикл дернулся вперед так, что я едва не вылетел из седла.
      - Куда ты, псих! - кричал он вслед. - Из Кольца Времени не вырваться, от себя убежать не удастся!
      Но я уже мчался вниз с горы, дальше и дальше от каменного креста. Луч фары то уносился в темноту надвигающейся ночи, то упирался в дорожную пыль. Я не сворачивал с дороги, но сама дорога шла по кругу, и вскоре я неизбежно должен был снова оказаться у креста. Я стиснул зубы и в мрачном отрешении гнал мотоцикл. Будь что будет, выбора нет.
      Однако вместо огромного давящего креста я увидел всполохи городских реклам. С необычайным облегчением, словно позабыв о капсуле с ядом, я ворвался на улицы города. Но капсула существовала, и каждое малое приближение к истине разъедало её оболочку, ставшую уже слишком тонкой. А в тот момент, когда я узнаю все, я умру.
      Я поехал к другу. Окна его дома мягко, уютно светились. Я постучал в окно, потом в дверь, подождал. Из комнаты доносилась музыка - наверное, стук не слышен внутри. Я толкнул дверь, оказавшуюся незапертой, и вошел.
      Я застал знакомый, милый сердцу беспорядок. Друг сидел в кресле, а у его ног расположилась на ковре юная голубоглазая блондинка - его жена. Стереосистема воспроизводила тягучий блюз. На полу и на диване валялись пластинки в конвертах и без них, раскрытые музыкальные каталоги и альбомы. На журнальном столике неярко горела лампа под желтым абажуром, возле неё лежал маленький кассетный магнитофон.
      Невидимый для обитателей дома, я стоял в полутемной прихожей. На мгновение вспыхнуло острое желание повернуться и уйти, но вместо того я шагнул из тени на свет.
      Мне искренне обрадовались. После шумных приветствий я выбрал кресло подальше от лампы. Нет, я не напрасно пришел сюда. Мои друзья, два счастливых человека, действительно были мне рады на своем островке в ревущем холодном море рационалистичного города. И я почувствовал себя согретым у костра...
      Мы болтали о музыке и слушали новые пластинки, которые друг достал вчера. Так продолжалось до тех пор, пока слова очередного блюза не хлестнули больно по моим обнаженным нервам. Пела негритянка, низко и хрипло. "Приходи, если тебе одиноко, приходи, если тебе грустно. Расскажи мне обо всем. Я пойму тебя, как никто другой, возьму тебя за руку, и вместе мы вернемся во вчерашний день".
      Друг заметил перемену в моем лице.
      - Что случилось? - озабоченно спросил он.
      Я криво улыбнулся, попросил лист бумаги, ручку, нацарапал несколько строчек, протянул ему.
      Вот что я написал.
      "Я внезапно открыл, что Земля - это шар,
      И что все возвратится на круги своя,
      И что будь то случайность, проклятие, дар
      Каждый день оборот совершает Земля.
      А на круглом столе светит круглый бокал,
      Здесь ещё не сегодня, но уже не вчера.
      Я от жесткости круга безмерно устал,
      Я устал уставать, дожидаясь утра.
      А ведь плоской считалась когда-то Земля,
      Жаль, что те времена безвозвратно прошли...
      Лишь тогда круг не сковывал путь корабля,
      Были счастливы люди в мире плоской Земли."
      Друг долго смотрел на листок, потом передал его жене. Она прочла, взглянула на меня с любопытством.
      - Пойду, - сказал я и встал.
      - Уже? - удивился друг.
      - Да, пора. Оболочка капсулы до предела истончилась.
      - Какой капсулы?
      Я наклонился к нему.
      - Видишь ли, полностью откровенным я не могу быть даже с тобой. Самое большее, написать туманные стихи...
      Я пожал ему руку, поцеловал в щеку его жену и направился к двери. В прихожей я обернулся. Волна зависти захлестывала меня. Нет, я завидовал не любви, не гармонии, не уюту. Я завидовал их откровенности.
      На темной улице я обернулся снова, прощаясь со счастливым домом. Вот и все. Пора возвращаться к себе, возвращаться в одинокую комнату на ветру.
      О мотоцикле я и не вспомнил. Сейчас нужно идти пешком. Мой дом далеко, но я пойду пешком.
      Было холодно, дул пронизывающий ветер. Я поднял воротник и брел по улице, сгорбившись. Редкие машины проносились мимо, обливали меня золотом фар. Должно быть, водителям я казался фигурой без лица.
      Я не избегал ни центральных улиц, ни кромешного мрака переулков - мне было все равно. Отчаяние, ужас, смятение - все прошло, все теперь позади. Остался лишь великий покой. И я благодарил сам не знаю кого за этот покой, за то, что он есть у меня.
      Ветер усиливался. Я растворялся в ночи, сливался с тьмой, терял ощущение реальности, терял свое живое тело, будто нет и никогда не было меня, а есть шум ветра и молчание огромного мира. Капсула распалась, и яд разливался в мозгу, как долгожданный бальзам успокоения. Это не равнодушие, не безразличие ко всему на свете. Это просто единение - я без остатка растворился во Вселенной.
      Навсегда в прошлом золотое, черное и серое, нет больше никаких красок, а только бесцветное ничто - не зловещее, не пугающее, спокойное.
      Много часов спустя я вышел на последний отрезок лесной дороги, ведущей к дому на ветру. Да, я шел к своему одинокому дому, возвращался туда, куда нет возврата. Что это - бессмысленная попытка превозмочь действие яда, воспротивиться покою, повернуть Время? Снова возродилась в сердце смутная тревога, и она нарастала тем сильнее, чем ближе я подходил к дому. Разгоралась небесное зарево, но ведь ещё рано для рассвета...
      Когда лес кончился, с вершины невысокого холма я увидел то, что прогнало тревогу прочь.
      Дом на ветру пылал. Языки пламени исторгали в черное небо снопы искр, огонь выл, как раненый зверь. Дом полыхал, как поленница сухих дров, как подожженный мальчишками спичечный коробок. Судьба снова оказалась на моей стороне. Ей было угодно поставить точку.
      Долго я смотрел на ревущее пламя, пожирающее мой дом. Все-таки, все-таки последние минуты, вопреки всему, будут счастливыми.
      Я улыбался. С этой улыбкой, когда горечь яда заполнила все мое существо, я вошел в пламенеющий дом на ветру."
      3
      МАЙ 1990 ГОДА
      Андрей Карелин перешагнул порог редакторского кабинета с внутренним трепетом. Еще бы, первая встреча с человеком, способным серьезно повлиять на его писательскую будущность! До того были рассказы, пьесы, их читали какие-то люди, высказывали какие-то мнения... Пара маленьких рассказиков, написанных под Гоффредо Паризе, появилась в студенческой многотиражке - и только. Теперь же Андрея пригласил главный редактор альманаха фантастики, детективов и приключений "Зеркало воображения" Виталий Борисович Свиридов пригласил для обсуждения пятисотстраничного романа "Неоновые Псы", рукопись которого Андрей отправил в местное издательство "Гамма" полмесяца назад.
      Андрей представился. Редактор выскочил из-за стола - длинный, тощий, с острым кадыком на цыплячьей шее, пышной шевелюрой и в тяжелых, никак не идущих к его тонкому лицу очках - подбежал, затряс в пожатии руку Андрея.
      - Свиридов, Виталий Борисович... Это со мной вы разговаривали по телефону, Андрей Константинович... Прошу вас, прошу... Садитесь.
      Хилый колченогий стул, куда уселся Андрей, жалобно взвизгнул и едва не развалился, но устоял.
      - Я думал, - сказал Андрей с неопределенной интонацией, - что мой роман не понравился. Я ждал звонка, но вот решил позвонить сам.
      - Андрей Константинович! - редактор всплеснул руками. - Я вашу книгу сразу прочел, за полтора дня. Да вот беда, моя проклятая рассеянность потерял ваше сопроводительное письмо с координатами. Искал вас через справочную, знакомых расспрашивал... Все равно бы я вас нашел, и очень скоро.
      Он вернулся за стол, заваленный тоннами бумаг. Из-за стекол очков он рассматривал Андрея с нескрываемым интересом, не холодно-академическим, а живым, исполненным симпатии.
      - Итак, ваша книга... Будем печатать, сомнений нет. Она выйдет уже в ближайшем выпуске "Зеркала воображения", - редактор тараторил так быстро, что Андрей не всегда понимал слова сразу. - Вот только как её анонсировать? Необычный жанр... Пожалуй, это ближе всего к психологическому триллеру, но определение "триллер" у нас как-то пока не привилось.
      - Поставьте просто "роман", - предложил Андрей.
      - Просто "роман", да? - Свиридов хмыкнул. - А что, это выход... Не придерешься... Нам понадобится ваша фотография и биографические сведения дадим в газете, вместе с фрагментом "Неоновых Псов".
      - Да, понятно... Но, Виталий Борисович, это все об издании... А как вам сама книга? Что вы о ней думаете?
      Свиридов достал из ящика стола распечатанную пачку "Мальборо", протянул Андрею. Тот взял сигарету, они закурили.
      - Что думаю? - переспросил Свиридов. - Странная книга. Странная и очень хорошая. В ней несколько уровней, это редко встречается. Обычно или сюжет, или идея, или поэзия, или философия. Вот знаете, недавно принес мне рукопись один молодой автор. Там было полно метких наблюдений, умных рассуждений, психологии... А я её отклонил, потому что автор не умеет строить увлекательный сюжет. Так он сделал большие глаза - некогда мне, мол, пустяками заниматься. Ну, может быть, я зарезал нового Марселя Пруста, но у меня альманах фантастики и приключений... И редакторское мышление соответствующее. Вот вы - мой автор, и я могу сделать для вас многое. Кстати, вы где-нибудь работаете официально? Есть у вас, так сказать, государева служба?
      - Нет, - признался Андрей. - Была, но выгнали за прогулы.
      - Значит, вы бедствуете?
      - Проедаю выходное пособие.
      - Ага. Ну, этому горю нетрудно помочь. Я предлагаю вам издательский договор. Вы пишете для меня три книги в год, а я кроме гонораров выплачиваю вам ежемесячное содержание. Как?
      - Заманчиво, - Андрей тряхнул сигаретой над пепельницей. - И я передаю вам все авторские права...
      - Конечно. А что же вы хотите? О, я понимаю, вам не хочется связывать себя со скромным издательством в родном городе, вы метите в Москву... Но не так-то это все просто, Андрей Константинович, с книгами вашего жанра. Ладно, заберите у меня "Неоновых псов". И будете с ними год мучиться, если вообще пробьетесь. А я издам их в своем альманахе, потом сам отвезу в Москву. Я знаю все входы и выходы, а вы их не знаете. Через полгода "Неоновые Псы" выйдут в столице. Заработаю я на этом? Да, заработаю, я не столь богат, чтобы быть альтруистом и меценатом. Но и вы получите гарантированные деньги, а главное - создадите себе имя.
      - Я должен подумать, - неуверенно произнес Андрей.
      - Думайте, сколько хотите! Я вас не тороплю, правда, сама жизнь торопит. К общему договору мы вернемся позже, а вот судьбу "Псов" нужно решить сейчас, если мы хотим успеть к ближайшему выпуску. Уступаете мне бессрочные исключительные права? Тогда вы сию секунду получите аванс.
      У Андрея голова шла кругом от такого напора... И от всей ситуации. Он никому не известен, написал первую большую книгу, и разумеется, никто никогда не вел с ним подобных разговоров. И деньги нужны, ох как нужны. Он слукавил, сказав редактору, что проедает выходное пособие. Давно проел и теперь существует лишь благодаря поддержке друга, Игоря Филатова, который и сам не миллионер.
      - Согласен, - сказал он. - Бессрочные исключительные права на "Неоновых Псов", а дальше посмотрим.
      Свиридов тут же полез в сейф и вручил Андрею толстую пачку денег.
      - Эти деньги ждали вас, - сообщил он с удовлетворенной улыбкой. - За этот аванс расписываться нигде не надо. И вам хлопот меньше с подоходным налогом, и нам... Теперь продиктуйте мне ваш адрес и телефон. Я пришлю вам с курьером договор на "Псов" и проект большого договора. Почитаете, обдумаете... Вносите какие угодно изменения, обсудим.
      Ошеломленно Андрей смотрел на деньги. Главное место в его мыслях занимали не успех и перспективы, а то, что теперь он сможет расплатиться с Филатовым. Он назвал адрес и телефон, которые Свиридов записал в ежедневнике.
      - Виталий Борисович, - проговорил он следом за тем, - а почему вы с ходу предложили мне большой договор? Вам понравились "Неоновые Псы", но это не значит, что и вторая книга будет похожа на первую, и так далее.
      - Собираетесь сменить жанр?
      - Пока нет. Мне очень интересно работать именно в этом жанре, есть замыслы... Но все может быть. А если мне взбредет в голову написать что-нибудь эдакое... Бытовое?
      Редактор зазразительно рассмеялся.
      - Бытовое - это не ко мне. Но вы же сами сказали, что есть замыслы. Я верю в вас. Если все время осторожничать, то много не проиграешь... Но и не выиграешь.
      - Спасибо, - искренне поблагодарил Андрей.
      - За что?
      - За веру. И за аванс, конечно.
      - Ни за то, ни за другое благодарностей не принимаю. Это ваша заслуга, а не моя.
      - Надеюсь, - мысли Андрея приняли иное направление, - вы не собираетесь что-то кардинально менять в тексте "Неоновых Псов".
      Склонив голову к плечу, Свиридов задумчиво постучал пальцами по картонной папке.
      - Видите ли... Ну, вот та сцена, где героя преследуют на заброшенном заводе... Двадцать страниц! У вас есть видеомагнитофон?
      - Нет.
      - И вы не смотрите американских боевиков?
      - Почему, смотрю иногда у друзей... И наша телекомпания балует.
      - Тогда вы, наверное, обратили внимание. Завод - в каждом втором боевике.
      - Гм... Да.
      - Или вот сцена на вилле, где журналист сжигает доллары. Она кажется мне надуманной.
      - Но без неё непонятен финал.
      - Да будет вам! Вполне понятен. Или вот еще. Когда герой проникает в контору этой таинственной фирмы, как ее...
      - "Возрождение", - подсказал Андрей.
      - Да, "Возрождение". Почему он пошел сам, он что - сыщик или взломщик? Не логичнее ли было бы для него доверить эту миссию кому-то другому?
      - Но кому?
      - Да кому угодно. Можно ввести второстепенного эпизодического персонажа, который, например, чем-то обязан герою... В общем, перед публикацией я пришлю вам текст, оцените мой редакторский произвол. Я понимаю, как болезненно автор воспринимает любое вмешательство... Но посмотрите непредвзято. Наша совместная задача - сделать так, чтобы книга стала лучше. Если уж совсем вам не понравятся мои варианты - ну, выбросите, вернете свои, либо придумаете другие. Но насчет завода я настоятельно советую - или убрать, или сократить максимально.
      - Возможно, я так и поступлю, - обтекаемо высказался Андрей, но про себя уже решил, что исключит сцену на заводе, вернее, заменит её какой-нибудь другой. Он выписывал её любовно и тщательно (отчасти потому она и получилась такой длинной), а её очевидной банальности не заметил. Увлекшись одним, он порой упускал из вида другое, не менее важное, а сейчас вдруг отчетливо понял, как не хватает ему иногда взгляда со стороны. Не менторства досужего критика, а взгляда человека, так же заинтересованного в творческой полноценности книги, как и он. Впрочем, писательская профессия одинока по определению - кроме случаев соавторства, но то отдельная статья.
      Они беседовали ещё минут двадцать: о "Неоновых Псах", о собственных давних попытках Свиридова писать книги, о современной фантастической и детективной литературе и об альманахе "Зеркало воображения". Редактор намекнул, что неплохо бы получить от Андрея продолжение "Неоновых Псов". Андрей вежливо ответил, что пока продолжения не замышляет, а там как знать, как знать...
      Расстались они тепло. Свиридов снова стискивал руку Андрея, теперь уже на прощание, с неожиданной в его тщедушном теле силой.
      Издательство "Гамма" располагалось кварталах в десяти от дома Андрея Карелина, но он не сел в автобус и не остановил такси. Он шагал по тротуару в бодрящих волнах майской прохлады, ощущая в кармане приятную тяжесть пачки денег. Эйфория новых надежд переполняла его. Его книга, его первая книга была встречена с распростертыми объятиями и будет издана! Конец нищете, конец туманному статусу темной лошадки. Андрей вспомнил песню Гарланда Джеффриса под названием "Писатель-призрак". Это уже не про него, он больше не писатель-призрак! Правда, в песне подразумевался литератор, тайно сочиняющий за именитую бездарь, но Андрей вкладывал в это сочетание совсем иной, более близкий ему, почти буквальный смысл.
      Краем глаза Андрей увидел желтое пятнышко, пляшущее у стены. Это была кувыркающаяся на ветру лимонная бабочка, и Андрей удивился. Бывают ли бабочки так рано в мае? А если и бывают, как она попала в бетонное сердце города?
      Против ветра бабочка подлетела ближе и упала на рукав куртки Андрея. С превеликой осторожностью он ухватился пальцами за хрупкое крылышко, чтобы выпустить бабочку - стряхнуть её с рукава не получалось, не идти же ради неё с вытянутой рукой... А иначе есть риск растереть её в порошок о карман куртки.
      Он удивился вторично, теперь гораздо сильнее. Под пальцами он почувствовал не тончайшее, трепещущее живое крыло, покрытое слоем нежной пыльцы, а нечто вроде довольно плотной ткани. Что это - искусственная бабочка? Какая-то игрушка, выброшенная из окна сквозняком? Тогда как же она держится за куртку?
      Чтобы рассмотреть бабочку лучше, он поднес её к лицу, но тут она забилась, и Андрей в растерянности отпустил крыло. Бабочка заложила изящный вираж, обогнула Андрея по дуге и запорхала над разноцветными крышами автомобилей. Она удалялась; потом превратилась в желтую точку; потом исчезла.
      Андрей не двигался, пока с ним не столкнулась толстая спешащая тетка в синем спортивном костюме.
      - Эй! Стоит тут, рот разинул... Пьяный, что ли?
      Повернувшись, Андрей отправился дальше. На углу он оглянулся и снова посмотрел туда, где пропала лимонная бабочка.
      4
      ЯНВАРЬ 1991 ГОДА
      Огонь весело гудел в печке, смолистые дрова потрескивали и стреляли. Вчера снег падал весь день, и сегодня вокруг дачного домика выросли пушистые сугробы, свежие и нетронутые, как в стране Санта Клауса на заграничных рождественских открытках. Не было ни жгучего мороза, ни ветра такая погода держалась с конца декабря и вызывала ностальгические воспоминания о новогодних праздниках детства.
      Андрей в толстом сером свитере и джинсах вышел на заснеженную веранду - сложенные у печки дрова кончались, и пора было подумать о возобновлении запаса. Он ловко подхватил топор, с удовольствием ощущая в ладони гладкое дерево рукояти, спустился по трем скрипучим ступенькам. Здесь возле верстака валялись живописной горкой напиленные утром чурбачки, теперь их требовалось расколоть и перетаскать в дом. Эта нехитрая работа доставляла Андрею физическую радость. Он махал топором значительно дольше, чем было необходимо для приготовления ночного резерва дров.
      Когда он немного устал - но эта усталость, томное нытье мускулов, тоже была приятна - он отставил топор, зачерпнул полную горсть снега и со смехом растер сильно раскрасневшееся, разгоряченное лицо. Потом он принялся переносить дрова в дом.
      Андрей Карелин жил на даче вторую неделю, он приехал сюда сразу после наступления нового года и не намеревался возвращаться в город даже в день своего рождения - пятнадцатого января, когда ему должно было исполниться двадцать девять лет. Мелкие бытовые неудобства с лихвой компенсировались продуктивным творческим уединением и этими снегами вокруг... Да и какие там неудобства. Разве это мешает новой книге - всласть порубить дрова на легком морозце или сбегать на лыжах в поселковый магазин за пару километров? Наоборот, маленький допинг первобытных радостей.
      Подбросив дровец в печку, Андрей закрыл заслонку и уселся в старое, очень уютное кресло у некрашеного деревянного стола. Он взял несколько исписанных листов, устроил их на коленях. С карандашом в руке он стал просматривать законченную сегодня утром главу.
      Новая книга, "Ученик Нострадамуса", была обещана Свиридову, который не так давно опубликовал "Неоновых Псов" в своем альманахе. Невеликий тираж "Зеркала воображения", распространявшийся лишь в пределах одной области, не позволял надеяться на то, что книга прозвучит, однако Свиридов согласно известному замыслу действовал и в Москве. Крупное столичное издательство готовило выпуск "Неоновых Псов", и прожженные московские редакторы в унисон предвещали большой успех.
      Андрей так и не подписал долгосрочного договора со Свиридовым, предпочтя сохранить независимость. Они сошлись на опционе, то есть преимущественном праве издательства "Гамма" приобретать рукописи Андрея для разовой публикации. При этом Андрей владел авторскими правами и был волен в дальнейшем поступать со своими книгами, как ему угодно.
      Он сделал всего с десяток незначительных пометок в начале главы, но середину искромсал основательно, а завершающая часть ему теперь совсем не понравилась, и он решил переделать её целиком. Снова накормив жадную печку, Андрей водрузил на неё остывший чайник и перебрался в другую комнату, где стоял его письменный стол (потому он и называл эту комнату кабинетом). Он сдвинул в сторону все блокноты, листы, клочки и обрывки бумаги с набросками и предварительными заметками, расположился за столом, начал быстро писать. Работа постепенно так увлекла его, что даже когда изрядно стемнело, он не отрывался и на секунду, нужную для включения настольной лампы.
      В конце концов, разумеется, лампу пришлось-таки включить, но это произошло после того, как Андрей расправился с трудным эпизодом и вдобавок почти перестал различать строчки на бумаге. Он откинулся на спинку стула, вытянул затекшие ноги, закурил "Приму". Сейчас он мог позволить себе сигареты подороже, но не изменил пристрастию к любимой марке.
      Чайник совершенно выкипел, чего и следовало ожидать, но Андрей обнаружил это с комичным изумлением, когда вышел из кабинета налить чайку. При помощи мокрой тряпки он убрал чайник на керамическую подставку, а вместо него взгромоздил на печку другой, внушительного размера и доверху полный. Так как после этого он вернулся к работе, второму чайнику могла грозить судьба первого. Спасло второй чайник то, что теперь Андрей неторопливо расставлял акценты в более ясном для него эпизоде.
      Около полуночи он подумал, что на сегодня хватит. Все равно нельзя эффективно работать дольше определенного времени - высокое напряжение падает, внимание угасает, необязательные ошибки вызывают раздраженную реакцию, и все тонет в приливе эмоционального негатива.
      Спать не хотелось. Несмотря на свежий воздух и физические разминки, Андрей всегда ложился очень поздно, под утро - не в последнюю очередь из-за хронического интеллектуального переутомления. Говоря проще, ему не давали уснуть образы и события книги, продолжающие жить своей жизнью и тогда, когда авторучка отложена и готовые листы собраны в аккуратную стопку.
      Чтобы дать глазам отдохнуть, Андрей выключил лампу. Сначала в комнате как будто воцарился полный мрак, но минута за минутой мягкий лунный свет отвоевывал территорию - так это выглядело, хотя на самом деле приспосабливалось зрение. Тени стола и стульев, тумбочки, шкафа, этажерок образовывали причудливые сочетания на полу, бархатно светящемся под лучами луны. Андрей подошел к окну. Синевато-серебристые сугробы под звездным небом, ничего, кроме сугробов... Шапки снега покрыли столбики заборов, летние столы и скамейки на соседних дачах, низкие сарайчики, поленницы, кучи песка, укутанные на зиму кусты роз - снег, снег везде, куда ни посмотри.
      Андрей сделал шаг назад, отходя от окна, и что-то остановило его, какое-то трудноуловимое изменение в ровном потоке лунного света. На мгновение этот свет померк, точно между Луной и Землей промчалась гигантская полупрозрачная тень, неведомое порождение мрака, а потом утратил серебристую теплоту, наливаясь холодно-лиловым оттенком. Невольно вспоминались байки о летающих тарелках и прочей чертовщине. Бабушкины сказки, но... Как знать, а вдруг этой лунной полночью Андрей увидит что-то подобное?
      Быстрым шагом Андрей вышел из комнаты на веранду. Замеченное им изменение, которое раньше ещё можно было списать на последствия усталости глаз, здесь было очевидным. Льющийся с небес лиловый свет никак не походил на лунный. Мертвенное свечение заливало снега, зажигало в сугробах фиолетовые искры и в то же время странным образом не рассеивало тьму - это был свет, не то свободно уживающийся с темнотой, не то сам её создающий.
      - Что такое, - прошептал Андрей, вцепившись в деревянные перила, ограждающие веранду. - Что...
      Он услышал звук. Свист ветра, вой метели - а вокруг абсолютный штиль! Эта вьюга не могла даже бушевать где-то вдали, завывания слышались рядом, будто неощутимый ветер сдувал холмики сугробов прямо под верандой, у ног Андрея.
      Потом в акустическую картину вьюги ворвался новый звук. Он был коротким, как промельк молнии, но очень отчетливым - возглас на незнакомом Андрею языке, возможно, на немецком. Хотя смысл восклицания остался непонятным, интонация говорила о том, что это ругательство. Причем не просто ругательство, а такое, какое может произнести человек в момент торжества или внезапного озарения - вроде знаменитого "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!"
      Далеко впереди, за тремя или четырьмя заборами близлежащих дач, на устилающем какую-то крышу снегу загорелись и тут же погасли прерывистые фиолетовые линии. Как показалось Андрею, они составляли надпись или во всяком случае были похожи на буквы. Случайно или нет, но первая извилистая линия напоминала латинскую букву S, а последняя распадалась на две черты, состыкованные наподобие буквы Т. Однако Андрей видел эти линии слишком недолго... Была ли это надпись (и как она могла появиться?!) или замысловатая игра света и теней?
      Но то, что произошло в следующую секунду, наверное не относилось к оптическим или ещё каким-то иллюзиям. Из воздуха, ниоткуда, вылетел маленький, тускло блестящий предмет, словно брошенный чьей-то невидимой рукой. Он со стуком ударился о стену дома и отскочил в снег, покрывающий пол веранды неровным слоем - тоньше у стен, толще у перил.
      И с этим сухим, жестким стуком возвратился обыденный мир. Исчез вой метели, как в динамике резко выключенного радиоприемника, и луна светила так, как ей и полагается испокон века.
      Андрей поднял голову к луне и неожиданно ощутил себя крошечным и беззащитным. Сверху на него глядел Космос, безглазый, огромный, и что-то неотвратимо враждебное дышало там, за пределами звездной панорамы.
      Ощущение беспомощности перед этим чудовищным нечто было столь внезапным и сильным, что у Андрея закружилась голова. Он отступил от перил, опустился на колени. Так он стоял, наверное, с минуту, потом начал шарить руками в снегу, там, куда упал блестящий предмет.
      Просеивая снег сквозь пальцы, он вскоре нашел то, что искал. Вернулся в кабинет, зажег лампу, сел за стол и положил находку перед собой на белый лист бумаги.
      Электрический свет из-под абажура в упор бил по желтому кружку старинной золотой монеты, истертой до того, что трудно было разобрать детали изображений и надписи на ней. Ее край был также стерт, исцарапан, но по-другому, и характер этих повреждений наводил на мысль, что монетой пытались проводить борозды в твердом камне, рисовать или писать на нем.
      Старинная золотая монета. Брошенная монета, а здесь по крайней мере на километр вокруг нет не только ни одного человека, но и вообще ни одного живого существа. Разве что редкие белки, птицы... Не могла ли птица уронить эту монету? Сорока, например, их привлекает металлический блеск. Где-то нашла или стащила, и вот... Но во-первых, едва ли это случилось бы ночью; во-вторых, предмет, выпущенный из птичьего клюва, падает вертикально вниз, а не летит параллельно земле. В-третьих, лиловый свет, в-четвертых, вьюга, в-пятых, немецкое восторженное проклятье... Андрей мог бы продолжать перечень, пристегнуть к нему и шестое, и седьмое, и восьмое, и так далее, но в том просто не было нужды. Без всяких дополнительных аргументов он знал, что монета не имеет отношения ни к птицам, ни к людям привычного мира, ни к чему такому, что поддается объяснению в рамках здравого смысла. А к тому страшному, что глянуло на него из космических глубин? Возможно. Очень может быть.