Сильный порыв ветра распахнул окно, и шторм ворвался в комнату, с молниями, грохотом, брызгами, водяной пылью. Он срывал картины со стен, книги полетели на пол, крича от ужаса. Я ринулся к окну. Там была тьма, страшный круговорот, где ветер перемешивал в колдовском экстазе Мрак и Ничто, где призраки рождались в слиянии субстанций, в зловещих завываниях, где что-то трещало и хлопало, как выстрелы. Я сражался с рамой, она не поддавалась под напором урагана, а ветер бушевал в моем доме. Он опрокинул торшер, посыпались искры короткого замыкания, и свет погас.
      В эту минуту зазвонил телефон. С усилием я захлопнул окно и схватил трубку.
      - Алло.
      Молчание. Потом незнакомый... Да, незнакомый голос неуверенно произнес:
      - Ты не помнишь меня?
      - Алло! - кричал я. - Кто это?
      - Ты меня не узнаешь?
      - Кто ты?
      Голос отозвался после долгой паузы.
      - Я звоню из Города.
      - О, нет...
      - Ты не хочешь приехать?
      Я швырнул трубку на аппарат. Круговорот темноты и страха продолжался в комнате и без всякого шторма. Я повернулся и бросился вон.
      Мой старый автомобиль стоял у крыльца. Как сумасшедший, я рванул дверцу, плюхнулся за руль, крутанул ключ зажигания. Двигатель зарычал. Дальний свет, третья скорость - я гнал машину сквозь сплошной дождь. Все четыре дверцы дребезжали на ухабах.
      Когда я проезжал мимо поселка, буря уже стихала, и проявлялась блеклая предрассветная мгла. В ней горели бессмысленные, ненужные огни. Холодной зимней ночью можно с надеждой идти к такому огню, падать и подниматься, замерзать и мечтать о тепле, и добраться наконец до какого-то дежурного фонаря в ночном безлюдье, того огня, из которого черпал силы идти.
      Безразличные пятна света усилили мою жажду вырваться из серой мглы. Я давил и давил на акселератор, хотя моя старенькая машина давно достигла предельной скорости. Я вцепился в руль, подгоняемый голосом в телефонной трубке, голосом из прошлого, бестелесным эхом в пустоте.
      Еще издали в утреннем мареве я увидел дым. Черным покрывалом он стлался над Городом, поднимался кое-где уродливыми грибами, похожими на атомные.
      На окраине Города - бывшего Города! - я остановил машину и медленно пошел вперед среди обугленных руин. Зачем я здесь? Напрасно. Прошло столько лет, этот мир навсегда забыт. О, как весело и зовуще пела тогда беспечная англичанка с магнитофонной ленты! "Не пропусти свой поезд, завтра будет слишком поздно..." И я помчался на вокзал с гордой улыбкой, без чемоданов, почти без денег, с одной только верой. Я не опоздал и покинул Город.
      Сколько же лет назад?
      А теперь я брел среди развалин некогда счастливого Города. Что случилось здесь? Вот в этом саду дети гонялись за собаками. А тут был дом старого друга. Вот тут, на месте этой дымящейся воронки.
      Я шел, загипнотизированный взглядом бездонных провалов, когда-то бывших окнами живых домов. Из пустоты дверных проемов что-то невидимое, огромное вкрадчиво нашептывало: "Поздно... Нет прощения... Те, кого здесь нет, не вернутся..." Несколько раз я подавлял сильнейшее желание кинуться бежать к машине и гнать дальше, дальше, дальше отсюда.
      На одной из улиц, возле уцелевшего маленького дома я увидел старика. Он сидел в садике, на скамейке у врытого в землю стола, и читал толстую книгу. Заслышав шаги, он поднял глаза. Я испуганно замер, а он долго всматривался в меня, старик, сгорбленное существо с морщинистым лицом и клоками седых волос.
      - Подойди, сынок, - наконец проскрипел он.
      Я нерешительно приблизился.
      - Ты видишь, - старик с трудом произносил слова. - Смотри. Там - аллея зеленеющих тополей, а вот газоны и клумбы с цветами, и отовсюду льется музыка и смех.
      Я огляделся. Мертвые остовы деревьев чернели там, куда указывал старик, и гнетущая тишина висела в воздухе. Старик засмеялся, если так можно назвать его глуховатое карканье.
      - Не видишь. Не видишь, потому что не помнишь. Ты из этого города, но ты слишком давно не был здесь. Ты намного моложе меня, сынок, но ты отсутствовал дольше, чем длилась вся моя жизнь.
      Он умолк. Спустя две или три тяжких минуты я осмелился спросить:
      - Но что тут произошло?
      Сморщенный рот старика растянулся, как резиновый, в диком и пугающем подобии улыбки.
      - Зима, - тихо сказал он.
      - ЧТО?!
      - Зима. Она пришла, когда никто не мог помешать, и украла наш счастливый Город. И когда рушились здания и тянулись в мольбах руки умирающих, никто никому не помогал. Теперь ты понимаешь, что случилось? Пойдем, я покажу тебе...
      Старик встал, взял палку, служившую ему посохом, и с кряхтением двинулся по круто поднимающейся улице. Я хотел помочь ему, но он с досадой отпихнул мою руку. Мы шли долго. Я старался не смотреть по сторонам - и не мог не смотреть.
      Улица оборвалась внезапно. За ней простиралось поле кладбища, где господствовала трагическая симметрия могильных плит. На всех памятниках было высечено одно, всегда одно и то же, только одно слово. Я боялся подойти поближе, чтобы прочесть. Старик недовольно, холодно покосился на меня, схватил за руку и подтащил к ближайшему памятнику. Я инстинктивно прикрыл глаза.
      - Здесь хоронили умершую любовь мира, - просипел старик.
      Может быть, он сказал что-то совсем другое, и мне лишь послышалось, что он сказал именно это. Я вырвал руку из его цепкой клешни, побежал прочь. Смех старика преследовал меня. Я не знал, куда бегу, только бы подальше от этого кладбища, которое не могло существовать и которое все-таки существовало.
      Только когда я наткнулся на дверь дома, остановившую мой бег, я перевел дыхание. Посмотрел на металлическую пластинку с номером, на почтовый ящик, на окна и содрогнулся. Мой дом, мой бывший дом.
      Я открыл дверь и вошел. Разрушение ничего не тронуло. Все так же, как я оставил столь давно, в навсегда исчезнувших временах. Книга на столе раскрыта на той странице, которую я не дочитал в последний час перед уходом. Трубка набита недогоревшим табаком. В магнитофон заправлена лента, и картонная коробка от катушки лежит рядом. Та самая запись. "Не пропусти свой поезд, завтра будет слишком поздно".
      Я перевел взгляд на стены. Они покрылись трещинами, пустынные стены покинутого дома, и из трещин сочились прозрачные слезы. Мой дом беззвучно плакал. И я в отчаянии поднял кулаки над головой, ударил по стене, снова и снова, пока не забрызгал стену кровью. Потом я вышел на улицу, и когда закрывал дверь, в спину, в мозг врезалось болезненное, молчаливое обвинение в предательстве.
      Поодаль валялся труп. Он обгорел до полной неузнаваемости, и все же я не мог отделаться от мысли, что был знаком с этим человеком.
      Я не испытывал ни стыда, ни ужаса. Все ощущения, все чувства атрофировались, и я брел к автомобилю, как марионетка, как запрограммированный автомат. Это было хуже всего. Час назад, полчаса назад, десять минут назад мне казалось, что впереди, в той жизни, что ещё будет, есть лишь черное. Теперь и черное исчезло. Осталась нематериальная пропасть, и я низвергался в этот ускользающий туман без всякой надежды ухватиться за что-нибудь, и это не черное, а бессмысленное, бессмысленное... Я не мог рассчитывать даже на то, что в конце падения меня ждет спасительный удар. Туман безграничен. Пусть невозможен возврат к золотому, так кто-нибудь, помоги вернуться хотя бы к черному! Я согласен на все, что угодно, кроме бесконечного падения в серый туман.
      Усевшись за руль, я запустил мотор. Чтобы не подвергаться пытке и не проезжать через Город ещё раз, я решил обогнуть руины по бездорожью. Занятый поисками приемлемого пути, я не смотрел в сторону развалин.
      Неожиданно машина очутилась на шоссе, которое вело прочь от разрушенного Города. Я развернулся и против воли взглянул назад.
      Город был полон жизни. Зеленели тополиные аллеи, газоны, цвели пышные клумбы. В парке наперегонки с детьми носились лохматые собаки. Шли за покупками старушки в ситцевых платьях, не торопясь обсуждали свои старушечьи дела. За распахнутыми окнами домов танцевали юные девушки под неслышную музыку. Что же это? Я сошел с ума?
      Нет, просто это совсем другой город. Одержимый стремлением поскорее убраться от скорбных руин, я не оценивал ни скорости, ни расстояния и не заметил, что прошло много времени и машина уже далеко, вдобавок и направление перепутал. Конечно. Этот город я хорошо знаю, он расположен вблизи от моего дома на ветру, и я часто бывал здесь. Чтобы найти последнее доказательство, я посмотрел в противоположную сторону. У горизонта атомным грибом поднимался дым.
      Я вышел на дорогу, поднял руку. Возле меня затормозил новенький легковой автомобиль, из окна высунулся водитель.
      - Проблемы, старина? Чем могу?
      - Нет, нет. Посмотрите туда. Видите ли вы огромный столб дыма на горизонте?
      - Где?
      - Вон там. Видите? Гигантский столб дыма, похожий на застилающий свет атомный гриб.
      Водитель повертел пальцем у виска и дал газ, только пыль взметнулась из-под колес. Я вернулся в машину.
      Вскоре я обнаружил, что не в состоянии управлять. Разболелась голова, я чувствовал себя разбитым. Кое-как я дотащился до окраины города, бросил машину на улице и сел в автобус. Кондуктор потребовал оплатить проезд. Я полез в карман, с полминуты ковырялся в кучке мелких монеток, потом протянул их без счета и остолбенел.
      Из-за спины кондуктора прямо на меня смотрел один из пассажиров. Его бледное аскетичное лицо с горящими глазами точь-в-точь копировало лицо кондуктора. В ужасе я огляделся. Все пассажиры до одного выглядели совершенно одинаково.
      Автобус остановился, и я кинулся прочь - рука кондуктора с билетом повисла в воздухе. За моей спиной раздался удивленный возглас.
      В первом попавшемся магазине я вгляделся в зеркало. Мое лицо - это пока мое лицо, ничего общего с теми бесцветными устрашающими масками. Я подошел к прилавку и купил дешевые солнцезащитные очки. Когда я расплачивался, продавщица воззрилась на меня с состраданием.
      - Вам нехорошо? У меня есть валидол.
      - Спасибо. Все в порядке.
      Я надел очки и спешно покинул магазин. Люди на улице, за редкими исключениями, также были одинаковыми. Коричневые светофильтры на моих глазах смягчали мертвенную белизну лиц. Конечно, даже в очках я не мог заставить себя сесть в автобус или трамвай. Поэтому я поймал такси, назвал адрес.
      В знакомом дворе я вошел в подъезд, поднялся на шестой этаж и долго давил на кнопку звонка. Дверь открылась лишь тогда, когда я уже собирался уходить.
      На пороге стояла девушка лет двадцати с темными короткими волосами и подвижными карими глазами. Она куталась в пуховый платок.
      - Кто ты такая? - ошеломленно выдавил я. - Что ты тут делаешь?
      Она в изумлении уставилась на меня.
      - Что с тобой? Сколько ты выпил?
      - Совсем не пил.
      - Что это за идиотские очки?
      Я сорвал очки, и словно завеса упала с глаз. Я вдруг узнал её, узнал её черты, бывшие когда-то близкими и дорогими. Она не похожа на уличных монстров, у неё свое лицо. Я размахнулся и швырнул очки на каменные ступени лестницы. Легкие, пластмассовые, они не разбились, а смешно запрыгали вниз.
      - Извини, - смущенно пробормотал я.
      - Да что с тобой? - воскликнула она рассержено и нетерпеливо. - Может, войдешь?
      - Да, - сказал я и переступил порог.
      В прихожей я стоял у стены с закрытыми глазами, потом без единого слова схватил девушку в объятия, стал целовать, и слезы текли по щекам, подобно каплям сегодняшнего ночного дождя. Я покрывал поцелуями её лицо, шею, руки и плакал, плакал.
      Наконец я отпустил её и прошел в комнату, повалился на диван. Я осматривался жадно, как приговоренный к смерти, преследуемый беглец осматривается в единственном убежище, способном подарить жизнь. Стереопроигрыватель, бар, журнальный столик, два кресла, задернутые занавески на окнах. Больше всего я был благодарен ей за эти закрытые занавески, сквозь них проникало так мало вязкости проклятого дня.
      - Ты не в себе, - сказала она. - Говоришь, не пил? Выпей.
      Из бара она достала бутылку коньяка и два бокала, налила в каждый понемногу, но я взял бутылку и долил себе до края. Выпил залпом, а дальше между нами происходил примерно такой разговор.
      - Я ждала тебя вчера. Почему ты не приехал?
      - Зачем? Все уже сказано. И потом, я дописывал книгу.
      - Закончил?
      - Да.
      - Когда отправишь в издательство?
      - Я её сжег.
      - Ты псих.
      - Еще бы.
      Мы помолчали несколько минут, и я выпил второй бокал коньяка.
      - Много пьешь.
      - Иногда это необходимо.
      - Чепуха.
      - Знаешь, я видел сегодня кладбище у развалин старого Города. Где-то там похоронена и наша любовь. Только непонятно, где, все могилы одинаковые.
      - Что-то странное ты говоришь.
      - Я очень одинок.
      - Вот же я, рядом.
      - Нет.
      - Найди другую. Это лекарство.
      - И ещё я видел обгоревший труп... Я, пожалуй, пойду.
      - Куда ты пойдешь! Ты уже пьян.
      - Хорошо бы.
      Я встал и решительно направился к двери. Она пыталась удержать меня, но я отстранил её рукой.
      - Будь счастлива.
      Хлопнув дверью, я двинулся было к лифту, но меня остановила мысль о том, что в лифте я могу оказаться не один. И я стал спускаться по лестнице, медленно, словно обдумывая каждый шаг.
      На улице я подошел к телефону-автомату. Не работает - гудки после второй цифры. Другой автомат, третий... То же самое. Четвертый телефон сжалился надо мной, и я набрал номер.
      - Алло, - ответил мне женский голос, столь отличный от голоса той, у которой я только что побывал. Эти две девушки отличались во всем.
      - Алло. Это я.
      - Здравствуй.
      - Можешь приехать ко мне вечером?
      - Я очень занята.
      - А завтра?
      - И завтра.
      Я повесил трубку на рычаг. Последний человек, способный меня спасти, отвернулся. Непостижимо, но во мне не было ни разочарования, ни душевной боли. Напротив, появилось какое-то злорадное удовлетворение. Обманывал ли я себя? Не знаю, скорее всего нет.
      Не помню, как я добрался до машины. Конечно, не автобусом, ведь мог вернуться кошмар одинаковых бледных лиц. Наверное, пешком. Сел за руль, бездумно переключил скорость, тронулся с места. Начинало темнеть. Мне следовало удивиться, куда подевалась изрядная часть дня, но и удивление не приходило. Зажигались уличные фонари, витрины магазинов и ресторанов, неоновые рекламы. Постепенно, одно за другим, загорались окна квартир. Я вел машину все время по центральным улицам, избегая мрачных переулков, той опасности, которая таилась в их разверстых черных глотках.
      За городом, на автостраде я прибавил скорость. Чтобы доехать домой, нужно было миновать новые районы, скопища высотных зданий, построенных довольно далеко от дороги. Я смотрел на эти многоэтажные башни с чувством печального бессилия. Десятки домов, тысячи окон. Может быть, за двойными стеклами одного из них - уют, покой и любовь. Спасение, которого я страстно жажду. Но их слишком много, и машина летит мимо, мимо... Золотые искры окон - безжалостные осколки, впивающиеся в сердце.
      Тоска охватила меня. Я стиснул зубы и выжал из машины максимально возможную для неё скорость. Через десять минут конусовидные лучи фар осветили мой дом. Или вернее будет называть это сооружение могилой, где я похоронен заживо?
      Моя комната на ветру - я так любил её когда-то! И сейчас не испытывал к ней ненависти. Все что угодно, кроме любви и ненависти - ни того, ни другого не осталось в душе. Какой там цвет в конце моего пути? Золотой, черный, бездонно-серый? Никакого. Вот именно - ничего.
      Я погасил фары, вышел из машины. Отпер дверь, шагнул в комнату, повернул выключатель на стене. Картины (их сорвал ветер!) висят на прежних местах, книги (они с шорохом и стуком падали на пол!) валяются на столе в привычном беспорядке. Прекрасно, ничего не случилось - но был телефонный звонок, эта змея выползла из телефона и ужалила меня в мозг.
      Все равно. Я подошел к дивану, механически разделся и лег. Кажется, телефон снова трещал, но я уже спал как убитый.
      Проснулся я оттого, что как будто ощутил чей-то долгий пристальный взгляд. Открыл глаза и улыбнулся. На краю дивана сидела та, которой я звонил по телефону-автомату, моя последняя и несбывшаяся надежда. Она пришла, она сидела здесь и ласково гладила теперь мое плечо.
      - Как ты сюда попала? - спросил я.
      Она поцеловала меня с грустной улыбкой.
      - Это сон, - сказала она. - Во сне чего только не происходит. Меня тут нет, но какое это имеет значение?
      - Сейчас никакого.
      - Никогда никакого, - поправила она. - Ты одинок?
      - Нет. Я не говорил этого тебе. Я всегда знал, что ты придешь и спасешь меня. Знал с той самой минуты, когда впервые тебя увидел.
      - Но это сон.
      - Какое это имеет значение?
      - Сейчас никакого, - сказала она.
      - Никогда никакого, - сказал я.
      Мы засмеялись счастливо, как дети.
      - У нас много времени, - сказал я.
      - Зависит от тебя.
      - Разве? Это будет хорошее время.
      - Я люблю тебя.
      - Я люблю тебя. Только это сон.
      - А наяву?
      - Всегда люблю тебя. Когда ложусь спать, мысленно желаю тебе спокойной ночи, встаю - доброго утра. Когда пишу новую книгу, пишу для тебя.
      - Ты говорил, что пишешь для некоего абстрактного читателя, воображаемого, кто вдалеке, кого, может быть, и нет совсем.
      - Я врал.
      - Я люблю тебя.
      - Во сне. Наяву ненавидишь.
      - За что?
      - Не знаю.
      - Я люблю тебя.
      - Хорошо.
      Последнее слово я прошептал с полузакрытыми глазами. Потом я поцеловал её, она юркнула под одеяло и прижалась ко мне.
      - Ты наркоман.
      - Почему?
      - Ты со мной во сне, в мечтах. Чем это лучше наркотиков? Транс проходит, реальность остается реальностью. И плюс ко всему тебе ещё будет стыдно.
      - Ты говоришь верные и мудрые вещи. В жизни ты не такая.
      - Проще?
      - Да.
      - Конечно. Ведь я - настоящая, живая - и та, какую ты придумал себе, совершенно разные. Еще одна пытка, которой ты добровольно себя подверг.
      - По-твоему, я дурак?
      - Еще хуже. Ты меня ненавидишь.
      - Вранье.
      - Нет.
      - Иногда мне кажется, что ненавижу. Но это самообман, выдуманный для успокоения. Я люблю тебя.
      - Во сне?
      - Всегда.
      - Ты любишь не меня. Нет, ты не дурак... Ты убийца. Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься.
      - Тогда в первую очередь я убиваю себя.
      - Но другим от этого не легче.
      - Какое мне дело до других?
      - Наконец-то ты искренен.
      - Но я люблю тебя.
      - Нет. Тебе хочется так говорить, хочется так думать. А если я скажу тебе всю правду?
      - Давай. Все равно это сон.
      - Ты хочешь думать, что любишь меня, потому что вбил себе в голову: я для тебя - единственный выход из клетки одиночества. Ты не колеблясь принесешь меня в жертву твоему идолу, маленькому зубастому эго. Ты не только убийца, ты предатель.
      - Благодарю за откровенность.
      - Но я люблю тебя.
      - Почему?
      - Потому что это сон.
      - А в жизни - нет?
      - Нет. Кто может полюбить тебя в жизни? Ты отвратительное создание.
      - Некоторые люди уверяли, что любят меня. Они говорили неправду?
      - Они надеялись на чудо. Но в наш век с чудесами плоховато.
      Она поцеловала меня, посмотрела нежно и печально, выбралась из-под одеяла.
      - Уходишь?
      - Да.
      - Спасибо тебе.
      - За что?
      - За то, что ты пришла. И ещё за то, что мы поговорили так, словно это был сон. Так лучше.
      Она улыбнулась на прощание, тихо прикрыла за собой дверь. Я знал, что это расставание - навсегда, и мне больше никогда не суждено её увидеть. И я знал также, что все ею сказанное - правда. Но как ужасно, мучительно терять её навсегда! Это страшное слово бьет наотмашь. Навсегда. Это значит, что будут бежать, с нами или без нас, минуты, часы, дни, годы, и наши тела никогда более не соприкоснутся. Вся жизнь, будь она исчезающе короткой или долгой, пройдет под леденящим знаком беспощадного слова. Навсегда.
      Я встал с дивана, наспех натянул одежду, подсел к столу, достал из ящика лист бумаги, задумался. Что написать, зачем, кому? Какую-нибудь благоглупость вроде "В моей смерти прошу никого не винить?" Да уж кого тут винить.
      С усмешкой я скатал бумагу в упругий шарик, подошел к шкафу, вынул прочную веревку. Потом я взобрался на стол, снял с крюка потолочный светильник. Осталось только сделать петлю. Я возился с веревкой минуту, две, три, пока меня не разобрал нервный смех. Тогда я спрыгнул на пол и снова уселся за стол.
      Около двух часов я сидел неподвижно, только рука сама выводила каракули на обложке исписанного блокнота. Любил ли я её - ту, что ушла? А ту, кого оставил в городе, в квартире на шестом этаже? Может быть, и вовсе не существует ответа на эти вопросы, а если существует, то скрыт от меня за семью печатями. Или ответом можно считать кладбище за развалинами Города?
      Солнце поднялось выше, блики заиграли на никелированном колпачке авторучки. Я бросил ручку на стол, вышел из дома. Старая, помятая, верная машина посмотрела мне в глаза блестящими фарами. Они ярко отражали солнечный свет, несмотря на покрывающие их снизу до центра точки грязевых брызг.
      Вновь я отправился в город. Не в мертвый, в живой. Одинаковость людей сегодня не так ранила, как вчера - неужели и к этому можно привыкнуть?! Я притормозил возле дома девушки с темными короткими волосами и большими подвижными карими глазами и почти сразу зло нажал акселератор.
      Около дома друга я остановил машину. Взошел на крыльцо, позвонил. Никакого отклика. Я позвонил вторично, потом начал стучать ногами в дверь, сначала громко, потом ещё громче, в конце концов исступленно. Прохожие уже оборачивались, мне грозили неприятности, а я все колотил в дверь.
      Я очнулся, только когда вспомнил, где лежит ключ. Друг показал мне маленький тайничок под крыльцом ещё очень давно. "Приходи, когда захочешь, - сказал он, - Когда это будет нужно тебе". Лгать он не умел. Надеялся на чудо? Или не все, что она сказала мне сегодня утром - правда?
      Я выудил ключ и отпер дверь. В комнатах стояла сумрачная тишина. Занавески были отодвинуты, солнечные лучи щедрым потоком лились сквозь оконные стекла, а тишина была сумрачной.
      На столе белела записка. Я подошел, взял её. Адресована мне.
      "Вчера ты видел мертвое тело близ дома, давным-давно покинутого тобой. Теперь ты знаешь, что это был я."
      В глазах потемнело. Обычный белый лист бумаги стал сначала красным, огненно-красным с желтизной, потом резко почернел. Я едва не потерял сознание. Несколько секунд, а может, с минуту, я боролся с головокружением в полуобморочном состоянии. Затем встряхнулся, расправил стиснутый в кулаке листок. Это была обычная записка друга жене о будничных делах.
      Загремел ключ в дверном замке, послышались энергичные шаги, и в комнату вошел мой друг. С улыбкой он крепко пожал мне руку.
      - Привет! Отлично, что заглянул. А я тут замотался... Думал быть дома в часа в три...
      - Как! - воскликнул я и посмотрел на часы. Стрелки приближались к пяти. - Это что же... Пять часов вечера?!
      Друг внимательно и тревожно вгляделся в мое лицо.
      - А сколько должно быть, по-твоему?
      - Ну... Немного раньше, - я не стал говорить ему об исчезновении целых часов.
      - Ты плохо выглядишь. Ты что, болен?
      - Пустяки. Простыл немного. У тебя найдется лучшее лекарство?
      - Спирт? Сей момент.
      Он принес бутылку. Я налил спирта в стакан, разбавил водой, выпил, налил ещё воды и запил.
      - Уф! Спасибо. Знаешь, я, пожалуй, пойду.
      - Большой оригинал, - удивился друг. - Ты спирту тяпнуть притащился в такую даль?
      - Извини. Время не рассчитал. Действительно думал, меньше.
      Пулей я вылетел за дверь, скатился по ступенькам на тротуар, вскочил в машину и укатил. Нет, никак нельзя сейчас показываться на глаза близким людям. Это может кончиться скверно, и для них тоже. "Какое мне дело до других?" - вспомнились мои собственные слова. Было ли это правдой?
      Угрожающе загорелся красный глаз светофора. Я свернул в переулок, куда указывала зеленая стрела.
      Черно-серые стены домов нависли над машиной, беззащитной, как бумажный фонарик. Я оказался в ущелье. Дома стискивали машину, их тяжесть давила неумолимо. Я включил третью скорость, покрышки завизжали на асфальте. Второй переулок, третий, четвертый, пятый. Лабиринт, из которого нет выхода. Я почти желал, чтобы каменные тиски стен сомкнулись наконец, чтобы прекратилась бессмысленная гонка из пустоты в пустоту. Жестокая усмешка окон провожала мою машину, а она чертила дуги тормозных огней в обреченном переплетении улиц. Нет выхода, нет.
      И вдруг я увидел выход - в тупике, перегороженном железной решеткой. Машина рвалась вперед. Мелькнули толстые ржавые прутья, оканчивающиеся высоко вверху остриями пик.
      Почему-то я не слышал звука удара, хотя очень хорошо видел. Медленно, очень медленно взмыли осколки фар, смялся гармошкой капот, треснули стекла. Столкновение с решеткой было таким сильным, что задние колеса подпрыгнули на полметра. Я врезался лбом в ветровое стекло над рулевой колонкой.
      Совершенно непостижимым образом я почти не пострадал, если не считать рассеченного лба и боли в груди. Уцелеть в такой аварии - редкостная удача, но удача ли это для меня? Я не испытывал судьбу, не искал везения, я искал выхода.
      Долго я пытался открыть дверцу, но её заклинило намертво, как и противоположную - пришлось перебираться назад. Уходя, я даже не оглянулся на погибшую машину. По крайней мере, для неё все кончено.
      Словно лунатик, без цели и смысла я шаг за шагом брел по переулкам до тех пор, пока до моего слуха не донесся шум транспорта. Я очутился на центральной улице города. Получалось, что я метался по лабиринту, будто загнанный зверь, совсем рядом с ней.
      Я прошел мимо здания телеграфа и переговорного пункта междугородной связи. Там за витринами виднелись унылые металлические коробки телефонов. Для кого-то они означали надежду. Эти коробки со скругленными углами многократно отражались в зеркалах и стеклах кабин, образовывали в тысячах световых преломлений бесконечные цепи. Вереницы телефонных аппаратов стремились в небо, пронзали небесный свод, где голубое обращалось в черное. Я помнил ядовитые уколы, летящие стрелы из рокочущих глубин пластмассовых трубок. Это был замкнутый круг: микрофоны впитывали мои слова, они уносились по серебряным линиям проводов и возвращались, пропитанные ядом понимания. Да, другие люди наносили на стрелы яд. Но пускал их я сам.
      Телеграф остался позади. Далеко ли я мог уйти пешком? Я сунул руку в карман - на такси денег нет.
      Я решил угнать машину, но как назло, подходящей ситуации не подворачивалось. Зато вскоре к дверям универмага подлетел мотоцикл, быстрый, как комета. Мотоциклист снял бело-синий шлем со звездами и молниеносно исчез в магазине. Я не поверил тому, что вижу: он оставил ключ зажигания в замке! Ни один растяпа не бросил бы дорогой мотоцикл с ключом и на полминуты, да видно, сегодня мой день. Я оседлал мотоцикл и дал газ.
      Это совсем не то, что автомобиль! Здесь ты не заперт, здесь нельзя лениво откинуться на спинку сиденья и покуривать. В седле мотоцикла ты весь комок мускулов, нервов и обостренного внимания. Именно то, что нужно мне сейчас - все мысли и чувства поглощены самой дорогой, и некогда думать о том, куда и зачем ехать.
      Уже через несколько минут я вырвался за городскую черту и свернул на проселок. Стрелка спидометра плясала между цифрами 90 и 100, иногда склонялась к цифре 110. Ревел мотор, ревел ветер в ушах. Я не смотрел под колеса, хотя мог наткнуться на камень или ухаб, смотрел только вперед.
      Дорога поднималась в гору, становилась все хуже с каждым километром. Вокруг простирались красноватые каменистые равнины, справа и слева от горы они тянулись до горизонта. Редкий перелесок вблизи дороги не мешал видеть их.
      Впереди высился каменный крест, и я направил мотоцикл к нему, а около креста остановился и заглушил мотор.
      Дикая местность, и никого возле громадного каменного креста. Тихо шуршал подгоняемый ветром песок. Могут ли тут встретиться люди? Я слез с мотоцикла.
      Сзади послышались шаги. Я обернулся.
      По дороге медленно шел к кресту очень молодой человек. Он был невероятно худ, даже изможден. Впалые щеки, длинный горбатый нос, грязные спутанные темные волосы ниже плеч. Костюм его состоял из ветхой кожаной куртки и вытертых дырявых джинсов, на шее висел медальон с гравировкой словом "Любовь". Обшарпанная разрисованная гитара болталась на ремне. Лицо этого парня показалась мне странно знакомым, будто я знал его когда-то, но так давно, что уже ни за что не вспомнить.
      Он застыл на месте и молча разглядывал меня, потом нерешительно спросил :
      - Брат, нет ли глотка воды?
      Я покачал головой, но затем пошарил в рундуке мотоцикла и нашел там плоскую стеклянную флягу из-под коньяка с прозрачной жидкостью. Попробовал - вода. Я протянул флягу парню. Он жадно выпил половину, вернул флягу и сказал :
      - Спасибо. Как тебя занесло в эдакую глушь?
      Я не придумал ответа, но он, очевидно, никакого ответа и не ждал. Снял с плеча ремень гитары, опустился на круглый камень.
      - Куда ведет эта дорога? - спросил я.
      - Никуда, - быстро произнес он. - Дальше некуда. Это кольцевая дорога, и куда бы ты ни поехал, все равно вернешься к этому кресту.
      - Но я приехал из города.
      - Из какого города?
      - Оттуда, - я показал рукой.
      - Там нет города. Хотя верно, город был. Но он давно разрушен.
      Я содрогнулся.
      - Давно разрушен?!
      - Много лет назад. Не знаю, брат, как ты сюда попал, но просто так сюда не попадают. Это ведь не только кольцевая дорога, это Кольцо Времени. Чем ты провинился перед Временем, брат?