- Эй, ты! - крикнул выскочивший водитель и добавил широкую гамму сочных эпитетов. Не слыша, не отвечая, Аня брела дальше. "Я ползаю медленно, как насекомое, - припомнилось ей, - бываем порой насекомыми мы".
      Вслед за этими строками пришли другие, из начала стихотворения.
      Лето уселось на улицу,
      Звонкие крыши ему нипочем.
      Безразмерным и натуральным, душным
      Лето накрыло город плащом.
      Из подворотни выкатился веселый красный мяч с синими полосками, запрыгал по тротуару через брошенные, расплющенные картонные коробки.
      Мерно течет над улицей
      Желтая воздушная река
      Смотрят, как люди мучатся,
      Глазастые, бессовестные облака.
      За мячом выбежала девчушка лет семи, одетая в яркое платьице. Мяч докатился почти до ног Ани, когда девочка схватила его и счастливо, лучезарно улыбнулась.
      Как будто в жизни ни разу
      Не было снега на этом асфальте...
      Зачем все так сильно радовались,
      Когда потеплело в заснеженном марте?
      В тягучем, засаленном воздухе
      Дыхание стольких, хоть ляг и умри...
      Солнцу с любою справиться пленницей
      Легко, как султану с рабыней любви.
      На секунду взгляд девочки с мячом встретился со взглядом Ани. Улыбка пропала, провалилась в глубину глаз нездешней женщины, но сразу вернулась. Девчушка по-баскетбольному застучала мячом о тротуар, понеслась назад в подворотню.
      Я ползаю медленно, как насекомое
      (Бываем порой насекомыми мы)
      Из душа вода бьет меня, опаленную,
      Глупую жрицу Богини Судьбы.
      Еще долго из-за открытых ворот до Ани доносились упругие звонкие шлепки - отскоки мяча, равномерные, как взмахи маятника невидимых часов, отсчитывающих непостижимое время, выброшенное кем-то из вечной колеи.
      42
      День третий. Пронзительно заверещал телефон.
      - Алло, - сказала Аня в трубку.
      - Анна Николаевна? - голос был ни мужской, ни женский, ни механический, ни человеческий, а такой, будто говорила сама Пустота. - У вас осталось тринадцать дней.
      Гудки отбоя.
      43
      На четвертый день Аня обедала в кафе. Не потому, что среди людей она чувствовала себя в безопасности - она знала, что безопасности для неё нет нигде. Она просто обедала в кафе - а почему бы и нет? - и мысленно в сотый раз перебирала все возможные выходы из ситуации. Впрочем, это только так сказано - перебирала все выходы... Какие там все, если она ни одного не видела.
      Конечно, она никому не рассказывала о происходящем. Если бы и отыскался человек, хорошо знающий Аню и обладающий достаточно живым воображением, чтобы поверить ей, чем он смог бы помочь? Совершенно ничем. Нужно самой догадаться - а как тут догадаешься? Ни малейшей зацепки.
      Аня совсем не удивилась, когда на черенке ложечки для мороженого обнаружила выбитую в металле и залитую красной эмалью цифру 12.
      - У вас все ложечки пронумерованы? - спросила она официанта.
      Парень (очевидно, подрабатывающий студент) недоумевающе сдвинул брови.
      - Простите?
      - Вот, - показала Аня. - цифра двенадцать.
      - Не понимаю, - официант забавно тряхнул головой. - Вроде наша ложечка...Я сам взял её из... Но никаких номеров на наших ложечках нет, и я сначала не заметил... Вас это смущает? У нас все стерильно. Ну, хотите, я её заменю?
      - Все в порядке, - сказала Аня, но мороженое есть не стала. Она сидела, глядя на стену, выложенную шахматным кафелем, черными и белыми плитками. По белой клетке вертикальной шахматной доски, в метре от пола, ползла зеленая гусеница. Ничего особенного в ней не было, кроме самого факта появления гусеницы в сверкающем чистотой кафе - особенное было РЯДОМ с ней, точнее, ЗА ней. Гусеница оставляла след, темно-вишневую дорожку на белом кафеле.
      Словно фотографический блиц вспыхнул в памяти Ани, на миг осветив пустынную долину покинутого прошлого. Это было не воспоминание, а именно статичный моментальный снимок, яркий и четкий, но одинокий, вырванный из контекста событий, а потому бессмысленный. Он изображал холмы, лес, гору все залитое ослепительным серебром, с резкими черными тенями. Где это, что это? Аня не знала, но снимок явно имел и сегодняшнему дню определенное отношение... И не только и этому дню, но и к
      /миру, лишенному звуков/
      гусенице, ползущей по стене, к темно-вишневому следу... Нет, не к самому следу, а к его ЦВЕТУ, и даже не к цвету, а к тому, о чем цвет призван был напомнить. Но о чем? Какие наглухо заблокированные каналы памяти должны были открыться, куда увести? Аня напрасно терзалась, пытаясь установить связь. Так порой тщетно стараешься вспомнить прекрасно знакомое имя или название... Не из-за того, что оно очень нужно в данный момент... Но оно ТАК ХОРОШО ЗНАКОМО!
      С белой клетки гусеница переползла на черную, где след едва ли мог быть виден. Но он оставался - интенсивный, светящийся.
      - Мария Васильевна! - раздался чей-то начальственный голос. - Вы что, заснули? Уберите ЭТО немедленно!
      Квадратная спина уборщицы заслонила гусеницу, и Аня мысленно возблагодарила за это... Кого? Неизвестно, но Ане почему-то невыносимо было увидеть, как волочившая вишневый след гусеница погибнет.
      44
      День пятый.
      Аня почти не спала ночью, ворочаясь с боку на бок, то включала, то выключала лампу, и лишь под утро провалилась в недолгое забытье. Днем она чувствовала себя размагниченной, будто внутри распались какие-то нервные коммуникации. Она легла, мечтая снова заснуть - безуспешно. И сон не приходил, и ощущение разбитости в душе и теле не исчезало.
      Тогда Аня решила ринуться в атаку. Она отправилась в магазин, где купила бутылку дорогого сухого вина, потом переоделась в праздничный наряд и громко запустила кассету незабвенной команды "АББА" с "Танцующей королевой". Нежные и звонкие гитары, торжествующий рояль смели остатки сумерек, застоявшиеся в углах комнаты даже днем. Аня выпила полный бокал вина, закружилась в танце. Легкое вино вызвало у непривычной к алкоголю Ани прилив эйфории. Ей вдруг показалось, что все печали отлетели прочь под напором вихревой мелодии...
      Смеясь, Аня упала на диван и залпом проглотила содержимое вновь наполненного бокала. Это было ошибкой, потому что теперь вино произвело прямо противоположное действие. Головокружение из фестивального аттракциона превратилось в гнетуще-болезненную проблему. Аню тошнило, на лбу выступили капли пота, она тяжело дышала. Только ли вино было причиной её состояния? Вряд ли, ведь выпила она все-таки совсем немного по любым меркам.
      Кое-как Аня доковыляла до ванной, разделась, встала под горячий душ. Тугие струи воды, хлещущие по обнаженной коже, принесли облегчение. Аня не торопилась вылезать - пусть это продлится подольше.
      Круглое зеркало над раковиной запотело. Две набухшие сверху капли воды под собственной тяжестью побежали вниз, оставляя на туманном зеркальном стекле параллельные прозрачные дорожки. Трудно было усмотреть в этом явлении что-то из ряда вон выходящее, если бы... Капли не раздвоились наверху и вопреки законам тяготения устремились не только вниз, но и влево, прочертив короткие отрезки под углом в сорок пять градусов к вертикальным линиям.
      На зеркале отчетливо вырисовывалась цифра одиннадцать.
      Аня увидела ее; она закричала, закрыв лицо руками.
      45
      Шестой день не был похож на предыдущие, хотя его непохожесть никак не проявлялась внешне. Просто невидимая паутина, сотканная загадочными силами, словно отпустила Аню, пропала из её комнаты, из этого дня. Если бы Аню спросили, как она определяет свое ощущение свободы, она не нашлась бы с ответом. Но не было незримых тенет на окнах, не ползали по полу клочки лилового сумрака и не подкрадывалась к сердцу призрачная лапа.
      Аня боялась поверить в отсутствие паутины... И в то же время ей так хотелось поверить! Может быть, её оставили в покое, удостоверившись в её неспособности догадаться, пойти навстречу... Или по каким-то другим причинам... Мало ли причин может существовать для тех, кого и назвать-то Аня не в состоянии! Так или иначе, ей было легко, она была свободна...
      До тех пор, пока не включила телевизор.
      Программа новостей подходила к концу. Спортивный комментатор завершил рассказ о футбольных баталиях и сказал с приветливой улыбкой:
      - А теперь специальное сообщение для Анны Николаевны Даниловой. Анна Николаевна, вы не забыли, что у вас в резерве только десять дней? Не так много, но и не так мало...
      Точно черные тяжкие небеса обрушились на голову Ани. Оглушенная, сгорбившаяся, она сидела у экрана, где уже передавали прогноз погоды. Бежать, вырваться из этого ужаса... Бежать?! Но куда?
      В Санкт-Петербург, к единственному близкому человеку, к дяде, Александру Львовичу Штерну. Он один выслушает, поймет... То есть Аня, разумеется, не сможет рассказать ему всю правду, но это и ни к чему, коль скоро Штерн бессилен реально помочь. Он поймет и поможет в другом смысле поймет смятение Аниной души, утешит, успокоит.
      Бывший советский чиновник, Александр Львович Штерн не только не растерялся в новой эпохе, но и сумел извлечь из неё максимальные выгоды. Теперь один из богатейших людей северной столицы, он мог обеспечить Аню на всю жизнь, нимало не обеднев (что и предлагал ей неоднократно и весьма настойчиво). Александра Львовича, с одной стороны, огорчало упорное нежелание искренне любимой племянницы воспользоваться его щедростью, но с другой - он втайне гордился её жизненными правилами.
      Его старая любовь к живописи расцвела в новых условиях. Частная галерея Александра Штерна славилась не только в России, но и на Западе, к нему приезжали художники, искусствоведы, ценители со всего мира...
      А сейчас к нему собиралась приехать Аня.
      Ей очень хотелось вылететь немедленно, но хватит ли денег на билет? Она могла позвонить Штерну, и он прислал бы денег, но это - задержка плюс необходимость объясняться по телефону... Аня кинулась к тумбочке, выгребла скромный запас наличных. Кажется, хватает впритык...
      В справочном бюро аэропорта, куда Аня тут же позвонила, ей сообщили, что ближайший рейс до Санкт-Петербурга отправляется только завтра утром, но места, к счастью, есть.
      46
      Лайнер набирал высоту. Аня расстегнула пряжку ремня, посмотрела в иллюминатор на ватные облака под крылом. Когда высота ещё увеличится, они перестанут быть ватными, а будут напоминать сверкающие на солнце снежные вершины гор...
      Здесь, в воздухе, Аня полностью расслабилась. Ей нечасто приходилось ездить и летать куда-либо, но она любила эти часы в самолетах и поездах дальнего следования. Словно вне времени, когда прошлое уже позади, а будущее ещё впереди, и можно не думать ни о том, ни о другом, только плыть в этих минутах выключенного из привычной жизни движения. И тут, в неощутимом пространстве высоты и скорости, какие силы извне могли добраться до Ани?
      Они добрались.
      Над Аней склонилась стюардесса, разносившая на подносе пластмассовые чашечки с минеральной водой. На лацкане её форменной куртки был прикреплен никелированный значок в виде ромба с рельефной позолоченной цифрой 9.
      - Про...стите, - выдохнула Аня, едва справляясь с охватившим её вдруг приступом кашля.
      - Слушаю вас, - девушка стандартно улыбнулась.
      - Что означает... Вот это? - Аня ткнула пальцем в блестящий ромбик.
      - Это? - стюардесса отцепила значок и уставилась на него в недоумении. - Гм... Впервые вижу... Это что, шутка, фокус?
      - Да, - обессилено пролепетала Аня. - Маленький подарок от участницы девятого всемирного конгресса иллюзионистов.
      - Как мило, - улыбка стюардессы стала настоящей. - Спасибо...
      - Мы делаем их из воздуха, - сказала Аня и осуществила свое решение улыбнуться в ответ, чего бы это ей ни стоило.
      Стюардесса отправилась дальше по салону. Аня глотнула минералки, поперхнулась, неловким движением поставила чашку на откидной столик. Потом она обернулась... Какой-то глубинный импульс повелел ей обернуться.
      Между рядами кресел, в полуметре от пола, летела огромная, изумительно красивая бабочка. Медленные взмахи её крыльев излучали величественную красоту. Оба совершенно симметричных крыла сложной формы, похожие на опахала египетских вельмож, имели насыщенный бархатно-синий цвет и были окаймлены золотыми ободками, а ближе к их центрам светились изумрудные овалы и рубиновые круги. Бабочка выглядела так, точно была сделана из тончайших срезов драгоценных камней... Ее усики искрились, словно усеянные тысячами крохотных бриллиантов.
      "Скорость самолета, - почему-то подумала Аня, - около девятисот пятидесяти километров в час... А бабочка летит со скоростью... Ну, полкилометра... Стало быть, её скорость относительно Земли примерно девятьсот пятьдесят с половиной километров в час..."
      Постепенно взлетая все выше, бабочка устремилась мимо Аниного кресла вперед, к пилотской кабине. Аня неотступно провожала её взглядом. Вокруг никто не охал, не дивился невиданной красоте и даже не отпускал шуточек по поводу безбилетной пассажирки. Значило ли это, что бабочка явилась одной Ане? Возможно. В ту минуту Ане совсем не казалось важным ответить на такой вопрос.
      Поднявшись к потолку, бабочка зависла на месте, меланхолично взмахивая крыльями, затем принялась описывать большие окружности. Она не приближалась к Ане, смотревшей прямо на гипнотические украшения её крыльев.
      И снова сверкнул в памяти фотоблиц, выхватил на мгновенье из тьмы моментальный снимок - такой же, как тогда в кафе, где ползла гусеница по шахматным клеткам. Но сейчас он был не черно-белым, а многоцветным, и если бы задержался перед внутренним взором дольше, Аня ощутила бы в нем и скрытое движение. Может быть, она почувствовала бы под ногами сухую упругость первых опавших листьев надвигающейся осени, вдохнула горьковатый запах далекого костра, и сердце её наполнилось бы щемящей грустью прощания с летом в странную ленивую пору, когда окончены все дела и природа тихо ждет покоя...
      Но снимок мелькнул и угас, а под потолком по-прежнему кружилась бабочка, как будто искала выход и не находила его. Огромная красивая бабочка, слепой поводырь Судьбы.
      47
      Они сидели вдвоем в розовой гостиной роскошного дворца Штерна - такое название как нельзя лучше подходило к его вилле в самом фешенебельном пригороде Санкт-Петербурга. Вдоль стен мерцали многочисленные, самых разных форм и размеров, экзотично подсвеченные аквариумы с морской и речной водой, откуда пучили глаза всевозможные диковинные обитатели рек и морей - второе, после живописи, увлечение Александра Львовича. Расписной потолок украшали старинные светильники, переделанные под электрические лампы так искусно, что ни малейшего вреда их историческому облику нанесено не было. Мебель создали лучшие российские мастера по личным эскизам и под неусыпным наблюдением Штерна.
      Аня утопала в мягчайшем кресле, держа в руке хрупкую чашечку с колумбийским кофе, доставленным специальным самолетом с южноамериканского материка. Александр Львович раскуривал трубку, набитую отменным голландским табаком. После радостной встречи дядя и племянница успели переговорить о многом, но Штерн понимал, что главное ещё не сказано.
      - Девочка моя, меньше всего на свете я хочу лезть в твою личную жизнь, - произнес Штерн, выпуская ароматный дым и следя за тем, как плотно свитые сизые кольца расползаются по комнате. - Но что-то тебя тревожит, что-то тебя гнетет. Ты приехала не просто повидаться со стариком... О, я твой характер знаю! Ты вполне можешь так и уехать, ни слова не сказав. Но и ты знаешь меня... Знаешь, как я тебя люблю. Ты - единственное дорогое, что у меня есть. Если для того, чтобы помочь тебе, понадобится продать все мои картины, я это сделаю... Не стесняйся. Говори.
      - Не нужно никаких жертв, дядя Саша, - растроганная Аня благодарно улыбнулась. - Спасибо тебе... Послушай, я действительно попала в неприятную историю, но...
      - Обойдемся без но! - Александр Львович поднял руку, отчего дым из трубки изящно завился вокруг. - Рассказывай, а уж выводы я сделаю сам.
      - Рассказывать-то почти нечего...
      - Давай, давай... Извини, секунду. - Штерн отозвался на телефонный сигнал и отдал краткое распоряжение.
      Пристроив чашку на полированном столике, инкрустированном носорожьей костью и золотыми пластинками, Аня приняла более удобное положение в фантастическом кресле.
      - Дядя Саша, на меня, как это говорят... Наехали, да?
      Штерн усмехнулся.
      - Наехали? - повторил он. - Да, говорят и так. Это когда у миллионера вымогают деньги или пытаются подчинить политика. Уверен, твоя проблема называется иначе.
      - Да? Ну, а как это называется, когда ты получаешь записку... То есть, я получаю записку с таким текстом : "Ты знаешь, что нужно сделать. У тебя осталось пятнадцать дней". И потом каждый день напоминают, сколько ещё времени... При этом ни разъяснения, ни даже намека, что от тебя требуют...
      Александр Львович стал очень серьезным. Он отложил трубку, подался вперед.
      - Ты сохранила записку?
      - Нет.
      - Когда ты получила ее? Как?
      - Сегодня девять дней до окончания срока. Записку подбросили прямо в мою квартиру.
      - Взломали замок?
      - Нет, ничего не взломано. Дядя Саша, я ...
      - Подожди, - остановил её Штерн. - А каким образом они напоминают тебе о сроках?
      Мигом позабыв о намерении отредактировать свой рассказ, придать ему реалистичную форму, Аня начала говорить. Вопрос Штерна сыграл роль курка для револьверной пули, и как для пули нет возможности остановиться или свернуть с пути, так история Ани летела стремительно и неудержимо.
      Когда она закончила, Штерн с минуту молчал, думал.
      - Ну что же, - сказал он наконец. - Всему этому можно найти объяснение. Первая цифра - точнее, вторая после записки - появилась в компьютере, так? Программирование, вирусоподобная программа. Ложечка в кафе, значок в самолете - подкупить официанта, стюардессу... Цифры на зеркале в ванной... Какое-нибудь химическое соединение, трюк вроде школьного опыта... Телевизор. Тут сложнее, надо хитро подключать видеозапись, делать электронный монтаж... Но и это в человеческих силах. Мистики не вижу, и не она меня беспокоит. Плохо то, что все эти забавы довольно дорого стоят и лихо исполнены, лихо... Их автор должен беспрерывно наблюдать за тобой и действовать быстро, изобретательно, умно. Простому шутнику такое не по карману, и слишком сложно для розыгрыша. Ты загородила кому-то дорогу, девочка.
      - Дядя Саша, - устало вымолвила Аня, - я не стану спорить, я спора не выдержу. Прошу, вспомни все, что знаешь обо мне, и поверь: тут причастны силы более могущественные, чем деньги, и более изобретательные, чем...
      - Ты намекаешь на... Сверхъестественное?
      - Я не знаю, что в мире естественно, а что нет. Со мной произошло много всего... Я не ищу глубоких ответов, принимаю как есть... Я рассказала не все... Просто поверь.
      Штерн подошел к одному из аквариумов, покормил какое-то вычурное чудище бурым порошком.
      - Ладно, - проворчал он. - Ладно. Люди или черти, не все ли равно... Бороться с ними можно, если только выяснить, чего они добиваются. У тебя есть хоть какие-нибудь предположения?
      - Миллион. Два миллиона. И не одно не годится.
      - Аня, давай рассуждать, как Шерлок Холмс с доктором Ватсоном...
      - Нет! - Аня вскочила, подбежала к Штерну, обняла его так порывисто, что остатки рыбьего порошка просыпались на ковер. - Дядя Саша, я не затем приехала... Тут никто и ничего не сможет поделать... Только я сама, наверное... Я приехала за сочувствием, утешением... Поплакать у тебя на груди...
      Она и впрямь заплакала, опустив голову на его плечо.
      - Аня, Аня, девочка моя дорогая... - Штерн ласково гладил её густые волосы. - Ну, ну, успокойся... Все устроится, увидишь... Хочешь, я подарю тебе красную машину "Феррари"? Тьфу, что я несу...
      Сквозь слезы Аня засмеялась.
      - Милый дядя Саша... Конечно, я хочу машину. Ярко-красную и быструю-быструю. Только ты подаришь её мне... Как-нибудь потом, ладно? Не обижайся...
      Осторожно Штерн отвел Аню к дивану, усадил, сел рядом.
      - Эти твои рыбы, - пробормотала она.
      - А что с ними такое?
      - Чувствуешь себя, как в "Наутилусе" на океанском дне...
      Александр Львович расхохотался.
      - Пойдем в библиотеку.
      - Ну, что ты, я их люблю... По крайней мере, они не давят вековой мудростью, как твои книги.
      Покачав головой, Штерн энергично встал.
      - У тебя есть ещё девять дней, - сказал он. - Господь Бог создал мир всего за семь...
      - Да, - согласилась Аня, - но посмотри на этот мир...
      - Гм... Ну, твой дядя Александр Штерн на божеские почести не замахивается, но тоже кое-что умеет. Не лыком шит и не лаптем щи хлебал... Мне нужно поразмыслить.
      - Долго?
      - Час, полтора. Или меньше.
      - Ого! Я думала, речь идет о неделе.
      - Куда там! - Штерн прищурил правый глаз. - Нет, Аня, мой персональный в полном смысле слова компьютер считает быстро... Увы, некоторые проблемы в принципе нерешаемы, а другие трудно сдвинуть практически.
      - Мой случай - первый.
      - Поглядим... А пока не желаешь ли прогуляться по моей картинной галерее? Так давно ты там не была, есть любопытные приобретения... Васильев, Матисс...
      Понимая, что отказ жестоко огорчит Александра Львовича, Аня кивнула.
      - С огромным удовольствием, дядя Саша...
      - Но оставь мне наживку. Не для решения, тут нужны горы информации, а как центр круга. Может быть, ты с кем-то поссорилась?
      Аня ответила не сразу.
      - Да... Пожалуй... Я поссорилась с одним человеком, порвала с ним...
      - И этот человек, - подхватил Штерн, - достаточно богат и мстителен, чтобы...
      - Нет... Не думаю. Вообще не думаю, что тут обида, месть... Что-то иное, очень важное, доступное только мне. И знаешь, мне кажется, что я недалека от разгадки. Никакой логики, подсознание... Как во сне, когда ищешь выход из лабиринта. Блуждаешь, блуждаешь, он где-то перед тобой... Какая там во сне логика поможет? Или набредешь на этот выход, или... Или...
      - Проснешься, - подсказал Штерн.
      Аня и улыбнуться не сумела.
      - Мне недостает чего-то главного, - продолжала она. - Неизвестно, чего. Но когда я увижу, я узнаю... Вот хватит ли девяти дней?
      - Если твои преследователи всерьез рассчитывают на тебя, - резонно заметил Штерн, - а это более чем вероятно, то по их замыслу, должно хватить... Идем в галерею.
      Картинная галерея Александра Штерна представляла собой отдельное здание, пристроенное к левому крылу виллы. Из жилых комнат в галерею можно было попасть и напрямую через коридор - так шли Аня с Александром Львовичем - и через отдельные входы из парка. Двойная застекленная дверь была заключена в подкову черной металлической арки, подобной тем, что устанавливают в аэропортах, но значительно шире и выше.
      - Тебе придется снять часы, - предупредил Александр Львович.
      - Почему?
      - Эта арка, - пояснил Штерн. - Новейшая и абсолютно надежная охранная система... Обладает, к сожалению, мощнейшим магнитным полем, которое испортит твои часы.
      - А ты не можешь её выключить?
      - Могу, конечно... Спуститься в подвал, отпереть с десяток сейфовых дверей... Не проще ли снять часы?
      Пожав плечами, Аня принялась расстегивать ремешок. Она носила большие часы марки "Победа-Россия" с черно-серым циферблатом и серебристой короной - маленьких, дамских часиков она терпеть не могла.
      - Когда я пройду под аркой, завоет сирена? - спросила Аня, дергая застрявший хвост ремешка.
      - Ничего не завоет. Кое-что кое-где произойдет, но предоставь это мне... Положи часы вот сюда, на эту тумбочку. Будешь возвращаться, возьмешь.
      - Я буду возвращаться одна? Ты не зайдешь за мной?
      - Я пришлю за тобой. Я иду в кабинет, это далеко, а ноги мои уже не молодые.
      - Прости, - Аня поцеловала Штерна в щеку и протянула к тумбочке руку с часами. - Ой! Тут уже есть чьи-то часы.
      На крышке тумбочки лежали часы той же марки, что и у Ани - близнецы, только ремешки немного отличались по цвету.
      - Ах, да... Молодой человек, по рекомендации моего друга. Он приехал исключительно ради галереи... Чего ты испугалась? Вы там и не встретитесь, наверно.
      - Я не испугалась, - сказала Аня.
      Она прошла под аркой, оставив позади часы, оставив позади время.
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      INNAMORATO(
      Программа в этот вечер не нова,
      И видел ты её не раз, не два.
      Твое рожденье, жизнь и смерть
      (Занятно было умереть?)
      Припомни, что ещё там есть.
      Джим Моррисон,
      "Американская молитва"
      Пустыня, город-призрак, голая земля
      Темная улица наполнена страхом.
      Потухшие фонари, вечерние колокола
      И мертвые листья на тротуарах.
      Черный кот ждет свою колдунью.
      Не задерживайся в этом мрачном городе,
      Если не хочешь, чтобы твою душу околдовали.
      Voivod, "Black City"
      1
      ОКТЯБРЬ 1983 ГОДА
      Дверь открылась... Потом закрылась.
      В комнате вспыхнул свет. Андрей снял плащ, проверил наличие воды в электрическом чайнике, сунул вилку в розетку, включил телевизор. Через минуту на черно-белом экране появилась строго и скромно одетая дикторша. Звук был приглушен, и слова просачивались как сквозь ватное одеяло.
      - Глубокое удовлетворение вызывает широкий отклик трудовых коллективов страны на призыв Пленума ЦК КПСС, ставшего важной вехой в жизни партии и народа, добиться сверхпланового повышения производительности труда на один процент и дополнительного снижения себестоимости продукции на пять десятых процента. Патриотический подъем, энергия и деловитость, с которыми трудящиеся, партийные, профсоюзные, комсомольские организации взялись за решение этой задачи, вселяют уверенность, что успех будет обеспечен.
      Андрей достал с полки распечатанную пачку чая, встряхнул её, дабы убедиться, что она не пуста, сел в кресло, закурил "Приму". Взгляд его рассеянно блуждал по стенам, от руки раскрашенным под кирпич и увешанным портретами Боба Дилана, Элтона Джона, Кэта Стивенса, плакатами групп "Чикаго" и "Роллинг Стоунз". Пластинки, стоявшие возле старенького стереопроигрывателя "Аккорд", также выглядели старыми - потрепанные, подклеенные скотчем конверты. Андрей зачем-то взял диск "Лед Зеппелин", повертел в руках, вернул на место. Программа новостей продолжалась.
      - Государственный секретарь США Джордж Шульц направил Пересу де Куэльяру послание, в котором заявил о намерении Соединенных Штатов выйти из ЮНЕСКО. Подобная угроза понадобилась США для того, чтобы поставить свои политические условия. Расчет шефа госдепартамента был на то, что США удастся убрать нынешнее руководство ЮНЕСКО, если оно не откажется от своей независимой политики. Недовольство Вашингтона было вызвано прежде всего тем, что ЮНЕСКО стремится защищать права целых народов...
      Чайник зашипел, рапортуя о скорой готовности. Покосившись на него, Андрей Карелин затянулся крепким дымом, встал, подошел к окну. Серые тротуары за стеклом дышали холодом, предвкушали первый снег. Холодно было и в комнате - Андрей оставался в свитере. Резкий свет уличных фонарей добавлял бледности на усталых лицах безрадостных прохожих, населения рабочего района. Андрей отвернулся от окна - в свои двадцать один год он вдосталь насмотрелся на эти унылые лица.
      - Сплошь и рядом, - говорила дикторша с телеэкрана, - группы бездомных снимаются с места и устремляются туда, откуда бредут изможденные толпы таких же обездоленных. По поводу этой бессмысленной миграции корреспондент "Дейли Уорлд" Джон Талбат печально шутит, что нынешняя американская администрация подняла страну на ноги.
      Плотно задернув штору, Андрей вынул из шкафчика треснувшую чашку, насыпал заварки, налил кипятка до верха, размешал и накрыл чашку тарелкой, чтобы чай настоялся. Потом он повязал косынкой длинные каштановые волосы (падая на лоб, они мешали ему), положил на стол несколько листов чистой бумаги, неторопливо заправил авторучку синими чернилами. Телевизор уже выплескивал новости культуры - последний блок перед спортом и погодой.
      - Десятки фильмов, показанных в дни Московского фестиваля, свидетельствовали об одном: кинематограф, будь он разгневанным, эпически масштабным или интимным, лиричным - обретает значение общественного, культурного события лишь при условии, что он затрагивает разум и чувства наших современников, несет в себе социальную зоркость и нравственный пафос...
      Андрей повернул ручку громкости до щелчка. Изображение съежилось и погасло. Теперь Андрей был в комнате один, изолированный от внешнего мира. Серьезный, сосредоточенный, он сел за стол, придвинул к себе чистый лист. По обыкновению (или странному суеверию) он не поставил своего имени вверху страницы, написал только название большими неровными буквами.
      2
      "ДОМ В ОГНЕ.
      Дождь лил не переставая. Блестящие в отсветах молний водяные дорожки скатывались по гладкой коже моей куртки, вода струилась за воротник. Вдобавок я почти не разбирал дороги из-за темноты, не сбиться с пути помогали редкие вспышки с ударами грома в кромешном мраке. Только благодаря им я сумел добраться домой. Отпер дверь и включил свет.
      И сразу стены одинокой комнаты на ветру сомкнулись вокруг, холодно смотрели пустые глаза с фотографий и репродукций, молчали страницы раскрытых книг, молчали черные динамики магнитофона. Я погасил яркую лампу под потолком и зажег торшер. Мягкое желтое свечение просачивалось из-под пластиковых лент абажура. Так гораздо лучше.
      Я снял куртку, и капельки воды засветились золотом. Странно, почему я раньше не замечал удивительной гармонии золотого и черного при неярком электрическом свете? Я повесил куртку на крючок возле двери, вытер мокрые волосы полотенцем, надел сухую рубашку, включил магнитофон. Мигнул зеленый глазок, завертелись катушки. Сквозь шорохи скверной записи послышались звуки рояля. "Я вижу по твоим глазам, что ты лжешь, - пел в тоске высокий мужской голос, голос Элтона Джона. - Ты сошла с ума, если думаешь, что можешь обмануть меня... Я ведь тоже видел этот фильм. О, актеры играли потрясающе! Любовь - только слово, говорили они. Просто слово, и ничего больше, всего лишь слово, зажатое между вымученными улыбками и ледяными взглядами".