АНДРЕЙ БЫСТРОВ, ОЛЬГА ДАРВИНА
      СТРАННИКИ В НОЧИ
      МАЛЕНЬКОЕ НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ АНДРЕЯ БЫСТРОВА
      Десять или двенадцать лет назад моя жена Светлана рассказала мне поэтичную историю, которую придумала сама. Это было поздней ночью, точнее уже ранним утром, нам обоим хотелось спать...
      Прошло время, и в моей памяти мало что сохранилось от той истории, а потом ни Светлана, ни я не возвращались к ней. Но там были двое... Эти двое стояли рядом и видели самих себя в иных временах и пространствах - себя, юных и наивных, исполненных тихого света, уходящих вместе в таинственную, печальную, несуществующую страну, где жгут осенние костры, и гордые флаги трепещут в чистом синем небе, и все впереди... Эти двое всегда оставались со мной, они присутствовали незаметно, ненавязчиво, порой и вовсе неощутимо, чтобы когда-то вернуться настоящими, в живых и ярких красках.
      Другое воспоминание относится к заметкам, которые я делал в записной книжке лет пять назад. Они предназначались для некоей книги, но она так и не была написана, а взаимосвязь разрозненных набросков постепенно размылась. Сохранился только цветной кинематографический образ, несколько кадров мысленного фильма: лист рукописи, подхваченный порывом ветра и пролетающий сквозь стекло закрытого окна.
      Этот лист рукописи и доверчиво держащиеся за руки двое, придуманные моей женой - то и другое через годы, когда уже не стало Светланы, соединилось в первоначальном замысле "Странников в ночи".
      Я рад, что у меня есть возможность сказать добрые слова об Ольге Геннадьевне Дарвиной. Без её деятельного участия и самоотверженной работы этот роман не мог бы состояться, его бы просто не было.
      Посвящаю эту книгу памяти моей жены, чья прекрасная предутренняя сказка была первой. Светлана, мы все - странники в ночи, и никто не проходит бесследно.
      С любовью,
      Андрей Быстров.
      Пролог
      СТРАННЫЕ ДНИ
      Бег ангела сквозь внезапный свет
      Сквозь комнату, где призрак впереди,
      А тень - за нами.
      И каждый раз, когда мы останавливаемся,
      Мы падаем.
      Джим Моррисон, "Бег Ангела"
      Странные дни нашли нас,
      Странные дни подвели нас...
      Похоже, приходит конец нечаянным радостям.
      Ну что, продолжим игру здесь
      Или поищем местечко получше?
      Джим Моррисон, "Странные Дни"
      1.
      27 августа 1978 года
      Четыре часа пополудни
      Огни, вы горели ярко...
      Аня отложила прочитанную страницу рукописи и углубилась в следующую. Она угловым зрением отметила номер страницы - четырнадцатая (ей не было дела до номеров страниц, но так совпало - недавно Ане исполнилось четырнадцать лет). Неудержимо её тащила за собой неявность смысла, прячущегося в словах, нервным почерком нацарапанных на пожелтевших иссохших листах бумаги, взявшихся невесть откуда.
      Тощая стопка старых, обтрепанных по краям листов обнаружилась на подоконнике дачной веранды, на которой сейчас сидела Аня, забравшись с ногами в плетеное кресло. Утром она сама прибиралась здесь и была совершенно уверена, что тут не было никакой рукописи. На даче, кроме Ани, жил только её дед, а он не был склонен к розыгрышам и лишь раздраженно отмахнулся в ответ на вопрос внучки. До приезда родителей из города оставалось два дня; Аню с дедом никто не навещал.
      Из любопытства Аня поначалу отделила верхний лист от ничем не скрепленной стопки бумаги. "Дом В Огне" - значилось на этом первом листе. Очевидно, так называлось произведение, но имени автора и даты указано не было. Аня вовсе не собиралась тратить время на вдумчивое чтение, но то, что с ней случилось, разорвало границы естественного интереса. Изломанные строки властно подчинили Аню себе, и это не была власть холодного императива. Нет, скорее так властен над нами призыв о помощи. Ничто не заставляет откликнуться. Но уже не уйти прочь...
      С детства, с тех пор, как бабушка научила её разбирать буквы, Аня полюбила читать. Разумеется, теперь ей нравились не предписанные школьной программой шедевры. Она почти наизусть знала любимые романы Жюля Верна и рассказы Конан-Дойля о похождениях Шерлока Холмса и бригадира Жерара. Но то, что лежало на её коленях... Это не было похоже ни на что из прочитанного когда-либо ранее. Это пугало, влекло и жгло.
      Четырнадцатая страница едва не соскользнула на пол. Аня подхватила её, переложила на стол вместе с остальными страницами, подвинула кресло. Читать за столом было удобнее. Взглядом она нашла абзац, на котором остановилась.
      "Я не испытывал ни стыда, ни ужаса. Все ощущения, все человеческие чувства словно атрофировались, и я брел назад к автомобилю, как марионетка, как бездумный запрограммированный автомат. Это было хуже всего. Час назад, полчаса назад, даже десять минут назад мне казалось, что впереди, в той жизни, что ещё будет, существует лишь черное. Теперь и черное исчезло. Осталось ощущение нематериальной серой пропасти без дна, и я стремительно падал в эту бездонную дыру, без всякой надежды пытался ухватиться за что-нибудь и задержать падение, и это не черное, а бессмысленное, бессмысленное... Я не мог рассчитывать даже на то, что в конце падения меня ждет спасительный, сокрушительный удар. Нет. Туман безграничен. Пусть невозможно возвращение к свету, так КТО-НИБУДЬ! - помоги вернуться хотя бы к черному, дай мне опору, я согласен на все что угодно, кроме бесконечного падения в бездну серой Вечности и Пустоты...
      Я сел за руль. Чтобы не подвергаться пытке и не проезжать через Город ещё раз, я намеревался..."
      Ане не удалось дочитать страницу - внезапный вихрь, влетевший в распахнутую дверь застекленной веранды, сорвал лист со стола. Сквозняк? Ане казалось, что все окна плотно закрыты именно по причине вероятных сквозняков. Видимо, одно окно она все же забыла закрыть, когда мыла их утром... Неудивительно. Тонкие реечные рамы лично конструировал Анин дед, и они складывались так хитроумно, что единственная на вид разница между открытым и закрытым окном заключалась в наличии стекла. А когда окон так много, и каждое стекло отполировано до абсолютной прозрачности, да ещё когда тебе только четырнадцать лет и голова занята совсем другим...
      Бумажный лист кружился в воздухе. Девушка попыталась схватить его, но промахнулась. Ветер уносил лист к окну (все-таки одно осталось открытым?)
      Страница перепорхнула через подоконник и плавно устремилась в сад. Поймать её шансов уже не было, но инстинктивно Аня вскочила с кресла и протянула руку, повторяя траекторию унесенного ветром листа.
      Что-то остановило движение её руки, ладонь встретила невидимую преграду - стекло ЗАКРЫТОГО окна, сквозь которое пронеслась подхваченная порывом ветра страница рукописи.
      2.
      Тот же день
      Пять часов пополудни
      Ночь ждала, ночь пряталась далеко за горизонтом .Она ждала часа, когда взмах её исполинских черных крыльев укроет землю бархатным пологом, когда исстрадавшиеся от жары лес и луг напьются вожделенной прохлады и тьма доберется до неба, бросая вызов звездам и луне, утверждая свое необозримое царство.
      Ночи ещё не было здесь, судьба её надежд таилась за пеленой Времени Ожидания. Но что-то происходило... Вернее, что-то НЕ происходило, самим отрицанием намечая магический круг тайны СТРАННОГО ДНЯ .
      В пять часов исчез ветер. Не стих, а именно исчез, пропал, словно ничего похожего на движение воздуха и не существовало никогда в природе. Пусть так, мало ли совершенно безветренных вечеров случается на излете августа... Когда само солнце устает раскалять крыши домов дачного поселка и лениво разливает сонную негу, ветер как-то даже и неуместен. Но вслед за исчезновением ветра настала очередь звуков, они гасли один за другим. Сначала умолкли назойливые осы, потом заснула собака и спала так тихо, будто боялась потревожить своим дыханием чей-то ДРУГОЙ сон, в миллион раз более чуткий, нежели её собственный. Не было слышно и сварливого перелая соседских собак за ветхими заборами. Не гудели деловито тяжелые шмели, не жужжали жуки подобно крошечным воздушным такси, не трепетали птичьи крылья, не шуршала опадающая листва, не шлепались в траву перезрелые яблоки. ПОЛНОЕ БЕЗЗВУЧИЕ.
      Осторожно ступая летними туфельками по веранде и крыльцу, Аня выбралась из дома и очутилась за калиткой. Она шла не по высохшей грунтовой дороге, а прямо через лес. Ее легкое белое платьице цеплялось за колючие кусты шиповника, близ которых неподвижно висели крупные ягоды нетронутой спелой ежевики, и тонкие веточки сгибались под их тяжестью.
      Сквозь этот лес Аня шла к холмам, где
      / никто никогда не бывал /
      играла в детстве с девчонками и мальчишками, где знала каждый камень и каждое деревце. Забравшись на вершину холма, Аня просто смотрела вдаль, мимо клена, невесомые листья которого казались вырезанными из цветной бумаги, на одно-единственное прозрачное облачко, похожее на обрывок недоплетенного кружева, подвешенный в бездне ослепительно синего неба. Словно воздаяние за похищенные звуки, застывший воздух особенно отчетливо насыщали почти осязаемые, сгустившиеся до ощутимой плотности, немыслимо яркие запахи. Здесь сладко пахло свежескошенной травой и горько - отжившими ветками, здесь медовые ароматы отдаленной пасеки смешивались с густым запахом прелой земли, и над всем витали дразнящие аккорды полевых цветов...
      Аня не сразу заметила, что она не одна. Поодаль у подножия холма стоял молодой человек в потертых джинсах и клетчатой ковбойке. Он был довольно далеко, и Аня не могла разглядеть черт его лица - а он, казалось, совсем не видел девушку, хотя смотрел в её сторону. Наслаждался ли он карнавалом запахов или пытался прислушаться к чему-то, для него одного звучащему в обеззвученном мире? Так или иначе, молодой человек недолго оставался в расслабленной бездвижности. Он повернулся резко, но как-то неуверенно, словно принял некое решение, в правильности которого не был убежден. Потом он зашагал прочь от холма и углубился в аллею... Собственно, дачную просеку в лесу не стоило бы так называть, но над ней величественно смыкались своды старых дубов подобно сводам кафедрального собора.
      Как сомнамбула, Аня двинулась за молодым человеком. Он шел быстро, не оглядываясь, но в его походке не ощущалось целеустремленности. Порывистые движения тонких рук - он то засовывал руки в карманы джинсов, то складывал на груди наподобие капитана Немо (по крайней мере, так представлялось Ане из-за его спины), то бессильно опускал вдоль туловища - выдавали неровную пульсацию электрического тока эмоций. Полярность этого тока могла оказаться любой - от отчаянной схватки со страхом до предчувствия восторга.
      Аллея обрывалась на лугу, где юная кленовая поросль задорно соперничала с почтенными стеблями серьезных растений папоротников, и неуживчивые дикие вишни скрепя сердце соседствовали с трогательными кустами все той же поздней ягоды ежевики. Дальше полого поднимался отрог невысокой горы, где темнел зев пещеры пирата Флинта (так пышно окрестные дети именовали обычный грот в известняковой породе, хорошо известный и Ане).
      Молодой человек замедлил шаг, направляясь к гроту. Аня почти остановилась, чтобы не сократить расстояние между ними.
      Изменение застигло её врасплох. Казалось, оно было таким, что легко вписалось бы в жизнь любого дня (любого другого, но не этого! ) - но даже таким оно не было, а лишь притворялось поначалу.
      Послышался шум ветра... Звук, только звук. Ни один кленовый листик не шелохнулся, ни одна травинка не вздрогнула, ни одна ягода ежевики не упала на землю. А шум ветра проносился над горой, лугом и лесом, и слышен был мирный плеск волн о глинистый берег - здесь, так далеко от единственного в дачном поселке и всей округе заросшего тиной озерца. (Непонятно почему Аня думала именно о глинистом береге. Так было, вот и все.)
      Жалобный зов ветра и плеск волн, звуковой мираж этот, рожденный из тишины, ушел вскоре безвозвратно, но наступившее безмолвие длилось не дольше мгновения, подобно вспышке темноты в океане яркого света.
      Со всех сторон забормотали тусклые голоса. Это были несомненно голоса людей, они говорили что-то, и для них, вероятно, слова были исполнены смысла. Однако голоса звучали все сразу, искаженно и приглушенно, и нельзя было не только понять их, но даже догадаться, на каком языке они говорят. Может быть, это не был ни один из человеческих языков, потому что с небес людям отвечали ПТИЦЫ. Они не пели, не щебетали, не кричали. Эти птицы говорили, они давали ответы на вопросы людей и задавали свои вопросы. И все-таки это были птицы, а не какие-то похожие на них существа. Это становилось бесспорным и ясным в сиянии истины СТРАННОГО ДНЯ, несмотря на то, что ни одной птицы не было видно в небе и ни одного из говорящих с ними людей на земле.
      Голоса медленно погружались в колодцы молчания. Аня едва не потеряла из вида молодого человека, а он уже входил в грот, где вместо привычной тьмы, контрастирующей с залившим луг и гору солнечным светом, клубился мерцающий серебристый туман. Он был густым, но Аня, словно вдруг обретшая рентгеновское зрение, смотрела сквозь его толщу, насыщенную золотой пыльцой. В наклонной задней стене грота она видела известняковую арку, а за ней вел куда-то вниз, вниз, вниз в серебристом призрачном тумане тоннель или подземный ход. Молодой человек осторожно спускался. Вот он перепрыгнул большой круглый коричневый камень, вот уклонился от торчащей извилистой коряги, вот перешагнул семейку грибов, вот переступил ручеек...
      Как завороженная, Аня подступала ближе и ближе к гроту. Ее лунатическое движение было остановлено мохнатой зеленой гусеницей, повисшей перед глазами девушки на тончайшей шелковинке. При отсутствии зрительной перспективы случается, что мы с запозданием определяем размеры находящихся перед нами предметов, не оценив расстояния до них. Так произошло и с Аней. Гусеница в первый момент показалась ей огромной, девушка вздрогнула и замерла.
      Она смотрела на гусеницу, но больше не видела её, потому что само Время изменило свой ход. Оно уплотнилось и ускорилось, и это вихревое ускорение нарастало, превращая силовые линии Времени в тугой жгут затягивающей воронки, подобной водовороту Мальстрем, безвозвратно поглощающему корабли. Время пронизывало пространство, оно открывало двери нового зрения. Маленькая фигурка девушки в белом платьице потерялась в этом несущемся потоке. Ее взгляд устремлялся не ВДОЛЬ вектора Времени, а ВМЕСТЕ с ним. Она мчалась в тоннеле, над круглым коричневым камнем, и корягой, и семейкой грибов, и ручейком, дальше, дальше... Гудящие поля высочайшего напряжения уносили её вниз, хотя она не двигалась с места.
      А потом Зачарованная Страна открылась её взору. Аня не могла бы сказать, откуда она смотрит на печальные холмы, на чистые реки с резвящейся в кристальной воде форелью, на багряно-желтые кроны деревьев, тронутые никогда не завершающимся увяданием вечной осени. Отовсюду... Из Времени.
      Она видела дорогу, змеящуюся меж холмов и пропадающую в тумане. Конец дороги ей не был виден, но она каким-то образом угадывала, просто знала, что там возвышается замок с замшелыми стенами и флагами на башенках, убежище от бурь, приют странников, обитель покоя. Она знала, что в замке есть уютный зал с камином, и в этом зале горят свечи. Она видела хрупкие танцующие фигурки фей в светлых туниках на берегу реки. Она видела, как они играют с большими пестрыми бабочками необыкновенной расцветки, видела и многое другое, способное наполнить сердце щемящим томлением навсегда. Она не видела только молодого человека в ковбойке и джинсах, но не забывала о нем ни на секунду - если говорить об этих сжатых беспощадной спиралью секундах измененного времени, насытивших каждую клеточку её тела.
      Время никогда и ни о чем не предупреждает. Оно остановилось внезапно, будто зацепилось за лапки гусеницы, висящей на своей шелковинке. В застывшем Времени не может быть ни сейчас, ни потом, ни позже, ни раньше таким образом, Время не восстановило свой ровный ход (восстановление - тоже временной процесс), оно родилось заново и вернуло звуки СТРАННОМУ ДНЮ.
      Гусеница опустилась на кленовый лист и неторопливо поползла по нему. За ней оставался бордовый след, как дорожка, прочерченная соком раздавленной спелой вишни.
      Аня посмотрела в сторону грота. Она не сомневалась в том, ЧТО там увидит. Темный проем в горном отроге, поросшем редкой жесткой травой, только и всего.
      Она повернулась и побрела к дому. Ее обступали стройные молодые клены, их листва шумела над её головой. Те самые клены, которые едва доставали ей до колен, когда она шла по лугу к горе.
      На даче её никто не встретил - дед, очевидно, прилег отдохнуть. Прежде чем подняться на веранду, Аня собиралась пойти в сад и поискать улетевшую страницу рукописи, но почему-то не сделала этого. Она взошла по скрипучим деревянным ступенькам, открыла дверь.
      Рукопись лежала на краю стола. Аня взяла её и перелистала. Четырнадцатая страница была на месте.
      Но не это стало последним подарком СТРАННОГО ДНЯ, а легчайшее, почти неуловимое ощущение вкуса. Терпкий, сладкий вкус, какой бывает, если положить в рот дочерна созревшую вишню и слегка придавить её языком... Только намного слабее, просто дальний отголосок вкуса.
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      INNAMORATA(
      Если вы не верите ничему другому, попробуйте
      поверить вот чему: раз уж я беру вас за руку и начинаю
      рассказывать, друг мой, то верю каждому своему слову.
      Стивен Кинг, предисловие к
      "Солнечному Псу ".
      ...Продолжают происходить странные вещи,
      и люди сбиваются с пути. Некоторые - НАВСЕГДА.
      Стивен Кинг, "Крауч-Энд ".
      1.
      ИСПАНИЯ
      1498 ГОД
      Здесь могли бы водиться драконы, подумал человек в черном.
      Он стоял на краю крутого откоса, сбегающего к свинцовым волнам реки Тахо, и смотрел вдаль, за реку, положив ладонь на шершавую лозу дикого виноградника.
      Там, за рекой, виднелись ветхие домики-хижины деревеньки Мерида-де-ла-Рейна под кронами могучих старых дубов. Человек в черном смотрел на крыши хижин, и на дубы, и на быстро несущиеся облака в неприветливом небе. Мысли его были легки и необязательны, что он редко мог позволить себе. Он думал о драконах, которые могли бы обитать тут когда-то... Давно, в незапамятные времена, когда до звезд было много дальше, чем теперь. Он думал о дразнящей близости тайны, сокрытой некогда в дупле состарившегося и пострашневшего дуба, в криках невидимых птиц, в предательской сущности болотной топи... Драконы. Драконы, парящие над рекой, летящие с корявыми, неописуемыми звуками, похожими на скрежет ржавых цепей.
      Человека в черном звали Альваро Агирре, но сам он именовал себя Альваро Торквемада Агирре, взяв второе имя в честь сурового главы испанской инквизиции Томаса Торквемады. Они встречались лишь однажды в Риме, но эта мимолетная короткая беседа произвела на Агирре столь неизгладимое впечатление, что и самое его лицо будто изменилось, воспринимая облик непреклонного ментора. Глубже залегли вертикальные складки над переносицей, что-то жестокое появилось в благородном изгибе крыльев тонкого прямого носа, бледные губы сжимались тверже и плотнее, округлый подбородок словно заострился. Встреча с Томасом Торквемадой определила судьбу Агирре - во всяком случае, так ему казалось тогда.
      Четыре года назад Святой Престол назначил монсеньера (этот придуманный французами титул-обращение давно привился и в Испании) Альваро Агирре епископом Толедо, и с тех пор духовный ученик Торквемады председательствовал на десятках процессов над ведьмами, магами, колдунами, алхимиками и чернокнижниками. Железной рукой он искоренял ересь повсюду, где в состоянии был её разоблачить. Когда Агирре передавал светским властям очередного еретика для свершения аутодафе, его глаза обыкновенно не выражали ни торжества, ни сожаления. Он ощущал себя не вершителем, а простым солдатом в ежедневной битве со Злом, победа в которой настанет не скоро... Возможно, не при его жизни. Он не осуждал и не прощал - он судил, и зловещие отблески костров вставали за его спиной.
      Сюда, на берег реки Тахо, Альваро Агирре любил приезжать для отдыха и одиноких раздумий. Случайный незнакомец едва ли угадал бы несгибаемого инквизитора в сорокапятилетнем человеке чуть выше среднего роста, со спокойным взглядом широко расставленных серых глаз (которые обладали способностью внезапно темнеть от гнева). По одежде в Агирре можно было признать служителя Господа, но и только...
      Иногда (как и сегодня) Агирре проводил на берегу по несколько часов подряд. Карета ожидала его там, где через лес змеилась старая дорога, проложенная ещё в бытность эмирата. Темнело, и Агирре бросил последний взгляд на тихие волны и небо над горизонтом. Его больше не занимали драконы, его призывала в Толедо воля того Абсолюта,
      / сквозного тяготения извне /
      что таился за рваным блеклым занавесом небес.
      Усилившиеся порывы ветра трепали жесткие черные волосы Альваро Агирре. Инквизитор шагал быстро, пружинисто, и в его сознании пульсировало в красном мареве чужое имя - МАРКО КАССИУС. Это означало, что Агирре уже не здесь, что мысленно он возвратился туда, где мог быть... Настоящим? Или настоящим он был все-таки тут, в диких виноградниках у обрыва?
      Усевшись в карету, Агирре дал нетерпеливый сигнал к отправлению, и лошади повлекли экипаж на юг. Там, за лесом, возвышались мрачные стены прежней столицы вестготов и королевства Кастилии и Леона, а ныне - всей объединенной Испании, великого города Толедо.
      Издали город и впрямь подавлял грозным величием. Тяжкие башни недостроенного замка Алькасар вздымались подобно исполинским колоннам, подпирающим небесный свод, и даже в остроконечных шпилях собора не было ни легкости, ни изящества. Зато эти шпили неоспоримо утверждали торжество дела Святой Инквизиции, как и неуклюжая церковь Санто-Кристо де ла Лус, когда-то бывшая мечетью. И все же некая настойчивая устрашающая красота присутствовала в облике Толедо до тех пор, пока путник находился вне его пределов. Подъезжая к городу, он мог испытывать волнующую зябкую дрожь пополам с невольным восхищением... Но стоило миновать римский акведук и фортификации и въехать на улицы, как в нос ударял неистребимый запах гниющего мусора, а уши терзал навязчивый и суетливый лепет простолюдинов. Уличные торговцы наперебой предлагали прохожим вино, мясо, рыбу и уксус, кабацкие зазывалы тонкими противными голосами выли у дверей. Порой кареты, обитые пестрым шелком, цеплялись ступицами колес - конечно, такое происшествие служило поводом к визгливой склоке кучеров, а то и к драке, и тогда солдатам приходилось разнимать дерущихся тычками рукоятей алебард. Впрочем, с черной каретой Агирре никогда не случалось ничего подобного - её узнавали загодя и спешили уступить дорогу или вовсе свернуть на другую улицу. Иногда это было не так-то легко. Некоторые улочки имели всего от двух до трех метров ширины, а из-за нависающих скатов крыш там царила такая темнота, что и днем жителям домов приходилось жечь свечи (тем, кто побогаче) или фитили в заполненных жиром плошках (для тех, кто победнее). С живодерен и боен прямо на улицы выбрасывались потроха, отвратительно пахнущая жижа из кожевенных мастерских смешивалась с нечистотами. Телята и овцы мирно возлежали у мясных лавок, грохотали ручные тележки со старьем, утварью, посудой, инструментами. На повозках тащили дрова, уголь, винные бочки... Цирюльники, аптекари, шарлатаны, студенты, прачки, лакеи, негоцианты, сводники, проститутки, дезертиры, маклеры, служанки, ротозеи, художники, зубодеры - кого только не было в отдаленных от аристократического предместья кварталах великого Толедо... Агирре очень не любил проезжать здесь, но другого пути, увы, не существовало.
      Как темная молния, карета Агирре промчалась сквозь человеческий муравейник простонародных окраин, распугивая его обитателей, и вкатилась на мостовые солидного торгового района Ронда-Мартос. Здесь все выглядело иначе - красивые дома, большие окна, зеркала, люстры... Галантерейщики и суконщики, выложившие свой товар на лотки, щеголяли расшитыми кафтанами и яркими бантами на подвязках шерстяных чулок. За стенами особняков заключались крупные сделки. Заграничные коммерсанты и местные купцы продавали и покупали португальскую амбру и персидский бальзам, константинопольские духи и марсельские халаты, руанские сукна, картины из Фландрии, аласонские бриллианты... Сделки отмечались в роскошных питейных домах. Агирре знал (об этом все знали), что в некоторых из таких домов процветают тайные игорные заведения, но поделать с ними ничего нельзя было - они казались неистребимыми, как сам азарт. Помимо того, это не входило в прерогативы Святой Инивизиции, а относилось к ведению светских властей.
      Дом епископа Альваро Агирре (или Альваро Торквемады Агирре, если угодно) располагался на широкой и тихой улице Мендес в пяти кварталах от Ронда-Мартоса, близ площади Кристо-Долора. Похожий на небольшой замок, окруженный парком и кованой оградой, он стоял поодаль от остальных домов, точно высокомерно чурался их соседства. Любой из счастливых обладателей апартаментов на улице Мендес - будь то знатный дворянин или богатый торговец - старался как можно быстрее и незаметнее проскользнуть мимо угрюмого строения с узкими, напоминающими бойницы окнами. Каждый ощущал себя виноватым, и всех страшило багровое зарево костров, будто наяву грезящееся за каменными башнями.
      Карета остановилась, и Агирре шагнул на мостовую под звон далеких церковных колоколов. Навстречу ему двигалась расфранченная пара. Молодой человек в синем камзоле с продольными разрезами, в белоснежной рубашке, со шпагой на украшенной золотой бахромой перевязи, поддерживал под руку девушку в бархатном платье с розеткой из лент и жемчуга на груди. Они увидели Агирре, и Агирре увидел их. Мгновенное замешательство отразилось на лице молодого человека, но переходить на другую сторону улицы было уже поздно - теперь это смотрелось бы как вызывающая демонстрация. Франт стиснул локоть своей дамы и с напускным безразличием отвернулся от черной кареты, мысленно кляня себя за то, что не обратил на неё внимания издали, увлеченный амурной болтовней. Бледное лицо Альваро Агирре осталось невозмутимым. Он привык к тому, как на него реагируют люди... Привык, но не смирился, подспудно отвергая тем самым один из основных догматов веры.
      Слуги распахнули ворота, и Агирре прошествовал к дверям, также распахнувшимся при его приближении. Сбросив на руки подоспевшему слуге черный плащ, епископ медленно поднялся по ступеням гранитной лестницы. Он не прикасался к перилам, источавшим гробовой холод, держался прямо, смотрел перед собой.
      Кабинет Агирре являл пример подлинного аскетизма. Лишь большой стол из некрашеного дерева и простые табуреты составляли обстановку простой комнаты с пятью стрельчатыми окнами, забранными свинцовыми переплетами. Однако здесь были книги - разумеется, Библия, разумеется, полный Аристотель и канонические богословские труды... Было и несколько ДРУГИХ книг. О нет, не еретических - епископ Толедо не позволил бы себе держать в кабинете подобные сочинения, хотя высший долг повелевал ему знакомиться с ними во время отдельных процессов. Эти ДРУГИЕ книги... Увидев их, посторонний не усомнился бы в истинной ортодоксальности Альваро Агирре, и все же... Скажем так, отец-инквизитор мог бы обойтись и без них. Например, без спорной рукописи монаха Франциско Сантореза, работы весьма апокрифической.
      Почти сразу после того, как Агирре вошел в кабинет, слуга почтительно доложил о визите человека, известного под именем Санчес. Агирре ждал его и жестом приказал проводить наверх.
      Санчес выглядел как-то неопределенно, даже о его возрасте можно было судить лишь приблизительно. Встретив этого человека на улице, прохожий не задержал бы на нем взгляда и тут же забыл о нем... А сам сеньор Санчес, как и полагается платному шпиону Святой Службы, не забывал ничего, никого и никогда.
      Агирре устремил на посетителя сумрачный взор.
      - Ну? - процедил он.
      - Марко Кассиус только что вернулся в лабораторию, монсеньер, - глухим голосом сказал шпион. - Он там.
      - Никаких приготовлений к отъезду?
      - Нет.
      - Странно. - Агирре опустил голову, ссутулился, отчего стал похож на сердитого грифа, и снова повторил. - Странно.
      В самом деле, почему старый алхимик так спокоен? Предполагалось, что зная о грядущем аресте (а он несомненно если и не был уверен, то мог достоверно догадываться), Кассиус засуетится, бросится в бега и будет схвачен в пути, что послужило бы дополнительным косвенным доказательством его вины.
      Постояв немного у окна, епископ выпрямился.
      - Хорошо, - произнес он с раздражением. - Так или иначе, время Марко Кассиуса подошло к концу.
      2.
      12 октября 1978 года
      Порой из непроницаемых глубин подсознания всплывают неотличимые от ночных кошмаров образы ДНЯ. Их можно ощущать, их можно чувствовать, но о них ничего нельзя ЗНАТЬ.
      Аня сидела одна в своей комнате, за любимым письменным столом, имевшим неопределенный соломенный цвет. Обессилившая от дум, она прятала лицо в ладонях... Теперь так часто бывало с ней.
      За окном невидимый художник, предпочитающий мрачные тона, залил все от земли до самого неба густой фиолетовой краской и понемногу добавлял черную. Город, как подводная лодка, опустился на сумеречное дно. Заморгали испуганные светофоры, вытаращились в темноту освещенные окна зданий, засияли радостью витрины, с нетерпением дожидавшиеся своего часа, заскользили по асфальту золотые отсветы фар автобусов и троллейбусов. Надвигавшаяся ночь вкрадчиво шептала, что пора подумать о чем-нибудь необычном...
      Третий день Аня Данилова оставалась в одиночестве в большой квартире, опустевшей после отъезда родителей. Они уехали в Ленинград на похороны тети Лизы, сестры Аниной мамы. Супруг тети Лизы, Александр Львович Штерн, занимал какой-то ответственный пост в Ленгорисполкоме, но сердце его было отдано коллекционированию живописи. Однако это совсем не значило, что он не любил никого и ничего, кроме своих картин... Смерть жены стала настоящим горем для Александра Львовича. Он надеялся, что приедет и Аня, да и ей самой хотелось увидеть дядю, к которому она была очень привязана, обнять его, сказать слова утешения и сочувствия... Увы, родители Ани и слышать не желали о том, чтобы дочь пропускала занятия в школе. Ей пришлось остаться. Долгими вечерами пустая квартира начинала казаться ей огромной, а тени в углах угнетали, почти пугали.