– Нимми, – сказал он, – где твоя кардинальская шапка? У меня есть для тебя задание.

– Как для солдата? – спросил Чернозуб. Он был готов отказаться.

– Как для посла, – ответил Коричневый Пони, пропустив мимо ушей сарказм новоиспеченного кардинала. – Как для папского посланца к фермерам. Ко всем тем, кто остался в городе. Войска Ханнегана покинули этот район, оставив их вместо себя. Мы можем избежать столкновения, если тысяча человек мирным образом войдут в Новый Рим.

– Тысячу Кочевников отнюдь не назовешь мирными, ваше святейшество, – ответил Чернозуб. – И кроме того, фермеры явно выражают желание завязать боевые действия.

– Верно. Может, ты и прав, – сказал Коричневый Пони. – Может, все оно и к лучшему. В любом случае у нас всего триста человек, главным образом Кузнечики, – папа обвел на удивление исхудавшей рукой пространство лагеря, который при свете дня выглядел совершенно опустевшим – как сон, который помнишь только наполовину.

Чернозуб никогда не видел Коричневого Пони таким слабым. «Конечно же, – подумал он, – это все последствия Мелдауна. Ночная Ведьма назвала его своим мужем и затащила в свою ледяную постель».

– Военачальник трех орд, Ксесач дри Вордар, наш старый друг и спутник Чиир Осле Хонган, повел с собой на юг, к Ханнеган-сити, почти тысячу моих крестоносцев. Даже магистр Дион и многие жители Нового Иерусалима ушли с ним. Они предполагают объединиться с воинами Зайцев и с силами уродцев, которые готовились осадить город, но вместо осады мы получим битву, – Коричневый Пони устало присел. – Может, все это и к лучшему.

– Не так, – произнес Вушин.

– Мой генерал-сержант не согласен, – сказал Коричневый Пони. – Но какое это имеет значение? Что сделано, то сделано, – руки папы вспорхнули в воздух, как две птицы. Чернозуб удивленно посмотрел на него: самый земной из людей этим движением неожиданно напомнил ему Амена I.

– Но я болен, – сказал Чернозуб.

– Все мы больны, – ответил Коричневый Пони. – Конечно, кроме Вушина. Где твоя шапка, Нимми?

– Здесь, – Чернозуб вытащил из-под рясы красный кардинальский головной убор. – В лагере я ее не ношу. Ветер может сдуть ее у меня с головы, и она шлепнется в собачье дерьмо.

– Здесь нет ветра, – сказал Вушин, который не одобрял отношение Чернозуба к своему хозяину.

– Ах да, эти собаки… – рассеянно произнес папа. – Нам пришлось оставить их при себе. Ксесач не захотел взять их с собой на юг. Мы остались тут с тремястами людей и почти с таким же количеством собак. И конечно с вождем Кузнечиков. Пока еще фермеры этого не знают. И я хочу, Нимми, чтобы ты отправился в город и передал им предложение о мире. Предложи им мир от моего имени. От имени папы.

– Чтобы они не успели узнать, что наших сил стало меньше, – насмешливо сказал Чернозуб.

– Ну да! Надень кардинальскую шляпу и облачение. Я дам тебе папский штандарт.

– Меня пристрелят, не успев разобраться.

– Прикрепи его на флагшток, – сказал Вушин.

По выражению глаз желтокожего воина Чернозуб видел, что Топор даже не допускает мысли об отказе от этой миссии. Он решил согласиться. В любом случае ему было интересно увидеть город, и он смертельно устал от кастрюль и сковородок. Ну и что, если его убьют? Разве он не ждет, что рано или поздно это случится?

– Ты выглядишь очень больным, кардинал Нимми, – сказал Вушин, смягчившись. – Скажи фермерам, что мы не причиним им зла. Мы хотим все решить миром. Их бросила империя, но не Христов наместник.

– И не упоминать при них, что у наместника Христа не более трехсот человек и столько же собак, – сказал Чернозуб.

– Я не обращу внимания на твою непочтительность, ибо она никогда не была помехой твоему призванию. В самом деле, Нимми, порой я думаю, что это твоя сущность. Надеюсь, что ради твоего же блага она не станет твоей опорой. Так что лучше отправляйся в путь. Это необходимо сделать сегодня. Или по крайней мере попытаться.

– Мне придется идти пешком?

– У Элтура Брама есть белый мул, которого ты можешь взять, – сказал Коричневый Пони. – И да пребудет с тобой Господь, Нимми.

Он перекрестил Чернозуба и позволил ему поцеловать кольцо.

Тысячу лет назад в этой болотистой низине была скоростная автотрасса, которая теперь стала проселочной дорогой. Травянистое покрытие прорезали глубокие следы от колес фургонов. Кто знал, сколько лет эта «дверь прерий» стрелой врезалась в лес и шла к городу – или же, подумал Чернозуб, она указывала другой путь? Хотя монах никогда особо не утруждал себя мыслями о намерениях папы вернуть свой престол в Новый Рим, Святой Город все же стал являться ему во снах. Он возникал в лихорадочном жару. В сонном забытьи он маячил на далеком горизонте, как маленькая пологая гора. Насколько разительно отличалась реальность! Горизонта вообще не было. Дорога шла прямиком между деревьями и мимо руин, представлявших собой земляные холмики с ямами, из которых были извлечены мины; часть из них была забаррикадирована в тех местах, где какие-то убогие создания использовали как укрытия сохранившиеся подвалы и разминированные комнаты. Фермы, которые жались к городу, тут были поменьше, часто представляя собой клочок земли, засаженный овощами, рядом с ним стояли одно или два разрушенных здания или же сараи, где раньше держали свиней и цыплят.

И когда Чернозуб расстался с надеждами увидеть Новый Рим, когда он меньше всего предполагал, что наконец доберется до него, дорога взбежала на небольшое возвышение – и он увидел его, город, который именно таким и возникал в его снах.

– Тпру! – повторять Чернозубу не пришлось – едва он вскарабкался на белого мула, тот двинулся в путь и остановился, стоило Чернозубу сползти с седла. Мул тут же уткнулся носом в гнилой кочан капусты, валяющийся на обочине. Тут им пришлось повернуть: дорога под углом спускалась с последнего холма, за которым лежала долина Грейт-Ривер, или Миссии, как ее тут называли.

Реку Чернозуб не видел, но вдали его взгляду открылись высокие пилоны того, что некогда было мостом; на другой стороне он видел очертания невысоких, поросших деревьями возвышенностей – они были словно зеркальным отражением того холма, на котором он стоял. А между ними, заросшие кустарником, высились острозубые осколки башен, точно такие, какими он видел их во сне. Новый Рим.

Но был уже полдень, и не оставалось времени любоваться открывающимся видом – пусть даже это была первая линия горизонта, которую Чернозуб увидел за много месяцев. Он снова оседлал белого мула погибшего шамана и стал спускаться по склону холма. Скоро он опять очутился в окружении деревьев.

Тут было куда больше бетона и асфальта, в трещинах которых росла трава. Лошадь здесь могла бы поломать ноги, но мула, казалось, эти трудности не беспокоили. Стояло несколько ферм и домов, хотя от последних остались только остовы. Чернозуб заметил несколько дымков и мелькнувшие в развалинах тени – это могли быть играющие дети или их скрывающиеся родители.

– Пошел! – сказал он мулу лишь для того, чтобы услышать свой голос. Пусть тот, кто, возможно, наблюдает за ним, уяснит, что он прибыл со специальной миссией и с него не спускают глаз. Стоило бы заранее узнать, как зовут мула.

Было уже за полдень, когда он миновал городские ворота; рядом с ними была невысокая баррикада, оставленная ее защитниками. Несколько трупов в караульной будке свидетельствовали о том, что – Кочевники отомстили за смерть своего шамана и травоядные оставили своих мертвецов на произвол судьбы.

Конечно, убитые могли быть и тексаркскими солдатами. У дверей копошились две свиньи, настойчиво стараясь проникнуть внутрь.

– Пошел! – мул перебрался через груду щебня, и Чернозуб потрусил себе дальше, вскинув штандарт Амена II. Он был сделан из пергамента и распялен на распорках, как воздушный змей; развевался он на древке, украшенном перьями и загадочными символами трех орд. Сочетание святынь и богохульства, цивилизации и варварства. Как и само папство Коричневого Пони.

Сейчас Чернозубу попадалось куда больше свиней, хотя на улице не было видно трупов. Казалось, что Новый Рим совершенно безлюден. Улицы были прямыми и широкими. «Большие дома», которые Чернозуб видел на горизонте, вблизи производили не такое уж внушительное впечатление, они скорее наводили уныние – закопченные руины в дырах от выстрелов. Никто не показывался. Хотя Чернозуб знал, что за ним наблюдают. Он чувствовал это; он чувствовал, что по мере того как сгущались сумерки, на него смотрит все больше глаз.

– Тпру, – приказал он, но мул не остановился. Посреди улицы прямо перед собой Чернозуб увидел одинокую фигуру. Человек держал ружье.

– Пошел! – Чернозуб пришпорил мула, но тот продолжал двигаться тем же неторопливым шагом, не обращая внимания, лягают его или нет.

– Подожди! – крикнул Чернозуб человеку, но тот неторопливо отступил в тень.

– У меня послание… – успел выкрикнуть Чернозуб, когда человек припал на колено и выстрелил.

Чернозуб соскользнул с мула, ибо это было единственной возможностью остановить его. Спрятавшись за ним, он ждал очередного выстрела. Воцарившееся молчание было просто мучительным.

Человек исчез.

Их диалог не получился. Чернозуб прикинул, что у него есть только одна возможность – двинуться к центру города, надеясь до того, как его пристрелят, встретить кого-то, кто обладает здравым смыслом или хоть толикой власти. Лучше, чтобы у него было и то и другое.

Он снова вскарабкался на мула.

– Пошел!

Уже стемнело, когда под Чернозубом подстрелили мула. Он добрался почти до центра города и находился рядом с одним из самых крупных «больших домов». Стреляли, должно быть, откуда-то издалека, ибо, когда животное упало, выстрела Чернозуб так и не услышал; его треск докатился, лишь когда он свалился рядом с мулом – тот грузно рухнул, как аббат, сраженный ударом.

Чернозуб осторожно встал на ноги, озираясь в поисках папского стяга, сломанное древко которого наполовину было скрыто крупом мула. Он ощутил мучительное напряжение между лопатками, куда могла угодить очередная пуля, хотя Чернозуб знал, что он не услышит выстрела и скорее всего даже не почувствует. Выстрела так и не последовало.

Прихватив папский штандарт, он вернулся к развалинам «большого дома» и спрятался у каменной плиты. Отсюда он мог наблюдать за улицей по всей ее протяженности. Было почти темно; на западе лимонно-розоватый цвет неба обретал красный оттенок, а на востоке небо становилось темно-синим.

Мул лежал на боку, издавая отчаянные вопли. Крови он потерял немного, но было ясно, что с ним все кончено. Передние ноги еще дергались, но задние были совершенно недвижимы – скорее всего, пуля перебила позвоночник. Чернозуб чувствовал, как у него поднимается температура; неудержимый позыв скрутил кишечник, и он присел за каменной плитой. Держать ему папский стяг воздетым или же он и так представляет собой хорошую мишень? «Только не сейчас! – вслух взмолился он. – Только не так».

Облегчившись и так и не услышав выстрела, Чернозуб решил продолжить свою миссию. Он должен кого-нибудь найти, и поскорее, пока совсем не стемнело. В противном случае ему придется спать одному среди этих огромных груд щебенки. Подняв над головой обломок древка с папскими регалиями, он двинулся в путь. Он понимал, что его трясет приступ лихорадки, ибо чувствовал рядом с собой Амена I, чье лицо кугуара было спокойным и сосредоточенным, на нем не было ни тревоги, ни беспокойства. Амен молчал, да и потом он почти ничего не говорил.

Проблема заключалась в том, что мул никак не мог отдать концы. По мере того как Чернозуб отходил от него, животное орало все громче и громче.

– Я должен вернуться, – сказал он Амену. Чернозуб знал, что старик не хочет и не может ответить, но ему нужно было услышать звук человеческого голоса, пусть даже своего собственного. – Я сделаю для него то же, что сделал для того солдатика, – громко произнес он. – И пусть я совершу тот же самый грех.

Да, грех, но он обязан совершить его. А что, если это вообще не грех? А поступок, который ты должен сделать?

– Нет, это обязанность, – со своей странной двусмысленной улыбкой ответил Спеклберд. – Ты часто путал эти понятия.

У Чернозуба подгибались колени, и он невыносимо долго шел обратно к мулу. Он двигался, высоко подняв стяг, и у него зудело между лопатками, куда должна была попасть пуля. Когда он добрался до мула, тот почти не издавал звуков; ржанье перешло в хриплые жалобные стоны. Передние ноги продолжали ритмично подергиваться. В больших глазах, которыми он смотрел на Чернозуба, не было ни любопытства, ни страха. Встав на колени, Чернозуб вознес импровизированную молитву, приставил нож к горлу животному и, снова вознеся молитву, полоснул по горлу ножом.

Словно он перерезал завязку и из мешка бурно хлынул поток зерна. Мул внезапно обмяк и застыл.

Чернозуб вытер нож о шерсть на крупе и собрался подняться, как горла его коснулось лезвие.

– Вставай, – раздался голос, и Чернозуб сделал то, что собирался сделать в любом случае. Он хотел отбросить свой нож, но чья-то рука перехватила его.

«Пожиратель травы», – подумал он, но, наверное, сказал это вслух, ибо кто-то ударил его сзади, чуть не сбив с ног. В воздухе стоял запах, который могли источать только пожиратели травы. Его держало несколько рук. Чернозуб подумал, что попал к уродцам, но затем сообразил, что держат его всего два человека, а третий поднял папский стяг с земли, куда он положил его перед тем, как вынуть нож и перерезать горло мула.

Его повели тем же путем, который он только что проделал, когда возвращался к обреченному мулу. Сквозь рясу он чувствовал, как в спину ему упирается ствол. Миновав угол, у которого он повернул обратно, Чернозуб подумал: «Почему они не перехватили меня здесь? Неужто они знали, что я вернусь?»

– У меня послание к вашему главному, – сказал он. – От его святейшества Амена Второго. Я папский…

– Заткнись, – сказал один из мужчин на языке, в котором Чернозуб узнал один из диалектов Кузнечиков.

Его привели в подвальное помещение, которое напомнило ему библиотеку аббатства. Оно освещалось масляными лампами, и тут сидело несколько человек, вооруженных металлическими мечами и старыми тексаркскими ружьями кавалеристов Ханнегана. К Чернозубу обратились на церковном.

– Ты болен? – таков был первый вопрос. – От тебя идет тяжелый запах.

– Я прибыл от его святейшества папы с посланием для вашего лидера, – сказал Чернозуб. – Мы все больны. Мы все плохо пахнем. Тысячи больных, пропитанных зловонием кровожадных Кочевников обложили город, готовясь к его штурму. Я здесь, чтобы дать вам возможность…

– Заткнись, – сказал тексаркский солдат. Он кивнул другому из присутствующих, фермеру, который поднес Чернозубу чашку с водой и горсть коричневых пилюль, смахивавших на заячьи катышки. – Возьми одну, – сказал солдат.

Чернозуб понюхал пилюли и покачал головой.

– Бери! – в спину ему уперся ствол револьвера. Чернозуб взял одну пилюлю.

– Я здесь, чтобы предоставить вам возможность мирным путем сдать Святой Город, – сказал он. – С империей покончено. Папство возвращается в Новый Рим. Папа, его святейшество Амен Второй, всего лишь хочет занять принадлежащее ему по праву место в…

– Заткнись. Я знаю, кто ты такой.

– Я посланник его святейшества Амена Второго…

– Мы знаем, кто ты такой. Арихиепископ дал нам указание следить за тобой, – сказал солдат. Он развернул свиток, с которого уже была снята ленточка. – Разве ты не Чернозуб Сент-Джордж, секретарь антипапы, приговоренный к смертной казни на всем пространстве от Залива привидений до Нэди-Энн?

Чернозуб не нашелся, что ответить.

Револьвер вжался ему в спину.

– Признавайся. И что это за шапка? Военная?

– Я кардинал, – ответил Чернозуб. Внезапно его поразила смешная серьезность всего происходящего. Все это выглядело совершенно по-дурацки. Может, как и сам крестовый поход. Вот он и вернулся в зоопарк Ханнегана. – В общем-то это шутка. Я кардинал. Папа. Солдат.

От принятой пилюли у него закружилась голова. Он подумал, не стоит ли взять еще одну.

– Мы получили приказ расстрелять тебя, – сказал тексаркский офицер, плотно скатывая свиток и перехватывая его ленточкой. – Но первым делом ты должен немного отдохнуть. Пилюли помогут тебе уснуть. Отведите его в камеру смертников.

В подземном помещении было зябко. Если встать на цыпочки, через зарешеченное окно была видна улица, по которой временами бродили собаки или свиньи; на последних были ошейники, по которым, как Чернозуб предположил, можно было определить их хозяев. Одна из свиней явно испытывала дружеское расположение к узнику: она все время подходила к окну и тыкалась носом в решетки, хотя, возможно, ее привлекала прохлада металла.

Когда совсем стемнело, Чернозуб почувствовал, что жар уходит, как вода сквозь песок. В углу камеры стоял пустой ночной горшок, напоминающий очертаниями свинью. Сразу же после полуночи охранник принес ему кувшин воды, но ни крошки еды.

Чернозуб принял еще одну пилюлю. Близилось время расстрела, и Чернозуб не сомневался, что они сдержат свое обещание. Но почему-то от этих мыслей он впал в дремоту. Этой ночью ему снова снилась Эдрия. Она ждала его под водопадом, пока его старый друг, белый мул, щипал травку неподалеку. В расщелинах растительности почти не было, но мул все же что-то жевал. В горле у него была дыра, как рана; у Эдрии тоже были раны, которые она показывала Чернозубу.

– Где ты был? – спросила она на церковном. – Куда ты идешь? – поскольку Чернозуб знал, что Эдрия не говорит на церковном, в сонном забытьи он понимал, что она ему снится.