Устав ордена св. Бенедикта, глава 7.

17 апреля 3244 года Чернозуб проснулся в Баланс еще до рассвета и лежал, глядя на полную луну, висящую над горами, после чего встал, почистил зубы золой и кипяченой водой, облегчился в туалете за домом, оделся, и то короткое время, что оставалось до восхода солнца, провел в молитве. Ничего не поев, поскольку ему предстояло получить причастие, он покинул дом. Подрагивая от утреннего холодка, он направлялся к мессе, когда почувствовал, что за ним кто-то следит. Повернувшись, Чернозуб увидел в броске камня от себя лишь мужчину, говорившего с кем-то в открытом окне, и другого, двигавшегося в противоположном направлении. Тот, кто был в окне, оставался неразличимым. А говоривший перед окном мужчина был тем самым, кого Чернозуб видел просящим подаяние на этой же улице за день до того, как Джасис застрелил Корвани. Скорее всего, он живет где-то по соседству. Чувство, что за ним следят, объясняется застенчивостью, решил монах. Стояло пасхальное утро, и он продолжал идти по направлению к собору святого Джона-в-изгнании.

В присутствии сотен кардиналов месса Вознесения в папском соборе была ярким зрелищем даже без папы. Чернозуб пришел пораньше, чтобы найти место, где можно преклонить колена, и большая часть припозднившихся толпилась у нефа и вне пределов собора. Выйти из него после мессы было сложнее, чем попасть внутрь, ибо многие из стоявших продолжали переговариваться со знакомыми, преграждая путь. Для покушения лучшей ситуации было не придумать. Между двумя молящимися, которые тут же изумленно отпрянули, мелькнула рука с кинжалом, и Чернозуб почувствовал, как острие врезалось ему в бок. Зажав рукой рану, Чернозуб повернулся лицом к нападавшему. Это был гот человек, который стоял, разговаривая, у открытого окна. Нищий. Когда от него все отпрянули, он оглянулся. Рядом стояли трое таких же, как он, типа, грязные и в лохмотьях; у двух были ножи, а у третьего цепь. Они стали пробиваться сквозь толпу к высокой лестнице собора, но жертвы их грубости с неожиданной ловкостью спустили их к самому подножию. Кто-то закричал, призывая полицию, другие звали папскую гвардию. Первый нападавший, нищий, вторым ударом располосовал монаху лицо и явно собирался прикончить его, как звук полицейского рожка заставил всю троицу броситься в бегство.

Раны промыли и перевязали в полицейском участке, где раненого подверг допросу какой-то взвинченный лейтенант, настаивавший на том, что он, Джасис, Аберлотт и Крумли были заговорщиками, действовавшими в рамках какого-то большого замысла. Отношения Чернозуба с кардиналом надежно оберегали его, и, положась на них, он мог не опасаться насилия. Он сообщил лейтенанту то, что считал нужным сказать, и пропустил мимо ушей то, что тот хотел узнать, поскольку полицейский исходил из неверных предположений.

– Никто из обычных хулиганов не будет грабить бедного монаха.

– Они собирались не ограбить меня, а убить.

– Вот уж точно! Но зачем? У них должны были быть какие-то причины так ненавидеть вас.

– Да, они смахивали на обычных хулиганов, и у них не было причин ненавидеть меня, так что их, должно быть, наняли.

– Но кто, по вашему мнению? – спросил офицер.

– Какой-то идиот, который решил, что Джасис планировал убийство отца Корвани, а я имел к этому отношение.

Лейтенант, который, по всей видимости, придерживался такой же точки зрения, мрачно посмотрел на него и на несколько минут оставил комнату. Чернозуб вознес молитву святому Лейбовицу. Когда лейтенант вернулся, поведение его изменилось.

– Чтобы не повторилась еще одна попытка покушения, все время будьте настороже. Держитесь рядом с теми, кого вы знаете. По ночам не выходите из дому. Держитесь подальше от толпы, какая собралась сегодня утром. Когда выйдете из моего участка, сядьте на скамейку. Скоро прибудет ваш хозяин.

– Его светлость? Из-за меня?

– Из-за себя. На него тоже покушались. Да вот, его человек все расскажет.

Из соседней комнаты для допросов вышел Вушин. Присев рядом с Чернозубом, он коротко рассказал ему, как на Коричневого Пони напали двое незнакомцев с огнестрельным оружием. Коричневый Пони не пострадал, а нападавшие погибли. Полиция нашла на месте преступления обезглавленный труп и отрубленную руку, все еще сжимавшую револьвер. Безрукого убийцу обнаружили на соседней улице, где он истек кровью. Если перед смертью он в чем-то и признался полицейскому, который нашел его, то полиция держала это при себе. Спрашивать, отчего те погибли, не было необходимости. Полицейский принес Вушину его мечи. Те были протерты (Но кое-где еще оставались следы засохшей крови. Топор нахмурился, но без возражений вложил их в ножны. Скоро появился Коричневый Пони, и после того, как он осмотрел раны Чернозуба, все они направились в Секретариат; двое вооруженных охранников сопровождали их на почтительном расстоянии.

– Ты прикидывал, что все это может означать, Нимми?

– Кто-то ошибочно решил, что я имею отношение к Джасису. Но вы, милорд?

– Та же ошибка. Для Ханнегана политически важно, чтобы джины, Кочевники и горожане испытывали друг к другу взаимную неприязнь и страх. Такая разъединенность позволяла бы легче управлять ими. Известно ли тебе, Нимми: Джасис был «привидением»?

– Скрытым джином? О нет, милорд! В это невозможно поверить. Я видел его раздетым.

– Состоялось вскрытие, и нашли какие-то приметы. Об этом не оповещали. Погрома не было уже несколько десятилетий, и мы не хотим, чтобы он начался. Немедленно перенеси свои вещи. Пока толпа не покинет город, ты будешь жить в подвальном помещении Секретариата. На тот случай, если они предпримут еще одну попытку. Мы так никогда и не узнаем, кто нанял этих лю-! дей, но они явно были любителями.

– Наняли их здесь, – добавил монах. – Одного из них № видел раньше.

– Да, но телеграф сделал нас предместьем Тексарка, и слова теперь путешествуют быстрее, чем Солнце огибает Землю. К счастью, конклав должен начаться в середине недели. Когда тут появится Бенефез или даже тот, кто заменит Корвани, они возьмут команду над своими людьми. Не думаю, что убийц нанимал кардинал Бенефез.

– Это мог сделать его племянник, – буркнул монах.

– Он бы нанял профессионалов, Нимми, а не любителей, – сказал Вушин.

Когда они пришли в Секретариат – большое, но низкое здание, скрытое за деревьями, Чернозуб убедился, что три комнаты в подвале обставлены мебелью и готовы к приему случайных курьеров или политических беженцев. Одну из них занимал Топор. Чернозуб расположился в комнате рядом с выходом во двор, где стоял туалет, но Топор сразу же предупредил его:

– По ночам пользуйся ведром с крышкой. И в темноте без меня никогда не выходи на улицу.

Но ко времени, когда в среду на Пасхальной неделе собралось требуемое количество кардиналов и когда люди оправились от потрясения, вызванного безумным поступком Джасиса, пусть даже кое-кто, обнажившись, носился по улицам или, рыдая, лежал в постели, никаких нападений не происходило, и конклав сделал попытку начать работу. Первым делом кардиналы собрались в кафедральном соборе, где совместно отслужили мессу, после чего их процессия, покинув здание, через площадь направилась во дворец, где и должно было состояться избрание папы. В одном конце огромного тронного зала был сооружен алтарь, а сам дворец был временно освящен.

Своими конклавистами кардинал Коричневый Пони избрал брата Чернозуба Сент-Джорджа и сестру Юлиану из общины Успения; правило, что они должны были принадлежать к общине святого Мейси, вступало в силу лишь при отсутствии кардинала, а покидать конклав он не собирался. Нимми понял, что предпочтение, отданное сестре Юлиане, было ловким дипломатическим ходом, но несказанно поразился, узнав о своем избрании – пока не увидел, что Коричневый Пони часто беседует с Джарадом, одним из конклавистов которого оказался брат Поющая Корова. Нимми стало слегка не по себе. Может, политики из Кочевников при выборе папы будут руководствоваться указаниями Святого Духа. Почему бы и нет? Но он опасался встречи лицом к лицу с Поющей Коровой или с аббатом.

Но не успел конклав начаться, как смертельно заболел кардинал из Юты. Он выпал из числа участников конклава, и отсутствие кворума стало предлогом для его отсрочки. Чернозуб вернулся в свое новое жилище в подвале. Полиция продолжала охранять здание, но никаких попыток нападения на него не было.

За три последующих дня из дальней северо-восточной провинции прибыли еще семь клириков, и кардинал, председательствующий на конклаве, разрешил его продолжить. С телеграфной станции поступило сообщение, что архиепископ Тексаркский явится в течение десяти дней. Как только конклав возобновил свою работу, кардинал Коричневый Пони, взяв в союзники одного из конклавистов Бенефеза как доказательство своего беспристрастия, внес правило, по которому приставы могут арестовать любого кардинала-выборщика, если тот без разрешения конклава сделает попытку покинуть город или даже само здание выборов. Кардиналы, опасающиеся эпидемии, выступили с горячим протестом, но Коричневый Пони, отвечая им, сурово указал, что люди на улицах, которые подвергаются такой же опасности, полны гнева, и намекнул, какая судьба может ждать кардиналов-выборщиков, если опять не будет кворума. Закон прошел подавляющим большинством и был отослан в правительство Валаны с просьбой об оказании поддержки людскими резервами. Просьба была одобрена, и попытка кардиналов покинуть Валану теперь будет считаться преступлением. Таким образом, процесс поиска кандидата, устраивающего и Святого Духа, и различные земные власти, начался еще до появления самого влиятельного из земных владык его светлости кардинала архиепископа Уриона Бенефеза.

Но положение в городе продолжало ухудшаться.

Древний обычай сжигания бюллетеней с примесью сырой соломы или без оной, когда из каминной трубы шел белый или черный дым, продолжал соблюдаться, но правила избрания папы изменились в связи с требованиями времени. Теоретически епископ Рима должен был избираться церковниками в Риме. Их запирали в здании на ключ (con clave), пока две трети выборщиков не приходили к согласию. В течение тысячелетий каждый новый кардинал, где бы он ни обитал, считал себя частью Римской церкви, забота о которой была вверена его попечению, и имя его становилось частью титула: Элия, кардинал Коричневый Пони, декан святого Мейси в Новом Риме. Теперь же кардиналов стало больше, чем церквей в Новом Риме и Валане вместе взятых.

Время от времени группы недовольных шествовали по городу и, собираясь на площади перед собором святого Джона, скандировали лозунги. На пятый день конклава в двери дворца стали бросать камни, и папская гвардия, все еще носящая траур по покойному папе, была послана навести порядок. Не желая проливать кровь, вели они себя сдержанно, и вскоре население их разоружило. Гражданская полиция, не имеющая огнестрельного оружия, была не в силах контролировать поведение толпы. Люди собирались и расходились, как им нравится. Преисполнившись страха, кардиналы решили покончить с голосованием за три дня. Когда шло голосование, толпы отхлынули, хотя на площади продолжали оставаться люди, ждущие появления белого дыма.

Кое-кто из кардиналов, заболев, попытался оставить город, но был пойман и силой водворен обратно во дворец, одно из помещений которого, примыкающее к большому залу конклава, было превращено в больничную палату. Лежащий в постели выборщик может проголосовать; его помощник-конклавист приносил бюллетень к алтарю и, прежде чем опустить в чашу, вздымал его над головой, дабы все видели, что в нем нет никаких вычеркиваний. Тем не менее, пока шли первые, робкие и нерешительные туры, горожане на площади запечатали огромные, бронзовые двойные двери дворца, соорудив перед ними деревянный эшафот. Кузнец намертво закрепил эшафот на месте, загнав молотом длинные свинцовые штыри в дыры, просверленные в гранитной стене дворца. Другие в это время заколачивали окна. На шестой день заключения какой-то человек с кувалдой и ломом залез на крышу дворца и выломал несколько черепиц, а другой – топором прорубил дыру в крыше, свободной от покрытия. На крышу со смехом и шутками подняли ведра с дерьмом и под всеобщее ликованье вылили их в дыру. Женщинам из благотворительного общества Алтаря Валаны пришлось отказаться от экстренной доставки пищи, поскольку кухня была закрыта бунтовщиками. Отключили и воду во дворце.

Кардинал, обладавший самым громким голосом, взобрался к выбитому окну и провозгласил толпе анафему, угрожая отлучением от церкви всем, кто через пять минут останется на площади. Толпа веселилась и аплодировала, словно выслушала хорошие новости. Строго говоря, из-за шума и гама вообще ничего не было слышно.

Во второй половине дня кардинал, страдавший несварением желудка, завопил, что уборные полны до краев и скоро их содержимое потечет наружу, ибо служащих дворца, оставшихся снаружи, не пускают опустошить их. Все просьбы о свечах или масляных лампах отвергались. Несмотря на курение ладана и фимиама, дворец начал благоухать, как местная тюрьма. Конклав был в полной мере «под ключом», плюс заколочен досками. Для кардиналов еще хватало спальных мест, но их конклавистам пришлось устраиваться на полу.

Чернозуб сидел, прислонившись к стене. Он был обеспокоен куда меньше, чем предполагал его хозяин, и сейчас, стараясь не поддаваться страху, смотрел, слушал и обонял все происходящее. Работая с Коричневым Пони, он обрел немалый запас самообладания. Кроме того, во всех ситуациях его не покидала мысль, что он готов вступить в схватку с нападающим, и это знание позволяло расслабиться. Чернозуб понимал, что он остался точно таким же, но просто обрел новое измерение. И при этой мысли он чувствовал себя куда более искушенным в земных делах.

Коричневый Пони жестом подозвал его. – Переговори с максимальным количеством конклавистов. Сколько получится. Постарайся выяснить, что они думают о кардинале Науйотте и аббате Джараде, особенно о первом.

– Да, милорд, – Чернозуб посмотрел в ту сторону, откуда;] раздался особенно громкий треск выбитого окна.

– Я был на четырех конклавах и никогда не видел ничего подобного, – сказал Коричневый Пони, посылая его с заданием примерно прикинуть распределение голосов. – Болезни влекут за собой сумасшествие.

Чернозуб начал переходить от кардинала к кардиналу. Он не'{ обращался напрямую к ним, а консультировался с помощниками прелатов. Наконец он наткнулся на аббата Джарада. Уверенность, которая помогала ему в полиции, внезапно покинула его. Рядом с аббатом стоял его конклавист брат Поющая Корова, Чернозуб опустился на колени и поцеловал кольцо аббата. Джарад, улыбнувшись, мягко поднял его с колен, но не заключил в объятия и обратился к нему лишь по имени, не добавляя «брат».

– Ты хотел видеть меня, сын мой?

– Владыка, мой господин попросил меня спросить совета относительно возможной номинации кардинала Сорели Науйотта.

– У меня или у кого-то другого?

– У всех, владыка.

– Передай ему, что если Святой Дух не протестует, то я «за», – он улыбнулся Чернозубу и снова отвернулся от него.

– А что относительно кардинала Кендемина?

– И Святой Дух, и я против. Это все?

– Не совсем.

– Вот и я боюсь, что нет.

– Я хотел бы попросить аббата благословить мой уход из ордена.

Джарад смотрел на него, словно издалека.

– Помнишь ли ты, что я был тем священнослужителем, который рукоположил тебя?

– Конечно.

Джарад сложил ладони, уставился в темное пространство над головой и обратился к Богу: «Было ли известно, что кто-то хочет отказаться от Святых Даров?»

– Никогда, – сказал кардинал Коричневый Пони, присоединяясь к ним. – Что, у нас тут какие-то проблемы?

– Ровно никаких! – воскликнул Джарад, хлопая его по плечу.

– И у тебя тоже, Нимми?

– Да, у меня есть проблема. Как и когда я смогу вернуть себе мирской статус?

– Это в какой-то мере зависит от нашего аббата.

– А если я не получу от него отпущения, то от папы? – Чернозуб перевел взгляд на Джарада, отметив, что тот полон гнева, но старается держать себя в руках; губы его еле заметно шевелились в молитве, пока он, тяжело дыша, слушал Коричневого Пони.

– В конечном итоге – да, от папы, но если аббат дает разрешение, то от папы ты получаешь его автоматически, – Коричневый Пони вопросительно посмотрел на Джарада. Тот пожал плечами.

– И столь же автоматически отказывает, если отказал аббат?

– Нет, – сказал Красный Дьякон, – возможно, папа захочет поговорить лично с тобой. В твоем случае я уверен, что захочет. Джарад повернулся к Чернозубу.

– Вроде я должен тебе исповедь? Хочешь поговорить со мной на эту тему? Когда все кончится, приходи ко мне.

– Благодарю вас, владыка!

Когда Чернозуб отошел в сторону, Коричневый Пони последовал за ним.

– Ты просто хочешь стать мирянином или ищешь предлог для ссоры с аббатом? Если ты окончательно не выведешь его из себя, он даст тебе отпущение. Предоставь событиям идти своим чередом, Нимми. Ты не доставляешь ему радости. И не ухудшай положение дел.

Монах оставил место, где они стояли в уединении. Уверенность покидала его, как вода утекает меж пальцев. Он покинул аббатство. Он нуждался в благословении Джарада или хоть в мельчайшем доказательстве, что тот даровал ему прощение. Он продолжал интересоваться распределением голосов, хотя понимал, что на самом деле Коричневый Пони хотел распространить известие, что он поддерживает Сорели Науйотта. Обман, подумал Нимми. А может, и нет. Северо-западу, наверно, будет лучше, если папство расположится за равнинами. Новый Рим будет меньше вмешиваться в дела Северо-Западной Церкви, чем Валана. Науйотт склоняется к немедленному возвращению, несмотря на враждебность кардинала Бенефеза к независимости северо-запада в вопросах литургии и католического учения. Коричневый Пони сбивает со следа, чтобы гончие собаки вместо политики занялись теологией… если Чернозуб правильно понял намеки своего господина. Но с другой стороны, Сорели Науйотт, может, оказался бы и не так плох на этом высоком посту.

Снаружи непрестанно доносились выкрики: «Выбрать папу! Выбрать папу!». Порой слышалось: «Выбрать Амена! Выбрать Амена!». На площади ходили слухи, что отец Спеклберд оставил свою пещеру, поднялся в горы, и комитет граждан ищет его следы. Чернозуб, вцепившись в свой требник, вознес молитву святому Лейбовицу, но в таком хаосе он не мог сосредоточенно молиться, что, похоже, было под силу только аббату Джараду.

Он испытывал острое чувство голода.

Кардинал Хью Чемберлен и Хилан Блез попытались подбодрить кардиналов совместным исполнением псалма «Veni Creator Spiritus»[15], но за грохотом взламываемой крыши, стуком молотков в двери и окна, плесков помоев, льющихся на пол, и гулом испуганных разговоров сотен выборщиков и их свиты звуков гимна почти не было слышно.

Через два часа, возможно, в ответ на призыв к Святому Духу кто-то через дырку в крыше запустил во дворец живую птицу и прикрыл отверстие, чтобы она не вылетела. Под сводами зала, в ужасе махая крыльями, носился не голубь, а стервятник, который наконец взгромоздился на гигантское распятие, свисавшее на цепях со стропил между нефом и алтарем. Несколько кардиналов запричитали, что это предупреждение Господа, аминь.

Коричневый Пони взобрался на временный алтарь и заорал:

– Тишина! Во имя Господа, помолчите! Внимание присутствующих могло привлечь единственно осквернение алтаря, и наконец воцарилось молчание.

– То, что вы видите и слышите, в самом деле Божья кара на наши головы! И теперь конгрегация должна пригласить отца Амена для обращения к нам. Он должен быть одним из нас. Мы выслушаем его, и выслушаем немедля. Что скажете?

– Слезай оттуда, Элия! – заорал аббат Джарад.

– Нет – пока вы не проголосуете!

Среди кардиналов пронеслись разрозненные шепотки, раздалось несколько возмущенных выкриков, но после того как дал о себе знать приглушенный рев за стенами, внезапно наступила тишина. Толпа выделила из своей среды несколько информаторов, которые подслушивали у разбитых окон.

– Тихо! Пусть сначала проголосуют те, кто против. Так будет: легче подсчитывать. Итак, те, кто не хочет выслушать отца Амена, поднимите руки!

Тыкая пальцем в разные стороны и считая вслух, Коричневый Пони произнес «Семнадцать!» и замолчал.

– Амен Спеклберд будет говорить с нами, – он кивнул и спустился с алтаря.

Из проломанного окна над хорами смотрело чье-то лицо. Это; был местный полицейский. Кардинал Хью Чемберлен и Коричневый Пони исчезли за дверями и скеро оказались на хорах, разговаривая с офицером. Он выкрикивал их слова толпе. Дыра на крыше была приоткрыта, чтобы выпустить стервятника, но испуганная птица не обратила на нее внимания и продолжала сидеть на распятии, как раз над буквами INRI. Толпа у дворца восторженно взревела.

Вскоре часть окон была освобождена, но двери остались в прежнем состоянии. Через два часа уборные были прочищены. Через дыру в крыше были спущены корзины ржаного хлеба со шпеком, и возобновилась подача воды. Тем не менее все завопили, когда стервятник внезапно снялся с распятия и слетел на пол, привлеченный зловонием кучи мусора в углу. Трое служек, которым наконец позволили проникнуть во дворец через чердачное окно, выгнали птицу и стали вытирать лужи помоев на полу. Хаос пошел на убыль, порядок восстановился, и единственными звуками во дворце остались иканье, вздохи, стоны и кашель больных, бормотание и перешептывание, которые бродили но большому залу, временно превращенному в святилище. В зале стояли сумерки, потому что день клонился к закату. Слуги начали разжигать свечи, но только несколько кардиналов были на ногах. Ржаной хлеб и немало воды было использовано, но впереди ждала ночь, полная голода, жажды и страха.

Чернозуб подслушал разговор тексаркского конклависта с одной из служанок аббатиссы.

– Всем известно, что кардинал Коричневый Пони бросил перчатку. Этой весной он поехал в аббатство Лейбовица, где нанял себе секретаря и телохранителя. А кто этот его новый телохранитель? Беглый тексаркский преступник, бывший палач Вушин, приговоренный к смерти за государственную измену. И кто его секретарь? Беженец из орды Кузнечиков, ненавидящий Тексарк и презирающий имперскую цивилизацию. Но в аббатстве он получил образование и был дружен с убийцей Корвани. Кардинал, встав, попытался опровергнуть нашего ученого Тона Йордина и в то же время оскорбил кардинала Бенефеза и прочих – словом, объявил войну церкви Тексарка. А теперь он хочет, чтобы засевший в горах отшельник, который почти не знает латыни и которого Новый Рим перепугает до смерти, стал новым епископом Рима. А тот снова исчез. Он постоянно скрывается, и кардинал Коричневый Пони в курсе дела. Впрочем, наша аббатисса может из уважения к Амену Спеклберду проголосовать и за него. Если кардинал Коричневый Пони окажет ему поддержку, он будет воздерживаться от своих глупостей, в чем я уверена.

Тем не менее необходимые двадцать голосов были без большого шума собраны, и Амен Спеклберд, даже не успев выступить перед церковниками, стал кандидатом в папы.