Лондон, 1971 год.
      Роман Энди «Страсть к обману» вышел в свет в июне семьдесят первого года. Он был в шоке от ярко-красной с черным обложки. Пролистаешь книгу, и такое чувство будто в крови измарался. Ужас! Это ведь не детективный роман.
      Лили получила от него авторский экземпляр с автографом. Она попыталась прочесть ее, но это было делом нелегким. Во-первых, потому что она по уши увязла в этом, съедавшем все ее время проекте вместе с Рут Оуэнс, во-вторых, сюжетная линия терялась в длинных, скучных умствованиях на тему различных политических течений и моральных приоритетов, господствовавших в XVI столетии.
      Энди был в курсе ее забот, связанных с проектом. Она вместе с Рут Оуэнс занялась небольшими работами, связанными с переустройством квартир. Обширнейшие связи Рут обеспечивали им вдоволь клиентуры, Лили же решала, что и как должно быть сделано. Рут также взяла на себя выполнение визуальной части работы: она рисовала эскизы проектов, руководствуясь устными описаниями и указаниями Лили. Каким-то образом все это стало работать. В данный момент они занимались одним заказом, а другой дожидался своей очереди, и Лили была дико счастлива. Энди выразил свое мнение об этом, заявив, что все, чем они занимаются – великолепно, но в суть он предпочитал не вникать, да и не мог вникать, ибо сам был весь в работе в связи с тем, что его карьера выходила в новую ступень.
      В тот день, когда его роман вышел в свет, они с Лили решились на небольшое турне по книжным магазинам и лавочкам, расположенным между Эджоур-роуд и Чэринг-Кросс. В трех из полдюжины магазинов они обнаружили его книгу.
      – Ну что ж, пятьдесят процентов – это совсем неплохо, – успокоила себя и его Лили. – В Америке это уже кое-что.
      – Здесь не Америка, – мрачно констатировал Энди. – И три из шести – это ужасно. Проклятые торгаши. Ублюдки безграмотные! Они в последний раз держали книжку в руках в школе, которую так и не окончили.
      Лили не решилась давать комментарий этому словоизвержению. Она мельком взглянула на часы. В четыре ей полагалось быть в Брикстоне, где она встречалась с плотниками. Сейчас была половина четвертого, но, едва взглянув на лицо Энди, которое было мрачнее тучи, поняла, что не может оставить его одного.
      – Подожди меня здесь, я недолго, мне нужно позвонить.
      Нервы Энди, видимо, были на пределе, если даже это невинное высказывание Лили способно было его задеть. Когда она вернулась, он желчно сказал:
      – Полагаю, это связано с твоей работенкой, которая, конечно же, превыше всего.
      – Да, Энди. Не моя вина, что не во всех книжных магазинах твоя книга, поэтому не стоит отравлять мне то хорошее, что я чувствую, занимаясь хоть каким-то делом.
      Они шли вдоль Черинг-Кросс Роуд в направлении Пикадилли, надеясь встретить по пути хоть один книжный магазин. Энди вдруг остановился и сказал:
      – Знаешь, я вел себя как последний дурак, как баловное дитя. Лили, дорогая, прости меня.
      До этого он ни разу не говорил ей «дорогая». Она опешила и ничего не могла вымолвить, и, взяв его под руку, прижалась к нему. Они пошли дальше. Но в книжные магазины предпочитали не заходить. Вместо этого отправились в винный погребок под названием «Виноградины Рэтмана».
      – Давай войдем и пусть в вине утонет наше горе, – процитировал кого-то Энди.
      – Интересно, кто такой этот Рэтман? – полюбопытствовала Лили.
      – Какой-нибудь хитренький еврейчик. – Энди осмотрелся. – Дела которого, как я вижу, идут как надо.
      Этой фразы она не ожидала услышать от него. Это несколько переходило границы приличия на ее взгляд.
      – А ты разве недолюбливаешь евреев?
      На Энди это, казалось, подействовало лучше самой изощренной шутки. Он разразился хохотом и долго смеялся, затем, протянув обе руки через стол, взял в них холодные ее ладони.
      – Моя милая, моя дорогая Лили. Нет, ты никогда не сможешь стать современной девушкой. Дело в том, что ты – единственная в Англии, кто не имеет представления о том, что Мендоза – евреи.
      – Правда? Но ты ведь нет? Я имею в виду, ты ведь не отказываешься от свинины и не носишь эти смешные маленькие кругленькие шапочки, как они. Да ты никогда и не говорил о том, что ты еврей.
      – Я-то нет. В религиозном смысле нет. Моя мать, которая была родом из Йоркшира – это тоже одна из причин. Ведь ортодоксальный иудаизм утверждает, что быть евреем – значит родиться от матери-еврейки. Кроме того, большинство Мендоза не исповедует иудаизм. Некоторые из них вообще ничего не исповедуют, другая же часть сторонники англиканской веры, иначе говоря – протестанты. Но факт остается фактом – наше происхождение от еврейской семьи и это известно всем и каждому. И предположить, что я антисемит все равно, что утверждать, что наша королева – антимонархистка.
      – Хорошо, забудем это, – она подняла бокал с вином. – Выпьем за «Страсть к обману».
      – Пью за нее, – поддержал Энди. – И за то, чтобы критики были ко мне добры.
      Но критики не были к нему добры. В воскресных газетах было опубликовано три рецензии: в «Гардиан» – ни то, не се, в «Обсервере» – плоховатая, а в «Тайме», что было важнее всего – помещена разгромная рецензия. Литагент Энди утверждал, что авторы рецензии должны принять книгу, а вот публика нет. Оказалось же все как раз наоборот.
      – Что тебе до этих рецензий, если несколько десятков тысяч экземпляров разойдутся? – успокаивала его Лили.
      Энди не счел нужным отвечать. Они были у Лили в ее гостиной. Он встал и, не говоря ни слова, принялся расхаживать по комнате. Потом вдруг вышел. Лили не стала упрашивать его вернуться, потому что знала, каково ему сейчас было, и понимала, что сейчас ему была необходима порция одиночества. Она нисколько бы не удивилась, если Энди в этот день вообще не появился бы, но он все же пришел вскоре после полудня.
      – Извини меня за этот уход со сцены. Мне необходимо было просто пожалеть себя.
      – Все в порядке. Все о'кей.
      – Да нет, не о'кей. Дело в том, что свое отсутствие таланта, невезение, вообще творческие и жизненные неудачи, вымещаю на тебе.
      – У тебя есть талант.
      – Может быть и есть, но я просто-напросто себялюбивая скотина.
      Он поднял номер «Тайме», который так и остался лежать на том же месте, где он его уронил утром, и стал водить пальцем по строчкам.
      – Я вспомнил, что видел нечто любопытное, когда листал газету в поисках этой кошмарной рецензии. Вот. Сегодня день открытых дверей в Суоннинг Парке, в Сассексе. Помнишь это место?
      – Тот дом, что поблизости Брайтона? Да, помню.
      – Они приглашают сегодня к себе всех, кто пожелает. За двадцать пять пенсов. За эти деньги можно осмотреть и парк, и все остальное. Средства собирают в благотворительных целях. Тебе бы не хотелось там побывать сегодня?
      – Сегодня? Так уж начало первого.
      – Ну и что? Ведь это сегодня, только сегодня. Другой такой возможности не будет – происходит лишь раз в году. И часам к пяти мы туда доберемся. Сейчас поздно темнеет.
      Он был прав. Одной из самых восхитительных особенностей этого английского июня было то, что темнело здесь лишь после десяти вечера.
      – С удовольствием поехала бы.
      – Тогда, давай одевайся и поедем.
      С его стороны это было неслыханным жертвоприношением и одновременно извинением за свое хамское поведение. Лили не забыла, как он высказался в адрес этого имения тогда, в декабре:
      – Я ненавижу это чертово место – были его слова.
      Ладно, может быть теперь он изменил мнение о нем. Иногда Энди мог быть абсолютно непредсказуемым.
      Стрелка часов приближалась к четырем, когда они прибыли в Суоннинг Парк. Здесь было полно народу. Толпа людей выглядела чрезвычайно разнообразной – и стар, и млад. Одеты они были и в джинсы и старомодные шелковые платья, и деревенские одежды с длинными юбками и белыми блузами, в твидовые пиджаки, рубашки, в галстуках и без них, в общем, здесь были представлены все социальные слои сегодняшней Англии. Конечно, это были не только зеваки-простолюдины, прибывшие сюда поглазеть на «общество» и «шикарную жизнь». Профессиональные взгляды некоторых, кто осматривал подстриженные кусты и ухоженные лужайки, могли свидетельствовать о том, что эти люди собрались сюда поучиться искусству садовников.
      Рядом с ними женщина в шляпе и перчатках обсуждала с каким-то бородачом в свитере с университетской эмблемой достоинства гортензий или, может быть, орхидеи и условия их произрастания в Шотландии.
      – Все здесь такие образованные, – вырвалось у Лили.
      – Похоже на то, – рассеянно, как всегда, ответил Энди.
      Лили прикидывала, чем вызвана эта его рассеянность, то ли Соуннинг Парком, то ли рецензиями.
      Запрокинув голову, она любовалась домом. Он походил на драгоценный камень, вставленный в оправу, не менее роскошную, чем он сам. Медово-желтый цвет каменных его стен прекрасно сочетался с сочной зеленью лужаек; в окнах мансард, уютно примостившихся под крытой черепицей крышей, отражалось солнце и пестрые клумбы цветов.
      – Боже, какое чудо, – пробормотала она. – Кто это построил?
      – Кто здесь сейчас обитает?
      – Построен он был в 1603 году. Это был год, когда умерла Елизавета Первая. В тот год и закончилось правление Тюдоров. И одним из последних деяний нашей старушки Бетти было объявление одного чудного парнишки по имени Уильям Престон первым виконтом Суоннингом. Он достаточно отвалил денег из своего состояния в пользу короны, чтобы снискать себе такие почести. А на то, что у него оставалось, он отгрохал вот это.
      – Это можно назвать памятником до небес на все времена. Вряд ли есть лучший способ себя увековечить. Тебе не кажется?
      Энди пожал плечами.
      – Смотря как на это посмотреть.
      – Ты так говоришь лишь потому, что считаешь себя антиаристократом. А кто же нынешний виконт?
      – Его вообще не существует. Титул этот был упразднен в 1939 году, когда последний лорд Суоннинг отправился на тот свет, так и не заимев наследника. Понимаешь, ну не было наследников мужского пола, даже никакого паршивого кузенчика не было по прямой линии. Пиф-паф – и больше никаких виконтов. С тех пор домик этот не раз и не два сменил своих владельцев. Место это считается несчастливым, этот роскошный Суоннинг Парк. Все, кто был его владельцами, предпочитали его продать и как можно скорее.
      – Откуда тебе все это известно?
      Вместо ответа он предложил немного пройтись, Вблизи имелся небольшой указатель, написанный от руки, со стрелкой, направлявшей их туда, где росли ирисы и папоротники, и сад с декоративными каменными горками. Энди остановился возле него.
      – Мне кажется, я помню пруд, где водились дикие утки, расположенный позади этого садика с горками. Может эта орда фанатиков-садоводов не очень интересуется утками.
      Из-за обилия народу идти было затруднительно, а разговаривать и вовсе невозможно. Но, в конце концов, они все же добрались до садика. Энди увлек ее на узкую, наполовину скрытую листвой тропинку. И они сразу же оказались одни.
      – Тебе действительно известны здесь все ходы и выходы, – восхитилась Лили.
      – Я же говорил, что этот последний виконт Суоннинг был каким-то нашим родственником. Его первая жена была младшей сестрой моего отца, моей теткой Филиппой. Она умерла очень молодой, когда меня еще не было на свете.
      Лили изучающе смотрела на него.
      – Если виконт умер в тридцать девятом году, так это случилось до того, как ты появился на свет.
      – Да, но дом не мог быть продан до истечения определенного срока, и мой отец присматривал за ним до пятьдесят второго года. Иногда он имел обыкновение брать меня сюда с собой.
      Он свернул еще на какую-то тропинку.
      – Мне кажется, сюда.
      Через несколько минут деревья расступились и они стояли на довольно широком, поросшем травой берегу пруда.
      – Красиво, – похвалила Лили. – И потом, тебе пришлось, наверное, как следует вызубрить историю твоих предков, как живых, так и отошедших в мир иной? Поэтому-то ты так хорошо помнишь все детали.
      – Нет, не поэтому. Те статьи, которые я писал для газет, требовали определенных знаний. Этот Суоннинг Парк очень подходит для разного рода загадочных историй. Дело в том, что тринадцатый виконт не просто умер в тридцать девятом году, а был застрелен своей второй женой.
      – Вот оно что! Значит, это история о призраках и скелетах в платяных шкафах? – решила подшутить Лили.
      Энди не принял ее шутливого тона.
      – Лили, ты веришь в то, что может существовать случайное стечение обстоятельств?
      Она вспомнила об одном его высказывании.
      – Мне казалось, ты готов поставить стечение обстоятельств вне закона.
      – Это, конечно, очень ценная идея. Но, полагаю, мне это не под силу. Но ты так и не ответила на мой вопрос.
      – Естественно, я в это верю. Такое случается постоянно.
      – Хорошо, что и здесь нет никаких разногласий.
      – Мне повезло. – Энди отвел глаза. – Тебе ничего не говорит имя Аманда Кент?
      – Что?!. Аманда?.. Иисусе Христе! Каким образом тебе удалось раскопать это? Ты что, усыпил меня? Загипнотизировал? Или я просто пробормотала это во сне? – Несмотря на показную игривость, чувствовалось, что Лили была не на шутку поражена.
      – Я спрашиваю вполне серьезно, Лили. Тебе ведь знакомо это имя, не правда ли?
      – Конечно. Семья по фамилии Кент была одной из первых поселенцев в Филдинге. Именно они построили тот дом, в котором я сейчас живу. И две женщины этого рода носили имя Аманда.
      – Я имею в виду последнюю, младшую.
      – Это дочь Томаса и Джейн.
      – Что тебе о ней известно?
      Лили сделала неопределенный жест рукой.
      – Да, в сущности, ничего. Однажды я спросила о ней свою мать. Они были с ней примерно одного возраста, но, вероятнее всего, едва ли знали друг друга. Потом, вроде, имел место какой-то скандал. И с тех пор никто в Филдинге не любит рассуждать об этой последней Аманде Кент.
      Энди упорно смотрел в сторону.
      – Я могу рассказать тебе о ней. Она приехала в Англию в тридцать шестом году, вышла замуж за Эмери Престона – Уайльда и стала, таким образом, второй леди Суоннинг. А в тридцать девятом всадила в его грудь две пули и покинула этот дом, с тех пор ее никто не видел. Полиция перевернула все вверх дном, но ее и след простыл. Сейчас все предпочитают думать, что она тоже покончила с собой.
      Лили уставилась на него широко раскрытыми глазами. От этой истории у нее похолодело сердце. Ее стало даже слегка подташнивать, и сердце колотилось ужасно. Дело было не в том, что она так сокрушалась по поводу возможной смерти Аманды Кент, а в том, что Энди, оказывается, просто лжец. Он очень многое знал, но по каким-то, одному ему известным причинам, предпочитал утаивать все это от нее.
      Она молчала и продолжала молчать, пока они не сели в машину и не отправились в Лондон. Сидя рядом с Энди, она хриплым шепотом, в котором явно слышались обвиняющие нотки, вопросила:
      – Энди, а когда тебе стало известно об этой ниточке, которая связывает Филдинг и Суоннинг Парк?
      – Я начал свое личное расследование этого убийства в Суоннинге три года назад, когда у меня возникла мысль написать об этом статью.
      – Значит, когда мы познакомились, и когда я тебе сказала, что я из Филдинга, ты уже знал об Аманде Кент? Отчего же ты мне ничего об этом не сказал?
      Он смотрел на дорогу.
      – Понимаешь, я тогда решил завязать с этой чертовой журналистикой. Я почувствовал себя писателем, способным написать роман. И я делал все, чтобы выбить из головы все, связанное с журналистикой.
      – Ладно, – сказала она себе, – пусть будет так. Это тоже причина.
      Но это его объяснение вызвало у нее целую бурю противоречивых чувств.
      – Скажи, а в тот день, когда ты заговорил со мной в музее, ведь тогда в принципе ты мог догадываться, что я жила в старом доме Кентов? Разве нет? – Голос ее был слабый, слабый, как у ребенка, который просит прощенья.
      – Вот черт! Именно этого я и боялся! Что ты именно так и подумаешь. Поэтому я сказал, что это проклятое место, когда мы были здесь впервые. Нет, нет и нет! Откуда мог я об этом догадываться?!
      – Не знаю.
      – Так вот, я не мог догадываться.
      – Ты меня всегда лишь жалел, но не больше.
      Он саданул по рулевому колесу кулаком.
      – Вот дьявол!! Лили, я не жалел тебя никогда! Ты мне действительно понравилась. Ты для меня… Я делал для тебя все, что мог. И делаю. Я не из тех журналюг с Флит-стрит, я не такая пиранья, как они, которые только и хотят вытянуть историйку из человека, неважно, если при этом ему придется с три короба наврать. Просто это такое невероятное совпадение, стечение обстоятельств и ничего больше… Е… ное стечение обстоятельств!
      – Энди, ты ведь бранишься! Раньше я от тебя таких словечек не слышала.
      – Никогда я еще не был до такой степени взбешен, как сейчас!
      – На меня?
      – На весь этот е… ый мир!
      Было начало одиннадцатого, когда они подъехали к дому на Принсиз-Мьюз. На улице зажигались фонари.
      – Ты зайдешь? – поинтересовалась Лили.
      – Нет, сегодня нет, если ты позволишь. – И уехал не дождавшись, пока она слово скажет.
      Большую часть ночи Лили проплакала. В семь утра она решила позвонить ему. Поднимая трубку он спросил:
      – Лили, это ты?
      – Да, я. Откуда ты знаешь?
      – Я не знаю, – хриплым со сна голосом ответил он. – Как ты? В порядке?
      – Не совсем. А ты? – спросила она.
      – Чудесно. Так чудесно, что обделаться можно. Я ведь из рода тех, кому всегда приходилось бороться за выживание. Мы не лезем в петлю, когда наши девчонки предпочитают поверить в любую гадость о нас или наши критики утверждают, что мы бесталанны.
      – Я не верю в гадости о тебе. Только для чего ты ждал столько времени?
      – Я же объяснил тебе чего. Или мы снова начнем вчерашнее?
      – Нет. Но могу я задать тебе один вопрос?
      – Но ты и без моего соизволения задашь его.
      – Мне сдается, что вчерашний визит туда был тобою вчера же спланирован. Ты взял меня с собой в этот Суоннинг Парк, чтобы побеседовать об Аманде Кент. А то, что имение оказалось открытым для всеобщего обозрения это просто твое везение. Я права?
      – Да.
      – Хорошо. А почему ты вдруг захотел рассказать мне обо всем этом именно сейчас, а не тогда, когда мы познакомились?
      – Ты упомянула об одном вопросе, а это уже второй.
      – Пойми, это очень важно для меня. Энди, ответь мне, пожалуйста.
      Энди вздохнул. Голос его звучал устало, как у старика.
      – Ничего в этом слишком уж загадочного нет, любимая моя. Барри Кларк, мой литературный агент, несколько месяцев уговаривал меня написать книгу, основанную на реальных фактах. Дело Суоннингов в качестве линии повествования было на первом месте среди иных его предпочтений. Именно потому, что связь с Мендоза здесь налицо. Вот поэтому я отправился в Испанию учинить небольшую проверку среди моих родственничков из Кордовы.
      – Понятно.
      – Надеюсь, что понятно. А если принять во внимание то, как восприняли мой роман… Не знаю, вероятно, я все же займусь этой книгой.
      Лили почувствовала, будто у нее с плеч свалился очень тяжелый груз. Теперь все выглядело вполне логичным.
      – Хорошо. Теперь мне все стало понятно.
      – Вот и отлично. – Его жесткий тон смягчился. – Я могу зайти к тебе вечером?
      – Непременно. Я с удовольствием зазвала бы тебя к себе сейчас, но мне необходимо съездить в Брик-стон и переговорить с плотником.
      – А мне надо свидеться с Барри. Ну тогда, значит, до шести. Приготовь что-нибудь вкусненькое, чтобы умерить боль моего израненного духа.
      Вечером Лили приготовила филе из лосося и подала его с укропным маслом. Гарнир состоял из крошечных молодых картошек и первых в этом сезоне зеленых стручков гороха.
      – Традиционная еда Новой Англии, – пояснила она.
      – Есть один разговор. О Новой Англии.
      – Я не удивляюсь.
      Энди доел филе и сидел теперь, устремив на Лили внимательный взгляд.
      – Как могло стать так, что тебе ничего не было известно о том, что Аманда Кент убила своего мужа? Ее же по всему свету искали. И в Филдинге тоже.
      – Может быть потому, что все имело место до того, как я родилась? Мне никто и никогда ни слова об этом не сказал. Историческое общество и другие организации очень осторожно выбирают информацию для обнародования ее в своих тоненьких брошюрках. И, как я тебе уже говорила, один раз я поинтересовалась у матери относительно Аманды, но мне было сказано, чтобы я больше на эту тему ни с кем не говорила, потому что дело это скандальное.
      Он сидел уставившись в пространство.
      – Мне кажется, твоей матери известно очень многое.
      – На чем основывается это предположение? – Лили вытирала со стола, повернувшись к нему спиной.
      – Она ведь тоже приезжала в Англию, судя по твоим словам.
      – Приезжала. Но ведь Англия большая. А Аманда была моложе матери. И Ирэн была в Лондоне, а не в Сассексе. Кроме того, Кенты – это один круг общения, а Пэтуорты – совершенно другой. И так было всегда.
      Энди поднялся, проследовал в прихожую, где лежал его кейс, и вернулся на кухню с конвертом в руке.
      – Вот, взгляни на это…
      Это было несколько вырезок из газет, аккуратно завернутых в полиэтиленовую пленку. Судя по пожелтевшей бумаге, им было не один год. И все они были посвящены одной теме – убийству в Суоннинг Парк. Заголовки были, как водится, тенденциозные: «Супруга пэра исчезает после совершения убийства», «Кровопролитие в сассекской деревне», «Неужели эта женщина могла убить?», «А вы не встречали леди Суоннинг?»
      – Это Аманда Престон-Уайлд, урожденная Кент. – Энди указал на серые, крупнозернистые газетные снимки, сопровождавшие каждую из статеек. – Кроме этих статей имелась, конечно, уйма других, во всех газетах, но меня заинтересовали именно эти, потому что они сопровождались фотоснимками.
      Лили пробежала глазами заметки и внимательно посмотрела на фотографии.
      – Ну и что ты скажешь? Знакомо тебе лицо леди Суоннинг?
      – Никогда ее в жизни не видела.
      – Примерно так я и думал. – Он забрал вырезки и спрятал.
      – А других снимков, более качественных, нет? – поинтересовалась Лили.
      – Ничего. Занятно, правда? Представляешь, в этих сассекских хоромах, в двух сотнях комнат не обнаружилось ни одной фотографии ее светлости. Когда полиция приступила к ее поискам, им пришлось переворошить газетные архивы, чтобы обнаружить эти несколько снимков и воспроизвести их здесь.
      – Очень занятно. Занятнее не придумаешь, – согласилась Лили. – А что, это были люди со странностями, она и ее супруг? Жили как отшельники?
      – Ничуть. Сливки общества. Не было такого сборища снобов, где бы они не показались. В доме было сколько угодно снимков и портретов каких угодно родственников, предков от десятого колена. Но ни одного, где была бы изображена Аманда.
      Лили покачала головой.
      – Мне это кажется заранее спланированной акцией. Может, она все их уничтожила перед тем, как совершить убийство? Это могло быть частью ее плана.
      – Конечно, ты тысячу раз права. Но сделала ли это она или кто другой, вот это мне как раз и не совсем ясно. Я расскажу тебе еще об одной забавной вещи. Ты помнишь, я говорил тебе, что дом не продавали в течение нескольких лет? Так вот, пока его, в конце концов, не продали в пятьдесят втором году, мой отец отправился туда взглянуть на него в последний раз. Тогда мне было девять лет, и он решил меня взять с собой. Тебе известно, что в каждом имении существует некое помещение, что-то вроде архива, где хранятся все документы, относящиеся к тому или иному роду?
      – Да. Известно.
      – Так вот, там хранятся грамоты, свидетельства и весь тому подобный официальный хлам, выдаваемый Геральдической Коллегией. Не успели мы приехать в Суоннинг, как мой папенька прямиком направился туда, будто точно знал, что именно он должен был искать. Он извлек с полки один из толстенных томов и принялся листать его. И, клянусь тебе, он что-то оттуда вырвал, каких-то несколько листков.
      – Очень любопытная история, прямо как со страниц какого-нибудь романа, – изумилась Лили. – А что он взял?
      – Я не знаю что, но, полагаю, фотографию Аманды. Он вырвал ее из брачного реестра. По-моему, это непременно должно было придти ему в голову, он сообразил, что все об этом источнике забыли.
      – Разумеется, тогда, будучи девятилетним мальчишкой, я и думать не мог о каком-то там убийстве, но много позже, когда я начал над всем этим работать, то вспомнил, и тут меня осенила догадка. Старик был тогда еще жив, и я стал его расспрашивать, но это походило на то, как если бы я стал разговаривать с каменной стеной. Он вообще отрицал все целиком, считая, что я все перепутал, что это не больше, чем детские воспоминания.
      – Но для чего ему понадобилось отказываться от всего этого, если это действительно было?
      – А вот это вопрос, что называется, на засыпку. По моему мнению, потому что Мендоза по уши сидят и в этом деле, включая исчезновение леди Суоннинг.
      Лили поежилась.
      – Судя по твоим словам, репутация у вашей семьи явно с душком.
      – Это так и есть. Но есть и еще кое-что, о чем мне не хотелось вначале тебе говорить. Но, подумав, решил, что лучше все же сказать. Когда я был в Испании, в Кордове, это на юге Испании, меня вдруг пригласили в Мадрид. На собеседование с Марком, это мой брат по отцу. Если воспользоваться титулом – лорд Уэстлейк.
      Сказано это было как бы в шутку, но Лили было не до смеха. Ее охватил страх. И ей даже не хотелось слушать, что будет дальше, но знать это было необходимо.
      – Говори…
      – Марк в ни к чему не обязывающих расплывчатых выражениях потребовал от меня прекратить розыски этого Гарри Крамера.
      – Что? – лишь это единственное слово полушепотом выдавила шокированная Лили.
      – А какое, черт возьми, отношение имеет мой отец к твоему брату? – Лили была не столько ошарашена, сколько возмущена таким поворотом дела.
      – Очень хороший вопрос… – тихо ответил Энди. – Но зато ответ плохой. – Я не знаю. Марк исполнял роль посредника, он просто передал мне пожелание нашего с ним кузена Диего. Диего – это старый прожженный деляга, но он не является официальным главой дома. Официальный глава дома Мендоза – второй кузен, по имени Мануэль. Мы называем его дядюшка Мануэль, что на нашем особом семейном жаргоне означает глава клана. Но это одно дело. Гораздо важнее другое – Диего – паук, сидящий в центре паутины Мендоза. Именно он и надоумил Марка, что, дескать, мои вынюхивания, кто есть Крамер, досаждают ему. И Марк предупредил меня.
      – Но почему?!
      – Мне неизвестно, почему…