– Тебе не холодно? – осведомился он.
      – Нет, нет. Очень хорошо, – она уселась на постели и выглянула в окно.
      Был ранний вечер. Теплый золотистый свет солнца окрасил вершины невысоких гор. Лили видела лишь то, что находилось вдали, почти на линии горизонта. Но запах роз сообщил ей, что они сами росли под окном, невидимые для нее сейчас, но в то же время реальные из-за их сказочного аромата.
      Энди вернулся к ней и стал медленно раздевать ее. Он покрывал поцелуями каждый изгиб ее тела. Лили, закрыв глаза, продолжала шептать его имя как заклинание.
      Они отдались любви с тем же чувством новизны, как бы вновь и вновь открывая для себя друг друга, возвращаясь к тем, уже далеким дням, когда они впервые познали друг друга в Принсиз-Мьюз, но теперь их любовь была не просто робкими попытками двух неискушенных молодых любовников познать блаженство, а людей близких, способных предвосхитить желания партнера. Короткие вскрики, возвещавшие о пике переживаемых наслаждений, чередовались с одурманивавшими их волнами сна и озарениями пробуждения, когда их руки сами стремились найти друг друга. Казалось, время изменило свой ход и само уже старалось приспособиться к этому неумолимому ритму любовных переживаний, их страсти и ненасытной жажды обладания. И не было больше этого дрянного, навязчивого, агрессивного мира, который притаился за дверью их спальни…
      Утром Лили под руку с Энди спустилась с лестницы. Их охватывало смущение при мысли о том, что они до самого утра так и не сподобились показаться на глаза хозяевам и даже не отужинали с ними.
      – Не думай об этом, – утешал ее Энди. – Они ничего не заметят. Что в этой семье достойно всяческого уважения, так это их способность, если необходимо, ничего не видеть и ничего не слышать.
      В отличие от дня предыдущего, сегодняшнее утро блистало во всем великолепии лета, этот день был действительно днем английского лета, что само по себе хоть и не часто, но случается. Завтрак был подан в столовой, выходившей на освещенную летним солнцем террасу. Блики солнечного цвета танцевали на серебряных блюдах сервировки, и почтительный дворецкий осведомлялся у мисс Крамер, какой соус предпочла бы она, и как именно должно быть сварено яйцо к завтраку, вкрутую, всмятку или «в мешочке».
      Впервые за все эти дни Лили по-настоящему проголодалась. Она съела и сосиски, и бесчисленное количество тостов и мармелад, но вот яйца съесть не решилась. Они в своих серебряных подставках выглядели настолько изумительно и до такой степени декоративно, что просто взять и съесть их показалось ей просто кощунством.
      Очень красивая женщина вышла к ним после того, как они позавтракали. Она была маленькой, изящной и имела очень хорошую фигуру. Ее темные вьющиеся волосы были темнее, чем у Энди, кроме того, в них было достаточно серебра и она, похоже, нисколько не была этим озабочена, даже не пытаясь хоть как-то скрыть их. Вначале Лили подумала, что это жена Марка, но Энди представил ее, как свою непревзойденную кузину Сьюзен.
      – Это – Лили, – сказал он кузине, – моя единственная любовь.
      – Здравствуйте, Лили. Энди много говорил мне о вас. Добро пожаловать, надеюсь, что вам здесь понравится, – улыбка у Сьюзен была теплой и искренней.
      – Большое спасибо, мне уже очень нравится. Такой дом…
      Сьюзен продемонстрировала Лили, что мимика у нее может быть очень живой.
      – Мы с Энди можем вам много порассказать о нем.
      – И меня, и Лили в не очень далеком прошлом объединяла общая ненависть к нему, – вмешался Энди. – Но, так как Лили – дока по части домов, то ее мнение – закон и если она назвала его великолепным, стало быть, это так и есть.
      Они еще некоторое время говорили о доме и домах вообще, после этого Сьюзен удалилась, и они снова были вдвоем. Ни брат Энди, ни его кузен Мануэль не появлялись.
      – Преимущество двухсот сорока комнат: можно целый день заниматься своими делами без риска наткнуться на кого-нибудь. Как они не устают повторять, все они очень тактичны, вежливы, не вмешиваются в чужие дела и дают нам отдохнуть и набраться сил. Мы можем с ними отобедать, если у тебя есть настроение, нет – так подождать до ужина…
      – Но ведь не очень-то вежливо с моей стороны, так и не познакомиться с теми, у кого я в гостях, – протестовала Лили.
      – Ты уже познакомилась с одной из них, – вспомнил Энди. – А что до Марка и его супруги, так они никогда не бывают здесь вместе. Поскольку Сьюзен сейчас здесь, все остальные с готовностью уступили ей роль хозяйки дома.
      – Ну, хорошо, – сдалась Лили. – Тогда пройдемся немного по окрестностям.
      – Сколько тебе вздумается, – не стал протестовать Энди. – Но для того, чтобы облазить эти владения хотя бы по периметру, потребуется, по меньшей мере, месяц.
      – К чему лазанье? Я подумала о небольшой прогулке по свежему воздуху. Дозированной ходьбе.
      Он расхохотался этой невинной шутке, скорее даже не самой шутке, а тому, что она мало-помалу становилась обычной остроумной Лили, и повел ее через сады.
      Сьюзен обедала вместе с ними, извинившись за отсутствие Мануэля. По ее словам, он чувствовал себя не очень хорошо и посему предпочел, чтобы обед был подан ему в комнату. Что касается Марка, то он уехал в Грэсмир по каким-то своим делам.
      После обеда Лили и Энди снова почувствовали, как на них стала давить разница во времени и отправились на несколько часов вздремнуть к себе наверх. Лили вообще спала до тех пор, пока ее в бок не толкнул Энди и не сообщил, что пора одеваться к ужину.
      Когда оба они входили в столовую, другие уже восседали на своих местах. Оба мужчины мгновенно вскочили при приближении Лили.
      – Вероятно, это и есть Лили, – констатировал тот, что был моложе. – Меня зовут Марк Мендоза, я брат Энди. Добро пожаловать в Уэстлейк.
      Лили пробормотала какой-то подходивший по ситуации ответ, а Сьюзен указала ей место справа от старика с аристократической внешностью.
      – Это мой кузен, которого мы все называем Дядюшка Мануэль, – сказал Энди.
      Старик кивнул. Лили протянула руку, он взял ее и поднес примерно на дюйм к своим губам.
      – Мать Дядюшки Мануэля была англичанкой, так что по-английски он многое понимает, но вот говорить почти не может, – объяснил Энди. – Не беспокойся, Сьюзен переведет для тебя.
      Сьюзен поддерживала застольную беседу, тем временем был подан и съеден суп, и уже прибыла рыба, когда Лили обратилась к пожилому испанцу.
      – Часто вы бываете в Англии, дон Мануэль?
      Так как он не ответил, Лили подумала, что он не понял ее. Она уже стала повторять свой вопрос, но он перебил ее пулеметной очередью испанских слов, тыча ревматическим пальцем туда, где находились ее груди.
      – Дядюшка Мануэль интересуется вашим медальоном, Лили, – перевела Сьюзен.
      На Лили было простое платье из белого шелка. На груди, в вырезе платья поблескивал золотой треугольничек с буквами древнееврейского шрифта.
      Она склонила голову и посмотрела на него, потом снова на старика, сидевшего рядом.
      – Пожалуйста, объясните ему, что эту вещицу я нашла, – тихо ответила Лили. – Объясните ему еще, что я могу рассказать ему после ужина, где и когда.
      Марк взял со своего стола маленькую, покрытую синим бархатом, шкатулочку.
      – Вот здесь находятся три других кусочка.
      Лили держала на ладони свой кусочек, затем склонилась над шкатулкой и взяв его двумя пальцами, аккуратно положила в специальное углубление, оставшееся незаполненным. Золотой полумесяц сверкал на синеве шелковой подкладки.
      Они находились в кабинете Марка. Туда подали коньяк и кофе. Мануэль сидел в кресле тут же, с сигарой во рту. Некоторое время он молча созерцал раскрытую шкатулку, склонив голову, затем сунул руку за ворот рубашки и извлек еще один кусочек. Этот был побольше, у него была правая часть полукружия, сверху было просверлено отверстие, в которое был продет кожаный шнурок. И когда Мануэль поднес свой элемент к остальным четырем, круг был завершен.
      – Буквы совпадают полностью, – отметил Энди. – Даже не обязательно быть знатоком иврита, чтобы понять, что это так.
      – «Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня, десница моя» – негромко произнесла Сьюзен.
      – А дальше не помнишь? – спросил Марк.
      Сьюзен отрицательно покачала головой. Шестой барон Уэстлейк выглянул в окно и его взору предстал сад, красивый ухоженный сад с посеребренными лунным светом бесчисленными кустами роз. Вид очень напоминал театральную сцену. Марк, казалось, полностью ушел в созерцание этой живой декорации, но через некоторое время он повернулся к Лили:
      – «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе».
      – Из этого сделали шлягер! – ошеломленно воскликнула Лили. – Я и не знала, что это псалом!
      – Да, да мне знакома эта песня, – отвечал Марк. – Но самые важные и самые жестокие слова они выпустили. Ничего романтичного и сентиментального в тогдашнем древнем мире не было, – еще раз взглянув на Лили, он продолжал. – Последний стих говорит: «Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто воздаст тебе за то, что ты сделала нам! Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень!».
      Слова эти эхом отдались в комнате, где вдруг повисла напряженная тишина. Во рту у Лили пересохло. Именно этот способ, избранный Мендоза – тот, кто не со мной, тот против меня, отмщение моим врагам. Именно то, о чем всегда предупреждал Энди.
      Мануэль, протянув руку, извлек принадлежавшую ему четверть круга и круг нарушился. Лили, поколебавшись, тоже забрала свой кусочек. Она даже не заметила, а скорее почувствовала, как Марк и Мануэль переглянулись, это был немой диалог. Но, не обращая внимания на эти переглядки, спокойно повесила свой медальон вокруг шеи на золотой цепочке. Она чувствовала, что и Энди тоже смотрит на нее, но ей удалось избежать его взгляда.
      Сьюзен нарушила это напряжение, указав на стол Марка:
      – Почему же он такой маленький? Эта дощечка должна быть гораздо больших размеров, если это она висела на стене одной из комнат Дворца?
      – Да потому, что эта никакая не доска и даже не дощечка, – объяснил Марк. – Она исчезла несколько веков назад. А вот этот медальон в целом виде прибыл в Лондон вместе с Районом, который приехал в Англию из Кордовы оживлять торговлю вином. Именно Роберт-Ренегат был тем, кто впервые поделил его надвое. Одну часть отдал своему сыну, который должен был быть отцом дома в Испании, а вторую – своему английскому племяннику, моему пра-праде-душке Джозефу Мендоза.
      – А как же английская половина оказалась поделенной? – поинтересовался Энди. – И как же четверть этой самой половинки смогла оказаться в маленьком городке на северо-востоке США?
      – Ничего загадочного в этой истории нет, – сказал Марк. – У Джозефа были два брата-близнеца, лет на пятнадцать моложе его самого – Сисл и Роджер. Где-то году в 1835 он отправил Роджера в Нью-Йорк с этим кусочком медальона, вручив ему, кроме того, и небольшой капиталец для открытия американского филиала банка Мендоза. Джозеф в свое время тоже заимел троих сыновей: Джеймса, Нормана и Генри, каждый из которых получил по одной трети принадлежавшего Джозефу кусочка. Вот и все.
      Марк жестом показал на кусочки золота, разложенные у него на столе.
      – То, что мы сейчас видим – есть эти три кусочка. Но дело в том, что Роджер как в воду канул. Никому не известно, что с ним стало. И вот до этого момента, – он посмотрел на Лили, – никто ни один человек не знал, где отыскать отсутствовавший четвертый кусочек.
      – А сам Джозеф не пытался разыскать своего младшего брата? – спросила Сьюзен. – Очень уж это как-то не по мендозовски просто свыкнуться с исчезновением какого-нибудь члена семьи, – говоря это, она смотрела на Лили.
      Это было первым знаком того, что остальные, по крайней мере Сьюзен, знали о том, кто ее отец. Энди, вероятнее всего, все же изыскал возможность поставить их в известность об этом. Наверное, пока она спала сегодня после обеда как убитая.
      Марк улыбался, и Лили была вынуждена признать, что улыбка эта была доброй. Мало того, и ей удалось улыбнуться ему в ответ. И это дало ей странное ощущение причастности. Так бывает с человеком, который в зрелом возрасте совершает обряд крещения. Она поспешила заверить себя в том, что это всего лишь сентиментальная чушь, но ощущение приобщенности от этого не исчезало.
      – А что касается Роджера и Джозефа, – продолжал Марк, – то в том периоде много неясного. К тому же, Роджер, в отличие от большинства наших предков, не вел дневника, или же вел, но дневник этот каким-то образом исчез. Во всяком случае, нигде в архивах этого дневника не сыскать. Так что Джозеф мог искать своего брата, он мог даже и найти его, но нам об этом ничего неизвестно.
      – Вопрос о том, как кусочек медальона, принадлежавший некогда Роджеру Мендоза, оказался в доме Лили в Филдинге, за рамой картины, так и остается открытым, – резюмировал Энди.
      – Да, это пока ждет своей разгадки, – согласился Марк. – Лили, пожалуйста, не могли бы вы еще раз рассказать мне, где именно вы его обнаружили?
      – За картиной, в моем доме. Утверждалось, что эта картина принадлежала кисти Констэбля. Вообще-то, она, конечно, была подделкой, хотя я об этом не знала буквально до последних лет. А когда мне было лет тринадцать, мне однажды вдруг захотелось посмотреть, как выглядели обои раньше, и я сняла картину, чтобы рассмотреть выгоревшее место под ней. А это было заткнуто сзади, за раму.
      – И положено в конверт, на котором было что-то написано, – добавил Энди. – Лили показывала мне его много лет назад: «Кордова, Испания, дом М… и далее неразборчиво». Предположительно, Мендоза.
      Мануэль продолжал сидеть неподвижно, молча глядя на них. Так как от волнения они не могли говорить медленно, он не схватывал их слов, и Сьюзен вполголоса переводила ему. Вдруг он поднялся и быстро сказал что-то по-испански. В его голосе чувствовалось неподдельное волнение.
      – Дядя Мануэль говорит, что ты должен кое-что объяснить ей, – перевела Сьюзен.
      – Что объяснить? – спросил Энди.
      Марк принялся трясти головой, как бы пытаясь предостеречь своего кузена от чего-то, но тот не обращал на него внимания.
      Вообще-то сейчас всеми делами дома, финансовыми операциями заправлял Роберто, сын Мануэля, но формально главой оставался Мануэль и многие традиционные правила оставались в силе. Старик стал говорить отдельными фразами, чтобы Сьюзен имела возможность перевести.
      – Дядя Мануэль утверждает, что этот медальон не что иное, как кодекс законов. Он говорит, что его изготовил в XIII веке один ювелир по заказу Бенхая Мендозы, тогдашнего главы дома.
      Сьюзен замолчала и снова стала слушать, что говорил ей Мануэль. То, что ей пришлось сейчас услышать, она доселе не знала, и ей приходилось его останавливать и переспрашивать. После того, как этот приглушенный диалог был завершен, она приступила к объяснению для всех остальных.
      – В 1391 году в Андалузии пышно расцвел антисемитизм. Однажды вечером один верный человек предупредил Бенхая о готовящемся в Кордове погроме и тот был вынужден скрыться вместе с женой и детьми. На следующий день были зверски убиты две тысячи евреев. Трупы их так и остались лежать на улицах непогребенными. Весь еврейский квартал выгорел дотла, включая и большую часть их дома, но семье Мендоза удалось спастись. Бенхай Мендоза вручил этому человеку медальон, как свидетельство того, что он всегда сможет впредь рассчитывать на поддержку со стороны дома Мендоза.
      Мануэль снова заговорил и Сьюзен перевела его слова.
      – Более века спустя один человек представил тогдашнему главе дома этот медальон и просил о помощи. Он был виноделом и стал партнером Мендоза в торговле вином. К тому времени формально евреи уже были изгнаны из Испании, и семья Мендоза были католиками, за исключением Рамона, который вернулся в иудаизм. Если бы он оставался в Кордове, всей семье пришлось бы испытать на себе, что такое инквизиция. И отец помог Рамону отправиться в Англию. Перед отъездом он дал ему этот медальон, который должен был служить связующим звеном между двумя ветвями дома – кордовской и лондонской.
      Мануэль откашлялся. История была досказана, но он желал добавить к ней кое-что еще. И снова Сьюзен слушала бормотание старика, затем она повернулась к остальным.
      – Дядя Мануэль говорит, что и Лили тоже имеет право заявить права семье Мендоза, как владелица этого кусочка. И требование ее должно быть удовлетворено. А она должна вернуть этот кусок, потому что медальон должен быть собран в единое целое.
      Марк презрительно махнул рукой.
      – Боже мой, времена теперь иные. Послушай Сьюзен, скажи ему по-испански, что…
      Но Мануэль понял, что сказал молодой человек, и протестующе покачал головой.
      – Он утверждает, что это было бы нечестно, что дом Мендоза никогда не идет на обман и не поступает в ущерб семейным традициям.
      Марк повернулся к Лили, сопровождая слова извинительным пожатием плеч.
      – Дорогая, я очень сожалею. Мы ведь очень старомодны и верны нашим феодальным привычкам и обычаям, как вы сами убедились. Скажите, пожалуйста, есть ли что-нибудь такое, в чем вы очень нуждаетесь и что мы могли бы сделать для вас в обмен на этот кусочек? О деньгах я не решаюсь спросить, но если бы вы были так любезны назвать свою цену, то мы, разумеется…
      – Мне деньги не нужны, Марк, – тихо ответила Лили.
      Она чувствовала, что Энди сейчас не сводит с нее глаз, но продолжала смотреть на его брата.
      – У меня такое ощущение, что вы все обо мне знаете, – сказала она.
      На мгновенье повисла тишина.
      – Дорогая, нет необходимости… – начал Энди.
      – Я понимаю, что нет необходимости объяснять, – перебила его Лили. – Но уж позволь мне оставаться и сейчас американкой. И выложить карты на стол. Я – незаконнорожденное дитя. Вы все здесь, я в этом не сомневаюсь, отлично знаете, кто мои родители и что они предпочли не общаться со мной в детстве.
      Она дотронулась до своего кусочка, висевшего у нее на шее на золотой цепочке, и поднесла его к свету так, что он сверкнул.
      – Но это очень загадочная вещь. Узы с семьей, можно сказать… Он не только завершает круг. Именно это в данный момент мне и нужно больше всего и именно об этом мне хотелось бы в данной связи заявить. Вы выясняете, что произошло в действительности с Роджером и каким образом это маленькое сокровище оказалось в Филдинге и расскажете мне об этом. И тогда я вам его возвращаю.

24