Братья Болдины - Тайна неудачного выстрела

Нам пришлось прервать разговор, потому что мы миновали поворот дороги и увидели машину, завязшую в снегу, и людей, которые её тащили. Она уже почти подалась. Михаил сидел за рулём УАЗика, к которому автомобиль министра был прицеплен стальным тросом, а остальные толкали сзади — министр не слабее остальных. УАЗик рычал мотором, а его колеса чуть заметно поворачивались.

— Давай!.. — покрикивал Степан Артёмович. — Давай!.. Ещё чуток!..

Он налёг своим могучим плечом, машина дрогнула и как-то совсем легко пошла по доскам из канавы. УАЗик рванул — и через несколько секунд машина стояла на дороге, совершенно целёхонькая (если, разумеется, не считать сломанного замка багажника, но ведь это не было заметно).

— Вот так-то! — министр поглядел на свои кулачищи, расправил плечи и глубоко, всей грудью, вдохнул морозный воздух. — Учитесь, пока я жив!

У полковника Юрия лицо слегка скривилось, будто он хотел сказать «Типун вам на язык, Степан Артёмович!» — но сдержался. Похоже, на любой намёк, что министр может когда-нибудь умереть, охрана реагировала очень болезненно. И неудивительно.

— Здорово, ребятки! — замахал нам рукой Михаил, заметивший нас первым. — Как видите, мы спасли вашу честь!

— А, наши герои! — пробасил министр. — Что ж, долг платежом красен! Теперь спасайте честь взрослых — найдите ружья и исправьте то, что напортачили эти разини! — он добродушно рассмеялся и хлопнул отца по плечу. Думаю, менее крепкий человек, чем отец, присел бы от этого дружеского хлопка. — Вы ж понимаете, что это шутка? Так что не обижайтесь на «разиню»!

Вряд ли министр так деликатничает со всеми подряд, подумал я. Характер министра был мне теперь понятен намного больше чем раньше, когда он приезжал в прошлые разы — ведь тогда я был младше и не замечал многого, на что обращал внимание сейчас. И то, что он счёл нужным попросить отца не обижаться, говорило о многом. Да, отец с кем угодно умел себя поставить — при том, что его все любили.

— Ну, не знаю, насколько это шутка, — весело откликнулся отец.

— То есть? — министр слегка нахмурился.

— Я насчёт того, что эти хлопцы и эта гарна девица вполне могут взять да найти вора — и утереть нам всем нос! Они ещё те проныры!

— Хорошо, — серьёзно сказал министр. — Будем считать, что веру в их способности я выразил совсем не в шутку! Так что вы уж не подкачайте меня! — подмигнул он нам.

Мы прямо растерялись — то есть, мы, конечно, понимали, несмотря на все торжественные заверения, что с нами шутят, но всё равно было очень приятно и немного страшновато: раз на нас возлагают такие надежды, то теперь мы просто не имеем права ударить в грязь лицом!

Все взгляды были теперь обращены на нас, и мы почувствовали лёгкое замешательство, не зная, что говорить, и что делать. Нас спас шум приближающейся машины. Из-за поворота дороги на тихой скорости появился УАЗик отца Василия. Священника спасло то, что ехал он очень медленно, потому что, вынырнув из-за поворота, он — как вчера министр — оказался в двух метрах от людей на дороге, и ему пришлось резко крутануть руль, чтобы никого не сбить. УАЗик понесло к обочине…

«Неужели и он?..» — мелькнуло у меня в голове.

Видно, остальные подумали о том же самом — судя по напряжённому выражению их лиц и отвисшим челюстям, с которыми они, оцепенев на месте, следили, как отец Василий сражается с управлением. Ему повезло больше, чем министру — он умудрился остановить машину на дороге, лишь краем колеса задев обочину. Когда УАЗик замер, раздался общий оглушительный хохот.

— Не обижайтесь батюшка! — крикнул министр растерянно выглянувшему из машины священнику. — Мы над собой смеёмся!.. Оказывается, вы водите машину получше, чем мы!

Отец Василий взглянул на глубокую яму в снегу, на доски, на трос, которым машина министра до сих пор была прицеплена к фээсбешной машине — и разом все понял. Он открыл рот, собираясь что-то сказать — но тут вмешался Топа, о котором все подзабыли. Он вдруг бросился к машине священника с таким бешеным лаем, что отец Василий, собиравшийся было вылезти, поспешно захлопнул дверцу.

— Топа! — гаркнул отец. — Сидеть! Ты, что, с ума сошёл? Своих не узнаешь!

«Как же мы не обратили внимание, что Топа подозрительно притих? — подумал я. — Когда „кавказец“ притихает — это не к добру, это значит, что ему что-то не нравится и он готов к атаке… Но отец Василий?..»

— Простите, батюшка, — сказал отец. — И что ему в башку взбрело, ума не приложу…

Мы с Ванькой и Фантиком обменялись понимающими — и одновременно донельзя растерянными — взглядами. Да, Топа в чём-то обвинял отца Василия. Да, отец Василий был из тех людей, кто вполне мог ехать к нам в гости вчера вечером… Но представить его взламывающим багажник и похищающим ружья?.. Невозможно!.. И, однако…

Я почувствовал себя так, будто до одури накатался на карусели — когда в голове все вращается и звенит, и ноги заплетаются так, что шагу по твёрдой земле ступить не можешь. По-моему, и Ванька с Фантиком испытывали то же самое. Глаза у них были «поплывшими» — то, что отец называл «состоянием грогги».

И было от чего «поплыть»…

ПИСЬМО ДВЕНАДЦАТОЕ. РАЗГОВОР НА ЛЬДУ РЕКИ

— Ничего страшного!.. — живо откликнулся отец Василий. — Я сам должен был сообразить. Я ведь знаю, как он реагирует на запах грязного тряпья. А я как раз собирал одного славного парнишку… Его старая одежда у меня в мешке. Хочу найти место, где можно сжечь всю эту пакость.

Эти слова прояснили многое — хотя мне, в моём ошеломлении, ещё понадобилось дополнительное время, чтобы их осмыслить. Отец Василий постоянно занимался спасением детей из «трудных» семей — попросту говоря, у которых родители были алкоголиками — хлопотал об устройстве их в школы-пансионаты, переодевал перед отправлением во все чистое… А у Топы был «пунктик» — он терпеть не мог людей в грязной и пропитанной запахом алкоголя одежде, и даже сам запах подобных обносок, пусть и не надетых в данный момент на владельца, мог свести его с ума. Он рвал и метал — и тут его надо было только держать, потому что человека, от которого пахло спиртным и немытостью, он готов был разорвать на куски. Разумеется, он учуял в машине отца Василия вонючее тряпьё, как бы плотно они не было запаковано в полиэтиленовый мешок, и решил сделать священнику возмущённый выговор: зачем, мол, он таскает с собой эту гадость?

— Спокойней, Топа! — ещё раз сказал отец, сразу все понявший из коротких объяснений отца Василия. — Ах ты, олух царя небесного, неужели ты не понимаешь, что отец Василий всего лишь хочет побыстрее избавиться от шмотья?

Топа внимательно слушал и наблюдал, наполовину виновато, наполовину недоверчиво. Он, конечно, понимал, что опростоволосился, обвинив отца Василия в том, что тот давно бросил мыться и шляется по окрестным самогонщикам — но, с другой стороны, какой разумный человек станет таскать в своей машине такое, что у любого порядочного пса в голове помутится?

— Ничего, ничего, — живо откликнулся отец Василий. — Генерал Топтыгин своё дело знает. Хуже было бы, если бы он не отреагировал… Верно, Топа?

Топа, окончательно признавший священника, подошёл к нему и осторожно обнюхал его протянутую руку, а потом вильнул хвостом.

Я заметил, что полковник Юрий что-то шёпотом спросил у Михаила, и Михаил ему таким же шёпотом ответил. Очень мне это не понравилось! Если мы пришли к выводу, что Топа может обвинить своим лаем похитителя ружей — то опытному полковнику это тем более в голову пришло! Он, разумеется, наводил у Михаила справки, что за человек этот местный поп, и насколько можно ему доверять. Михаил, конечно, его успокоит — но все равно полковник будет приглядываться к отцу Василию с большим подозрением, и мало ли что может из этого выйти…

— Я вижу, вы тут справлялись с небольшой неприятностью, — сказал отец Василий, созерцая извлечённую машину.

— И справились! — бодро ответил министр. — Теперь бы чайку горячего… Не откажетесь, батюшка? Жаль, что вас с нами не было! Кучу удовольствия получили бы.

— Не откажусь, — согласился отец Василий. — Вот только избавлюсь от этого барахла.

— Лучше всего сжечь его за рекой, во впадине между барсучьими холмами, — сказал отец.

— А доберусь я туда? — с сомнением спросил отец Василий.

— Мы проводим! — сразу вызвался Ванька. — Там снег плотный, хороший, и мы знаем, как можно пройти!

— Я бы, пожалуй, тоже прогулялся с вами, — сказал Михаил. — Вот только не знаю, не случится ли чего с машиной.

— Можно Топу оставить охранять, — предложил я.

— А что, ещё что-то стряслось, кроме того, что машину в канаву занесло? — полюбопытствовал отец Василий.

— Ружья у Степана Артёмовича свинтили из багажника, пока машина без присмотра оставалась! — объяснил отец.

— Надо же!.. — отец Василий покачал головой, удивлённо и неодобрительно. — Ну, что за народ! И как только успевает прибрать всё, что плохо лежит?.. А что ж вы ружья-то оставили?

— Сами знаете, как бывает, — сказал министр. — Я ружья никогда не оставляю, но ведь обо всём забудешь, когда машина в обочину кувыркнётся!

— Оно понятно, — задумчиво кивнул отец Василий. — Я бы и сам в такой момент все на свете забыл. Странно, что в заповедник забрались, и вскрыть машину успели… Может, следили за вами?

— Нет, следить точно никто не мог! — не без обиды сказал охранник Влад. — Мы бы обязательно заметили!

— Серьёзная история, — вздохнул отец Василий. — Нехорошая.

— Чего уж хорошего, — сказал отец. — Так вы сожгите вашу ветошь и присоединяйтесь к нам. Ладно, батюшка?

— Лады, как говорят мальчишки! — ответил отец Василий. — Ну, кто со мной?

Министр тем временем сел за руль своей спасённой машины.

— Залезайте, кто возвращается! — крикнул он. — Уж я-то довезу без происшествий.

Отец, охранники и дядя Серёжа сели в машину министра, и через минуту на дороге остались лишь мы с отцом Василием и Михаилом и Топа. Я оставил снегокат возле УАЗика Михаила и велел Топе:

— Топа, охраняй! Все охраняй!

Топа покорно уселся между двумя УАЗиками, так, чтобы в любую секунду задержать злоумышленника, с какой стороны он ни подойди.

— Он не возмутится, когда я этот пахучий мешок достану? — осторожно спросил отец Василий.

— Ни в коем случае! — заверил я. — Он уже понял, в чём дело!

— Что ж, тогда пойдём, — отец Василий открыл заднюю дверцу, извлёк мешок, который оказался не полиэтиленовым, а холщовым, и мы отправились в путь.

Некоторое время мы шли молча, и лишь когда почти спустились к реке, Михаил заговорил.

— Хорошо-то здесь как, а?..

— Хорошо, — согласился отец Василий — как нам показалось, чуть насмешливо. — Но давайте уж без околичностей, говорите, что вам от меня надо. Подозреваете в чём?

— Ну… Я думал, чуть попозже… — Михаил смущённо оглянулся на нас.

— Не беспокойтесь, мы знаем, в чём дело! — бодро вклинился в разговор я. — Видите ли, отец Василий, ружья попёр кто-то, кого знает Топа, и кто был на машине. Этот человек ехал к нам в гости, и не доехал, потому что не удержался от того, чтобы вскрыть багажник и утащить ружья, которые безумно дорогие! А Топа поднял панику лишь когда ружья были украдены, и стал показывать всем видом, что вором оказался человек, от которого Топа не ждал ничего дурного — но что теперь Топа обличит этого человека, как только он появится!.. И теперь Михаил хочет у вас спросить, не ездили ли вы вчера по нашей дороге и есть ли у вас алиби на время кражи!

— Откуда вы все это знаете? — изумился Михаил.

— Сами додумались! — гордо (хотя не совсем правдиво) сообщил Ванька.

— Вон оно что… — протянул отец Василий. — Что ж… — он обернулся, в его глазах плясали весёлые огоньки. — Да в таких обстоятельствах я бы сам себя стал подозревать! Угораздило ж меня взять с собой эти тряпки!.. А вдруг, — выражение его глаз сделалось ещё озорнее, — я их взял для отвода глаз, а? Знал, понимаешь, что Генерал Топтыгин начнёт меня изобличать — вот и прихватил мешок, чтобы было правдоподобное объяснение. Ведь вы и об этом подумали, а?

— Ну, вы, батюшка… — Михаил замялся.

— Да вы не волнуйтесь! — обратилась Фантик к отцу Василию. — Они всех подозревают! Даже, по-моему, моего папу!..

— Сергея? — удивился отец Василий. — Его-то почему?

— Ну, это идея полковника, — быстро проговорил Михаил, довольный, что можно на время увести разговор от личности самого отца Василия. — Того охранника, что постарше, я имею в виду… Видите ли, перед тем, как появиться здесь, Сергей Егоров был в приёмной министра — и, не дождавшись приёма, сразу же уехал в заповедник. А дело, по которому он хотел обратиться, этот несчастный кусочек леса в аренду… Ну, не того масштаба дело, с которым обращаются аж к министру, и немножко это выглядит как надуманный предлог… Вот и получается, что Егоров словно преследует министра все эти дни… Но тогда, выходит, он знал строго секретные сведения, куда отбывает Степан Артёмович… Откуда, если даже в заповеднике ничего не знали до новогоднего вечера? Возможность быстро взломать багажник и вынуть ружья у него была. Зачем? Понятно! Чтобы министр не мог обороняться, если на него вдруг будет совершено нападение… Вот я и выболтал вам все секретные сведения! — вздохнул он. Но, мне показалось, он «выбалтывал» их нарочно, чтобы увидеть нашу реакцию. — Правда, чего таиться, если дети сами до всего додумались… И, повторяю, это версия полковника, а не моя!

— Он сам и виноват! — сказал я. — Вот и придумывает версии, чтобы было на кого вину свалить!

— То есть? — спросил Михаил. И, опять-таки, мне показалось, что при всём его внешнем недоумении он отлично понимает, что я имею в виду. — Зачем полковнику красть ружья?

— Чтобы не пустить министра на охоту! — заявил Ванька.

— Ну-ка, давайте поподробнее! — сказал Михаил.

Мы остановились посреди реки, на запорошённом снегом льду. Взрослые внимательно слушали, пока мы рассказывали наперебой, почему мы подозреваем в краже ружей самого полковника. Отец Василий с его мешком, перекинутым через плечо, был очень похож на Деда Мороза (а может, и на самого Святого Николая), из-за нехватки красных облачений надевшего чёрное.

— И мы считаем, что очень скоро полковник вам скажет: мол, ружья в целости и сохранности, поэтому не удивляйтесь, когда от министра придёт благодарность за то, что вы их нашли! — закончил я. — Это сам полковник достанет ружья оттуда, где они спрятаны, и отдаст министру, сказав, что это вы прислали!..

— Ну, а как же тогда сломанный замок багажника? — спросил Михаил.

— С замком все понятно! — сказал я. На меня снизошло вдохновение, и я готов был объяснить что угодно. — В суматохе вокруг завалившейся набок машины полковник мог десять раз незаметно испортить замок, ковырнув в нём чем-нибудь металлическим, никто бы и не заметил. Он это сделал, чтобы создать ложный след — чтобы все думали, что ружья из машины украли только тогда, когда она осталась без присмотра. А может, он испугался, что сейчас министр полезет за ружьями, чтобы забрать их с собой — и обнаружит их пропажу! Тогда искалеченный замок все бы «объяснил»!

Все слушали меня затаив дыхание, а я развивал свои идеи.

— Он в любом случае собирался испортить замок, чтобы запорошить всем глаза! И, может быть, ему совсем не на руку оказалось, что машина завязла в снегу! Ведь пришлось действовать быстро, кое-как! А если бы он пошёл сам таскать вещи министра в дом, когда машина стояла бы во дворе, у него было бы время испортить замок более «качественно» — а потом прибежать с выпученными глазами и сказать, что ружья пропали!

— Ну-ну!.. — усмехнулся Михаил. — А как же реакция Топы? Когда он вдруг занервничал?

— Топа и впрямь мог занервничать из-за чего-то другого, — сказал я.

— М-да, — отец Василий покачал головой. — Столько подозреваемых, что прямо страшно становится! В доме, наверно, от этих подозрений густой туман висит. Так ведь и жить нельзя, когда все друг друга подозревают, а?

— Сложная ситуация, — согласился Михаил. — Но что делать, когда практически у всех, включая полковника, могли быть и поводы, и возможности…

— И у вас могли быть, да? — осведомился отец Василий.

— И у меня могли быть, — признал Михаил. — Мне ведь тоже надо обеспечивать безопасность министра, так что сорвать охоту на кабана мне тоже на руку. Допустим, я еду в заповедник, убедиться, что министр добрался благополучно, что с ним всё в порядке, и вообще узнать, не надо ли ему чего. Вижу брошенную машину. Вскрываю багажник… Нет, с чего бы я встал его вскрывать? Ну, скажем, мне показалось, будто в багажнике что-то тикает и я решил проверить, не бомба ли там. И вижу ружья! Вот оно, думаю я, если ружья исчезнут, то охоты не будет, и не придётся трястись, что при встрече министра с кабаном произойдёт какая-нибудь неожиданность! И я удираю с ружьями! Возвращаюсь к себе, получаю из заповедника известия о краже — и несусь назад!

— А почему тогда Топа на вас не залаял? — полюбопытствовала Фантик.

Михаил на секунду задумался.

— Ну, конечно! — широко ухмыльнулся он. — Топа — очень умный пёс, и после первого смятения он понял, что я действовал не во зло, и во благо. Вот он и не стал лаять, показывая мне этим, что одобряет мои действия!

— Так вы правда спёрли эти ружья? — недоверчиво спросил Ванька.

Все расхохотались.

— Да нет же! — ответил Михаил. — Я лишь набросал картинку, как это могло быть и почему меня тоже нужно подозревать. Честно вам скажу, я бы чувствовал себя намного спокойней, если б сам попёр эти ружья, или твёрдо знал, что их припрятал полковник. Ведь тогда бы к концу отдыха министра эти ружья обязательно «нашлись»!

— Нехорошо это, — сказал отец Василий. — Взаимные подозрения — это отрава. Надо вам с этим кончать.

— Как? — с грустной усмешкой спросил Михаил.

— Очень просто, — ответил отец Василий. — Не подозревать.

Он произнёс это с особым упором, так что его речь даже для нас прозвучала очень округлённо и окающе — а ведь у нас все «окают», и оканья мы обычно не замечаем, приезжие из Москвы из Санкт-Петербурга иногда даже подтрунивают над этой особенностью говора наших краёв. У отца Василия последнее слово, из-за этого упора на оба «О», прозвучало как бы с тройным ударением: «не пОдОзревАть». Вот так, приблизительно. И оттого вся его фраза получилась особенно убедительной, хотя, вроде, ничего такого он не сказал.

— Вам легко говорить, — возразил Михаил. — Но ведь в нашей работе без подозрений не обойдёшься.

— А вы не думайте о том, что так надо, — сказал отец Василий. — Вы не подозревайте, вот и все. Вы по-человечески судите.

— Это как? — Михаил, похоже, совсем растерялся. К такому повороту разговора он не был готов.

— Да вот так, — ответил отец Василий. — Ведь по-человечески вы чувствуете, что никто из подозреваемых ружья не брал, разве нет? И про себя вы знаете, что вы их не брали, но не знаете, поверят ли в это другие, так?

— Допустим, так, — согласился Михаил.

— Так вот и не надо подозревать по обязанности. Я не говорю, что надо быть совсем доверчивым, но лишнее недоверие — это такое же издевательство над данным Богом разумом, как и лишняя доверчивость. По людям смотрите, а не мимо людей. Ведь по сумме прикладных фактов кого угодно можно к делу подверстать. Не то, простите уж меня, станете вы похожим на этого полковника… Который так всех начал опутывать подозрениями, что сам к этой паутине прилип.

— Вы считаете, что ружья стащил полковник? — Ванька, не выдержав, встрял в разговор взрослых.

— Вот уж нет! — ответил отец Василий. — Я в другом смысле… Он, понимаете, из тех честных служак, которые кроме службы ничего не видят. Не в его характере ружья прятать, чтобы охранить того, кто ему вверен. А вот всюду злые козни видеть — это в его характере. Натерпелся я от них… Если б не был таким упорным, то, может, давно бы в Москве служил…

— Не любите вы нас, да? — спросил Михаил.

— При чём тут «нас»? — сказал отец Василий. — Нет двух одинаковых людей. Относиться ко всем по-христиански — мой долг, а уж больше или меньше мне нравится человек, так ведь сердцу не прикажешь. Я о том, сколько я с вашим ведомством в прежние годы намучался. Сколько меня приглашали, сколько подкатывались, то с кнутом, то с пряником — «Вам, ведь, батюшка, многие исповедуются, так вы бы намекнули разок, кто нехорошие антисоветские мыслишки подумывает или ещё в чём перед законом грешен, а то, может, и отчетик бы представили, о настроениях среди вашей паствы». «Нет, — говорю, — тайна исповеди свята, и отчётов писать не буду, потому как я священник, а не докладчик». «Зря вы так, — говорят мне, — сколько ваших коллег и пишет, и намекает — и ничего. А вот вы… Вы думаете, почему на ваш перевод в Москву или в другой крупный город мы „добро“ не даём? Ну, сами посудите, зачем нам в Москве лишнего несговорчивого священника иметь?» Сейчас-то времена изменились, но я давно к здешним местам душой прикипел, меня отсюда и калачом не выманишь! И ведь искренне они недоумевали, как же так можно не пересказать полномочным органам, если человек тайными мыслями с тобой поделился…

— То есть, если б к вам на исповедь сейчас пришёл человек и рассказал, что украл ружья, вы бы его не выдали? — спросил Михаил.

— Ни в коем случае! — твёрдо ответил отец Василий. — Убедил бы его вернуть ружья, епитимью бы на него наложил, но раскрывать тайну исповеди никогда бы не стал! И я хочу, чтобы вы меня поняли. Потому что полковник — тот уже никогда не поймёт. Возникни у него подозрение, что мне кто-то на исповеди в преступлении признался — он меня и мытьём и катаньем донимать будет, мол, выложите, батюшка, наконец, что вам известно. И будет удивляться, как же это я следствию не хочу помочь, и будет мою упертость поповской блажью считать. Вот это понимание надо иметь, что не все вам и вашему миру принадлежит. Вы паренёк хороший, и если вы это понимание в себе сохраните, то и отношения у нас будут самыми добрыми. Вот только, боюсь… Видите ли, в вашей должности очень легко это понимание растерять. Поэтому я не в осуждение полковника призываю вас быть на него непохожим — полковника пожалеть надо, его вся жизнь таким выковывала, уже не перекуёшь. Хотя всякие чудеса случаются… Но, честно вам скажу, очень грустно мне будет, если не удержитесь вы, и превратит вас ваша служба в такого вот… — отец Василий задумался, подбирая слова поточнее и помягче. — В сеятеля подозрений, не ведающего, какую он бурю пожнёт.

— Может, и в лоб мне тогда врежете? — рассмеялся Михаил, припоминая предновогодний разговор.

— А и врежу, если пойму, что этим вас вовремя вразумить возможно! — в тон ему ответил отец Василий. — Но что мы все о грустном? Давайте спалим эту нечисть — и пойдём чай пить! Ведите в ложбинку, ребята!

— Чур я буду спички зажигать! — сразу закричал Ванька.

— Гм… — Михаил последний раз вернулся к теме расследования. — Вы ведь здешний народ хорошо знаете… Как по-вашему, что с ружьями могло случится?

— Есть у меня догадки, — сказал отец Василий. — Но мне самому их надо проверить, так что не будем покуда тень на плетень наводить. Одно скажу: есть у меня такое чувство, что всё, что Бог сейчас ни делает — всё к лучшему. Не исчезни эти ружья — не расхлебали бы вы с ними горя!

Как очень скоро выяснилось, отец Василий оказался удивительно прав.

ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ. ФЕЙЕРВЕРК

Мы замечательно сожгли мешок с тряпьём, устроив большой костёр из веток. Сами понимаете, просто взять и спалить «пакость» было бы слишком быстро и скучно. Мы даже попрыгали через разгоревшийся костёр, и Михаил тоже прыгал вместе с нами. Отец Василий на предложение Михаила попробовать свои силы, ответил, что всегда бы рад, да вот «в рясе разбегаться несподручно».

Нам, конечно, было бы интересно поподробней расспросить отца Василия о том, что он имел в виду, говоря о «лишней подозрительности», которая «унизительна для разума», и вообще о его жизни — по тому, что он успел поведать о своей «упертости», из-за которой он так и остался в наших краях, хотя мог получить назначение в Москву, вполне можно было догадаться, что ему хватило интересных приключений на его веку. Но мы понимали, что сейчас не время и не место пытать его об этом.

Мы проводили Михаила и отца Василия к их машинам, они уехали, а мы сами отправились кататься на снегокате, прихватив с собой Топу.

— Ну, и что вы обо всём этом думаете? — спросил Ванька.

— Я рада, что отец Василий так приложил полковника, — не без злорадства сказала Фантик. — Я ведь видела, что он подозревает папу. Тоже мне, «не повод, чтобы обращаться к министру»! — фыркнула она. — Как будто им неизвестно, что у нас иногда надо до министра дойти, чтобы решить самое простое дело. Папа часто из-за этого ругается… Кстати, папа сказал, что министр обещал ему помочь, когда вернётся в Москву. Что министр очень подробно его расспрашивал и очень интересовался тем, как папе удалось наладить «такое сложное хозяйство».

— Хоть какой-то толк будет, — сказал я. — А то сплошные неприятности и подозрения. Отец Василий прав — так жить нельзя!

— Эх, знать бы, кто стащил ружья! — вздохнул Ванька.

Мы уже поднялись на верхушку холма и установили снегокат на старт. Я помедлил, прежде, чем сесть на него.

— Нам надо самим подумать, кто мог ехать к нам первого января — из таких людей, я имею в виду, которых Топа знает, но кто не постеснялся бы взломать багажник роскошной машины, в надежде на хорошую добычу — и удрать с этой добычей! Ответ должен быть совсем простой, совсем рядом. Первое, что приходит на ум — это наверняка был кто-то, с кем отец не дружит, но кто часто приезжает к нам по делам. Ведь отец не может дружить с человеком, способным на воровство, так? Он быстро раскусывает таких «махинаторов», как он их называет. И у нас есть ещё одна зацепка — в багаже наверняка были и другие ценные вещи, но ружья прельстили вора больше всего, именно за них он схватился в первую очередь. А вы видели, какой у министра кожаный чемодан? Чемодан, который сам по себе стоит о-го-го! Но чемодана вор не тронул, хотя продать такой чемодан за хорошую цену — раз плюнуть! Не говоря уж о том, что и на содержимом чемодана можно было хорошо поживиться! И что всё это значит?

— Ну, что? — спросила Фантик.

— Что, скорей всего, мы имеем дело с заядлым охотником. С человеком, не очень чистым на руку, но для которого деньги и ценные вещи имеют меньшее значение, чем охотничьи принадлежности. Зачем такой человек мог к нам ехать?

— Чтобы предъявить отцу лицензию на право застрелить какого-нибудь зверя! — провозгласил Ванька. — Получить отцовскую подпись, что отец принял его лицензию, и узнать у отца, в какой части заповедника лучше охотиться.

— Но раз ему нужно предъявить отцу лицензию, он ведь все равно появится очень быстро, так? — спросил я.

— Верно! — воскликнул Ванька. — Первый охотник, приехавший с лицензией, и будет вор!

— Все это очень хорошо, — вмешалась Фантик, — но я одного не понимаю. Неужели кому-то могли дать лицензию на право охоты на те дни, когда в заповеднике находится министр — тем более, такой министр, которого надо особенно охранять?

— Министр ехал к нам в строгой тайне, поэтому они могли не знать, — возразил я.

— Но разве министру не нужна лицензия? — возразил Ванька.

— Да, министр всегда оформляет лицензию, он очень заботится о том, чтобы всё было по закону, — согласился я. — Но, во-первых, он эту лицензию выписывает, так сказать, сам себе, а во-вторых, она вполне может быть оформлена на одного из охранников или секретаря, для того же сохранения тайны приезда к нам.

— В общем, — подытожила Фантик, — если кто-то получил лицензию, а после этого не приехал охотиться — значит, он и есть преступник! А можно узнать, кто получал лицензию за последние дни?

— Элементарно! — сказал я. — Ведь все это регистрируется.

— Надо будет сказать об этом отцу! — заявил Ванька. — Ведь сами мы проверить не можем.

Я задумчиво покачал головой.

— Думаю, отцу это пришло на ум ещё раньше, чем нам. И Михаилу тоже. Согласись, что если даже мы подумали об охотнике с лицензией, то для профессионалов эта идея вообще должна лежать на поверхности. Не удивлюсь, если они уже проверили… и ничего не нашли. Хотя, я согласен, сказать надо.

— Погоди! — сказала Фантик. — Я вот чего не понимаю. Ты сказал, что министр, вроде того, подписывает лицензию сам себе. То есть, кто бы ни обратился за разрешением поохотиться в одном из охотничьих заповедников — эта просьба в любом случае пройдёт через руки министра. Так?

— Так. — согласился я, уже понимая, куда она клонит.

— И как ты думаешь, стал бы он подписывать разрешение на охоту в том заповеднике, где сам собирается поохотиться? Зачем ему присутствие лишних людей? Даже если бы министра не надо было особенно охранять, он бы всё равно не захотел, чтобы у него под ногами путались другие охотники!

— А ведь верно! — сказал Ванька.

— Верно, — согласился я. — Но не надо забывать, что какие-то разрешения отец может выдавать самостоятельно. И, кроме того… Да, ведь многие покупают себе поездки в заповедник заранее, за два-три месяца. Человек мог приобрести лицензию и оплатить охотничий домик на три-четыре дня ещё в октябре, задолго до того, как министр принял решение уехать сюда, пока не минует опасность. А с октября он мог десять раз забыть, какие он там бумажки подписывал… Тем более, что подпись под такими разрешениями он ставит не глядя — ведь раз такое разрешение принесли ему на подпись, значит, все документы у этого человека проверены, и все с ним в порядке.

— И все равно, — сказала Фантик. — Вот сам посуди. Министру надо куда-то исчезнуть, и он решает пересидеть опасное время в одном из охотничьих заповедников. Почему он выбрал именно ваш? Это значит, что его охрана проверила все — в том числе, не приобретали ли путёвки как раз на эти дни какие-нибудь посторонние люди. Если бы кому-то было выдано разрешение на охоту — министр поехал бы в другой заповедник, чтобы не пересекаться ни с кем незнакомым!

— Тоже верно! — сказал Ванька. Он вертел головой, смотря во все глаза на того из нас, кто в данный момент говорил, и каждый новый довод казался ему убедительней предыдущих.

— Пожалуй, ты права, — сказал я Фантику. — Но это не зачёркивает нашего главного вывода: что скорей всего вор ехал к отцу по делу. В ряде случаев отец может разрешать охоту и самостоятельно. А может, к отцу хотели обратиться из-за чего-нибудь другого.