Теперь она спрашивала у отца:
      - Почему ты не сказал им всей правды?
      - Какой правды? - удивился отец.
      - О ноже. Ведь он...
      - Ну да, он близко, рукой достать, - сказал отец. - Но что я им должен был рассказать? Что часть Седого была элитной... одной из тех частей, которые принадлежали не Министерству обороны, а КГБ - той самой организации, которую он так "умыл" в истории с Пучеглазым? И что вокруг него шел долгий торг - моджахеды выходили его, тяжелораненого, и обменяли на десять человек своих? Почему они его не убили - то ли из восхищения его мужеством, то ли понимая, что за этого человека можно получить очень много - это ещё вопрос. Но потом он, да, через доверенного сержанта прислал мне нож - и я понял, что он жив. Почти никто другой этого не знает. Это скрыли даже от его бывших однополчан. А судя по тому, что Седой потом опять исчез на много лет - его забрали для каких-то особых дел. Скорей всего - я сужу по некоторым косвенным намекам и обстоятельствам - в одно из тех подразделений по борьбе с терроризмом, члены которых не имеют права на личную жизнь, считаются как бы несуществующими. Видишь ли, много лет спустя я читал в какой-то газете рассказы беженцев, уцелевших во время погрома в Фергане. Их спасла спецчасть, остановившая погромщиков - спасла и помогла добраться до самолета - и во главе этой спецчасти, принявшей настоящий бой против озверелой толпы фанатиков, был офицер с частично седыми волосами... С седой прядью и с довольно молодым лицом... Не знаю, Седой это был или нет - но мне кажется, что он... Да, похоже, он жив. Но, повторяю, никто из посторонних не знает об этом, кроме тебя... и, естественно, сержанта, который привез мне нож. Пусть полежит в потайном отделении нашего секретера. Это - тайна, которую ещё не стоит им раскрывать. Да, я хочу, чтобы пока это осталось тайной - иначе кто-нибудь проболтается, и вокруг ножа будет новый вихрь дурных страстей... Так что молчи!
      У меня глаза вылезли на лоб. Так вот оно что!
      Бесшумно затворив дверь, я юркнул в постель. И долго не мог уснуть. А проснувшись утром, так и не смог понять, приснился мне этот разговор или я слышал его в реальности.
      С одной стороны, я помню его так живо и ярко, как помнишь только виденное и слышанное наяву. Но, с другой стороны, если это был не сон, то куда вдруг исчезли и наша мама, и муж тети Жени? Ведь они тоже должны были бы сидеть там, вместе с отцом и тетей Женей. (Правда, тетя Женя могла дождаться, чтобы и они ушли спать, чтобы поговорить с отцом наедине, но, все-таки...) И, потом, припоминая, я стал думать о том, что и позы, и голоса были у отца и тети Жени несколько неестественные - как только во сне и бывает. И потом, какой-то странный и сбивчивый получился у отца рассказ о дальнейшей судьбе Седого - такие нарушения в логике рассказа бывают как раз тогда, когда тебе снится, будто кто-то тебе что-то рассказывает - если вы понимаете, что я хочу сказать.
      - Нет, это сон и только сон! - твердо сказал я себе.
      Но потом опять начал сомневаться. Я знал, что в старинном семейном секретере, который стоит в Москве, у тети Жени, действительно есть потайное отделение. Я улучил минутку перед отъездом из Москвы, когда рядом никого не было, и попробовал найти это потайное отделение. Но ничего не нашел. Естественно! На то оно и потайное.
      И до сих пор я не знаю, что думать. Временами мне кажется, что мне все это приснилось, а временами - что я все это видел взаправду. Спросить мне не у кого (я даже Ваньке не решаюсь рассказывать об этом разговоре, будь он хоть сном, хоть явью, а спрашивать отца у меня и подавно язык не повернется), так что остается только ждать. В конце концов ведь все выяснится, так или иначе, разве нет?
      Я просто открываю Сент-Экзюпери, и опять перечитываю:
      "Никогда я не забуду мой первый ночной полет - это было над Аргентиной, ночь настала темная, лишь мерцали, точно звезды, рассеянные по равнине редкие огоньки..."